скачать книгу бесплатно
Чужая планета, или Мои земные приключения
Наталья Юрьевна Ананьева
Я – женщина
Повествование ведется от первого лица молодой девушки – Маргариты, которая сталкивается с целым рядом социальных проблем. В ходе рассказа читатель вместе с героиней переживает самые распространенные проблемы современной женщины, которая с трудом балансирует между собственным счастьем и отношениями в обществе. Маргарита приходит к легкому и простому принципу ответов, позволяющих не только по-другому посмотреть на острые вопросы в ее жизни, но и полностью решить их. Эта книга создана для помощи женщинам, которые безуспешно ищут выход из кризисных ситуаций.
Наталья Юрьевна Ананьева
Чужая планета
или
Мои земные приключения
Рис. 1. «Я – женщина». Автор: Ананьева Наталья.
Часть 1
В объятьях сумерек
Глава 1
Прохладный, но ласковый майский ветер трепал челку Марго и старательно выбрасывал пряди ее рыжих волос из тугого пучка, собранного на затылке. Последние же изо всех сил сопротивлялись и старались сохранить первоначальную форму, заданную строгой рукой своей хозяйки. Шумели беспокойные листья деревьев, перемешиваясь со сбивчивыми трелями таких же непоседливых птиц. Май во всей своей красе дышал полной грудью, жил в каждом дуновении ветра, в каждом цветке, в прохладе разбегающегося по сторонам озера у дома, в каждом задумчивом лице встретившегося прохожего.
«С самого рождения я чувствовала себя чужой и из другого места. Я испытываю чувства и эмоции, которые недоступны другим. Мои глаза видят глубже, чем поверхность форм и одежды. Я вижу вещи, которые люди обычно не замечают. Окружающие меня люди – чужие и самые близкие – никогда не понимали меня. Со временем я приняла этот факт за норму и перестала обращать на него внимание. Жаль, но для этого мне потребовалось примерно 10 000 дней со дня моего рождения.
Слова «как у всех» или «норма» никогда не относились к моей жизни, начиная с первого ее дня. Я родилась щуплой девочкой с длинными, будто заточенными под острый угол, узкими ногтями, которые были аккуратно сложены вместе в единые опасные кулачки-колючки. На голове у меня были волнистые длинные волосы, но почему-то фиолетового цвета. Над мамой шутили врачи, что она что-то не то съела, а меня же в шутку называли «выскочкой», которая не успела родиться, как покрасила волосы.
А еще я почему-то точно знаю, где и когда я должна быть. Причем не всегда понимаю, зачем, но со временем оказывается, что это и была для меня наилучшая точка прохождения касательной кривой в жизненной плоскости. Я предчувствую, где и когда я должна прогуляться, чтобы встретить как будто случайно того, кого задумала. Или как ехать за рулем, чтоб пропустить красный коридор из светофоров и беспрепятственно приехать к намеченному месту и в срок. «Классно!» – скажете вы. «Согласна», – отвечу я. Еще меня считают излишне сентиментальной, страдающей слабостью и мягкостью сердца. Я не могу пройти мимо божьей коровки, тонущей в зеленой тине цветущего озера, я не могу убить комара, сидящего у меня же на шее, я не могу насадить червяка на крючок.
А еще я ношу часы своего отца и тонкое колечко на безымянном пальце правой руки, купленное в церковной лавке, с надписью: «Спаси и сохрани Боже».
Я вижу сны и рисую картины, которые всегда имеют плохую привычку сбываться. Из всех возможных моих приятелей дружить по-настоящему получается только с энергетически тонкими, бестелесными существами – хранителями мест. Когда многие болтают с подружками по телефону, я же предпочитаю перед сном разговаривать с иконой Христа, с иконой Матроны. Одним словом, с теми, кто всегда выслушает и обязательно поймет.
С рождения я остро чувствую чужую боль и в прямом смысле могу пережить чужие чувства «на собственной шкуре». Наверное, поэтому за какие-то пять минут я могу заговорить с любым человеком на любые темы. Еще через пять минут он будет считать меня хорошим человеком, еще через пять – другом, а еще через час покажет мне спрятанную от чужих глаз свою боль, свой самый жуткий страх, преследующую его манию, свои мечты и планы. При этом совершенно для меня не важно, кто этот человек: врач или рабочий, профессор или домохозяйка, политик или физрук. Таким образом, спустя двадцать пять лет я похожу на живой склеп, состоящий из множества тайн, кошмаров и несбывшихся чьих-то надежд, которые я надежно храню в глубине своей памяти.
Из-за того, что я никому о них не рассказываю, из всего множества хранящихся тайн я помню лишь единицы. Со временем я забываю ход произошедших когда-то и с кем-то событий, особые их обстоятельства и детали. В конечном счете, у меня остаются лишь воспоминания о воспоминаниях. Наверное, так и должно быть. Наверное, так действует в своей власти над сознанием людей время, превращая наше прошлое в мелкий песок, разлетающийся в разные стороны при первом дуновении ветра.
Когда мне было десять лет, я неожиданно для себя поняла, что приклоняясь к цветку, животному или дереву – я могу подарить жизнь или освободить от нее же. Я до сих пор с этим не разобралась, но я точно знаю, что человек не может взять на себя больше, чем он есть, больше, чем дано ему. Так или иначе, как цветок, который не решает, какого цвета он будет, где и когда вырастет, так и я не решала, какого цвета будут мои глаза и волосы и кем я буду и есть сейчас.
Я – пришедшая на прогулку по этой планете.
Я – жизнь дающая и ее отпускающая.
Я – воплощенное благословение и проклятье в одной личности.
Я – та, которая может подарить океан богатств, но сама ничего не имеющая.
Я – та, которая в минуты отчаяния молится о единственной и простой просьбе – о возможности вернуться домой.
И все это составляет уже мою скрытую от всех тайну, мой повторяющийся кошмар, мои мечты и мои планы.
Это – я.»
Марго шла неторопливыми шагами от дома, голова была «как всегда, где-то», а на ее лице отражались сосредоточенность и занятость мыслей. Внезапно блуждающий взгляд зацепился за что-то острое, заставил ее замедлиться и остановиться. Зеленое, свободного кроя летнее платье из шифона с легкостью струилось по фигуре Маргариты и покорно сбивалось в широкие воланы у ее колен. Ветер застенчиво заигрывал со сборками ее платья, слегка колыхал их в разные стороны от остановившегося на остановке автобуса, выдавая красиво отливающую на солнце текстуру ткани. Спадающие непринужденной волной волосы, сосредоточенные глаза, которые почему-то никогда не улыбались. Даже тогда, когда Марго смеялась заливистым, раскатистым хохотом, ее глаза жили какой-то своей собственной жизнью: всегда выделялись из общей гармоничной структуры выражения ее лица и первыми при встрече замечались окружающими.
Автобус, тяжело пропыхтев, тронулся, с ревом мотора устремился вперед и через мгновение превратился в шумящую вдали коробочку на больших колесиках, а после и вовсе растворился за поворотом. Марго устремилась рассматривающим взглядом вдаль, бегло перебирая в руках ручки маленькой замшевой сумки, и, отпустив для себя пару-тройку минут на размышление, решилась свернуть за поворот, уводящий ее в противоположную сторону от намеченного ею маршрута – ее дома.
После пришел еще один автобус. Потом еще один. И еще. Марго все не возвращалась обратно. Остановка общественного транспорта в час пик задыхалась от потока желающих уехать. Она, подобно расторопной кровеносной артерии, моментально наполнялась пассажирами и работала на повышенных оборотах. Пешеходы крутились вихрем юлы на остановке, толкались локтями, ворчали на подножках подъехавшего общественного транспорта. Автобус качался под натиском раздосадованных ожиданием пассажиров и то и дело просаживался на пружинах вверх-вниз, пыхтел и уезжал, освобождая место для следующего. Городские автобусы спешили на посадку и менялись местами, шипели и грелись в лучах ласкового мая, пока не затихли в объятиях уютных надвигающихся сумерек, внезапно заставших врасплох опоздавших к последним рейсам пассажиров. Суета, захлебнувшись закатом, затихла. Город уснул.
Рис. 2. «Ромашка», техника «Эбру». Автор: Даниил Хрипко, 5 лет.
Глава 2
То ли дождь, то ли стук в дверь запоздалого спутника барабанил все прошлое утро, падал на чистую пожелтевшую листву весь прошлый день, стучал по крыше тяжелыми каплями и бился о скользкое оконное стекло, беспомощно скатываясь по нему к мокрому карнизу весь прошлый вечер. Сгустившиеся сумерки подчинили своей воле ускользающие дневные тени минувшего осеннего дня и тяжелым, мокрым, темным сгустком нависли над городом, торжествуя над ним в своей слепой власти.
Тук, тук, тук.
– Да…
Усталый мужской голос в полночной тишине дома прорезал умиротворенный покой. Мужчина едва не разбудил уютно спящую рядом супругу.
Тук, тук, тук.
Потирая затекшие ноги, кряхтя, присаживаясь на край смятой кровати, Матвей Петрович Головин – мужчина средних лет и отличного телосложения, в прошлом офицер по должности и внутреннему призванию – торопился на ночной стук.
Наспех закутываясь в теплый халат, сшитый бережными руками заботливой супруги, благодаря офицерской выправке, спустя одно мгновение он уже спускался к тяжелой скрипучей входной двери. Матвей Петрович, он же «МаПет» – так когда-то называли его в шутку товарищи по службе, был в прошлом первоклассным оперативным работником.
На счету МаПета были раскрыты самые громкие дела. На погонах друга-одноклассника, который перевел его к себе в отделение, вскоре заблестели две горящие позолоченным блеском отличницы – звезды подполковника. Максим Петрович был лучшим по службе, внимательным и отзывчивым соседом, верным и преданным другом и, конечно, заботливым мужем. Его фотография много лет подряд гордо, демонстративно, показательно висела на доске почета в коридоре отделения. На него равняли молодежь, писали хорошие рапорты, а сам МаПет то и дело получал путевки в санаторий за вредность, ну и премиальные, конечно.
– Добрый вечер, – неброско сказал МаПет, простым и неназойливым взглядом оглядев стоящего напротив и промокшего до последней нитки мужчину лет пятидесяти с засученными по локоть рукавами белой рубашки, скрывающими так мокрую дорожную грязь. С его челки расторопный дождик проложил дорогу и, на правах хозяина возникшего положения, торопливо и настойчиво капал прямо за шиворот.
– Ну и ночка выдалась. Не правда ли? Я – Михаил, из газеты «Народный вестник». Я только с поезда. С вами должны были связаться из нашей редакции.
– …
– Я – журналист.
– Проходите, чего стоять на пороге.
Дом Матвея Петровича был ведомственной квартирой, привыкшей встречать то офицеров по распределению, то приехавших в город на время делегации, то вот… командирующихся. Михаил снял с носа запотевшие очки, прищурил глаза, оглянулся и, протерев краем мокрого пальто окуляры, принялся вместе с чемоданом размещаться на новом месте.
– Вот, здесь кровать, а там полотенце. Чай не предлагаю, простите. Спал очень плохо. Бессонница, мать ее за ногу. Кухня внизу, все удобства там же.
– Мне кажется, или вы и есть тот самый Матвей Петрович Головин – отставной офицер, двадцать восемь лет на службе МВД в оперативном? Это, кажется, вы занимались делом о пропаже рыжеволосых девушек, которое гремело в девяностых в Кишенево? Я изучал это дело.
Матвей Петрович неохотно отрезал внезапно возникший разговор:
– Разговоры давайте оставим до утра. Располагайтесь.
Ночные шорохи вскоре затихли, отпуская на волю уставших от дневной суматохи людей и их запутанные в долгой дороге, в осенней непогодице и в бессоннице, тягучие и провальные сны.
Раннее утро усталых мужчин случилось только к обеду. На стенах в гостиной, в коридоре вдоль лестницы на второй этаж, а также, как оказалось, и во всем остальном доме красовались большие и маленькие медальоны-косули, сделанные талантливой рукой охотника, выделанные с особым терпением и достоинством.
– Увлекаетесь? – спросил Михаил сонного Матвея Петровича, спускающегося вниз.
– Да, слабость, – коротко, но по существу ответил тот, сонно почесывая затылок и доставая из холодильника пачку холодного молока.
Стал вкрадчиво закипать сонный чайник, начала отчаянно потрескивать в сковороде полюбившаяся своей простотой еда на завтрак любого мужчины в отсутствие его женщины – глазунья с репчатым луком. Супруга МаПета – Наденька, в отличие от любимого мужа, не имела на работе повышенной вредности и, как следствие, ранней пенсии.
Поэтому каждые два дня через два Наденька ходила с утра на работу в почтовое отделение, расположенное за углом ее дома, работать оператором почтовой связи.
– Наверное, вы спросите, что я делаю в этом городе? – Михаил опередил вопросительный взгляд МаПета и вступил раньше его инициативы.
– Конечно. Если вас не затруднит.
– Я – журналист. Михаил Степанович Покровский.
– Не походите, – вспыхнул своей внезапной улыбкой Матвей Петрович, перебив вступление своего собеседника.
Вопросительный взгляд Михаила донесся до старого оперативника и заставил продолжить его внезапно начатое замечание.
– Обходительный больно. Ваш брат-журналист этим качеством не блещет, прямо скажем.
– Ну и кто же я, по-вашему?
Матвей Петрович спрятал неуместный в непринужденной беседе оценивающий взгляд себе под ноги и размеренно ответил:
– По-нашему вы, Михаил, излишне честолюбив. Это было видно по рукавам, которые вы испачкали в дороге и наспех засучили и спрятали.
Значит, не можете переносить неопрятность. В молодости я знал журналистку, которая могла оторвать подол у своей любимой длинной юбки и повязать на себе голову, если ей вдруг, к примеру, нужно было попасть незамеченной в церковь. Она могла легко отломать каблуки на своих лаковых туфельках, если они своим стуком мешали работать или обращали на себя излишнее внимание. Вы не такой. Вы – острожный, вкрадчивый, все внимательно взвешивающий и оценивающий, не делающий поспешных выводов. Человек, работающий в чистоте и привыкший к ней, и не исключено, что в белом. Не вам говорить, что тонкое и белое носить в холод и грязь непрактично. Но привычка, брат, дело особое! – МаПет усмехнулся, покрутил в руках коробок спичек и заключительно ударил последними с шумом о стол.
– Вы, Миша, врач. И, наверное, в недалеком прошлом хороший.
– А вы, наверное, в недалеком прошлом хороший бывший оперативник, – добавил Михаил. – И бывших, как мы с вами точно знаем, не бывает.
– Так, что случилось? – с вопросительным и острым взглядом прокатился по Михаилу МаПет. – Неудачная операция? Сварливая жена или тянущая под венец надоедливая любовница? Нужна передышка в вашей блестящей карьере? Перерыв, так сказать.
– Я психотерапевт. Двадцать лет самоотверженной работы в городской клинике сделали свое грязное дело. Перегорел. Не могу, да и не хочу больше. Всю свою молодость я вытаскивал щипцы из намертво зажатых рук маразматиков, вытирал мокрую пену у рта бившихся в припадке молодых и красивых женщин, видел десятки и сотни сломанных судеб и навсегда ушедших от нас несчастных больных. Мой знакомый узнал о моем решении уволиться и пригласил меня вести рубрику «Народного вестника», работать в ней обозревателем. Кто бы мог подумать, но очерки пишу я неплохо, и, как оказалось, мой многолетний опыт пришелся как нельзя кстати. А что до дел сердечных, так там все просто – incompatibles, alien us – плохая совместимость. Ну, вы понимаете?
МаПет по-отечески заулыбался собеседнику и, с шумом затягивая горячий кипяток в рот, иронично отметил:
– «Мы хорошо понимаете», Михаил Покровский. Мой инкомпатибилс алиенус уже как два часа на работе, и дай-то Ббог ее не достанут особо вежливые местные посетители и она в хорошем настроении вернется домой. А то я не советую попасть вам или кому-то еще под горячую ручку моей Наденьки.
Мужчины понимающе засмеялись. Обстановка стала более мягкой и располагающей к дальнейшему общению.
– Ну а здесь вы зачем? Какое дело «Народному вестнику» до нашего провинциального брата?
– Дело в том, что много времени тому назад к нам в редакцию обратилась некая Ирина Ковальчук – мать двадцатипятилетней дочери Маргариты Ковальчук – с заявлением о ее пропаже. Она просила редакцию сделать об этом обстоятельстве заметку.
МаПет не торопился с встречными вопросами и податливо кивал головой.
– Вы наверняка видели материалы этого дела или знаете, что никаких следов бедняжки, ничего, кроме последней операции по банковской карте, совершенной в тот же день исчезновения, полицией так и не было найдено.
– Так вы здесь по этому делу? Но позвольте, оно ведь закрыто! И, более того, насколько мне известно, всю работу, что можно было сделать, полиция уже сделала, и сделала на отлично!
– Да, но вы не знаете одной детали. Во вторник этой недели, двадцатого числа, соседка Ирины Ковальчук видела пропавшую Маргариту стоявшей на остановке 57 маршрута. По ее словам, она оказалась поздно вечером и, по всей видимости, ждала автобус. И это находясь в 150 метрах от своего дома. Одета она была, по словам очевидицы, не совсем по сезону.
Танкетки на босу ногу, легкое платье, без верхней одежды и с большой сумкой наперевес. Вам не кажется это странным?
Максим Петрович задумчиво перевел взгляд с собеседника на пол и стал неторопливо прохаживаться вдоль комнаты, со скрипом прокатывая каждый свой новый, тяжелый и прижимистый шаг по доскам старого деревянного пола.
– Этого не может быть, – заключил он.
Глава 3
– Скажите, – нарушив нависшее в недоумении молчание, добавил МаПет, – что вам удалось узнать о Маргарите Ковальчук?
– Ну, – задумчиво затянул своим баритоном Михаил, – со слов ее матери удалось установить, что Марго с детства отличалась замкнутостью и необщительностью.
– Социопатка?
– Не думаю. Скорее всего, здесь мы имеем дело с осознанной социальной дистанцией. Самоотречение ее от общества не по нужде, а по желанию. И, несмотря на скудную, так сказать, социальную активность, в ее поведении прослеживается активная и полноценная жизнь. Не исключено, что внутренний мир Марго был полон красок, чудес и даже любви. Социальная отстраненность Марго – прежде всего ее, как странно это бы ни звучало, выбор, а не вынужденное положение общепринятого изгоя, навязанное социумом.
– То есть изгоем была не она, изгоями были для нее мы? Все мы? Такое может быть?
– Вполне. Такие люди видят наше общество не во взрослом и ответственном ключе, а в ключе, напоминающем по развитию, к примеру, детский сад. Ну, к примеру, придя в детский сад, мы – взрослые люди – первые пару часов найдем, чем там заняться и о чем поговорить при встрече с ребенком. Но спустя день, два, месяцы – мы устанем от навязанной некомфортной обстановки и, не имея выбора, будем жить дальше в собственном мире, где есть место всем тем вещам, которых были мы лишены при реальной жизни, – тишине и покою, любви или признании. В общем, недостаток одного должен всегда где-то и чем-то компенсироваться. Я в этом точно уверен. Да и вспомните, как называли ее в школе? Марсианка, мне кажется?
– Вот как? Мда…
– Вы, я так понимаю, не будете отрицать, что ее поведение и реакция на некоторые вещи, мягко говоря, непонятны и ставят в тупик вопросы любой логики. И все же я спрошу вас. Скажите, здесь, в малом городке, где все выросли на глазах друг у друга, и знают все-превсе на свете о соседях, их родственниках и родных. Что вы думаете о Марго? Что вы о ней знали?
МаПет поднял взгляд на Покровского, с сухим шорохом почесал свою бороду, и добавил с настороженностью в голосе:
– Я думаю, только одно. Что все мы на самом деле ничего не знали о Марго.
Глава 4
Новый, вдруг всплывший из ниоткуда факт о Маргарите Ковальчук, словно тень из прошлого, возбудил ум Матвея Петровича и теперь не давал ему покоя. Он часами прохаживался с задумчивым видом по комнатам, что-то записывал в свой старый блокнот, перебирал старые копии дел, которыми он занимался раньше.
Звонок мобильного телефона стал кричать о своем присутствии и разрывать дребезжанием внутреннюю подкладочную ткань старого пиджака. МаПет внимательно смотрел на фотографии Маргариты Ковальчук, хранившиеся в его копии дела, поочередно перебирая и наспех чертя красными крестиками места, где последний раз видели Маргариту случайные свидетели. Нехотя прерывая свое занятие и не отрывая глаз от складывающейся в его голове схемы, МаПет автоматически снял трубку и тихо бросил в нее безразличное: «Але».
Озадаченный и с нотками отчаяния непрерывный женский голос прервал упорядоченную сосредоточенность его мыслей и заставил переключиться на себя:
– Когда?
– …
– Еду.
