скачать книгу бесплатно
Пропавшая без вести. Призраки маленького городка
Наталья Юрьевна Ананьева
Книга написана на основе материалов обозревательной прессы о фактах исчезновения рыжеволосых девушек в 1978–2001 гг в С.Ш.А.
Затерянный среди тайги сонный городок, прохладный майский вечер, сумерки. Внезапная пропажа девушки на фоне давно забытых исчезновений из прошлого будоражит жителей и не даёт покоя психиатру и представителю народной прессы – Покровскому. Из-за попустительства властей Покровский в прошлом сам потерял дочь, и теперь решает бросить вызов местной полиции и неопределенности.
Всплывшая на поверхность загадка из прошлого и череда новых событий проливают свет на эту тайну, а также на секретную от всех личную жизнь тех, кто к ней прикоснулся. Частные поиски приоткроют завесу личной жизни героев и докажут, что исчезновение было совсем неслучайным.
Что на самом деле случилось с тихой рыжеволосой девушкой и при чем здесь портретные фотографии, на которых изображены девушки 30 лет тому назад?
Ананьева Наталья
Пропавшая без вести. Призраки маленького городка
Как я уже говорила, исчезновения случаются, боль пропадает, кровь перестаёт идти, а люди просто уходят.
Я многое могу сказать, но я исчезла.
Анатомия страсти ? Анатомия Грей (Grey's Anatomy)
Ничто не исчезает бесследно.
Хорошо это или плохо,
но ничто не может быть полностью забыто.
Что-то всегда остается в сердцах людей.
А то, что хранится в чьей-либо памяти,
никогда не исчезнет.
Обитель ангелов (Angel Sanctuary)
Ежегодно в России без вести пропадает много людей, – ими можно было бы населить целый небольшой городок, типа Дедовска.
© Ананьева Наталья Юрьевна
Часть 1
Сумерки городских кварталов
Глава 1
12 мая, в шесть часов вечера, когда маршрутка № 52 полная до отказа возвращалась после очередного круга по окраинам Кишенёва, случилось кое-что необычное.
Прохладный, но ласковый майский ветер трепал челку Марго и старательно выбрасывал пряди ее рыжих волос из тугого пучка, собранного на затылке. Последние же изо всех сил сопротивлялись и старались сохранить первоначальную форму, заданную строгой рукой своей хозяйки. Шумели беспокойные листья деревьев, перемешиваясь со сбивчивыми трелями таких же непоседливых птиц. Май во всей своей красе дышал полной грудью, жил в каждом дуновении ветра, в каждом цветке, в прохладе разбегающегося по сторонам озера у дома, в каждом задумчивом лице встретившегося прохожего.
«С самого рождения я чувствовала себя чужой и из другого места. Я испытывала чувства и эмоции, которые недоступны окружающим. Мои глаза видели глубже, чем поверхность форм и одежды. Я видела вещи, которые люди обычно не замечали. У меня врожденный дар интуиции, и я с детства имею способность помогать людям. Никто вокруг не понимает меня. Но в этом нет ничего удивительного, ведь мы сами часто себя не понимаем, тогда что говорить про других. Со временем я приняла этот факт за норму и перестала обращать на него внимание. Жаль, но для этого мне потребовалось примерно 10 000 дней со дня моего рождения.
В юные годы, когда я более чутко воспринимала окружающий мир, отец дал мне совет, к которому я обращалась в течении всей жизни. «Если когда-нибудь ты почувствуешь к себе жестокость – сказал он – вспомни, что далеко не все люди обладают твоими талантами, дарованными тебе при рождении. Не тебе судить их». И я не сужу. Никогда и никого. Тем более в этом нет никакого смысла.
Еще он говорил о том, что умного человека невозможно обидеть: на правду не обижаются, а ложь не стоит внимания.
Наверно, в детстве я была глупым ребенком потому, что до сих пор не разобралась со своей жизнью и до сих пор не знаю как со всем этим жить. Когда мне было пять я думала, что в двадцать у меня будут дети и муж, а я сама стану самостоятельной и взрослой. Сейчас мне двадцать пять, у меня нет детей и мужа, и мне все еще хочется иногда заплакать и закричать: «МА-МА!». Да. Я была глупым ребенком.
Поэтому, как цветок не решает, какого цвета он будет, где и когда вырастет, так и я не решала, какого цвета будут мои глаза и волосы и кем я стану сейчас. Это – мой мир. Это – я.
Марго шла неторопливыми шагами, голова была «как всегда, где-то», а на ее лице отражались сосредоточенность и занятость мыслей. Ее не оставляло в покое беспокойное, беглое чувство, что за ней все это время кто-то наблюдает. От этого становилось не по себе, и Маргарита постоянно оборачивалась. Внезапно блуждающий взгляд зацепился за что-то острое, заставил ее замедлиться и остановиться. «Этого не может быть!» – прозвучала внезапная мысль в голове Маргариты. Зеленое, свободного кроя летнее платье из шифона с легкостью струилось по фигуре Маргариты и покорно сбивалось в широкие воланы у ее колен. Ветер застенчиво заигрывал со сборками ее платья, слегка колыхал их в разные стороны от остановившегося на остановке автобуса, выдавая красиво отливающую на солнце текстуру ткани. Спадали у виска непринужденной волной локоны, сосредоточенные и некогда не улыбающиеся глаза смотрели в даль.
Автобус 52-го маршрута, тяжело пропыхтев, тронулся, с ревом мотора устремился вперед. Через мгновение он превратился в шумящую вдали коробочку на больших колесиках, а после и вовсе растворился за поворотом.
Марго устремилась рассматривающим взглядом вдаль, бегло перебирая в руках ручки маленькой замшевой сумки, и, отпустив для себя пару-тройку минут на размышление, решилась свернуть за поворот, уводящий ее в противоположную сторону от ее дома. Пустые, безлюдные дворы бросали пугающие тени и таили в себе неприятности.
После пришел еще один автобус. Потом еще один и еще. Марго все не возвращалась обратно. Остановка общественного транспорта в час пик задыхалась от потока желающих уехать. Она, подобно расторопной кровеносной артерии, моментально наполнялась пассажирами и работала на повышенных оборотах. Пешеходы крутились вихрем юлы на остановке, толкались локтями, ворчали на подножках подъехавшего общественного транспорта. Автобус качался под натиском раздосадованных ожиданием пассажиров и то и дело просаживался на пружинах вверх-вниз, пыхтел и уезжал, освобождая место для следующего. Городские автобусы спешили на посадку и менялись местами, шипели и грелись в лучах ласкового мая, пока не затихли в объятиях уютных надвигающихся сумерек, внезапно заставших врасплох опоздавших к последним рейсам пассажиров. В этот день Маргарита больше не вернулась домой. Суета городских кварталов захлебнулась закатом и затихла. Город уснул.
Глава 2
Два года спустя. То ли дождь, то ли стук в дверь запоздалого спутника барабанил все прошлое утро, падал на чистую пожелтевшую листву весь прошлый день, стучал по крыше тяжелыми каплями и бился о скользкое оконное стекло, беспомощно скатываясь по нему к мокрому карнизу весь прошлый вечер. Сгустившиеся сумерки подчинили своей воле ускользающие дневные тени минувшего осеннего дня и тяжелым, мокрым, темным сгустком нависли над городом, торжествуя над ним в своей слепой власти.
Тук, тук, тук.
– Да….
Усталый мужской голос в полночной тишине дома прорезал умиротворенный покой. Мужчина едва не разбудил уютно спящую рядом супругу.
Тук, тук, тук.
Потирая затекшие ноги, кряхтя, присаживаясь на край смятой кровати, Матвей Петрович Головин – мужчина средних лет и отличного телосложения, в прошлом офицер по должности и внутреннему призванию – торопился на ночной стук.
Наспех закутавшись в теплый халат, сшитый бережными руками заботливой супруги, благодаря офицерской выправке, спустя одно мгновение он уже спускался к тяжелой скрипучей входной двери. Матвей Петрович, он же «Мапет» – так когда-то называли его в шутку товарищи по службе, был в прошлом первоклассным оперативным работником.
Им были раскрыты самые громкие дела. На погонах друга-одноклассника, который перевел его к себе в отделение, вскоре заблестели две горящие позолоченным блеском отличницы – звезды подполковника. Максим Петрович был лучшим по службе, внимательным и отзывчивым соседом, верным и преданным другом и, конечно, заботливым мужем. Его фотография много лет подряд Его ставили в пример молодежи, писали хорошие рапорты, а сам он то и дело получал путевки в санаторий за вредность, ну и премиальные, конечно.
– Добрый вечер, – неброско сказал Мапет, простым и неназойливым взглядом оглядев стоящего напротив и промокшего до последней нитки мужчину лет пятидесяти с засученными по локоть рукавами белой рубашки, скрывающими таким образом мокрую дорожную грязь. С его челки расторопный дождик проложил дорогу и, на правах хозяина возникшего положения, торопливо и настойчиво капал прямо за шиворот.
– Ну и ночка выдалась. Не правда ли? Я, Михаил, из газеты «Народный вестник». Я только с поезда. С вами должны были связаться из нашей редакции.
– Я, журналист.
– Проходите, чего стоять на пороге.
Дом Матвея Петровича был ведомственной квартирой, привыкшей встречать то офицеров по распределению, то приехавших в город на время делегации, то вот… командирующихся. Михаил снял с носа запотевшие очки, прищурил глаза, оглянулся и, протерев краем мокрого пальто окуляры, принялся вместе с чемоданом размещаться на новом месте.
– Вот, здесь кровать, там полотенце. Чай не предлагаю, простите. Спал очень плохо. Бессонница, мать ее за ногу. Кухня внизу, все удобства там же.
– Мне кажется, или вы и есть тот самый Матвей Петрович Головин – отставной офицер, двадцать восемь лет на службе МВД в оперативном? Это, кажется, вы занимались делом о пропаже рыжеволосых девушек, которое гремело в девяностых в Кишиневе? Я изучал это дело.
Матвей Петрович неохотно отрезал внезапно возникший разговор:
– Давайте до утра оставим все разговоры. Располагайтесь.
Ночные шорохи вскоре затихли, отпуская на волю уставших от дневной суматохи людей и их запутанные в долгой дороге, в осенней непогоде и в бессоннице, тягучие и провальные сны.
Раннее утро усталых мужчин случилось только к обеду. На стенах в гостиной, в коридоре вдоль лестницы на второй этаж, а также, как оказалось, и во всем остальном доме красовались большие и маленькие медальоны-косули, сделанные талантливой рукой охотника, выделанные с особым терпением и достоинством.
– Увлекаетесь? – спросил Михаил сонного Матвея Петровича, спускающегося вниз.
– Да, слабость, – коротко, но по существу ответил тот, сонно почесывая затылок и доставая из холодильника пачку холодного молока.
Стал вкрадчиво закипать сонный чайник, начала отчаянно потрескивать в сковороде полюбившаяся своей простотой еда на завтрак любого мужчины в отсутствие его женщины – глазунья с репчатым луком. Супруга Мапета – Наденька, в отличие от любимого мужа, не имела на работе повышенной вредности и, как следствие, ранней пенсии.
Поэтому каждые два дня (по графика 2/2) она ходила с утра на работу в почтовое отделение, расположенное за углом ее дома, работать оператором почтовой связи.
– Наверно, вы спросите, что я делаю в этом городе? – Михаил опередил вопросительный взгляд Мапета и вступил раньше его инициативы.
– Конечно. Если вас не затруднит.
– Я, журналист, Михаил Степанович Покровский.
– Не походите, – вспыхнул своей внезапной улыбкой Матвей Петрович, перебив вступление своего собеседника.
Вопросительный взгляд Михаила донесся до старого оперативника и заставил продолжить его внезапно начатое замечание.
– Обходительный больно. Ваш брат-журналист этим качеством не блещет, прямо скажем.
– Ну и кто же я, по-вашему?
Матвей Петрович спрятал неуместный в непринужденной беседе оценивающий взгляд себе под ноги и размеренно ответил:
– По-нашему вы, Михаил, излишне честолюбив. Это было видно по рукавам, которые вы испачкали в дороге и наспех засучили и спрятали.
Значит, не можете переносить неопрятность. В молодости я знал журналистку, которая могла оторвать подол у своей любимой длинной юбки и повязать на себе голову, если ей вдруг, к примеру, нужно было попасть незамеченной в церковь. Она могла легко отломать каблуки на своих лаковых туфельках, если они своим стуком мешали работать или обращали на себя излишнее внимание. Вы не такой. Вы – острожный, вкрадчивый, все внимательно взвешивающий и оценивающий, не делающий поспешных выводов. Человек, работающий в чистоте и привыкший к ней, и не исключено, что в белом. Не вам говорить, что тонкое и белое носить в холод и грязь непрактично. Но привычка, брат, дело особое! – Мапет усмехнулся, покрутил в руках коробок спичек и заключительно ударил последними с шумом о стол.
– Вы, Миша, врач. И, наверно, в недалеком прошлом хороший. Наступила тишина.
– А вы, наверно, в недалеком прошлом хороший бывший оперативник, – добавил Михаил. – И бывших, как мы с вами точно знаем, не бывает.
– Так, что случилось? – с вопросительным и острым взглядом прокатился по Михаилу Мапет. – Неудачная операция? Сварливая жена или тянущая под венец надоедливая любовница? Нужна передышка в вашей блестящей карьере? Перерыв, так сказать.
– Я психотерапевт. Двадцать лет самоотверженной работы в городской клинике сделали свое грязное дело. Перегорел. Не могу, да и не хочу больше. Всю свою молодость я вытаскивал щипцы из намертво зажатых рук маразматиков, вытирал мокрую пену у рта бившихся в припадке молодых и красивых женщин, видел десятки и сотни сломанных судеб и навсегда ушедших от нас несчастных больных. Мой знакомый узнал о моем решении уволиться и пригласил меня вести рубрику «Народного вестника», работать в ней обозревателем. Кто бы мог подумать, но очерки пишу я неплохо, и, как оказалось, мой многолетний опыт пришелся как нельзя кстати. А что до дел сердечных, так там все просто – incompatibles alien us – плохая совместимость. Ну, вы понимаете?
Мапет по-отечески заулыбался собеседнику и, с шумом затягивая горячий кипяток в рот, иронично отметил:
– «Мы хорошо понимаете», Михаил Покровский. Мой «инкомпатибилс алиенус» уже как два часа на работе, и дай-то Бог ее не достанут особо вежливые местные посетители и она в хорошем настроении вернется домой. А то я не советую попасть вам или кому-то еще под горячую ручку моей Наденьки.
Мужчины понимающе засмеялись. Обстановка стала более мягкой и располагающей к дальнейшему общению.
– Ну а здесь вы зачем? Какое дело «Народному вестнику» до нашего провинциального брата?
– Дело в том, что много времени тому назад к нам в редакцию обратилась некая Ирина Ковальчук – мать двадцатипятилетней дочери Маргариты Ковальчук – с заявлением о ее пропаже. Она просила редакцию сделать об этом обстоятельстве заметку.
Мапет не торопился с встречными вопросами и податливо кивал головой.
– Вы наверняка видели материалы этого дела или знаете, что никаких следов бедняжки, ничего, кроме последней операции по банковской карте, совершенной в тот же день исчезновения, полицией так и не было найдено.
– Так вы здесь по этому делу? Но позвольте, оно ведь закрыто! И, более того, насколько мне известно, всю работу, что можно было сделать, полиция уже сделала, и сделала на отлично!
– Да, но вы не знаете одной детали. Во вторник на этой недели, двадцатого числа, соседка Ирины Ковальчук видела пропавшую Маргариту стоявшей на остановке 52 маршрута. По ее словам, она поздно вечером и ждала автобус. И это в 150 метрах от своего дома?! Одета она была, по словам очевидицы, не совсем по сезону, с большой сумкой наперевес. Вам не кажется это странным?
Максим Петрович задумчиво перевел взгляд с собеседника на пол и стал неторопливо прохаживаться вдоль комнаты, со скрипом прокатывая каждый свой новый, тяжелый и прижимистый шаг по доскам старого деревянного пола. Но вот скрип половиц под ногами Мапета замер. По недоумению на его лице было видно, что рамышления зашли в тупик. Он неспешно повернулся и вдумчиво бросил:
– Этого не может быть, – заключил он.
Глава 3
– Скажите, – нарушив нависшее в недоумении молчание, добавил Мапет, – что вам удалось узнать о Маргарите Ковальчук?
– Ну, – задумчиво затянул своим баритоном Михаил, – со слов ее матери удалось установить, что Марго с детства отличалась замкнутостью и необщительностью.
– Социопатка?
– Не думаю. Скорее всего, здесь мы имеем дело с осознанной социальной дистанцией. Самоотречение ее от общества не по нужде, а по желанию. И, несмотря на скудную, так сказать, социальную активность, в ее поведении прослеживается активная и полноценная жизнь. Не исключено, что внутренний мир Марго был полон красок, чудес и даже любви. Социальная отстраненность Марго – прежде всего ее, как странно это бы ни звучало, выбор, а не вынужденное положение общепринятого изгоя, навязанное социумом.
– То есть изгоем была не она, изгоями были для нее мы?
– Все мы? Такое может быть?
– Вполне. Такие люди видят наше общество не во взрослом и ответственном ключе, а в ключе, напоминающем по развитию, к примеру, детский сад. Ну, к примеру, придя в детский сад, мы – взрослые люди – первые пару часов найдем, чем там заняться и о чем поговорить при встрече с ребенком. Но спустя день, два, месяцы – мы устанем от навязанной некомфортной обстановки и, не имея выбора, будем жить дальше в собственном мире, где есть место всем тем вещам, которых мы были лишены в реальной жизни, – тишине, покою, любви или признанию. В общем, недостаток одного должен всегда где-то и чем-то компенсироваться другим. Я в этом точно уверен. Да и вспомните, как называли ее в школе? Марсианка, мне кажется?
– Вот как? Мда…
– Вы, я так понимаю, не будете отрицать, что ее поведение и реакция на некоторые вещи, мягко говоря, непонятны и ставят в тупик вопросы любой логики. И все же я спрошу вас: скажите, здесь, в малом городке, где все выросли на глазах друг у друга, и знают все на свете о соседях, их родственниках и родных, что вы думаете о Марго? Что вы о ней знали?
Мапет поднял взгляд на Покровского, с сухим шорохом почесал свою бороду, и добавил с настороженностью в голосе:
– Я думаю, только одно: все мы на самом деле ничего не знали о Марго.
Глава 4
Новый, вдруг всплывший из ниоткуда факт о Маргарите Ковальчук, словно тень из прошлого, возбудил ум Матвея Петровича и теперь не давал ему покоя. Он часами прохаживался с задумчивым видом по комнатам, что-то записывал в свой старый блокнот, перебирал старые копии дел, которыми он занимался ранее.
Звонок мобильного телефона стал кричать о своем присутствии и разрывать дребезжанием внутреннюю подкладочную ткань старого пиджака. Мапет внимательно смотрел на фотографии Маргариты Ковальчук, хранившиеся в его копии дела, поочередно перебирая и наспех чертя красными крестиками места, где последний раз видели Маргариту случайные свидетели. Нехотя прерывая свое занятие и не отрывая глаз от складывающейся в его голове схемы, Мапет автоматически снял трубку и тихо бросил в нее безразличное: «Але».
Озадаченный и с нотками отчаяния непрерывный женский голос прервал упорядоченную сосредоточенность его мыслей и заставил переключиться на себя:
– Когда?
Еду.
