скачать книгу бесплатно
Муж оказался дома не один. Вместе с ним сидел за столом и пил чай капитан.
– Гость у нас, Маня. Комендант наш, – сказал Андрей, вставая навстречу жене и целуя ее, как это делал всегда, уходя на службу и возвращаясь домой. – Мы вот тут без тебя…
– Вы уж нас извините. Поговорить хотелось по-домашнему, вот и сообразил Андрей Герасимович чай, – заговорил капитан, выходя из-за стола и протягивая руку Марии. – Капитан Хохлачев. Денис Тимофеевич.
Марии бросилась в глаза похожесть капитана с Андреем. Скорее всего, почти одного с ним возраста, такой же высокий и широкоплечий, как и Андрей, с такой же огрубевшей от солнца и ветра кожей на руках и лице, с обветренными губами (верхняя даже треснутая до крови), да и волосы капитана очень похожие на волосы Андрея, только глаза совсем не такие – карие глаза.
– Мария Петровна, – несмело ответила она и удивилась своей несмелости. Затем сунула руку в карман шерстяной кофточки, которую брала на всякий случай, но так и не надела ее, но вместо платочка вынула небольшой листочек бумаги, свернутый вчетверо. Развернула удивленно, разобрала только восклицательный знак в конце написанного не по-русски текста и протянула листок мужу:
– Что это, Андрюша?!
– Дай-ка, – попросил у Барканова комендант и начал переводить. – Сиди дома, красная… Не переводится тут слово… Если не хочешь… В общем, тут так примерно: муж останется вдовцом, а сыновья сиротами, если, значит, не утихомиришься. Да, угроза серьезная.
– Не иначе, как «Крест Перуна» сработал, – высказал свое мнение Андрей. – Я говорил тебе об этой организации, Маня. От нее всего можно ожидать.
– Но что делать? Вы бы видели, как внимательно слушали они меня! Они хотят знать больше, чем знают. Они русскому хотят научиться. А записка… Для меня она не первая. Я их под дверью много раз находила. Одинаковые, оказывается, враги, что там, что здесь. Трусливо, из-за угла пугают.
– И убивают.
– Андрюша, – с удивлением посмотрела Мария на мужа, – ты зачем это говоришь? Меня испугать? Я же не улитка, Андрюша.
– Но ты мать двоих детей.
Мария вдруг сникала. Села на стул, сложив на колени руки, долго рассматривала их. Неловкая пауза затягивалась. Нарушил ее Андрей:
– Если бы каждая женщина сделала столько же, сколько ты…
– Неужели, Андрюша, это ты говоришь? Ты – и вдруг взгляды мещанина… В революцию тоже убивали! До революции вешали, расстреливали! Убивают и сейчас. В Испании. Вас, пограничников, сколько погибло?! И сейчас ты не застрахован от вражеской пули. Так почему же ты здесь, почему не бежишь в спокойный городишко и не устраиваешься завхозом в детсад? Давай бросим все-все! Закроем ставни, потушим свет и будем сидеть и дрожать. Я поняла тебя. Если бы кто-то приехал сюда, ты восхищался бы, как восхищался когда-то мной. Но теперь я твоя жена…
Мария упрекала мужа, совсем не думая о том, что невольно обижает его, а еще унижает в глазах коменданта. Она боролась за себя, за право быть полноправным человеком. Впервые у них произошла размолвка, да раньше ее и не могло быть: на Памире она никуда не ездила, никого не видела, кроме пастухов, изредка приезжавших на заставу, да еще басмачей. Она иногда даже жалела, что уехала из районного центра, бросила комсомольскую работу и заперлась в четырех стенах; и вот теперь, когда есть возможность снова встречаться с людьми, помогать им, учить их, вдруг на ее пути встал Андрей. Для нее это было и неожиданно, и обидно.
– Ты подумал, как я Пауле в глаза буду смотреть? Другим женщинам? Гунару, рыбакам?!
– Ты не так поняла меня. Помнишь, ты мне призналась, что боялась стариков у карагача, боялась гор… Вот теперь я хочу…
– Не выпускать со двора заставы? Я и сегодня боялась, когда шла домой. Чего? Ветка хрустнула. Крался за нами кто-то. А я буду учить всех, кто хочет учиться. Буду! И рада, что взбудоражила врагов.
– Храбрая ты моя трусиха, – примирительно проговорил Андрей и погладил Марию по голове.
– Вот и примирились, – обрадовался капитан Хохлачев. Добавил после паузы: – Завидую я тебе, Андрей Герасимович. Завидую.
– Ну вот, нашумела на мужа не ко времени, и в примерные вышла, – с улыбкой ответила Мария. – Посидите, я сейчас чай подогрею.
Они долго еще говорили о границе, о фашизме. Потом Мария и Андрей рассказывали о себе, Денис Хохлачев о своей службе в Забайкалье, о погонях за лазутчиками бывшего атамана Семенова, о схватках с кулацкими бандами, о новом совхозе, названном по просьбе жителей «Пограничный» – они говорили обо всем и не знали, что в это время кто-то кирпичом выбил окно в доме Залгалисов…
Глава пятая
Мария проснулась, посмотрела на часы и почувствовала что-то неладное: пора уже было приносить детей роженицам, но в коридоре не слышалось привычного для этого утреннего часа требовательного плача, за дверью лишь беспрестанно сновали, приглушенно и тревожно переговариваясь.
Все соседки Марии по палате спокойно посапывали. Мария всегда просыпалась заранее и ждала, когда принесут кормить дочь, а соседок няня каждый раз, подавая детей, будила. Женщины, еще как следует не проснувшись, давали детям грудь, ласково ворковали с довольно мурлыкающими сыновьями, а как только няня уносила их, вновь засыпали. Мария завидовала их спокойствию, тоже старалась больше спать, но ей не спалось. То она тревожилась о дочке, не голодна ли, перепеленована ли? То думала об оставленных у Паулы и Гунара сыновьях, то об Андрее, который приехал к ней на второй день после родов, принес букет цветов и непривычно виновато сказал:
– Не обижайся, Маня, если больше не смогу навестить вас. Поправляйся. Галчонка нашего (они договорились заранее, если дочь, то назвать ее Галей) корми хорошенько. Приеду за вами в день выписки.
Она знала, что Андрей занят, но все же ждала его, чтобы увидеть, как он выглядит, не похудел ли, услышать от него о Викторе и Жене. Ей хотелось, чтобы на ее тумбочке стояли не выделенные соседками цветы, а принесенные мужем. Сейчас Мария с завистью слушала мерное посапывание соседок, пытаясь вместе с тем понять, что произошло в роддоме, почему не несут кормить детей? Но как она ни напрягала слух, разобраться, о чем переговаривались в коридоре, не могла. Время шло, детей не несли, тревога, царившая в коридоре, начала передаваться Марии.
«Что такое? Отчего все бегают?»
Она услышала грубые мужские шаги. Мужчины шли молча. Потом заговорили. Один резко, требовательно, другой мягко, спокойно.
– Посчитали, сколько нужно машин?
– Безусловно. И для рожениц, и для обслуживающего персонала, и для имущества.
– Имущество уничтожить. Эвакуировать только женщин и детей.
– Как вы считаете, если кто из местных не захочет уезжать, стоит их принуждать?
– В первую очередь жен краскомов и местного партийно-комсомольского актива. Принуждать никого не будем. Как подойдут машины, немедленно приступайте к эвакуации.
Эвакуация?! Недобрым предчувствием сдавило сердце Марии от этого непривычного, едва знакомого ей слова. Она еще не могла осознать, сколько горя и страданий, сколько смертей от бомб и снарядов, от голода и болезней скрывается за этим звонким и даже красивым словом: она даже не могла себе представить, что скоро это слово станет одинаково известно и ребенку, и старику, а люди поделятся на эвакуированных и неэвакуированных – Мария еще не осознала, что началась война и первые толпы беженцев уже потянулись по приграничным дорогам, она пока что задавала себе тревожный вопрос: «Неужели Андрей был прав?»
Несколько раз Андрей предлагал ей уехать с детьми к родителям, говорил о возможной скорой войне, а она всякий раз отвечала ему одним и тем же вопросом:
– Кто ж тебя тогда обогреет? Никуда я не поеду.
Она понимала заботу Андрея о детях, о ней, знала, что застава почти каждый день задерживает нарушителей границы, вооруженных, с портативными радиопередатчиками и картами, слушала, как Андрей и капитан Хохлачев (он, приезжая на заставу, всегда заходил к ним домой) говорили, что фашисты отчаянно пытаются создать «пятую колонну» в приграничных районах, и делали вывод: скоро быть войне.
Видела Мария и перемены в поселке. С весны на ее занятия стало приходить все меньше и меньше народа, а провожали ее до дома кроме Залгалисов еще несколько мужчин. Стала избегать встреч с ней и соседка Залгалисов Марута Озолис, полная, как уточка, девушка. Прежде она всегда ждала Марию у входа в клуб и, здороваясь, обычно гладила своей пухлой щекой ладонь Марии. Теперь, наоборот, дежурили у входа в клуб Вильнис Курземниек и еще два незнакомых Марии парня, и стоило только Гунару или другим мужчинам припоздниться, они обзывали Марию «пузатой шлюхой», грозили ей, но едва только кто-нибудь из учеников появлялся на крыльце, сразу же замолкали. А один раз эти парни кинулись было на нее с кулаками, но новый шофер кооператива Роберт Эрземберг кинулся на помощь, и парни, струсив, ретировались.
На следующий же день, как Роберт прибыл в поселок, он пришел на занятие кружка и вскоре стал активным и самым успевающим учеником. Мария восторгалась им, но ни Андрей, ни Гунар не разделяли ее восторга. И даже после того, как он защитил ее, Андрей сказал задумчиво:
– Хорошо, конечно, но я не верю ему…
Помолчав немного, перевел разговор на то, что лучше всего ей уехать с детьми в родительский дом. Хотя бы на лето.
– К осени, если не начнется, вернешься.
Она прижалась к нему, обняла, заглянула в глаза и сказала упрямо:
– Не оставлю одного! – И, поцеловав, спросила с надеждой: – Может, Андрюша, и не будет никакой войны? В газетах и по радио…
– Мне, Маня, газеты и радио не указчики. Я своими глазами вижу. Очень сложная обстановка. Только странно, наши доклады словно не слышат…
Теперь вот Мария особенно ясно вспомнила тот их разговор за несколько недель до отъезда в роддом. А перед самым отъездом детей они отвезли Залгалисам, кооперативный грузовик уже стоял у калитки заставы, все необходимое было уложено в чемодан, и она предложила:
– Присядем перед дорогой.
– Давай.
Молча посидели минутку, встали, он поцеловал ее и, взяв чемодан, сказал со вздохом:
– Как все не вовремя…
– Андрюша, ты о чем? – с обидой спросила она. – Ты же сам хотел дочку.
– Ты знаешь, о чем я говорю, – ответил он, потом добавил извинительно: – Ладно, не буду больше. Тебе сейчас нельзя волноваться. Поезжай спокойно. Все, возможно, будет в порядке.
«Вот тебе – будет в порядке. Эвакуация. Да это же война!»
Коридор наполнился детским плачем: детей понесли на утреннее кормление. Марии принесли дочь в последнюю очередь. Няня, подавая Галинку, сказала с явной грустью:
– Корми поскорей. И собирайся в путь.
– А что происходит?
– Война, доченька. Гитлер полез. За тобой, сказали, муж машину направил. Корми свою крошку, а чемоданчик и одежду твою сейчас принесут.
В самом деле, одежду и чемодан с детскими вещами сестра-хозяйка принесла очень скоро. Бросила одежду на стул, поставила чемодан у кровати и сухо сказала:
– Сама одевайся. Помогать некому. Эвакуация. Машина ваша уже во дворе. Торопитесь.
Круто повернувшись, засеменила из палаты.
Необычная резкость и невнимательность Марию вовсе не задели. Она даже не заметила этого. С тоской задавала себе вопрос: «Что же будет? Что же будет теперь?!»
Запричитали, всхлипывая, соседки:
– Таких крошек везти! Что делается? Может, не ехать, Мария? Детей загубим. Немцев сюда не пустят. А если пройдут – они же люди. Кормящих матерей и детишек разве тронут?
– Помогите лучше мне, чем слезы лить. Я лично не могу остаться. Сыновья ждут. Муж на заставе. А немцы? Они ведь – фашисты. Так что решать каждому по своему разумению.
Говорила деловито, словно не ныло тоскливо сердце, не переполнялась душа тревогой.
Соседки, продолжая причитать и всхлипывать, поднялись, и одни стали помогать собраться в дорогу Марии, другие сами стали готовиться к эвакуации. Через несколько минут Мария, попрощавшись с соседками, направилась к выходу.
Во дворе у машины ждал ее Эрземберг. Он стоял неподвижно и смотрел вдаль. Лицо его было злое, взгляд отрешенный. Мария, всегда видевшая шофера приветливым, улыбающимся, подумала: «Вот она – война», – и окликнула его.
Эрземберг повернулся, посмотрел на нее зло, отчего Марию оторопь взяла, но тут же его взгляд потеплел, на лице появилась улыбка.
– Давно жду вас, Мария Павловна. Спешить нужно!
Голос непривычно жесткий, неприятный. Зябко стало Марии, а память услужливо подсказала слова Андрея: «Не верю я ему», – она даже подумала, не вернуться ли ей в корпус, она даже повернулась было, но Эрземберг взял у нее чемодан, легко запрыгнув в кузов, поставил чемодан поближе к кабине и, спрыгнув, открыл дверку кабины.
– Прошу. Дайте ребеночка подержу.
Приветливый тон, обычный мягкий голос. Мария ничего не могла понять. Она села в кабину, взяла поданную Эрзембергом дочку и, укладывая ее поудобней на коленях, пыталась успокоить себя: «Нельзя так подозрительно относиться к людям. Не нужно».
Но спокойствие не приходило, предчувствие чего-то недоброго сжимало сердце.
Предчувствие ее было совсем не случайным. Роберт Эрземберг был перконкрустовец. Послал его в приграничный поселок сам Густав Целминьш – главарь «Перконкруста». Эрземберг должен был добросовестно работать, стать активным членом кооператива и в то же время тайно, опираясь на бывших айзсарговцев[2 - Айзсарги (латыш. Aizsargi – «защитники») – военизированное формирование в Латвии в 1919–1940 гг.], запугивать рыбаков, настраивать их против советской власти, а когда настанет долгожданный час – убивать, убивать и убивать…
Все у Эрземберга, как ему казалось, шло хорошо. За добросовестную работу его несколько раз премировали, с ним члены правления даже советовались, его хвалила жена начальника заставы за успехи (знала бы она, что он прекрасно говорит по-русски), ему вполне доверяли, а он в это время, используя Вилниса Курземниека, сеял смуту в поселке, нагонял страх на рыбаков. Эрземберг был уверен, что как только начнется война, он повезет ценности кооператива, с ним поедут председатель правления и партийный секретарь (Эрземберг был уверен, что только они побоятся немцев и побегут из поселка), он уже заранее обдумывал, как лучше уничтожить этих руководителей, деньги спрятать в лесу и, вернувшись в Ригу, доложить о выполненном задании. Эрземберг считал, что когда в Ригу придут немцы, он получит за свои успешные дела приличный пост и станет жить, как жил до прихода советской власти. Но планы его неожиданно пошатнулись. Его вызвал председатель правления кооператива и сказал:
– Начальник заставы просит эвакуировать его семью. Привези Марию Петровну из роддома.
– А как же с эвакуацией кооператива? – едва скрывая недовольство, спросил Эрземберг.
– Поезжай быстрей. Мы подождем тебя.
Эрзембергу казалось, что председатель хитрит, не хочет давать важного поручения, и отсылает его из поселка специально, хотя мог бы в роддом, до которого всего полсотни километров, направить второй, старенький грузовик. Эрземберг готов был хоть сейчас выхватить пистолет и стрелять, стрелять, но, понимая, что это равносильно самоубийству, сдержал себя. Он хотел жить. Согласно кивнув, поспешил к машине.
Сразу же за поселком он выжал из своего ЗИСа предельную скорость. Бетонная дорога стремительно набегала, разрывая то густые рощи, то пшеничные поля, уже заколосившиеся, но Эрземберг не замечал ни деревьев, ни пшеницы, ни осанистых усадеб среди этих полей – он крутил баранку, сам же думал со злостью: «Уйдут! Выскользнут! Но я рассчитаюсь за них с ней! Затащу в лес!»
Он даже представлял, как испуганно будет смотреть на него молодая русская женщина, молить о пощаде ради ребенка, но он останется неумолимым. Его возбужденное воображение рисовало картины того, что произойдет в лесу: он отбросит ребенка, сорвет с нее платье, а она будет рваться к дочери. Ему сейчас показалось, будто он слышит истошный крик ребенка и столь же истошный крик матери – он распалял себя гневом и злобно крутил баранку.
«Нет! Нет тебе пощады, коммунистка! Будешь знать, как учить рыбаков русскому!»
Однако чем дальше от поселка отъезжал Эрземберг, тем больше успокаивался, трезво оценивая сложившееся положение.
«Нужно успеть к эвакуации правления. Председателя, секретаря партийного и ее с детьми. Вот тогда – в лес. Всех сразу!»
Стоя во дворе больницы, он мысленно торопил жену начальника заставы. Теперь ему казалось, что она специально медлит, словно знает его замысел. Он вновь начал распаляться, оттого таким гневным взглядом встретил ее. Мария же, сидя в кабине врага, пыталась успокоить себя и бережно держала на коленях спящую дочурку. На Эрземберга не смотрела. А его лицо опять наливалось гневом, ибо он вновь подумал, что может опоздать, что не застанет ни председателя, ни партийного секретаря, ни кассы, и так тщательно готовившаяся расправа не свершится, а его, кому поручено нести крест Перуна, встретит начальник заставы и станет благодарить за оказанную услугу. Эрземберг не мог смириться с таким оборотом дела.
«Смерть ей! Смерть!»
Дорога втягивалась в густой лес, и он уже сбавил газ и начал тормозить, но в это время из-за поворота показалась колонна танков и автомашин с красноармейцами, и Эрзембергу пришлось посторониться на обочину и еще больше сбросить скорость. Не зная зачем, он начал считать танки и машины.
«Полк? Дивизия?!»
В душу его вкралось сомнение: все ли будет так, как обещали в Риге? А если немцев не пустят?
«Что, девицей стал, Роберт? – ругнул он себя, когда колонна прошла. – Что ты ответишь Густаву Целминьшу? Он нерешительных не любит».
Но появившееся сомнение не уходило, да и по дороге теперь одна за другой шли встречные машины с грузом и людьми. Он боялся, что стоит только свернуть в лес, жена начальника заставы поднимет крик, и тогда он не сможет выкрутиться.
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
