скачать книгу бесплатно
– Какая непростая история жизни… – мистер Пристли не знал, что думать. Он мог бы поверить в эту историю, если бы перед ним сидел девяностолетний дед. Но перед ним была юная девчушка. Девчушка со взглядом ветерана военных действий. И ангельским голоском курильщика со стажем. Картина мира дробилась, не укладывалась в привычные понятия. Пристли слушал.
– Однажды мне в составе изобретательской группы пришлось выехать на полевые испытания новой модели танка. Полигон был выбран недалеко от линии фронта, именно там были подходящие условия для тестирования улучшенной ходовой части и сбалансированной пушки. Она так и не появилась потом в вооружении нацистов, испытания были провалены. Во время испытаний мы попали под обстрел диверсионной группы. Были это советские разведчики, антифашисты или ещё кто – я не знаю. Тогда я впервые столкнулся со смертью. Я ведь до этого даже на фронте не был. С родными связь поддерживать не мог, ничего им не сказал. Они так и не узнали, вероятно, что со мной произошло, считают пропавшим без вести. Тогда я ещё не умер, но умерло много моих… Товарищей, наверное? Я ведь тогда был "немец". Меня тяжело ранило в ногу, раздробило кость, а от разорвавшегося неподалеку снаряда меня контузило. Не добили, видимо, потому, что решили, что я готовенький. Не проверили.
Очнулся я уже в полевом госпитале. Как выяснилось позже, с поля меня вынесла молоденькая медсестра из немецкого Красного Креста. Её звали Анна Нойманн. Я был обязан ей жизнью. Она брала дополнительные смены, почти не отдыхала, выхаживала меня. Я долго не мог слышать и нормально говорить. Были сорваны барабанные перепонки, я заикался и трясся. К тому же раздробленную ногу хоть и удалось спасти, но заживала она долго, тяжело. Анна успокаивала меня, когда я ночью кричал от кошмаров и боли. Вытирала пот со лба, ставила обезболивающее, которое, конечно, ни черта не помогало, но становилось легче уже от её присутствия. Я понимал, что, вероятно, предаю родину, но не мог заставить себя не любить её. Белокурая, голубоглазая, пухлые губы и ровные зубки… Она при этом оказалась не замужем и симпатизировала мне.
Когда через три месяца я покинул госпиталь, оказалось, что везти меня обратно в Лейпциг некому. Погибли почти все сопровождающие нашей группы, и те, кто были ранены не так сильно, давно уже уехали. А я остался. По другую линию фронта, с тяжёлым ранениеми полным непониманием, что делать дальше. Не было денег, не было одежды. Был только фальшивый паспорт на имя Гюнтера Штокки. Анна помогла мне найти приют. Она отправила меня жить к её родителям. Условием было – помогать её родителям по хозяйству. И я помогал. Я решил не возвращаться к шпионажу, а попробовать обжиться в Германии. Скажете, предатель?
– Не мне вас судить, Анатолий. Кто знает, как поступил бы я на вашем месте.
Анатолий поджал губы, коротко кивнул и продолжил.
– Я нашёл работу. На оборонные заводы всегда были нужны рабочие руки. Особенно мужские. После ранения я не мог и не хотел продолжать участвовать в войне. Ага, попробуй от неё отгородись, от родимой… – Анатолий вздохнул и запрокинул голову назад, будто пытаясь сдержать слезы. Затем продолжил.
– Так и пошла жизнь своим чередом: жил у родителей Анны, работал на заводе. А потом она вернулась, и это было огромное счастье! Её тоже ранило, но она быстро восстановилась, и решила вернуться в город, к родителям. А там я, ждал её. И теперь уже моя очередь была окружить её заботой, терпением и любовью. Через некоторое время мы поняли, что не можем друг без друга, и решили пожениться. В войну такие решения принимаются легко и быстро, особенно когда уже увидел, как страшно умирают молодые. Как в глазах тускнеет искра, а жизни-то он ещё и не видал. Водки не пил, девок не щупал, детей не родил, дом не построил… Ничего. Не успел ничего. И тогда сам ты стараешься успеть сделать все возможное и поскорее, спешишь жить, пока война не прожевала и тебя и не выплюнула в канаву, за обочиной жизни…
– Видимо, она действительно была особенной… – Пристли не заметил сам, как научный подход в его восприятии уступил место восприятию простому, человеческому.
– Она была ангелом. Моя Анна… – голос старика сорвался и затих. Он хлюпнул носом и продолжил рассказ.
– Мы совсем недолго успели побыть мужем и женой. Однажды ночью к нам домой пришли солдаты СД. Родителей Анны они расстреляли в упор, как только они открыли им дверь. Анна завизжала от ужаса, за что тут же получила тяжёлую пощёчину от офицера. Но им нужен был я.
Он истерически засмеялся, заплакал, а потом продолжил, размахивая руками:
– Они знали, что я был шпионом. И хоть на тот момент я уже не передавал информацию —да скорее всего я уже числился погибшим – я все ещё был вражеским солдатом на их территории. Но меня некому было подставить, ведь никто не знал. Умерли все, кто мог бы меня заподозрить. Уже позже, когда нас с Анной пытали, я понял, что произошло…
– Вас пытали?
– Им нужно было признание. Меня сдала сотрудница отдела кадров с завода. Когда она проводила работу с моей личной карточкой, она заметила, что скоба в моем паспорте слегка заржавела. Мелочь, казалось бы. Но именно это выдало меня. В Германии для документов использовались скобы из нержавейки. Ржавая скоба означала, что паспорт скорее всего изготовлен не в Германии, а значит – поддельный. Она сообщила, куда следует. И за мной пришли. Они хотели знать, кто я, откуда, какое выполнял поручение. И кто были мои покровители среди их людей. Я молчал. А Анна кричала. Они пытали её, чтобы заговорил я. Боги, словами не передать моего отчаяния! Анна ведь тоже ничего не знала. Я врал ей. Я был для неё её Гюнтером. Она даже не понимала, за что страдает. Смотрела на меня и спрашивала: "Любимый, о чем они говорят?!". А я не мог сказать. Тогда я попытался сделать хоть что-то, освободить Анну. Я кинулся на офицера, и тогда стоявший рядом солдат просто впечатал мне прикладом автомата по лицу. Я слышал, как треснула кость. В глазах потемнело, звуки стали пропадать. Кажется я кричал, чтобы они не трогали Анну. Потом я отключился. Пришёл в себя я уже в подвалах СД, если слышали о таких. Служба безопасности рейхсфюрера СС. Анны я больше не видел. Меня пытали несколько дней, ломали мне кости, вырывали зубы, а затем… Затем, наконец, расстреляли.
Повисло тягостное молчание.
– Молчите… Я бы тоже не нашёлся, что сказать. Знаете, на сегодня я хочу закончить. Уйти снова в подземку и забыть это все. Мне ещё есть, что вам рассказать. Дайте пару дней, а затем приходите снова. Я включу для вас кнопку.
И человек на диване закрыл глаза.
(тик-так.., тик-так.., тик-так..)
– Эшли, ты здесь?
– Да
– Пора возвращаться. Нажимай кнопку второго этажа.
Глава 7
– Серьёзно, Эш? У тебя в голове сидит русский дед?
Голос Марка в телефонной трубке прозвучал насмешливо.
– Да, Марк, когда ты об этом говоришь, это звучит, как комедия. А по факту у меня психиатрический диагноз. Знаешь, наверное тебе будет лучше держаться подальше от меня. Что толку от наших отношений, если мы просто не можем быть вместе? Не получается. И, кажется, это не лечится…
Последние слова я прошептала. Страшно было произносить их вслух. Страшно было осознавать вот это самое "навсегда". Ты со своей головой и всеми её тараканами – навсегда. Другой не будет. Не в этой жизни.
В эфире повисло тягостное молчание. Марк первым нарушил его:
– Я понимаю, почему ты это говоришь. Наверное на твоём месте я бы сказал то же самое. Не захотел бы тяготить таким грузом другого человека. Но про "не лечится" мы ничего точно не знаем. Я хочу остаться рядом хотя бы на правах твоего друга. Тебе будет нужна поддержка.
– Спасибо, Марк. Мне будет проще, если я буду знать, что ты живёшь без оглядки на меня и мои проблемы. Живи полной жизнью. Я рада иметь такого друга, как ты!
– Пока, Эшли. Увидимся в школе.
– До встречи!
Рука с телефоном безвольно опустилась на покрывало. Это было необходимо. Отчего же так погано на душе?
Бросить парня своей мечты по телефону. Не такого я для себя хотела…
Слезы душили, не находя выхода, я держала в себе всё, что накопилось за эти дни. Сжимала кулачки, сжимала зубы до скрежета, зажмурилась… Нет, этого потока было не удержать. Вой в подушку, сотрясающие рыдания, очистительный катарсис. Мне нужно было учиться жить в новой реальности, в которой я не могу позволить себе с кем-то сблизиться.
***
В кабинете мистера Пристли и миссис Вискерс царили тишина и согревающий уют. На привычном журнальном столике стоял штатив с камерой. Я с любопытством посмотрела на устройство, а потом вопросительно – на врача.
– Эшли, я хочу сделать запись сегодняшней беседы. Во-первых, это позволит как бы познакомить тебя с тем, кто живёт внутри тебя. Во-вторых, более внимательный просмотр беседы даст больше информации о том, как лечить тебя. Мы с мисс Вискерс будем обсуждать увиденное. Ты не против?
– Нет, не против. Должна же я увидеть этого… Деда? Кстати, вы же говорили, что он погиб довольно молодым, ему не было и тридцати… Почему дед?
– Мы не знаем точно. Это мы так его назвали. По взгляду, по голосу он будто старик. Но по возрасту, в котором он утверждает, что умер, он совсем молодой парень. Надеемся, сегодня мы прольем свет на эту ситуацию. Располагайся поудобнее, начнём.
Я села на мягкий и удобный диванчик и приготовилась немного вздремнуть.
Тик-так…, тик-так…, тик-так…
– Эшли, слушай мой голос. Когда я досчитаю до трех, ты погрузишься в транс. Ты сможешь снова увидеть лифт, который отвезёт нас на минус первый этаж.
Один… (тик-так), два… (тик-так), три… (тик-так).
– Вижу лифт.
– Входи в этот лифт. Эшли, лифт исправен?
– Да, лифт исправен.
– Нажимай кнопку минус первого этажа.
– Она сработала, едем.
Через пару мгновений она открыла глаза. Он открыл глаза.
– Здравствуй, док, – проскрипел собеседник, – смотрю мы сегодня звёзды телешоу? – он кивнул на камеру на столе.
– Здравствуйте, Анатолий. Спасибо, что согласились сегодня побеседовать с нами. Камера нужна для Эшли. Мы хотим ей вас показать.
– Интересно… – мужчина в теле девушки хрипло усмехнулся и махнул рукой, – ладно, дело ваше. Мы здесь, чтобы обсудить, как выкурить меня отсюда, так ведь?
– Зачем же так грубо… – врач немного стушевался
– Как есть. У вас не получится.
– Позвольте спросить, отчего же?
– Я на прошлой встрече уже говорил вам, что это не первая моя жизнь. Давайте продолжу с того момента, где закончил в прошлый раз. А вы уж сами решите, что дальше делать.
– Хорошо, Анатолий, слушаю вас.
Человек на диване прикрыл глаза, будто вспоминая в деталях всё, что с ним произошло.
– Итак, меня убили. Перед этим меня долго мучали. Я не знаю, сколько. Эти допросы казались бесконечными. На каждом из них оказывались, что у меня еще есть пара лишних зубов, не сломанных костей в конечностях. Ну а лежачего и скулящего можно было и по ребрам попинать. До хруста. Я не мог стоять, идти… Лежать я не мог тоже. Больно было дышать. От боли я не мог спать, даже ненадолго забыться. Это сводило с ума. Я бы, наверное, умер сам через некоторое время. Но им хотелось сделать это самим. Они получали садистское удовольствие от того, что в их власти была чужая жизнь. Они заставили меня стоять и смотреть в дуло офицерского пистолета. Совру, если скажу, что было не страшно. Даже тогда я хотел жить, я цеплялся за мою жизнь. Я не хотел умирать.
Затем была вспышка. Хлопок – резкая невыносимая боль и темнеет в глазах. А потом свет. И тело упало с меня, будто расстегнувшееся пальто: тяжело, не сразу. Я остался стоять, а тело упало. Упало вместе с моими страданиями. Все было кончено, казалось бы. А что дальше? Страх стал ещё сильнее. Это был оглушающийужас, оторопь. Я понял, что умер. И я увидел их. Тех, кто тоже умер здесь. Они смотрели на меня, но говорить мы не могли. Хотя смотрели неправильный термин. У души нет ни глаз, чтобы смотреть, ни ушей, чтобы слышать, ни рта, чтобы сказать. Это другой вид взаимодействия. Мы будто могли друг друга коснуться, не касаясь. Почувствовать без кожи. Это было похоже и на холод, и на тепло одновременно. Я понимал, что им страшно тоже. Но я не знал, кто они. Никакой связи с телом, лица или чего-то подобного. Просто мятущиеся духи. И я один из них. Но я не мог отойти от тела. Я не мог улететь, уйти – ничего не мог. Я просто парил над собственным трупом. Его унесли и бросили… Нет, не в морге. Просто во дворе, на кучу таких же трупов, которые ждали сожжения. Не стали бы фашистытратить землю и силы своих людей на братскую могилу для ничтожеств.
Около суток я провисел там, над мертвечиной. Нас было несколько, кого убили недавно. И нам ещё только предстояло узнать, что нас ждёт дальше.
А дальше было сожжение. Мёртвые тела и живые люди, которых должны были сжечь заживо. Они заходили в камеру к трупам, некоторые из которых судя по их состоянию должны были уже пованивать.
Их ужас и отчаяние я ощущал, как свои. И я не хотел этого видеть. Но не мог уйти. Я был привязан к своему мёртвому телу.
Потом началось сожжение…
Человек на диване передернулся всем телом.
– Я не чувствовал этого жара. Но видел, как они мучились. Как кричали и стучали в стены камеры, желая выбраться, как плакали и умоляли о пощаде, как проклинали своих мучителей и это место, как душераздирающе и с ужасом выли, ощущая эти адские муки… Они тоже хотели жить, но у них отняли это право.
Потом они стали затихать. И падать один за другим. Как пальто. А души, несчастные души, оставались и молча наблюдали за тем, как догорает в прах их земная жизнь…
Мистер Пристли ошарашенно молчал, глядя на собеседника. Он так и не открывал глаз, смотря картинки своей жуткой истории.
Анатолий продолжил.
– Несколько дней я ещё оставался в той камере. Видел ещё несколько сожжений. Старался не слушать. Нас там уже было много. Затем пепел все таки вынесли на улицу. И это мучение прекратилось. Связь с пеплом ослабевала, и скоро я уже мог отойти от него, полетать, посмотреть на мир с высоты полёта птицы… Но покинуть окончательно то место я не мог. Будто за штаны обратно тянуло, пружинило. Я хотел повидать Анну, узнать, что с ней, жива ли она… Но не мог. А потом меня засосало.
– Как понять – засосало?
– Как воду шприцем. Я не могу объяснить. Хлопок, потянуло, чуть не разорвало, а потом я в другом месте. Вот я здесь, а вот я… Там. На том свете стало быть.
– И что там было?
– Там были все. Знаете, наверное буддисты одни из первых примерно догадались, что же нас ждёт в жизни загробной. В современных терминах учёные бы это назвали общим информационным полем. И каждая душа – часть его. Когда меня засосало, я оказался… Как бы так сказать… На своём месте. И я знал всех, кто там был. Я мог будто бы потянуться духом к другой душе, и понять, кто это, знал ли я его, хорошим он был или нет… Не всю жизнь, только впечатления от земного опыта. Там я обнаружил двоих старших братьев. Как я понял, они тоже погибли на войне, немногим раньше меня. Они тоже меня узнали.
Я искал. Искал среди них Анну. Её не было там. Это вселяло надежду, что она жива.
Потом я стал понимать, что это за место. Это информационное поле затирало прошлые жизни тех, кто туда попал. Их опыт, знания уходили в базу… В общий коллективный разум? Как это назвать? Каждая душа понемногу, делясь с другими опытом своей жизни, по крупице растворяла память о ней. Очищалась. Отпускала прошлое. Готовилась к новому рождению.
Я не смог очиститься. Нет, не так. Я не хотел очищаться!!! Я хотел вернуться к моей Анне. Узнать, что с ней стало. Боже, как же я её любил… Эта любовь и ярость от несправедливой смерти не дали мне забыть мою жизнь. Я держался за неё всеми силами, не давал этой матрице меня поглотить!
А потом пришло время снова родиться.
– И вы помните, как это было?
– Я помню всё. Ошибочно полагать, что для памяти нужен лишь мозг. Он, конечно, нужен, и если мозг повредить – память нарушится. Но душа помнит все. Опыт записывается не в мозг. Так что когда умрёте, вспомните меня ещё. Будете стоять над своим "упавшим пальто" весьма растерянным и думать: "И это всё?!". И это будет всё.
Я не знал, сколько времени я провисел, как икринка в брюхе у рыбы, но пришла пора, и меня отделили. Новая жизнь должна была стать подарком, избавлением. Тем, кто мучился при смерти, давали новую, счастливую жизнь. Даровали здоровье, любовь, полную семью… Конечно, это было подарком лишь для тех, кто очистился, кто был готов снова воплотиться. Сейчас я понимаю, что не был готов.
Странно было осознавать, но чувства были, будто я снова прохожу через шприц, но только теперь в обратном направлении. И меня сжало. В маааааленькую точку. Ровно в момент слияния гамет моих новых мамы и папы. И стало тесно, темно и непонятно.
Так можете и передать всем, кто делает аборты: душа у зародыша есть уже в момент зачатия. Но органов чувств ещё нет.
Чувства и ощущения стали приходить позднее. Сколько времени прошло? Не знаю, в животеу Миранды не было ни часов, ни календаря. Сначала я ощутил тепло. Потом к нему добавился слух. И я стал ощущать приглушённые шумы и бульканья, сердце моей новой мамы… Я не помнил этого с моей другой мамой, которая осталась в России, ждать меня с войны. Это был будто новый опыт. Будоражило, пугало и радовало одновременно.
Я отчётливо помню, как мама ходила делать УЗИ. Я убегал из-под датчика. Оболочка, которая покрывала моё будущее новое тело, это ещё не кожа. Она очень чувствительная. И ультразвук ощущался, будто тебя царапают пищащей палочкой. Или кошачьим коготком. Чем-то маленьким и острым, будто и больно, и щекотно одновременно. Неприятное ощущение. Я чувствовалего потом ещё пару раз, но было терпимее.
В животе мне становилось теснее. Я ждал. За время, которое я провел ТАМ, я научился ждать.
Рождаться было ещё неприятнее, чем УЗИ. Снова будто проталкивают через шприц, но теперь ты не вода, а ягодка из компота. И одна лишь мысль – хоть бы меня там не сплющило насовсем.
Так началась моя жизнь в теле Эшли. Я пытался радоваться, правда. Я пытался быть не требовательным – меньше кричать, меньше беспокоить маму. Я бы и на горшок сразу пошёл, только тело было ещё совсем маленьким и непослушным. А вокруг взрослые казались настоящими гигантами. Я ещё не понимал их языка, но видел их лица и слышал интонацию голоса. Они любили меня, были рады мне. И они не знали, кто я такой.
Ночами я все таки иногда кричал. Мне снилась война, эти отголоски прошлого. Правда, Анна мне снилась тоже.
Когда я смог ходить, это было просто чудо. Я помнил, что такое стоять на перебитых ногах, и новые, здоровые ноги были счастьем. Я так на них бегал, мама боялась, что я расшибусь… Такое чувство, что задышал после долгого ныряния, и никак не мог надышаться.
Я честно попытался начать жизнь с чистого листа. Учился всему заново. Сложным было привыкнуть к грудному вскармливанию, когда инстинкты маленького тельца подсказывают, что надо, а память взрослого мужчины выдает рвотный позыв от одной только мысли об этом. Но голод – не тётка, пришлось подстраиваться.
Дед у меня был классный, с ним было интересно. Если подумать, он был почти мой ровесник…
Но жизнь усложняло то, что родился я девчонкой. В душе парень, снаружи "пирог", милые кудряшки, платьица…
Я не смог. С каждым днем становилось всё труднее, я будто бы не был собой. Я помнил Анну. Я помнил родной язык. Я хотел поговорить об этом хоть с кем-нибудь, рассказать, кто я. Но я не мог, мне бы не поверили. Мне было отчаянно скучно общаться с детьми. О чем я мог поговорить с ними? Я, фронтовик и советский шпион?
Тогда я принял решение разделиться.
– Как это – разделиться?
Мистер Пристли задал вопрос, но потом понял, что ответ ему уже известен…
– Да, док, вижу, что догадался. Я отделил от себя всё лучшее, что мог: жизнелюбие, любознательность, активность… Собрал все крупицы доброты и любви в душе. Всё, что помогло бы ей стать отдельной личностью. Я создал Эшли, оторвав её от целого себя. А все то, что помешало бы ей жить, я забрал с собой в "подземку". Да, я просто спрятался в глубине подсознания. Потому что груз прошлой жизни не даст мне жить спокойно и счастливо. Но без меня у Эшли есть шанс.
– Вы говорите о ней, как отец о своём ребенке.
