скачать книгу бесплатно
– Офис доктора Кодинари, – сказал он в телефон и услышал в ответ пьеску собственного сочинения, написанную в двадцать три года, легкую и приятную на слух. «Сегодня день особый, сегодня мы вдвоем…» Вдвоем, да. С Кэтти. Луизу он тогда еще не знал, а с Кэтти было… хм… тогда он считал, что было хорошо, как потом с Маргарет, но все происходило до Луизы и того случая на репетиции, когда он забыл слова во втором куплете, и девушка, стоявшая у сцены (как она попала в зал?), подсказала ему…
– Добрый вечер, Марк, – произнес обволакивающий голос адвоката. – Я ждал вашего звонка.
– Добрый день, Дик. – Марк не хотел, чтобы в голосе чувствовалась усталость. Голос звучал бодро – во всяком случае, Марку так казалось – точнее хотелось, чтобы было именно так.
– Вы в порядке? – спросил Кодинари, и Марк понял, что скрывай-не скрывай, а все равно… И нечего играть.
– Да… – протянул он. – Если не считать, что я одновременно хочу спать и проснуться. И еще…
Он не хотел говорить, само сказалось:
– Наверно, это была моя последняя гастроль, Дик. То есть не наверно, а точно – последняя.
– Марк, вы это говорите в четвертый раз – вам назвать даты? – Голос у адвоката стал сухим, как марсианский реголит. – Отдохните, смена часовых поясов, конечно, штука тяжелая в вашем возрасте, но… Господи! – неожиданно воскликнул он. – Какие ваши годы? О чем вы?
– Поговорим об этом потом, – с готовностью согласился Марк. – Я бы хотел взглянуть на бумаги. Там действительно нет ни одного слова, только формулы?
– Есть, – хмыкнул Кодинари. – Но они так скрыты в лесу математических значков, что углядеть их с первого раза невозможно. Правда, это не те слова, каких вы ждали.
Ждал? Он не ждал никаких слов. От отца? Нет, конечно. Он вообще ничего не ждал. Полвека спустя?
– Что за слова?
– Ах… «Из формулы четыре следует, что…», «если здесь использовать приближение Лагранжа, то…».
Приближение Лагранжа. Знакомые слова. Отец, говорят, изобрел этот метод расчета, когда жил с мамой и маленькой Лиз в копенгагенском отеле «Бетчелор». Встреча с Бором закончилась полным фиаско, Старик слушал молодого выскочку, но не слышал. Или слышал, но не воспринимал. Говорят, отец впал в депрессию, мама его утешала – своеобразно, да! – мол, неважно все это, в жизни главное любовь, а мы любим друг друга, и что для нас значит мнение этого динозавра… великого, пусть великого, но… Марк хорошо представлял, что ответил отец. Ничего. Он всегда отвечал молчанием на попытки мамы поговорить о делах домашних, понятных и необходимых. Говорят, тогда, в гостинице, отец придумал новый способ вычислений – использование множителей Лагранжа («знал бы я, что это такое!»).
– Дик, вы могли бы приехать ко мне часов в десять? Завтра? Раньше я не проснусь, а в полдень у меня… не помню что, надо посмотреть. Намечено было еще до отъезда… Да! Интервью у Энди Коплера.
– У самого Коплера! – воскликнул Кодинари. – И вы мне это говорите только сейчас! Ну, знаете, Марк!
– Да ладно, Дик. Лет двадцать назад я бы не забыл. А теперь как-то все равно.
– Буду у вас в десять, – нарочито обиженным тоном заявил адвокат. Обо всех своих интервью и выступлениях, не внесенных в контракты, Марк должен был ему докладывать, таков договор. Докладывать, оповещать, информировать.
Я просто забыл, хотел сказать Марк. Пять часов до отлета. Голова была кругом. Багаж сложен, но не проверен. Диксон куда-то пропал, он не первый раз устраивал такое накануне гастролей, выгоню к чертовой матери, нет, не выгоню, конечно, такого ударника днем с огнем не сыскать, но и совесть иметь надо… В общем, забыл он об интервью, и не стоит из-за этого дуться. Одним интервью больше, одним меньше…
– Извини, Дик… Жду тебя.
– Будь здоров, фрателло, – совсем другим тоном сказал Кодинари и отключился.
* * *
– Почерк отца, – констатировал Марк, перевернув последнюю страницу и посмотрев, не написано ли что-нибудь на обороте. – Прямое «эл», больше похожее на единицу, и единица, которую легко принять за «эл». И это – знак минуса, черточка с едва заметным загибом вверх на обоих концах. Обратите внимание, Дик, такая же черточка в знаке плюс – прямая, без загибов.
– Что, по-вашему, Марк, это все значит? – Кодинари подписал документ о передаче полученного пакета Марку Оливеру Эверетту, прямому наследнику доктора Хью Эверетта Третьего, и подвинул бумагу через стол. Наследник, не глядя, подмахнул оба экземпляра.
– Понятия не имею. – Марк пересчитал листы, не представляя, зачем это делает. Одиннадцать. А если бы их было четырнадцать? Или семь? Математические закорючки. Для отца они что-то значили, если он в последний день жизни запечатал бумаги в пакет, аккуратно надписал и отвез адвокату-нотариусу. Почему, кстати, именно в бюро Шеффилда? В Джорджтауне было несколько адвокатских фирм, офис Шеффилда находился в Кречер Уорк, в миле от сто девятой дороги, по которой отец ездил из дома на работу. В тот день, возвращаясь домой, он сделал крюк, чтобы оставить пакет у адвоката, с которым никогда прежде не имел дел. Почему? Нет сомнений, что к адвокату он заехал именно по дороге домой. На пакете стояла не только дата, но и время – пятнадцать сорок три. Домой отец вернулся в тот день как обычно – около пяти. Значит, с работы уехал раньше, чем всегда.
Марк затолкал бумаги в пакет и бросил на стол.
И в ту же ночь отец умер от сердечного приступа.
Он что, предвидел свою смерть и потому…
Вряд ли. Но и на совпадение не похоже. Почему именно в тот день? Об этом уже никто никогда не узнает.
– Понятия не имею, – повторил Марк. – Я вот что решил, Дик. Когда буду давать очередное интервью, упомяну вскользь об этих бумагах. Посмотрим, привлечет ли это чье-либо внимание. Если это интересно ученым, кто-нибудь из них, даже несколько, выразит желание посмотреть. Пусть посмотрит – может, разберется, что там. А если никто не откликнется, попробуйте продать, Дик. Мне это не нужно, вы понимаете. Даже как семейная реликвия. А на аукционе какой-нибудь любитель автографов даст пару сотен долларов.
– Хорошо. – Кодинари постучал пальцами по столу, в ритме можно было, при некотором воображении, узнать несколько тактов из «Ловушки для простофили», песни, которую Марк написал пять лет назад и дважды записал в разных аранжировках.
– Хорошо, – повторил Кодинари и неожиданно добавил: – Загадочно все это, вы не находите?
– Вы имеете в виду – днем пакет, а ночью…
– Да.
– Я думал об этом. Совпадение, что еще? В жизни столько совпадений, Дик… Вы знаете, что мать умерла ровно в тот день, когда родился отец? Одиннадцатого ноября. С разницей в пятьдесят шесть лет. И Лиз ушла одиннадцатого числа. Июля, кстати. День смерти матери и месяц смерти отца. И ровно через сорок лет после свадьбы родителей. И это только в нашей семье. А однажды в Аннаполисе, на гастролях в семнадцатом году, после концерта подошла ко мне девушка… как сейчас помню… точная копия Лиз. Как на ее последней фотографии. Я подумал, что это призрак. Поразительно похожа. Попросила автограф, я спросил, как зовут. «Элизабет», – ответила девушка. Представляете? Распространенное имя, что такого? Совпадение. А я в ту ночь так и не заснул. Лиз…
– Вы были близки? – осторожно спросил Кодинари. Он никогда не пытался – да и зачем? – лезть Марку в душу, официальные отношения его вполне устраивали. О самоубийстве Лиз Эверетт он читал в книге Питера Бирна, не специально, книга ему попалась тоже по воле случая – лежала на столе у клиента, он начал листать, зачитался, нашел потом в интернете и купил.
– Близки? – повторил Марк. Смотрел он поверх головы адвоката, в прошлое, наверно. Хотел вспомнить, а может, наоборот, вспоминать не хотел, но память обычно не спрашивает, хочешь ли ты вспомнить. – Нет. В какой-то степени да. Старшая сестра, все такое…
– Лиз была старше на восемь лет?
– На семь. Почти на семь, без одного месяца. Она пыталась мной командовать – обычное дело, наверно? – а я сопротивлялся, и мы довольно часто цапались. То есть, я хочу сказать, по-семейному, из-за ерунды, если посмотреть… Но чего у Лиз было не отнять: она никогда на меня не жаловалась. Ни матери, ни, тем более, отцу.
– А вы? – не удержался от вопроса адвокат.
– Отцу – никогда. Даже в голову не приходило. А маме – бывало. Я все-таки младше, и мне казалось, что Лиз надо мной издевается. На самом деле, это я потом понял, когда ее не стало, Лиз любила во всем порядок. В этом она была похожа на отца. А я… Помню, мама подарила мне на день рождения барабаны. Настоящие. Сама потом была не рада: я бил в барабаны всякую свободную минуту. Сочинял ритмы, и, наверно, у всех из-за меня гудело в голове.
– Отец это терпел? – удивился Кодинари. Про барабаны он, кстати, читал все в той же книге Бирна, довольно подробной, хотя все равно поверхностной. О том, как Эверетт-старший относился к барабанным упражнениям сына, в книге ничего не говорилось.
– Ему не мешало, – усмехнулся Марк. – Это меня, кстати, злило больше всего. Когда отец работал, он никогда не закрывал на ключ дверь кабинета. Никто и так не входил. Дверь часто бывала приоткрыта, и барабаны, конечно, отец слышал. То есть должен был… Но когда он работал, у него, похоже, отключались внешние рецепторы. Звуки ему не мешали.
– Я так не могу, – покачал головой Кодинари. – Меня отвлекает и раздражает любой посторонний звук. А уж барабаны… Представляю, будь я вашим отцом…
– Отодрали бы, как тетя Салли Тома Сойера? – рассмеялся Марк.
Адвокат на шутку не откликнулся.
– Значит, вы даете интервью и ждете, что будет дальше.
– Да.
* * *
Вита опять плохо спала ночью, Лаура несколько раз вставала, подходила к кровати, поправляла сползавшее одеяло, Вита смотрела на мать пустым взглядом, бормотала «мамочка, посиди со мной» и отворачивалась к стене, утыкалась лбом. Лаура не могла понять, закрывала ли дочь глаза, пытаясь заснуть, или бездумно смотрела в стену, и сон приходил сам. Дочь держала Лауру за руку, и пожатие становилось все слабее, дыхание – ровнее. Минут через пять Вита отпускала мамину ладонь и подкладывала обе руки под щеку. Лаура сидела еще минуту-другую, слушала дыхание, тихо вставала и уходила к себе, в соседнюю спальню, оставляя дверь открытой. Звук дыхания дочери она уносила с собой – сама не знала, как это получалось, но таким было ощущение: она слышала, как дышала Вита, даже когда варила в кухне кофе и сидела, обняв руками горячую чашку. Не пила, она никогда не пила кофе ночью, знала, что потом не заснет. Запах кофе успокаивал, как лекарство, которое врач ей прописал от бессонницы и которое она ни разу не приняла, прочитав в интернете о побочных эффектах.
Шла к себе, ложилась и, если продолжала слышать, как дышит Вита, засыпала сразу – даже видела сны, которые не запоминала, и вскакивала, как только Вита в соседней комнате вскрикивала и начинала шептать «мама, мамочка». Она никогда не кричала, но ее тихий шепот звучал в ночной тишине громче крика.
Материал о новых наблюдениях на «Большом Телескопе» Лаура отправила на сервер вечером – наверняка он уже появился в утренних новостях, а интервью с профессором Черкином, физиком-теоретиком из МИТа, должно было пойти в первый субботний выпуск, и оставалось еще время перечитать, согласовать с Черкином текст, исправить неточности.
Лаура надеялась, что остаток ночи пройдет спокойно и она выспится – было только два часа, от запаха кофе клонило в сон, и она легла, положив рядом на стул планшет – будто старую плюшевую игрушку, медведя непонятной породы – то ли гризли, то ли барибал. Планшет успокаивал, как запах кофе, – она не знала почему.
Вита дышала спокойно, экран планшета время от времени включался, когда менялась картинка – на сайте появлялся новый материал. Лаура взбила подушку и, пока укладывалась удобнее, посмотрела на только что вспыхнувший экран. Рон Берри из отдела искусств опубликовал интервью с Марком Эвереттом. Эверетт? Фамилия знакомая, но какое отношение этот человек (он же был физиком, вспомнила Лаура, и, к тому же, давно умер) имел к искусству? Впрочем, Эвереттов много… Группа «Ежи», конечно. Лаура протянула руку, чтобы отключить экран, но споткнулась на предложении: «Одни только формулы, представляете? Отец записал их за день до смерти и оставил на хранение у нотариуса, чтобы вскрыли через полвека, на этой неделе как раз…»
Она остановила бегущую строку, вставила в левое ухо наушник и запустила интервью с начала. Голоса Рона, а потом Эверетта не мешали ей слышать дыхание Виты, это были звуки разной природы: первые раздавались в наушнике, а вторые возникали в сознании, будто Вита лежала рядом и дышала ей в ухо. Поскольку – об этом она несколько раз писала – существует квантовое запутывание частиц[1 - Квантовая запутанность – вид связи квантовых частиц, когда одна из них мгновенно «узнает» о результате эксперимента со второй частицей, на каких бы огромных расстояниях они друг от друга ни находились. Состояния «запутанных» объектов коррелируют друг с другом – изменение состояния одного из объектов сопровождается мгновенным изменением состояния другого объекта. Зафиксировать это изменение состояния второго объекта невозможно, поскольку для такой фиксации нужно знать его «начальное состояние», запутанное с первым объектом и потому принципиально неизвестное.] и связанные с этим явлением эффекты вроде квантовой криптографии и квантовых компьютеров, то почему не быть квантовому запутыванию сознаний, что бы это ни значило физически?
«Поздравляю, Марк. Прекрасный концерт, я смотрел в ютьюбе прямую трансляцию, и со мной одиннадцать миллионов зрителей».
«Не так много, верно?»
«Очень много, уверяю вас! Здесь была в это время ночь, так что еще миллионов двадцать зрителей посмотрят концерт в записи, и это только в первый день, очень хороший результат!»
«По нашим временам, не такой уж хороший».
«О… Времена не выбирают, верно? Не будем на этом зацикливаться, Марк, я слышал, ваш отец оставил что-то вроде завещания и зашифровал его в формулах, это так? Ваш отец был уникальной личностью, и даже послание для собственного сына записал не словами, а математическими символами. Вы, конечно, поняли, что он хотел вам сказать?»
Похоже, пока Рон наращивал напряжение, Марк закипал, его прерывистое дыхание накладывалось в сознании Лауры на спокойное дыхание Виты, и возник неприятный резонанс звуков.
«Отец не думал ничего зашифровывать! – раздраженно воскликнул Марк. – Это просто формулы, там нет никакого послания! Сам-то он понимал, что делал. Может, кто-нибудь из ученых посмотрит и тоже поймет, в чем я сомневаюсь, поскольку там нет ни начала, ни конца».
«Может, вы просто…»
«Конечно, я просто ничего в этом не понимаю, – кипятился Эверетт. – Ну так пусть посмотрит тот, кто понимает!»
«То есть вы разрешаете показать этот уникальный документ, пролежавший в пакете пятьдесят лет?»
«Да бога ради! Если кто-нибудь заинтересуется, буду рад».
Лаура приподнялась на локте и переключила экран на презентацию. Действительно – формулы. Даже без названия или хоть какого-то вступления. Будто вырвано из середины… Середины – чего?
Лаура сделала скриншот, записала в папку «рабочий материал» и, начав перебирать в памяти имена знакомых физиков… может, лучше спросить у математиков?.. упала в пустоту, обнявшую ее нежными объятьями.
Через час проснулась от хриплого дыхания Виты, посидела с дочерью, пока та успокоилась – может, поспит теперь до утра? – вернулась к себе, но сон не шел, и она стала думать, кого из знакомых физиков подключить к этой любопытной, но, скорее всего, бессмысленной истории. Она, в принципе, представляла, сколько статей, набросков и обрывков, содержащих формулы, только формулы и ничего, кроме формул, вываливают в сеть ежедневно не только математики и физики, но биологи, химики, инженеры и, с некоторых пор, лет пять или шесть – психологи, неожиданно обнаружившие (с помощью математиков, конечно), что их наука тоже способна выдвигать свои аксиомы, доказывать свои теоремы и вообще вести жизнь классической науки, подчиняющейся правилам Поппера и условиям Куна.
Интересно, подумала она, что если Марк захочет выставить записи отца на аукцион? Сам он в них ничего не понимает, а заработать на памяти отца – может. Вряд ли получит большую сумму, но несколько тысяч – вполне. И тогда материал уплывет к какому-нибудь безумному коллекционеру автографов, таких пруд пруди, и держатся они за свои собрания крепче, чем медведица-гризли охраняет потомство. Могут потребовать убрать все изображения. Неважно, у нее есть запись.
Кому можно показать? Дейстеру из МИТа? Коровину из Стенфорда? Бетчелору из Колумбийского университета? Знакомых в научной среде у Лауры было много – иногда ей казалось, значительно больше, чем нужно, – но, когда возникал специфический вопрос, да еще такой, на который дать ответ нужно было как можно быстрее, круг знакомств вдруг беспричинно сужался до двух-трех человек, но зато таких, кому можно было позвонить даже ночью и попросить комментарий, не опасаясь нарваться на естественную в таких случаях грубость.
Четыре часа… Господи, как хочется спать… На западном побережье полночь, детское, в общем, время. А в Европе, кстати, уже утро.
Она выбрала из списка номер, отправила вызов.
– Добрый день, миссис Шерман, – произнес шепелявый голос Габриэля де Ла Фоссета, доктора наук, математика, получившего три года назад Филдсовскую премию за работы в области инфинитного анализа. Лаура разговаривала с ним несколько раз, однажды даже у него дома, в Лангедоке, пили крепчайший и противно-горький кофе, от которого профессор становился настойчивым совсем не в том смысле, какой ей был нужен, но де Ла Фоссет был человеком, способным, взглянув на любую – так ей, во всяком случае, казалось – формулу, сразу сказать, о чем она, из какой области, что означает каждый знак, как она была выведена и куда обязательно приведет.
– Здравствуйте, профессор. – Лаура вложила в голос все обаяние, какое могла сейчас в себе найти – немного, но на большее она сейчас была не способна, а ждать до утра не хотела – мало ли кто еще, кроме нее, пересматривает списки физиков и математиков, способных прояснить туманную историю с сыном великого Эверетта. – Вы, возможно, смотрели…
– Вы хотите знать мое мнение о формулах Эверетта? – перебил де Ла Фоссет, и в голосе профессора ей почему-то послышалось злорадство. – Меня уже пытались проинтервьюировать по этому поводу.
– Вот как? – удивилась Лаура. – Значит, я, как всегда, опоздала, – добавила она разочарованно.
Профессор помолчал. Казалось, он к чему-то прислушивался. Издалека доносились приглушенные голоса, что-то звенело (бокалы?), что-то вроде пересыпалось, стучало, как крупа в пустую банку.
– Я не вовремя? – спросила Лаура. Это был непрофессиональный вопрос, она не раз спотыкалась на этой фразе, получая в ответ «Да, позвоните в другое время, я с удовольствием с вами побеседую». Но избавиться от привычки не надоедать с вопросами, если собеседник занят или не настроен разговаривать, она так и не смогла. Жаль. Сейчас он скажет…
– Что такое время? – хмыкнул де Ла Фоссет. – И что такое вовремя? Надеюсь, вы не об этом хотели спросить на самом деле? Кстати, двое ваших коллег, которые вас опередили на этот раз, задали свои вопросы прежде, чем я успел понять, с кем разговариваю. Поэтому я сказал не то, что думаю, а то, что они надеялись услышать.
– Что они надеялись услышать, и что вы думаете на самом деле? – Лаура включила запись. В голове прояснилось, она знала теперь, что и как спрашивать.
– Они хотели знать, ценные ли это формулы – в прямом, как вы понимаете, смысле.
– Я понимаю…
– Я ответил: «Никакие формулы не представляют ценности, если неизвестен контекст, постановка задачи, граничные и начальные условия». Боюсь, мои слова их сильно разочаровали.
– Возможно ли в принципе понять то, о чем вы сказали: контекст, постановку задачи?
– А! Это то, что я на самом деле думаю. – В голосе профессора прозвучало удовлетворение. И – странно – сразу стихли, будто отрезало – все посторонние звуки: отдаленные голоса, скрипы и шорохи. Может, де Ла Фоссет прикрыл дверь в соседнюю комнату?
– Эверетт, – продолжал он, – был человеком с чувством юмора, но без чувства мистификации, если вы понимаете, что я хочу сказать.
– Да, – с сомнением произнесла Лаура.
– У Эверетта были прекрасные работы по теории игр. Пожалуй, он сделал в этом направлении не меньше, чем Шеннон, но за каким-то дьяволом его сумасшедшие работы по так называемому многомирию известны каждому стриптизеру, а основополагающие исследования по теории игр и статистическому анализу – только узкому кругу специалистов. Кстати, работы эти были рассекречены только три года назад, это была собственность Пентагона, на который работал Эверетт последние полтора десятка лет жизни.
Профессор завелся, подумала Лаура. Она и не знала, что у Эверетта были еще какие-то работы, кроме тех, о которых говорят и пишут даже в детских журналах фантастики.
– Так вот, эти формулы – из квантовой физики. Больше сказать сможет только специалист по квантам. Если сможет.
– Вы знаете кого-нибудь, кто смог бы?
– Нет, – с сожалением отозвался профессор. – По правде говоря, сначала я подумал, что Эверетт оставил что-то по теории игр, из засекреченного. Впрочем, он понимал, что через полвека это не будет секретом и к тому же потеряет практический интерес. Не представляю, зачем ему понадобилось прятать формулы на полвека. В общем, мое резюме. Первое: формулы – из квантовой физики и вряд ли представляют сейчас научный интерес. Современная квантовая механика качественно отличается от той, что была во времена Эверетта. Идеи самого Эверетта – я имею в виду многомировую интерпретацию – так продвинулись, что все, что он мог написать полвека назад, сейчас наверняка – пройденный этап. Это все равно, как если бы через сто лет после смерти Дарвина нашли его неизвестные записи по теории эволюции. Представляете? За сто лет эволюционизм ушел так далеко вперед, что Дарвин вряд ли понял бы, о чем говорят специалисты, а его знаменитая теория стала скорее историческим документом. Второе: я бы на вашем месте обратился к доктору Юсикаве. Если кто-то и может разобраться в формулах квантовой физики без начала и конца, то это он.
Юсикава. Нобелевский лауреат две тысячи двадцать восьмого года. Теоретическая работа и участие в экспериментальном доказательстве физических «склеек» эвереттовских вселенных. В Токио сейчас ночь. Лаура не слышала, чтобы Юсикава был жаворонком. Впрочем, о том, что он сова, она не слышала тоже.
– Спасибо, профессор, – сказала она, мысленно отключившись от разговора и думая, когда будет удобнее всего позвонить в Токио, чтобы, во-первых, опередить коллег-журналистов, а во-вторых, не оказаться слишком назойливой.
– Пожалуйста, миссис Шерман. Если опубликуете наш разговор, пришлите, пожалуйста, ссылку, договорились?
– Безусловно, – согласилась Лаура.
За стеной зашевелилась Вита, и Лаура заторопилась к дочери, но прежде переформатировала звуковой файл в текст, прогнала через корректорскую программу и отправила на сервер. Кто-нибудь из выпускающих редакторов (кажется, сейчас дежурит Розетта Баум – хорошо, она еще и перепроверит сведения, если ей что-то будет непонятно) поставит интервью в новостную рубрику.
А физика она найдет. Не Юсикаву – его комментарий наверняка будет слишком обтекаемым, да и добиваться от великого физика хотя бы пары слов будут сотни журналистов, вряд ли она сумеет пробиться. Нужно найти физика, конкретно работающего по эвереттовской теме. Важно не промахнуться. Сколько таких ученых в мире? Десятки? Сотни?
– Дорогая, принести тебе теплого молока?
