скачать книгу бесплатно
– Не бзди, давай послушаем сперва! – вмешался Колян.
– И тема гораздо более серьезная. Нужна реальная помощь. И за эту помощь я готов заплатить деньгами, а не жрачкой. Потому что это не для иностранцев, не для гуманитарной помощи. А нужно это лично мне. И это конкретная работа.
Двое независимых заметно отодвинулись на расстояние, которое еще позволяло слышать, о чем речь, но уже позиционировало их как «мы не с ними, мы тут сами, покурить вышли». Все остальные насторожились. Я понимал, что вступление не из лучших, но знал по опыту – парить нельзя. Все надо называть своими словами. Почувствуют, что кручу – сольются стазу.
– Короче, пропал мой друг. Иностранец (это было близко к правде – не говорить же им, что он инопланетянин). Похоже, его похитили. Или что-то в этом роде. Есть только один адрес. Где он был раньше. Там ли он еще или нет, я не знаю. Нужно поднять на уши весь город. Каждому, кто дает конкретную информацию, – тысяча рублей. Каждому, кто способствовал получению этой информации, – пятьсот.
– Это как это, «способствовал»? – Спросил один из свежепришедших – Дениска – длинный, худой, со всклокоченной шевелюрой и скептическим выражением лица подросток лет четырнадцати.
– Просто. Вот, например, ты передал информацию Петьке из Рыбацкого, а он Вовке с Комендантского. А Вовка что-то конкретное выдал. Вовке тысяча. Тебе и Петьке по пятьсот. Понятно?
– Понятно, – сказал Коля. – Понятно, что нам нужно всю ночь по городу шустрить и всем эту тему прогонять. Авось кто-то что-то и видел. А не продинамишь?
– За конкретную информацию заплачу. После того, как проверю. За порожняк спасибо скажу, что парились.
Все это предприятие сильно пахло керосином. Перво наперво – я никогда не давал детям денег. Еду, медикаменты, одежду. В этом была определенная этика сотрудника гуманитарной организации. Но сейчас организация была не причем. Они должны были сделать работу. И за эту работу менты запросили бы втрое больше. А результат был бы практически нулевым. К сожалению.
– Стрелка завтра, здесь же, в то же время. К этому времени найдите место поблизости, где я смогу разговаривать со всеми желающими по очереди, и, не привлекая внимания.
После дал короткое описание Петра и его бывший адрес на Ваське.
Я понимал, что времени в обрез – но предложенные деньги для уличных детей были огромны. Это было почти так же круто, как найти клад!
***
Следующие два дня, к сожалению, не принесли ничего кроме кучи интригующих рассказов о том, что, возможно, его видели вчера гуляющим на Невском, выходящим из Мариинского театра, входящим в… и т. д.
Беседы я вел в полуподвальном помещении с хорошо просматриваемыми подходами и двумя запасными выходами. К тому же пара ребят постоянно были на стреме. Я прекрасно понимал, что, попадись кто-то из подростков в руки братков, расскажут все и сразу. И еще от себя приплетут что-нибудь для убедительности.
На третий день я услышал про мешок в багажнике.
Пацан Леха уже неделю жил с друзьями в подвале соседнего дома на Ваське. Его дружбаны рассосались, а он «ну просто вырубался, так спать хотел. Повезло», – многозначительно добавил он, видимо намекая на светившее ему вознаграждение. Он услышал вверху два хлопка, сильно напоминающие выстрелы, и сон как рукой сняло. Приник к слуховому окну и весь процесс наблюдал в подробностях. По выражениям бандитов, загружавшим мешок, было очевидно: шлепнули кого-то важного.
Параллельно я узнал, что следующим утром из вышеозначенного подъезда, один за другим, покинули квартиру несколько десятков братков. Кто пешком, кто на транспорте, они убыли в неизвестном направлении.
Леха получил тысячу. Еще шесть человек по пятьсот. После этого поток посетителей утроился, и уже через два дня я знал про историю на пустынном причале. Там, в заброшенном кране, все лето тусовалось аж пять человек. Все они с интересом наблюдали за выгрузкой и затоплением мешка, единогласно решив, что выкинули жмурика. Им можно было доверять, ибо процедуру эту они наблюдали там не впервой.
Пришлось, скрепя сердце, выдать пять раз по тысяче и четыре по пятьсот.
Выяснилось так же, что на одном из заброшенных складов в промзоне со вчерашнего дня началась небывалая и трудноопределимая активность. Была выставлена охрана, все время снуют автомобили, «даже завезли пару громадных контейнеров, и заехал один трактор». Люди тусуются странные, по описанию походят на сбежавших с Васьки зеков. Охрана стоит серьезная, «что происходит – не понять никак».
Об этом с обидой в голосе рассказал главарь тамошней группировки, нелегально проживающей в ангаре того самого склада. Откуда их эти, предположительно уголовнички, и выперли.
Дал пятьсот рублей для сохранения контакта. Эти подростки знали территорию как свои пять пальцев, да к тому же имели большой зуб на потеснивших их элементов.
На этом я объявил об окончании проекта и распрощался со всеми, кто мне помогал, не позабыв также и отблагодарить.
С тяжелым сердцем я вернулся в свою машину на Чайковского. Уж больно не нравился мне этот выброшенный в Неву мешок.
***
Дальнейшее было делом техники. Звонок по тревожному номеру из телефонного автомата: "Хочу сделать сообщение: я гулял в районе пирса, и видел, как несколько человек восточной наружности опустили какой-то мешок в воду. Мне кажется – это тайник с взрывчаткой!»
Естественно, это бы не сработало, если бы я попытался остаться анонимом. Одно дело сообщить, что заминирована станция метро, другое – сообщить, что кто-то выкинул в Неву мешок. Но я назвал свое имя, встретил машину МЧС с водолазами и лично показал место, где это было. Чтобы объяснить свое присутствие в этом месте, пришлось придумать, что гулял здесь с девушкой, которая живет рядом (как мне было еще объяснить – не с собакой же я гулял в часе езды от своего дома?!). Имя ее, я, естественно, назвать отказался. Как благородный человек.
На моих глазах они достали мешок, вскрыли его, и аккуратно перевернули тело вверх лицом. Это был труп Петра.
– Вы знаете этого человека? – спросил меня водитель машины, видимо, заметив мою реакцию.
– Нет, – ответил я. – Первый раз вижу.
***
Подъехав к воротам дома, я ничуть не удивился, не обнаружив никакого наблюдения. Я был опасен, лишь пока у них был инопланетянин. Я мог рассказать кому-то о нем, мог убедить его больше не работать на уголовников или еще что-нибудь… А теперь-то что? Никто ни во что не поверит. Буду настаивать – упекут в психушку. Теперь ничего не изменить. Мертвых оживлять даже Петр не мог. То есть я свободен.
Только было мне от этого как– то невесело.
III. ВОЗВРАЩЕНИЕ
За дверями стоял зеленый человечек. Вид у него был не очень: зеленые глаза выпучены, губы распухли, как у лягушки.
– Быстрее!! – Сипло запищал он, бесцеремонно вваливаясь в прихожую, при этом вращая руками в стиле пловцов брасом. – Ты куда, блин, пропал, я тут сижу, жду, уже все силы ушли, мне надо тело, матрица другая, читать не могу, реально сейчас вообще дематериализуюсь.
Я не знал – радоваться или плакать – честно сказать, признать в этом чучеле Петра было затруднительно, да и зрелище было не так чтобы очень.
Он мне когда-то объяснял: из зеленого человечка в нормально человека превратиться нельзя – структура у этих зеленых другая. Не корелирует с людьми вообще. Из зеленого один путь – в пустое тело. То есть человек должен ему свое тело добровольно отдать. Ну а дальше резонанс, забор энергии из матрицы коллективного сознания – и хоть пять раз материализуйся. Только проблема потом между самим собой разобраться.
– Так тебе, что, опять мое тело надо? – задумчиво и подозрительно спросил я. Уж больно плохие воспоминания у меня остались от высадки на Луну.
– Блин, конечно, Димыч, быстрее, последние силы уходят…
– У тебя все время, сколько тебя помню, силы последние. Ладно, – решился я. – Только не на Луну.
– Да хоть чего. Только тебе ведь захотеть надо. Насильно я не могу. Давно бы уже перекинулся.
– Ага – сделай меня кем-нибудь великим и ужасным… Эй! – закричал я вдогонку, – только вернуть не забудь!
В глазах сверкнуло.
***
Под перестук колес в окно накрапывал мелкий дождь. По сравнению с предыдущим разом я чувствовал себя не в пример более уверенно. Знал – вернусь. Но беспокойство не оставляло. В купе зашла женщина. Присела на край постели.
– Как Вы?
– Не знаю, – ответил я. – Нас арестуют? Кто предупрежден?
– Слухи совершенно противоречивые, – лицо женщины казалось отдаленно знакомым. В Петербурге буза. Говорят, у наших сила. То, что Россия накануне революции, это несомненно. Но кто знает – все так изменчиво. Нужно готовиться к худшему, Володя. И не узнать ничего толком. У нас только условия на транзит. Выходить из вагона не разрешается. Ну, ты же знаешь, сам подписывал. Кроме Платтена, конечно. Ему все можно. Но этот молчит, если что и знает – не добьешься.
– Как люди?
– В клозете – толпа. – Она мягко улыбнулась. Знают, что ты не переносишь дыма, так там курительный салон устроили. Теперь очередь занимают. За нормальной надобностью и не пробиться.
В купе постучали. Зашел официант. Поставил поднос. Молча удалился.
– Да, одно отрадно, – кормят исключительно!
Я съел супчик из форели: еда показалась непривычно добротной, давно я так не ел. На второе: шведский бифштекс, даром, что повар из немцев.
После обеда вышел из купе, решив немного размяться. Услышал перепалку в конце вагона – спорили курящие и некурящие. Я пошел в купе, нарезал бумагу и вернулся к клозету.
– Товарищи, вот ордера, – я решил упорядочить сутолоку. – На три билета категории А, один для курящих. – Все посмеялись, но идею приняли. Сутолока прекратилась.
Я вернулся в купе.
– Наденька, – обратился я к женщине, читающей что-то у керосиновой лампы.
– Да, Володя?
– А если нас не арестуют, удастся ли ночью достать на Финляндском извозчика?
– Думаю, кто-то из товарищей будет. Помогут добраться. Лишь бы не в Петропавловку.
Стучали колеса, за окном смутно проплывали телеграфные столбы. В темноте стекла отражались лампа и силуэт склонившейся над книгой женщины. Рядом с ней сидел невысокий мужчина. То есть я. Вагон качнулся и пламя лампы осветило мое лицо. И тут мне стало по-настоящему страшно.
Я был Владимиром Ильичом Лениным, возвращавшимся через Германскую границу в Петербург в запломбированном вагоне. Был апрель тысяча девятьсот семнадцатого года. По старому стилю.
***
Наутро прибыли в Белоостров. Нас встретили Мария Ильинична, Шляпников, Сталин, Каменев и другие товарищи. Стали обсуждать дела и появилась первая информация. Я спросил, арестуют ли нас по приезде. Товарищи улыбались.
Здесь я впервые выдвинул тезис о грядущей мировой революции и роли России в этом процессе. Началась дискуссия.
Дело в том, что на тот момент бытовало мнение, что революция в России возможна только после революции в Европе. Я же считал, что Россия послужит детонатором всему мировому революционному движению. Что мы должны быть, и обязательно будем, в авангарде мирового революционного движения. Что происходящее в России архиважно, со всех точек зрения, и будет примером, за которым рано или поздно последуют все европейские страны.
Во время диспута я внимательно присматривался к товарищам. Особенно интересовал меня молодой, но подающий надежды грузин. Я с некоторым даже испугом поглядывал на него. Сейчас он был прост, дружелюбен и энергичен. Среди старших товарищей многословием не отличался, но я, зная, что предстоит сотворить в будущем этому улыбчивому грузину, испытывал сильную скованность и дискомфорт от его соседства. Пару раз, встретившись со мной взглядом, Джугашвили так тепло и понимающе улыбался, что мне пришла в голову шальная мысль: «А он ли это сидит сейчас передо мной? А вдруг это кто-то иной – воспользовавшись чужим телом, играет сейчас роль будущего великого вождя? А может… может, это я сам, уже в следующий раз сменивший тело по просьбе Петра – сижу сейчас здесь и улыбаюсь себе губами Сталина, зная, что это я временно пребываю в теле Ленина?!!»
***
К вечеру поезд прибыл в Петербург. Когда он, попыхивая, медленно вошел под крышу вокзала, я застыл в изумлении. Я увидел солдат и матросов, вытянувшихся в струнку в почетном карауле с офицерами во главе. Это были Московский и Преображенский полки, красногвардейцы и моряки Балтийского флота. Позади стояли рабочие со знаменами. Вокзальная площадь и прилегающие к ней улицы были запружены людьми, которые держали в руках флаги и факелы. Оркестры играли «Марсельезу».
Ко мне подошел щеголеватый молодой офицер, что-то отрапортовал и в конце лихо отсалютовал мне. За звуками оркестра я не расслышал, что он сказал, однако неожиданно для самого себя ответил офицеру, повторив его движение. Дальше меня буквально понесли на руках. Я боялся, что уронят, и постоянно повторял: «Товарищи, тише, что вы, товарищи!». Наконец меня отпустили.
Сопровождаемый Крупской и Каменевым, я прошел прямо в императорский зал, где меня уже ждали товарищи из ЦК. Поздоровался, выслушал странноватое приветствие Чхеидзе. Надо заметить, что, вопреки киношно-книжным версиям моего появления в Петербурге, на мне был надет котелок, а не кепка, как многие позже описывали. Я, действительно, купил в Стокгольме кепку, чтобы быть ближе к образу пролетария, но в сутолоке забыл ее в вагоне.
Не ответив на приветствие Чхеидзе – уж больно оно было нравоучительным, – я развернулся и вышел назад на перрон, к солдатам и матросам. Они встретили меня торжествующими криками. Сквозь бурлящую толпу я выбрался на площадь. Кто-то помог мне вскарабкаться на броневик, и я начал свою первую речь:
– Дорогие товарищи, солдаты, матросы и рабочие! Я счастлив приветствовать в вашем лице победившую русскую революцию, приветствовать вас, как передовой отряд всемирной пролетарской армии…
Мне оставалось только благодарить эрудицию, невероятную логику и убежденность тела Ильича. Слова складывались легко, я, как бы плавал во флюидах многотысячной толпы, которая отзывалась на каждое слово торжествующими выкриками. Было ясно – меня здесь ждали. Более удачного момента для возвращения представить было трудно. Хотя конечно, что и говорить, немецкие денежки также сыграли свою роль…
Шумела толпа на улице, ломилась в двери, требуя меня. Броневики выстроились у Финляндского вокзала. Их прожектора резкими снопами прорезали темноту и освещали улицы Выборгской стороны.
Снова зазвучала «Марсельеза», официальная часть приема была окончена.
Под звуки оркестра и крики тысячной толпы, среди красно-золотых знамен, освещаемых прожекторами, я вышел на парадное крыльцо и сел в крытый автомобиль. Но эта попытка не удалась – солдаты и матросы, заполнили площадь и улицы. Автомобиль не пропускали. Мне пришлось выйти. Я взобрался на крышу авто и начал новую речь.
–… Участие в позорной империалистической бойне… ложью и обманом… грабители капиталисты…
Я изрядно устал, но мне пришлось пересесть на броневик и двинуться на нем в сопровождении рабочих отрядов и воинских частей к Сампсониевскому мосту, в резиденцию большевиков – дворец балерины Кшесинской. По дороге мне приходилось выступать чуть ли не на каждом перекрестке.
– Да здравствует Социалистическая Мировая Революция!..
Броневик медленно плыл среди людского моря в далекую молочно-туманную даль, освещаемую мощными снопами прожекторов…
Один из них на мгновение ослепил меня, и я прикрыл глаза.
А в следующую секунду обнаружил, что стою на кухне своей петербургской квартиры.
***
Рядом со мной, за столом, сидел незнакомый мужчина лет тридцати с крупными чертами лица и волевым подбородком. На руках проступали вены, он был поджар и мускулист. Спокойно, с дружелюбным выражением он смотрел на меня. Я, все еще в прострации после пережитого, также молчал.
– Привет, меня зовут Арнольд, – дружелюбно приветствовал он меня.
– Какого черта? Какой Арнольд? Товарищ, почему вы сидите на моей кухне? Где Петр? – Я засыпал его вопросами.
– Димыч, да я и есть Петр. Только выгляжу по-другому, мне, знаешь ли, прежнее тело поднадоело уже… да и неприятно вспоминать: его же убили все-таки. А тут, – он с легким самодовольством напряг мускулы – я подразвил кой-чего.
Саркастические нотки в его речи были мне хорошо знакомы, и я с большим доверием посмотрел на сидящего передо мной человека. Хотя признаться, чувствовал я себя странно. Представье – к вам на улице подходит пожилая тетка незнакомой наружности и говорит: «Внучек, Васенька, я твоя умершая прабабушка! У меня только тело другое, а так я тебя очень люблю…».
– Ну и какое же тут развитие? Что у тебя теперь рожа кирпичом, и мускулы как у Сталлоне?
– Во первых, не как у Сталлоне, а как у Шварценеггера, – он умильно посмотрел на журнал «Медведь» – тот был открыт на фото Шварценеггера в целый разворот.
– А… – протянул я… – Понятно… Арнольд. – Последнее прозвучало несколько с издевкой. – Так что же во-вторых?
– А во-вторых, вот что. Я несколько скорректировал программу энергетического клонирования. Тело моё теперь материализуется не только с желательными физиологическими улучшениями, но и совершенствуется на молекулярно-кинетическом уровне. Другими словами, убить его, по крайней мере, теми способами, которые ко мне уже применяли, нельзя.
– То есть ты что, бессмертный теперь стал?– Изумился я.
– Ну, не то чтобы вообще нельзя убить. Но, типа, затруднительно.
– И тебя теперь не застрелить?
– Нет, не застрелить, – утвердительно ответил он.
– А что происходит с пулей? – во мне проснулся дух естествоиспытателя.
