скачать книгу бесплатно
Иван счастливо потянулся и отправился спать.
Стоя в темноте у окна, он молился в колодец глухого двора: "Нет хищения в руках моих, и молитва моя чиста. Для чего ты стоишь вдали и
скрываешь себя? Доколе мне слагать в сердце моем день и ночь? Услышь голос мой – предстану пред тобою и буду ожидать. Призри, услышь меня. Я же уповаю на милость твою. Аминь".
Глава 2. Кресло
С раннего утра колдовал над голубыми часами в мастерской. Придя, запер дверь, повесил на ней табличку "переучет" и до обеда возился с осью: точил на станке, наслаждаясь точностью работы. Он был мастером высокого класса и понимал это. Не каждый будет нянчиться с мелкой непонятной деталью без гарантии. Руки-ноги можно подлатать, но если ломается хребет – откликнутся единицы. Он чувствовал в себе силы спасателя и креатора.
Когда стало темнеть, накрыл маленький механический город янтарной крышкой, бережно отполировал циферблат, положил законченную работу в теплый круг настольной лампы, налил себе кофе, распахнул стеклянную входную дверь, закрепил её крючком и встал с кружкой в проеме, совершенно ни о чем не заботясь, с удовольствием щурясь на людской поток, протекавший мимо.
Время шло, внизу загорался дополнительный свет. Он допил кофе, постоял ещё, придерживая за донышко остывающую чашку, снова обвел глазами группы людей на эскалаторах и площадках. Проводил подъемы и спуски стеклянных лифтов. Не споткнувшись ни на чем, еще раз осмотрел этажи. И с разочарованием и удивлением начал осознавать, что ничего необычного, видимо, сегодня не произойдет. Скользкая мысль просачивалась сквозь заслоны, развозя накопленную радость в нелепость. Целый день он шел по нарастающей к апогею, разгонялся, как аэробус на взлетке по направлению к феерии и сейчас, поднявшись в небо с грузом хлопушек и фейерверков, не видел возможности приземлиться. Его никто не ждал. Пункт назначения отсутствовал. Он вылетел в никуда.
Иван опомнился, повертел в руке, как будто только увидев, чашку. Стало холодно: по спине сквозило из ближайшего запасного выхода. Он неловко приступил на колено и пошел, прихрамывая, к стойке. Нашел подходящую коробку, положил туда часы, задвинул вместе с бумагами в ящик письменного стола, собрал инструменты, вычистил верстак и, осев, сгорбатился на крутящемся стуле.
Холод проползал под штанины, ступни сводило. Он встал, ещё раз прошелся по мастерской, проверил пальцем пыль, подергал ручки. Снял с верстака оргстекло, перенес на стол, перевернул на него стаканчики с инструментами, высыпал пинцеты, отвертки, ключи и наконечники и принялся чистить, перетирать и раскладывать по группам.
Плотная синева за окном сменилась жидкими чернилами, разбавленными молочными фонарными подтеками. Часы показывали десять, гремели закрываемые двери, мимо проходили знакомые продавцы и хозяева бутиков. Иван несвойственным ему нервным движением бросил последнюю деталь в стакан, выдернул из шкафа куртку, клацнул общим выключателем, шлепнул роллет и, прихрамывая, быстро пошел к выходу.
В магазин заходить не стал. Было слишком холодно. Хотелось одного: прийти домой, налить горячего чая и ни о чем не думать. Стараясь двигаться тихо, быстро пересек площадку, закрыл за собой дверь, скинул ботинки, плюхнулся в старое кресло, вцепился в деревянные подлокотники, задрал голову и, закрыв глаза, помычал. Сначала негромко. Потом сильней и разборчивей. Стало легче.
Он помолчал, прислушался к разрядившемуся пространству и помычал ещё, прицельно, гоняя из угла в угол тела пару пугливых паровых туч. Потом повернулся в сторону полочки секретера, к парням, но, ничего не сказав, лишь устало прикрыл глаза.
За окном колотили клюшками. Щелкали по его голове. В пустом вечернем дворе каждый удар по шайбе расщеплялся на десяток отраженных цоканий, поднимавшихся от коробки в дымный просвет между домами.
Иван встал, нажал выключатель торшера, достал из ровных рядов хрусталя в серванте граненую пивную кружку, сдул пыль. Принес из холодильника бутылку и перелил пиво в открытый бочонок. Подарок отцу от предприятия. Отец принес четыре штуки под новый год вместе с авоськой мандаринов, и Ваня был очень горд, что смог прочитать на донышке "тридцать пять копеек". Сколько ему тогда было? Лет пять-шесть. Он поднял кружку выше и взглянул на дно. Так и есть, тридцать пять. И штамп знака качества. Такой, как ставила в его тетрадях первая учительница.
В тот же год он нарисовал схему расстановки стеклянных фигур на посудных полках, обозначив рюмки пешками, а офицерами – стаканы для вина. С тех пор в дислокации войск буфета ничего не поменялось.
Ему нравилось, когда мама перед большими праздниками ставила на большой круглый стол таз с горячей водой, щедро сыпала в него из картонной цветной пачки белую соду, погружала по очереди стекло и хрусталь, мыла, потом натирала до блеска так, что бокалы скрипели и взвизгивали, радостно звенела фужерами. Стекло ловило солнечные блики, а он чувствовал себя полным и счастливым. Потом они вместе выставляли посуду замысловатыми змейками и шахматками, разбавляя прозрачность толстыми лужами радужного цветного стекла.
Он тосковал по дому, по мальчикам. Распознавал такие дни по тому, что не хотелось здороваться с фотобумагой. На месте любопытных глаз, встречавших его каждый день, стояла цветная картинка с заломанными углами. Он не хотел с ней разговаривать. Он хотел их видеть.
Иван сидел в тишине, изредка стуча ногтем по боку кружки. Сквозь задернутые шторы просачивались прожектора спортивной площадки и цветные заплатки окон дома напротив. Жизнь напоминала ему размеренное качание множества маятников, толкающих плотный воздух. Однажды получив её единым взмахом невидимой и всевластной руки, люди, бойко и радостно звонкнув, начинают свой ход. Со временем размахи ослабевают, но по неумолимым законам в их сутках по-прежнему остается двадцать четыре часа – и мир начинает проплывать всё более медленно. Зимы становятся долгими, а разговоры неспешными. Он чувствовал и себя пролетающим в невероятной пустоте, откуда плохо, как в густом тумане, слышны голоса других.
Мы все подвешены на нити одинаковой длины суетной жизни, одной планеты, одних городов и стран. И качаемся на ней точно так же, как и наши соседи. А при падении у нас сломается ось, и мы встанем. Можно сколько угодно убыстряться, спешить и суетиться, но результат будет одним: ты не размахнешься шире, и бег твой будет постепенно угасать. Когда он думал об этом, ему казалось, что он видит начальный замысел и итог.
На боку торшера красовались зеленые кругляши и ромбы. Когда младшего спросили, что это, он, вытирая о штаны руки в зеленом фломастере, сказал: "Машины". Лера тогда рассмеялась и пообещала, что теперь каждый вечер, когда они будут включать лампу, торшер будет жужжать, как автопарк.
Губы сами собой растянулись к ушам. Каракули напоминали рисунки зеленкой. Когда он падал, мама брала темный пузырек с жидкой зеленью, обильно мочила в ней карандаш с ваткой и рисовала кружок на месте ссадины. А потом добавляла лучи или второе колесо – и Ваня ходил в зеленых солнышках и подводных минах. Иногда его друзья просили нарисовать им что-нибудь тоже – и мама рисовала.
Он прислушался к крикам на хоккейной площадке, перебиваемым сухими щелчками клюшек и шайб. Гудели штанги, ерзали на разворотах коньки. С каждым скрипом сильнее вжимался в высокую спинку, в плюшевые, знакомые с детства накидки. Хотелось впечататься в мягкий ворс, под него, в старое кресло, стать одним из разводов на его обивке. Раствориться в изогнутых линиях деревянного остова, не раз им с отцом переобшитого и пройденного морилкой и лаком.
Он прожил в этом доме всю свою жизнь, знал каждую ступеньку. Так же играл во дворе в хоккей, только коробки не было, и они стучали клюшками между сугробов. Стоял в воротах, пропуская гол всякий раз, когда мама, высунувшись в форточку, звала домой. Под кожей у старого кресла текла родная спокойная кровь.
Свет фонарей не спеша бродил по стене. Проезжавшие машины оглаживали фарами песочно-серое пространство по ногам людей и осла. Кусок старой стены с потертыми красками на облупившейся штукатурке нес вдоль обоев мемориальную женщину с решительным лицом и ребенком на коленях. Они снова были одни: полированная стенка, платяной шкаф с ключом, плазменная панель телевизора и вечная процессия – женщина, ребенок, пожилой мужчина и странный коренастый ангел с дымчатым хвостом вместо ног. Только Лера могла составить из всего этого будни. Для Ивана их было слишком много.
Он выплыл на поверхность. В тишине и голове тикали клюшки. Посмотрел на тапочки на вытянутых под журнальный стол ногах – до тошноты хотелось есть. Но он пересилил себя. Выдвинул подбородок, подтащил ноги под кресло, поставил стакан, стянул через голову джемпер, расстегнув манжеты, стряхнул рубашку, бросил на спинку кресла и пошел спать.
Глава 3. Вероника
Вероника отмахнула толстое полосатое полотнище к левому краю окна, правое отвела к правому и завернула за белый мебельный крючок на стене. Витиеватый рожок, за который, как за уши, заправлялась занавеска, радовал глаз и руку и хорошо держал тяжелую штору. "Я – молодец", – похвалила она свою изобретательность и золотые руки. Через белый тюль рассеялся свет.
– Зачем? – не поворачиваясь, простонало одеяло.
– Затем, что утро. Вставай, соня.
Вероника села на край кровати, туго обхватила плечи дочери ватным краем, обняла и прижалась щекой:
– Вставай, зайка.
Тоня дернула плечом, вырвав одеяло из-под ее руки, натянула его на голову и, сжавшись, сильнее уткнулась в подушку.
– Встава-ай, – Вероника осторожно провела по жесткой спине.
Спина молчала и топорщилась. Она неуверенно погладила шероховатый ситец.
– Вставай, ребенок, – повторила она шепотом.
Тоня цыкнула, оттолкнув её руки, резко отбросила одеяло, отшатнулась к другому краю кровати, протиснулась между столом и стулом и, с силой вбивая пятками в плиты пола линолеум, вывалилась в коридор. Затрещали выключатели, что-то билось и падало. За хлопком двери туалета полилась вода.
Вероника осиротело свернулась. Подтянула мгновенно высохшие ладони к животу и, перегнувшись через них, проводила удаляющийся звон. Переждала, пока текущая за стеной вода не заполнила все пустоты, покачалась, пошевелила краем воронки рта, сглотнула, медленно подняв, вытянула вперед подбородок и сощурилась на поднимавшееся солнце. По тяжу, натянувшемуся по шее к груди, ползли теплые блики. Они грели и ласкали уставшую кожу.
Мимо, обдав раздражением, протопала Тоня, выхватила из-под покрывала растянутый подол кофты. Зацепившись за что-то пуговицами, ткань, отпружинив, хлестанула Веронику по лицу. На смеженных веках остались горячие следы. Девочка возилась рядом, перебрасывала подушки, ища свои вещи.
Вероника тряхнула головой:
– Тоня, ты меня задела.
Девочка надуто пыхтела. Демонстративно повернувшись задом, натягивала джинсы.
– Тоня…
На ходу застегивая ширинку, та грубо прошвыркнула перед её лицом.
– Поешь, пожалуйста, – Вероника встала.
Сбивая мотающимся рюкзаком косяки, девочка выдернула из двери лязгнувшую связку, бросила на тумбочку и трижды повернула свой ключ с другой стороны.
Пытаясь найти опору, Вероника подалась вперед, но под шеей было пусто. Она прислонилась к косяку, снова подняла подбородок в солнце, сильнее слепила веки и дала себе время посмотреть, как преломляются сквозь теплую мутную воду разноцветные блики. В носу стало мокро, она шмыгнула и слизнула с губы соленую каплю.
Где-то внизу появились руки. Вероника быстро наклонилась, наугад разгладила покрывало, собрала по кровати подушки и вдруг, снова смяв расправленный край, быстро разложила всё по местам: так, как оставила девочка.
Входную дверь толкнули. Быстро улыбнувшись, она двинулась навстречу. Обдав холодом, оставляя за собой прелые листья в мокрой глиняной крошке, Тоня уложила расстояние от порога до кровати в несколько ударов ботинками и столько же взмахов проводов наушников, перетряхнула вещи на кровати, вытащила тетрадь и так же, глядя в пол, исчезла в дверном проеме.
– Тоня! – Вероника вылетела вслед на площадку – вниз по лестнице быстро удалялись шаги. – Таблетку, пожалуйста, выпить не забудь.
Она вернулась в дом, сунула холодные ноги в тапочки. Быстро обойдя столы и тумбочки, нашла телефон, нажала на первое в списке "АААТоня", набрала: «Прости. Выпей таблетку, пожалуйста». Телефон, пикнув, сглотнул.
Бросив его в сумку, быстро вернулась на кухню, захлопнула в холодильник оладьи, повернула налево вентили кранов, отопнула тапочки под диван, на секунду задержалась с носками с прилипшими листьями и всё же запихнула их в таз. Колготки, брюки, лифчик, свитер – всё, как оставила: на стуле. Пара секунд на чистые носки в комоде.
Роясь в сумке, она выкидывала чеки и фантики. Нога привычно искала ботинок. Проездной, карты, вытрясла ключ от кабинета, куртка, ключи. Верхний, нижний.
Нижний, верхний. Она вернулась, написала записку, прислонила к сахарнице: «Поешь, пожалуйста. В холодильнике котлеты и салат. Яблоки нужно помыть». Перешагнув порог, снова вернулась, открыла холодильник, достала пару яблок, кинула в мойку, закатала рукава, тщательно вымыла зеленое и красное, вытерла салфеткой и положила красиво на тарелку посередине стола. Вычеркнула из записки «нужно помыть», дописала рядом: «Помыла. Целую, мама", оперла записку о яблоки и выскочила из дома.
Выбежав из подъезда, посмотрела на часы. На месте циферблата зияла голая кисть. Перчатки забыла. Она посмотрела ещё раз, пытаясь поймать информацию. Время шло, времени не было. Сморщившись на запястье, вспомнила: метро! Часов нет. О Боже. Последний заряд батареи потрачен на сообщение.
Закинула ремень сумки повыше, подхватила за дно, плотнее прижала к боку и, не в силах бежать, придерживая, чтобы не оборвать ручки, тяжело дергающую плечо ношу, припрыгивая, мелко засеменила в сторону метро, на ходу оценивая время, которое ей придётся потерять, если она остановится.
Навстречу гуляли пенсионеры с собаками, тётечки на лавках, мамы с колясками. Наступая в лужи и грязь, она крутила головой, просчитывая возможную скорость реакции прохожих. В конце дорожки показался парень с телефоном в руке. Она выпустила в его сторону: «Подскажите, пожалуйста, который час». Он недоуменно поднял глаза.
– Ничего, простите, – она не имела возможности останавливаться.
– Сколько времени, скажите, пожалуйста? – сложно было задать более дурацкий вопрос в переполненном в утренний час-пик метро. – Я телефон дома забыла.
– А…, – понимающе протянула девушка.
Вероника мысленно переложила озвученную цифру на циферблат, закрыла глаза и попыталась вспомнить, что обычно ощущает и делает, когда стрелки стоят в таком положении.
Давление в вагоне резко подскочило, ее схлопнули и придавили справа и слева. С облегчением прижав к груди сумку, она дала себя вынести. Оттолкнувшись от твердого мрамора станции, вынырнула из толпы, как могла, увеличила шаг, автоматически свернула налево и попала во встречный поток, спускавшийся с лестницы. О нет. Это была другая ветка.
Быстро сдавила мгновенно вспучившуюся под ребрами волну, чтобы та не успела ударить в уши. Тихо-тихо-тихо – резко развернулась и встроилась в обратную реку, бурлящую по направлению к платформе, на которой вышла. Раз-два-восемь, раз-два-восемь. Это всего лишь две минуты. Я потеряла всего один поезд. Не больше четырех минут. Всё нормально.
Люди копились. Поезд не шел. Она крутила руку с несуществующим механизмом так, что ей слышалось, что пружина начала проскальзывать и щелкать.
– Скажите, пожалуйста, сколько времени?
Эскалатор не давал двигаться быстрее. Не было сил обходить пассажиров и обгонять поднимающиеся ступени. Шапку. Использовать время, чтобы надеть шапку. На выходе через две – брюки не позволяли перешагивать больше чем через два порожка.
Корпоративная развозка от метро к терминалу останавливалась за углом. Вероника прибавила шагу. Быстро светлело. Обычно, когда появлялась видимость, они уже выгружались у офиса. Чтобы не терять время, она сразу повернула на дорогу к складам. Ноги разъезжались по жидкой грязи. Две остановки – пятнадцать минут. Обгонявшие сзади грузовики обдавали душным теплом. Надо перейти. Она повернула голову и увидела выворачивающий из-за угла микроавтобус с красным «Строим вместе!» на лобовом стекле. Развозка! Рука бесконтрольно замаячила на максимальной амплитуде.
Она поймала ручку притормозившей газели, на ходу захлопнула за собой дверь и, угадав свободное место, провалилась в кресло. Тяжело дыша, стянула шапку, сунула в сумку. По очереди открывая карманы, разыскала пачку разовых салфеток и, развернув в узком проходе ногу, стала счищать засохшие брызги с низа брюк.
– Это мы её ждали? Весь график сорвался. Я на совещание опаздываю!
Пятна не оттирались. Вероника скомкала салфетку и затолкала в боковой карман сумки. Там было уже несколько таких же, оставивших на подкладке белесые разводы. На обратном пути. На обратном пути наведу порядок. Она вытащила телефон и попыталась включить. Максимализм подростковый. Когда уже он закончится. Девочка нервничает, я нервничаю. Главное, чтобы таблетку не забыла выпить. Телефон не отзывался.
– Почему мы должны всех ждать? В конце концов, есть рейсовый автобус. Если отделы не способны соблюдать, нужно выделить для руководства отдельную машину. Я подниму сегодня этот вопрос.
Сквозь дырку между креслами Вероника видела два блондинистых профиля в завивке и уши с длинными камнями. Бухгалтерия. Методично нажимала на боковую кнопку, пытаясь вызвать заветные тридцать секунд свечения.
– Естественно, компания не должна оплачивать проезд опоздавших, – выступило левое кресло.
Экран вспыхнул, она судорожно начала набирать текст – и он тут же погас.
– Премии нужно лишать за опоздания.
Палец продолжал давить на клавишу включения. Плоский ненужный пластик!
– Тогда неповадно будет.
Вероника поняла, что экран больше не загорится.
– Люди просто не хотят у нас работать.
– Вы не меня ждали! – крикнула она в пространство между сидениями впереди и бросила телефон в сумку. – Автобус не меня ждал.
Правая дама медленно повернулась к другой и сделала круглые глаза. Вторая, многозначительно кивнув, показала ей в ответ взгляд, полный ледяного презрения настолько, что было невозможно донести его до Ники, не расплескав. Они даже не повернули к ней головы.
"Господи, премия. Просто промолчи", – она сцепила пальцы и отвернулась к окну.
Расписываясь в журнале на проходной, посмотрела вниз: брюки грязные. Охранник тянул через трубочку жидкость из большого кофейного стакана с крышкой, глядя, как она по очереди перебирает свободные турникеты, пытаясь найти работающий.
В лифте сняла пуховик, поднявшись на этаж, притормозила перед входной дверью в офис, пропуская инженеров, поднимавшихся с производства, поздоровалась, поддерживая беседу о погоде сочувственным киванием, дофланировала в общей группе до кабинета и, попрощавшись, шмыгнула за дверь. Стараясь не оборачиваться, повесила вещи в шкаф, включила компьютер, взяла маркер и, подойдя к доске у стеклянной стены, написала на ней пару длинных красных чисел. Разворачиваясь, глянула украдкой по сторонам. Из соседних боксов на неё смотрели. Она вернулась к столу, села, не отводя взгляд от экрана, придвинула к себе стопку бумаг и так же, не поворачивая головы, улыбнулась краешком рта в сторону соседнего стола:
– Привет.
Молодая женщина, мелодично жужжавшая маникюром по клавиатуре, перебросила взгляд на следующий файл в стопке открытых:
– Добрый день. Что за совещание с утра?
– Никакого. Пристроилась, чтоб одной по коридору не идти.
– Ясно. Дома что?
– Часы сломались. Можно я зарядку возьму?
– В ящике под принтером. А что за цифры тогда?
– Скорость света. В метрах и километрах. Спасибо.
Благодаря Ириной хозяйственности в кабинете было все, в том числе пара длинных переходников.
– А-а. Забавно. Тебя Марковна спрашивала.
– Давно?
– Пару минут назад.
– Надо же. Пойду покажусь.
– Расчеты пришли. Блок с распашными, два – с глухими.
– Сейчас, – значок заряда замигал; Вероника нажала на кнопку – экран неуверенно поморгал и загорелся. – Слава Богу.
Она быстро набрала: «Как ты? Не сердись, выпей таблетку. Нам ехать скоро». Отправила. В туго набитой правой колонке переписки висело восемь её непрочитанных сообщений. Она удалила все предыдущие вместе с "люблю тебя", оставив только последнее, про таблетку и поездку.
– Камеры, убери телефон, – Ира переживала за нее, это было приятно.
