скачать книгу бесплатно
– Посидите хоть немножко!
Делаю бодрую улыбку и сажусь напротив. Он стал серьезен.
– Михаил Иванович, времени мало. Вам нужно проводить конференцию, меня уже ждет Дмитрий Алексеевич со своими шприцами. Я еще раз все продумал. Это грустно, но выхода нет. Значит, как решили, так и будет. Остается только достойно держаться.
– Все будет хорошо. Я уверен.
Я не уверен. Но все было высказано вчера. Раз он решил – не изменит. Поэтому нужно лгать. Так мне кажется.
– Не нужно, Михаил Иванович. Я все знаю. Я люблю логику, и моя логика работает точно, несмотря на все эмоциональные помехи. Я задержал вас не для этого. Вы для меня много сделали. Вы – человек.
– Без громких слов, Саша. Я их тоже не люблю. Давай дело.
– Вот здесь рукопись. Это краткое содержание тех идей, которые я вам не раз развивал. Есть кое-что новое, работа последних дней. Прочитайте на досуге. Я не честолюбив, но мне приятно… будет приятно, если они окажутся интересными… кому-нибудь. Это первое. Второе – это Сережа. Вы знаете Раю. Не буду о ней ничего говорить. Знаю, что вы не сможете повлиять на его воспитание. Просто это невыполнимо технически, даже если бы вы хотели. Но через несколько лет он будет многое понимать, и я прошу вас – поговорите с ним о жизни и обо мне. Может быть, он уже сможет понять некоторые мысли отсюда.
Он указал на сверток. Рука его чуть дрожала. Глаза были задумчивы и слегка влажны. Помедлил.
– И третье дело. Вот письмо. Возможно, к вам обратится женщина. Наверное, она придет скоро. Вы прочтите его сами и передайте ей… При всех условиях… Прочтите обязательно, чтобы знать, как с ней говорить. Ну, а если не умру, то не будем об этом вспоминать, как не говорили до сих пор. Вот и все!
И снова улыбнулся своей широкой улыбкой. Почти спокойно и почти весело.
– Я бы мог с вами сейчас говорить без конца. Но нет времени. А ваши нейроплегики (средства, понижающие возбудимость нервной системы) на меня не подействовали: голова совершенно ясная.
– Не тот интеллект! Вот когда ты поправишься и мы сделаем машину для определения всей этой внутренней кухни… Тогда даже математики будут спать перед операциями и видеть сны.
Плоская фраза. Я стараюсь смеяться. Он тоже. Взглянул на часы.
– Ну, вам пора. До свидания, Михаил Иванович. Ни пуха ни пера!
А сам, наверное, думает «прощай». И я думаю то же, не обмануть друг друга.
Встаю. Даже рад, что нужно идти. Все мы такие.
– Ладно, ладно, иди к черту! Не стоит прощаться, сегодня увидимся. Держись, не подведи.
Он еще улыбнулся. Сделал легкий прощальный жест, и я ушел. По-моему, он повеселел. И мне как-то сразу стало легче на душе. Большое дело – улыбка, смех. Даже вот в таком положении.
О, уже пять минут десятого! Нужно идти на конференцию. Авось переживем!
Утренняя конференция в клинике – это важное дело. Правда, она берет до часу времени, но с пользой.
Зал. Стол, как для президиума, за которым я сижу один. Большой негатоскоп (аппарат для рассматривания рентгеновских снимков) за моей спиной. Ряды стульев. Впереди старшие помощники: анестезиолог, Петро, Мария Васильевна, Семен Иванович, Олег. Потом ординаторы, сзади – сестры. Народу много, так что некоторые девушки стоят. В общем не очень тихо. Поболтать все любят.
Коротко докладывают ночные сестры: сколько больных, кто с высокой температурой. Подробно говорят о тяжелых. К сожалению, их всегда достаточно. Через пятнадцать минут сестры уходят. После этого оперировавшие вчера хирурги рассказывают о своих операциях – что было обнаружено, что сделано, осложнения, результаты, состояние утром. Все ошибки обсуждаются честно и откровенно. Говорят, что у нас это поставлено хорошо. «Критика и самокритика на сто процентов, невзирая на лица!» Я давно убедился, что скрывать свои ошибки просто невыгодно: о них все равно узнают и еще прибавят. Конечно, неприятности от обсуждения ошибок бывают: когда слушают сорок человек, знает вся улица. Но мы идем на это. Очень полезное дело.
Дальше докладывает дежурный врач:
– В клинике сто сорок пять человек. На третьем этаже тяжелая больная Трофимчук. У нее одышка. Все время приходится давать кислород. Пульс – сто сорок, аритмия. В общем декомпенсация. В послеоперационной палате все дети в приличном состоянии.
На втором этаже тяжелый больной Онипко после удаления легкого по поводу рака. У него не держится разрежение в плевральной полости, и я ему несколько раз отсасывал воздух. Он иногда задыхался, но теперь хорошо. Кроме того, у него повышалось кровяное давление, и я его снижал пентамином.
Слышу – Петро шипит: «Вот подлец, вот сукин сын». Не выдерживает:
– Степан Степанович, какое там хорошо! Он того гляди умрет. Вы расскажите, как вы ему отсасывали воздух.
Тот мнется. Я требую пояснений от Петра.
– Я не знаю, что он делал с больным ночью, но утром я застал Онипко синим, с жестокой одышкой, с высоким кровяным давлением. Типичная тяжелая гипоксия (кислородное голодание). Отсос не работает, потому что неправильно установлен, в легком полно хрипов. Я наладил отсос, ввел в трахею трубку и отсосал много вязкой мокроты. Теперь ему стало немного легче, кровяное давление понизилось, но больной долго был в состоянии кислородного голодания, и неизвестно, как это отразится на сердце.
Я делаю непроницаемое лицо. Впрочем, наверное, все видят, что я злюсь.
– Вы знаете, как обращаться с отсосом, Степан Степанович?
– Да, знаю.
– Сколько раз вы его проверяли за ночь? (Отвечает, что много. Врет, наверное.)
– Вы слушали больного?
– Да, слушал.
– И что же?
Молчание. Новый вопрос, как будто совсем спокойный:
– Почему у больного повысилось давление?
Пауза. Потом Степа промямлил ответ:
– Я понимаю теперь, что от гипоксии. А я думал, у него гипертония.
– Очень плохо, что вы поняли так поздно.
Снова пауза. Полная тишина. Мысленно: «О, дурак! Дубина, зачем ты тут сидишь?» Ладно, нужно быть вежливым. Спокойно.
– Степан Степанович, мне все совершенно ясно, и я не хочу слушать никаких оправданий. Мне некогда проводить расследование. Вам придется покинуть клинику, так как вы не подходите для такой работы, как у нас. Напомню вам: когда вы поступали, ставились условия такие же, как и всем другим: если вы нам не подойдете – я вас предупреждаю, и вы тихо, спокойно ищете место и уходите по собственному желанию, без выговоров в приказе; если вам у нас не понравится – скатертью дорога, в любой момент, даже если вы окажетесь гением. Тем более что работу хирурга в городе найти совсем не трудно. Напоминаю дальше: вам было уже сделано два «серьезных предупреждения». Больше того, я уже предлагал вам уйти. Вы собирались, но не ушли. Я смолчал. Больше терпеть не могу. Человеческая жизнь дается однажды, простите меня за эту банальную фразу. Повторяю в который раз для всех – у нас в клинике свой кодекс о труде: врач работает столько, сколько нужно для больного. Начало – ровно в девять, а конец – когда будет сделана вся работа. Второе: если врач не годится, он должен уйти. Сам, без вмешательства дирекции и профсоюза. Вопрос о соответствии решаю я. Поскольку человеку свойственно ошибаться, я советуюсь со своими старшими помощниками. Вопрос о вас, Степан Степанович, решен давно – уже с полгода. Если вы не уйдете, я буду вынужден добиваться вашего увольнения через официальные инстанции. Итак?
Степа стоит такой жалкий.
– Ну что ж, я уйду. Только подождите, пока найду место. Все-таки у меня семья.
– Сколько ждать?
Молчание. Тягостное молчание.
– Садитесь, пожалуйста.
Наверное, это жестоко. Вижу, что всем неловко и стыдно. Так вот человека выгонять. Что в таких случаях делать? Степа виноват. Больного чуть не уморил. Он не первый раз делает одинаковые ошибки: два месяца назад погиб на его дежурстве мальчик почти при тех же обстоятельствах – тоже не отсосал мокроту. Но мне как-то все равно плохо. Жалко парня. Может быть, нужно еще поговорить с ним? Убедить, помочь? Еще дать срок? Нет, хватит. Что бы я сказал дочери этого Онипко?.. Встает Петро:
– Михаил Иванович, давайте оставим Степана еще. Он исправится.
Вот, сначала нажаловался, а теперь милосердие. Прошлый раз он не возражал.
– Вы хотите его оставить? Пожалуйста, если вы будете за него дежурить и вести больных. Пусть он только деньги получает.
Как это оскорбительно! Степан встал и вышел, весь красный. Я сделал вид, что не заметил. Они все меня ненавидят в этот момент. Я вижу.
Петро стоит.
– Оставьте Степана. Мы ему поможем. Он хороший. Правда, товарищи?
Одобрительный шум.
Мне остается только молчать.
Неприятная история. Но я не могу поступить иначе. Они все думают, что я жесток. А мне кажется – наоборот. Нет, не каждый может лечить тяжелых больных. Не каждый. Злюсь. И жалко. Надо сдержаться. Отложить.
– Докладывайте операции на сегодня.
Подробный разбор больных, идущих на операцию, производится по субботам на всю будущую неделю. Тогда же составляется расписание. Утром оперирующий хирург только напоминает основные сведения о больном и обсуждается план операции. Впрочем, иногда обсуждение бывает долгим.
Сегодня обычный день: пять операций, из которых одна с искусственным кровообращением – это Саша. Начинают обычно с младших. Два ординатора сообщили о больных с митральными стенозами. Затем рак легкого. Семен будет повторно перевязывать боталлов проток. Первая операция у мальчика была два года назад, незадолго перед тем злополучным днем, когда умерла на столе Майя. Хорошо помню. Не нужно сейчас…
После этого мы изменили методику – стали прошивать проток скобками в два ряда и сверх того перевязывать ниткой. Но у четырех больных, оперированных ранее, возникли рецидивы, и приходится вмешиваться повторно. Хорошо, что без аневризм.
Много воды утекло с того дня. Мы сильно продвинулись вперед. Мы – это вся клиника. Внешне это выражается сложностью и количеством операций, но за этим стоят знания, понимание природы болезней.
Изменились наши врачи. Вот, Семен будет повторно оперировать боталлов проток – повторно тогда мог делать только я. Петро уже доктор наук. Он и Мария Васильевна вовсю оперируют с искусственным кровообращением. Кроме того, десять кандидатов сидят передо мной. Мне, правда, не кажется, что они стали много умнее, но если посмотреть со стороны, почитать их научные работы, то, наверное, это так.
Мы еще не довели наш АИК до совершенства. Но кое-чего достигли. Можем выключать сердце на два часа, и гемолиз еще остается в допустимых пределах. Это хорошо. Но надо сделать лучше, и инженеры работают над новыми моделями.
Да, конечно. Прибавилось славы. Нашей клинике завидуют. Народ говорит о чудесах, которые мы будто бы делаем. Всем видна внешняя сторона. И только немногие знают, чего это нам всем стоит. Отдал бы я и славу, и степени за очень простую цену – чтобы не умирали больные. По честному? Да… Да!
Вот сейчас будут рассказывать о Саше. В субботу его не разбирали, поскольку еще не был окончательно решен вопрос об операции. Разумеется, со старшими помощниками я много раз обсудил, но форма должна быть соблюдена – нужно доложить всем врачам. Тем более что все его знают и любят. И может, они перестанут на меня злиться.
Вася докладывает по всей форме – коротко и сухо. А у ме ня перед глазами проплывает эта история совсем иначе – с красками и мучительными сомнениями.
– Больной Александр Поповский, тридцати двух лет, математик, доктор наук, поступил в клинику три месяца назад с диагнозом «недостаточность митрального клапана» (порок сердца, при котором двухстворчатый клапан не смыкается полностью, в результате чего часть крови при сокращении сердца выбрасывается обратно в предсердие). За последние два года он трижды лежал в нашей клинике и несколько раз в других больницах. Общее состояние средней тяжести. Пульс сто десять, мерцательная аритмия.
Далее следуют данные многочисленных анализов и исследований. Рентгенограмма показывает: все отделы сердца расширены. Диагноз: недостаточность митрального клапана с отложением извести в створках. Нарушение кровообращения. Значительные вторичные изменения в печени.
План операции я рассказал сам. Вскрытие левой плевральной полости, затем – перикарда. Искусственное кровообращение. Гипотермия (охлаждение организма под наркозом, нужное для выполнения некоторых сложных операций). Разрез левого предсердия. Ревизия клапана. Если створки его не очень изменены, то попытаться выполнить пластику, то есть утаивание клапанного кольца. При сомнениях в эффективности – вшивание искусственного клапана. Он надежно устраняет недостаточность и сразу облегчает работу сердца. Должен облегчить.
Вопросов и замечаний не было. Младшие, может быть, постеснялись, а со старшими уже было обсуждено.
Ассистенты: Мария Васильевна и двое молодых докторов – Женя и Вася. Наркоз: Дима – Дмитрий Алексеевич.
Конференция закончилась. Расходились молча. Я вижу, что всем не понравилась моя расправа со Степой. Мне тоже не по себе. Но не очень. Все мысли о предстоящей операции. Степино самолюбие так ничтожно перед этим. Переживет. Пусть работает где-нибудь и не губит нам больных. Я так себя убеждаю. Так вбита в людей идея возмездия. Ладно. Я ее придавлю. Сумею, сделаю. Степины обиды тут ни при чем.
Пойду в кабинет, посижу, подумаю. Нужно собраться – там, внутри.
Кабинет. Какой он неуютный! Не умею создать уют. Черт с ним! Как хочется закурить! Но нельзя. Перед сложными операциями стараюсь терпеть. Затуманивает мозг, и руки больше дрожат.
Чем бы заняться? Небось там будут копаться час. Вечно так – пока найдут сестру, одного, другого доктора, каталку, пока сделают уколы. Не могу довести до порядка: уже отчаялся. Видно, не умею. Есть, говорят, клиники: операции в 9.00, и все точно. Завидую.
Дел на столе полно, но они или скучные, или неприятные. Диссертации, присланные на рецензию. Научные «труды» своих ребят. Всякие письма от больных, которых нельзя оперировать из-за тяжести состояния. Как их утешишь? Нет времени писать длинные ответы. Да и слов уже нет, кажется. А вот это хорошее, я уже его читал, но хочется еще раз. От матери Катеньки. Как ее фамилия? Забыл: склероз. Да, Смирнова. «Дорогой профессор! Вчера исполнилось два года после операции. Мы празднуем этот день больше, чем день рождения…» Приятно. Сколько было с ней мучений, пока выходили.
Давай посмотрим еще раз Сашину историю болезни. Она толстая, за столько месяцев. Целый том.
Анализы. Снимки. Записи. А вместе с ними и сама история. Не та, что записана тут, а та, что мелькает перед глазами. Как это все переплелось: Саша, его болезнь, мои ощущения, хирургия.
Может быть, я где-то допустил ошибку с Сашей, с этим искусственным клапаном?
Я не думаю словами. Всю эту историю я знаю очень хорошо, и слова не нужны. Вспыхивают только отдельные картины. Длинные разговоры проносятся как молнии – одним только смыслом. Когда пишешь и говоришь – волочишь груз слов – грубых, невыразительных. Будет ли когда-нибудь разговор мыслями? Фантазии. Говорят, бывает между близкими. «Понял без слов». Было? Нет, пожалуй, не было. Что-то очень примитивное. Как мне сейчас нехорошо. Наверное, так бывает на войне перед сражением, от которого все зависит.
Первое знакомство: в рентгенокабинете, на амбулаторном приеме. Много больных. Молодой человек, направленный с митральным стенозом.
– Никакого стеноза. Недостаточность третьей степени.
Эти терапевты и до сих пор большинство больных присылают с неправильными диагнозами. Не ругай терапевтов – это самая умная специальность. Должна быть такой.
Мягкий голос. Смущенные вопросы.
Приговор: «Ждать. Мы ищем».
Конечно, что мы тогда могли предложить? Были уже первые попытки или еще нет? Стал забывать хронологию. Как это можно – такое забыть?!
Много изобретали разных операций для лечения недостаточности. И я – тоже. Помню: кровотечение. Фибрилляция. Смерть на столе. Опустошенность. Досада. «Туда же, изобретать… дерьмо».
Неужели сегодня будет то же? Как ноет сердце! Приду домой: «Проклятье! Никаких клапанов больше! На грыжи, на аппендициты… на свалку…»
Даже обидно, что все это проходит… И тогда прошло. Больные с недостаточностями ждут. Несчастные. Без надежды на жизнь.
И Саша снова пришел. Через год, наверное? Да, уже мудрили над новой операцией. АИКа еще не было. Только на собаках. Значит, года три назад. Как время летит. Пусть летит. Я уже не хочу ни остановки, ни возвращения… Это ты только сейчас. Операция кончится хорошо – скажешь: «Еще пооперируем!»
Так же и тогда: кабинет, я после удачной операции (пищевод, кажется? Дед такой смешной – поправился). Чудесный вкус сигареты (сейчас бы!). Никуда я не спешу. Послушал Сашу, посмотрел. На животе еще тогда жирок был, не как теперь – одна только плотная печень выпирает. Лицо уж очень умное, располагающее. Рассказал ему о готовящейся операции. Для чего? Наверное – похвастать. Он загорелся, не понимая, что все это глупости. Я и сам не понимал. Дальше – больше. Разговоры о медицине вообще. Что она такая-сякая, без теории, неточная. Потом о диагностической машине – тогда в печати появились сообщения, и мы заинтересовались ими. Он предложил свои услуги как математик. Помню, мелькнуло «Он такой приятный и умный, а ему будет все хуже. Будет жалко и нельзя помочь. Откажись».
– А, ничего!
Вот и «ничего».
Отказал бы тогда – сейчас не сидел бы и не плакался.
Хорошо бы уже иметь эту диагностическую машину. Сегодня она очень нужна – для автоматического регулирования АИКа. Все-таки эти девчонки-машинистки иногда делают ошибки. А сегодня будет очень трудно.
Не стал он серьезно заниматься диагностическими машинами. Потянуло в психологию. А жаль. Может, у нас было бы что-нибудь.
АИК будет работать долго – часа полтора. Сумеют ли удержать постоянство всех показателей крови? Если будет гипоксия, тогда все. Не перенесет.
