скачать книгу бесплатно
Монолог о школе, сексуальном самовоспитании и футболе
Аля Кружинина
Какая она – первая школьная любовь? Принято считать, что она вспыхивает внезапно, ошеломляет новизной неизведанных ощущений, длится недолго, разбиваясь о неумелость отношений, и помнится всю оставшуюся жизнь. Лики первой любви – неисчислимы. В ней нет правильного и неправильного, но ее ошибки и радости не вычеркнешь из жизни, не оставишь в прошлом – как не оставишь в прошлом себя. Потому что это недетское детское чувство и есть твой опыт взросления. Воспоминания о нем – и есть сегодняшний ты.
Аля Кружинина
Монолог о школе, сексуальном самовоспитании и футболе
Что это за книга?
Жизнь подростка. Девочки. Ее поиски себя в жизни и в любви. И мои попытки раскрыть, вывернуть наизнанку внутренний мир подростка.
Зачем?
Чтобы защитить и принять. А еще, чтобы освежить в памяти взрослых их подростковое прошлое.
Для кого это?
Для того, кто слишком повзрослел и отрекся от себя самого, от того, кем он когда-то был.
Кто-то, прочитав повесть, логично возразит, что не у каждого подростка такая жизнь и что их дети вполне благополучны. Они живут почти стерильной жизнью: школа, уроки, кружки и ожидание будущего. Живут на всем готовом, все у них есть, и грех желать лучшего.
Но на самом деле даже у такого стерильного домашнего подростка есть внешний видимый мир, а есть то, что внутри. И это тоже целый мир. Мир фантазий, иногда страшных, мир желаний, иногда необъяснимых. И этот мир для подростка такой же реальный, как внешний. Иногда по ощущениям даже больше реальный. И гораздо более сложный, чем привычные для окружающих миры: «Урокисделал?», «Шапкунадень», «Поешьхорошо». Во внешнем мире ему все подскажут и покажут, даже то, о чем подросток уже и сам мог бы вести мастер-классы, так хорошо ему известна эта внешняя реальность. А вот внутренний мир, который только открывается перед ним, рождает странные и сложные вопросы, на которые необходимо получить ответы как можно быстрее.
И тут возникает первая сложность. В погоне за построением удобного для нас, взрослых, внешнего мира своего подростка, в борьбе с нашей личной тревогой за них, в разборках, кто главный в семье и кого надо слушаться, мы часто теряем связь со своими детьми, сводя всю коммуникацию к поверхностному научению и контролю. И часто, выигрывая в домашних конфликтах, действуя иногда грубо и жестко, с позиции силы и непоколебимого авторитета, мы навсегда можем потерять доверие, а с ним и доступ во внутренний хрупкий мир своих детей. И двери перед нами закрываются. И правильно – кто в здравом уме захочет пустить слона в посудную лавку?
Кто-то из нас и не хочет пробираться туда за дверь. Забыв о своем подростковом прошлом или, наоборот, запомнив его очень хорошо, такой родитель не замечает этой многослойности детского мира и не думает заходить в эту темную комнату – ему достаточно той части, с которой уже установлен контакт. Зачем приоткрывать эту дверь, когда все выстроено и идет по какому-то более-менее знакомому с детства плану, – а вдруг что-то такое выпадет из-за двери, отчего станет тревожно, и прежняя жизнь семьи уже не будет такой гладкой и понятной. «Сам разберется», как когда-то они.
Но и сами подростки не спешат открываться. Даже в том случае, если контакт с родителями не потерян окончательно. Им проще поговорить с друзьями или поплакать в подушку, и на вопрос, почему они не хотят доверить родителям то, что их мучает внутри, они часто отвечают, что родители все равно не поймут, «подумают, что сумасшедший», «а им это надо?», «они все равно не слушают», «не хочу пугать, тревожить, делать больно», «я сам справлюсь».
И тут возникает вторая сложность, которая называется «Я сам». Так уж он устроен, этот ранимый, глубоко чувствующий, противоречивый, хрупкий, много понимающий и думающий подросток. Изо всех сил он хочет казаться самостоятельным и взрослым. И очень важно для него дойти до всего самому. Поэтому он будет сам строить и ломать свои замки, сам, на ощупь, пробиваться сквозь все мыслимые и немыслимые преграды. Сам терпеть поражения и страдать, и сам одерживать победы. Сам разбираться в новых, неизведанных чувствах, не смея доверить свои тайны близким взрослым. И в этом не вина родителей. В этом просто жизнь.
Идея книги не в том, чтобы искать виноватых. Пытаясь найти виноватых, можно завязнуть в вечных конфликтах отцов и детей и еще больше отдалиться друг от друга. Идея книги, напротив, в сближении этих двух разных, но таких близких миров. В том, чтобы взрослые читатели вспомнили себя в этом хрупком возрасте, заглянули в свой подростковый внутренний мир и почувствовали ту многомерность, которая скрывается за вполне благополучной внешней подростковой оболочкой их детей. Вспомнили и признались для начала себе, что мысли об учебе, когда ты подросток, – это не все, что занимает тебя. И что сама жизнь – она о другом. И взросление – это тоже о другом. И, честно признавшись в этом, бывшие подростки, а настоящие родители присмотрелись бы к своему ребенку и увидели в нем сложного человека, возможно именно сейчас нуждающегося в ответах на трудные вопросы и ждущего внимания и серьезного взрослого разговора о любви и страсти.
Пролог
Так много лет уже прошло с тех пор, но эти воспоминания живут во мне. Не назойливо. Просто непонятно, зачем они так долго живут. Не сказала бы, что очень хотела все это позабыть, стереть из своей памяти. Просто зачем?
Конечно, я не всегда думаю об этом. Просто вдруг иногда что-то всплывает. Как будто прошлое невидимыми знаками и символами зачем-то напоминает о себе. Говорит: «Я здесь. Ты помнишь ли меня?» «Я-то помню, – отвечаю, – конечно, помню. Только что мне делать с этим?»
Я давно уже все осознала, всех простила. У меня совсем другая жизнь, и теперь эти воспоминания приходят ко мне как что-то отдельное от меня, живущее параллельно в другой реальности и иногда забегающее в гости. Могу, например, неожиданно вспомнить, как катались с папой зимой на лыжах по занесенному снегом торфяному полю. Это было только однажды, но я рада и этим воспоминаниям, улыбаюсь им: и такое бывало. Приятно, хотя вроде пустячок. Бывают совсем неуловимые воспоминания. Что-то вспомню – и оно растает и может никогда больше не появиться. Как пар на морозе: выдохнул – и его сразу нет.
Но с этой историей любви все по-другому. Воспоминания о ней не хотят оседать на глубине. Наоборот, она как будто просит меня помнить о ней, настойчиво обязывает не забывать. И я подумала: а что, если этот клубок навязчивых воспоминаний – плод той детской любви, которая была когда-то? Когда любят друг друга взрослые, то желанным и закономерным плодом их любви будет ребенок, а может, и не один. А если друг друга любят дети, подростки, что будет плодом их любви? Воспоминания, которые нельзя забыть? Что-то же должно остаться, когда речь идет о любви. Бывает, конечно, что влюбленные подростки так и взрослеют вместе, сохраняя свою первую любовь, потом женятся, у них появляются дети… Но если не все складывается так гладко и влюбленные расстаются, то это совсем не значит, что любовь была ненастоящей, детской, поэтому слабой. Она была самой настоящей. Просто что-то пошло не так.
И вот влюбленные дети расстаются, и их любовь, бесплодная и первозданная, застывает в воспоминаниях, как в прозрачном куске янтаря застывает прекрасная древняя бабочка. И ждет, когда ее снова найдут. И тогда придет ее время – время воспоминаний.
* * *
Представьте себе небольшой поселок, который когда-то его жители гордо называли Поселком Городского Типа, что означало «это не деревня какая-то, а почти город». Улицы асфальтированные, здания самые разные: от небольших частных избушек с участками, грядками, садами-огородами, до деревянных многоквартирных одноэтажных бараков и больших двухэтажных многоквартирных (максимум восемь квартир) домов. Красивых коттеджей-дворцов с бассейнами на участках тогда еще не было, как и высоток с лифтами, – их и сейчас нет, город пока не добрался. Но зато было полно разросшейся неухоженной зелени, из-за чего приезжие часто называли улицы аллеями. Кто-то даже восхищенно сравнил наш ПГТ с предместьем Парижа, чем очень удивил местных жителей. И появился новый повод гордиться.
С одной стороны вдоль поселка, имеющего форму почти правильного прямоугольника, протянулась железная дорога, с другой его окаймляет полукругом шоссе, отрезая от большого колхозного поля. Ни шоссе, ни колхозный сторож не спасали урожай от местных налетчиков, особенно детей, для которых эти набеги были сродни рисковой игре в войнушку, где противниками были то горох, то капуста, то картошка. Иногда поле одиноко отдыхало от колхозных посадок и налетов, и тогда высокая трава переливалась мягкими волнами на ветру, заманивая влюбленные парочки прилечь и отдохнуть. С двух других сторон за поселком – лес, огибающий поселок буквой Г.
А теперь представьте этот аккуратный прямоугольник, пересеченный параллелями и перпендикулярами улиц, с высоты птичьего полета. Или чуть ниже птичьего, чтобы можно было внимательнее приглядеться. Что мы видим? Крыши домов, дворики, огороды, детские полуразрушенные площадки, два магазинчика, школу в виде широкой буквой П, футбольное поле и яблоневый сад рядом со школой, деревянную крышу детского садика, железные крыши большого двухэтажного Дома культуры и библиотеки, желтую деревянную крышу старого барака – летнего кинотеатра, коричневую острую крышу зимнего кинотеатра со шпилями – и все это вперемешку с зелеными кронами деревьев. Две главные улицы – длинные, идущие вдоль всего поселка, и четырнадцать строго перпендикулярных им покороче, ведущих от железной дороги в сторону леса. Для ПГТ дорог много, но машин при этом почти нет.
Представили? А теперь представьте: май, три часа дня. Тепло и безветренно. Рабочий день, и на улицах почти никого: кто-то работает, а кто-то отдыхает после обеда. По двум длинным параллельным улицам движутся две точки. А если опуститься чуть ниже – две фигуры. А если еще приблизиться – Он и Она. Она идет из точки А в точку D, Он – из точки В в точку С. Идут целенаправленно, не медленно, но и не очень торопятся. На перекрестках немного замедляют шаг и смотрят в направлении друг друга. Увидев один другого, продолжают идти дальше, пересекая улицы и сверяясь на перекрестках. Они как будто вместе, но только на расстоянии каких-то шестисот метров. Миновав таким образом последний перекресток, они приближаются к улице, отделяющей поселок от полосы пустыря и леса за ним. Здесь асфальт заканчивается и к лесу ведет дорожка из крупного речного песка. На этом последнем отрезке пути к точке С Он ускоряет шаг и появляется на последней улице раньше Нее. Он быстро поворачивает направо и движется по направлению к точке D, где должна появиться Она. Но, не доходя, останавливается в том месте, откуда видна песчаная дорожка, ведущая в лес, достает сигарету и прикуривает, часто сплевывая. Вот и Она появляется на повороте. Она видит Его и замедляет шаг, как будто раздумывая, стоит ли идти дальше. Он, продолжая курить и небрежно сплевывать, молча смотрит на Нее, чуть склонив голову набок. Медленно подойдя к Нему, Она ненадолго останавливается. Возможно, они обмениваются парой слов. Затем Он бросает окурок и несильно вдавливает его в землю. Они разворачиваются, переходят улицу, словно пересекают последний рубеж, и по песчаной дорожке идут в сторону леса. Теперь они как будто рядом, но все так же параллельны, как две параллельные прямые, которые не пересекаются. Они идут, не приближаясь друг к другу и глядя вперед. И через несколько минут скрываются под кронами деревьев.
* * *
Эта живая картинка всегда со мной. Когда-то я сама придумала ее и перенесла в реальную жизнь. Театр, перфоманс. Придумала – и теперь сама же не могу забыть. Раньше казалось, что все детское должно забыться, раствориться в более интересной, с точки зрения многих детей, взрослой жизни. Такой настоящей, насыщенной событиями, чувствами, новыми людьми и новыми отношениями. Но, став взрослым, понимаешь, что от прошлого никуда не уйти. Настоящее магнитом притягивает к себе прошлое. Я бы не сказала, что все время нахожусь в прошлом. Просто жизнь одна. Не в том смысле, что у кошки восемь, а у нас одна. А в том, что все когда-то произошедшее с нами собирается, как бусины, на одну нитку и существует как отдельное в целом. Эти бусы и есть жизнь, которая состоит из прошлого и настоящего, из бусинок дней и ночей, бусинок недель, месяцев и лет. И себя всегда можно ощущать одновременно и бусиной, и бусами, будучи тогда и теперь одним и тем же человеком. Единственным и единым – ребенком, подростком, взрослым. Прошлое всегда есть в настоящем. Поэтому все прошлые детские чувства – они во мне, и мысли – во мне, и воспоминания – во мне, здесь и сейчас. И неудивительно, что мы так часто узнаем в новых знакомых, новых друзьях, в любимых, что-то очень хорошо знакомое, что-то свое. Что-то, что мы уже когда-то встречали, когда-то чувствовали, когда-то видели.
А еще первые детские впечатления часто самые сильные. Потому что тогда все впервые. Вот ты только что гулял с мамой за руку, но стоило отпустить ее на секунду – и неожиданно начинаешь открывать для себя новый мир. Точнее, он сам, без спроса открывается перед тобой. И ты вдруг понимаешь, что дружба – это не просто встречаться каждый день и вместе проводить время, а что-то большее. И что твой вчерашний самый близкий друг, оказывается, вообще не считал тебя своим другом и ему ничего не стоит бросить тебя и завести новых друзей. Ты в первый раз сталкиваешься с предательством, в первый раз остро переживаешь его и, не желая в будущем наступать на те же грабли, боишься сближаться с кем-то еще. Первые разочарования, первые сильные чувства, первые шаги во взрослой жизни, первые падения, первые шишки – все это нанизывается на суровую нитку жизни и навсегда становится ее частью. И неужели это может забыться? Ну разве что нитка жизни порвется или память подведет – и тогда рассыпятся бусы и все исчезнет без следа. А самому отказаться от воспоминаний – нереально. Ведь это такое богатство, ведь они – все то, что и есть я.
Часть первая
Осень, Пушкин, похороны и первый поцелуй
Я никогда не любила осень. Мне бы в голову не пришло сказать: «Унылая пора – очей очарованье». Может быть, Александр Сергеевич хотел написать «разочарованье», но получилось бы кривовато, не по-пушкински, и он покривил душой? Или просто вкусы у всех разные и кому-то и осень – очарование? Разница во вкусах, однако, не мешала мне быть влюбленной в Пушкина. В пору детства, за неимением пока реальных отношений, я была влюблена в Александра Сергеевича, несмотря на его не очень привлекательную внешность и репутацию. Была влюблена, как в своего парня, который просто где-то далеко сейчас, но я его жду и обязательно дождусь. И конечно же все его стихи были тайными посланиями мне, и я не могла их не любить всем сердцем. Не все подряд. Но томик стихов любимого всегда лежал рядом на столе, и, когда становилось грустно и одиноко, я загадывала какой-нибудь вопрос, открывала книгу на любой странице и любимый мне отвечал – иногда совсем невпопад, но чаще попадал в самую суть, приятно радуя. Так и болтали.
Вот и присмотреться к осени Александр Сергеевич уговорил меня своими стихами, и я научилась как-то ее терпеть и смотреть на нее «глазами любимого». Но настоящей пушкинской осени всегда было очень мало. Хорошо, конечно, когда в слякоть и непогоду ты можешь сидеть дома и глядеть в окно, подперев подбородок рукой. Смотреть из теплой комнаты на голые деревья, дождь, прилипшие к земле грязные листья, спешащих на электричку или домой людей в бесформенной, мокрой одежде, пытающихся справиться с зонтами, которые то и дело выгибает ветром и вырывает из рук. Но когда тебе надо ежедневно в такую погоду вставать рано утром и идти в школу, пусть даже ты любишь школу и своих одноклассников, – тут извини, милый Пушкин, но я с тобой не согласна. В нашем климате и весну сложно признать очарованием с ее неопределенностью, изменчивостью, холодом, грязью и слякотью до середины апреля. Для меня всегда существовало только два нормальных времени года – зима и лето, а остальное – просто переход. Сейчас я стала терпимее, уже могу видеть красоту и в переходных сезонах, но тогда…
Однако в школьном возрасте осень в первую очередь – это первый день после летних каникул, а значит, первое сентября и привет, школа. День возвращения в школу всегда был волнительным. А в этот год волнение усугубляли особые причины: к нам в шестой класс должны были прийти сразу три новичка-мальчика. Так получилось, что мальчиков в нашем классе было меньше девочек. Класс у нас, как говорили учителя, был развит не по годам – сплошные акселераты и акселератки, и между девочками шла вечная борьба за мальчиков. Некоторым более скромным девочкам мальчиков не доставалось вообще. Поэтому не удивительно, что все волновались и общее волнение захватило и меня. Хотя для меня нехватка мальчиков не была проблемой – портфель всегда было кому донести до дома. Поклонников хватало, а сама я была однолюбом и любила, как уже говорила, Александра Сергеевича. Правда еще немного Петра Первого – этого уже за его стать, мужской характер и густые волнистые волосы.
И вообще проблемы девчонок меня не часто волновали. Может, из-за этого и отношения с ними как-то не складывались. С мальчишками всегда было проще. И чувствовать себя одновременно и девочкой (от этого уже никуда было не деться), и своим в доску парнем было интереснее. Наверное, девочки тогда завидовали мне и моей дружбе с мальчишками и, в свою очередь, не спешили дружить со мной. Но в школьную пору я об этом не сожалела: зачем мне девчонки, если есть мальчишки? С мальчишками было интересней: и по заборам побегать, и в войну поиграть, за футбол поболеть и просто поржать. Они не притворялись, не ныли, не кривлялись, не лицемерили, как все девчонки. В моих глазах мальчишки были настоящими.
Впрочем, одна подруга у меня тогда была. Ее звали Тиша – от фамилии Тишина (с ударением на первый слог), да и тихая она была. Дружили мы с первого класса, и наша дружба мне больше напоминала отношения рыцаря и оруженосца. Она ходила за мной преданным хвостиком, ей было интересно рядом, она выслушивала меня, разделяла мои переживания. А мне нравилось, что и у меня есть подруга, и я всегда защищала ее, если кто-то ее пытался обидеть, и давала ей списывать домашку, так как сама была круглой отличницей. Я считала ее своей лучшей и единственной подругой. Видимо, и в дружбе я была однолюб.
А еще у меня был друг. Его все звали Заяц. Не по каким-то «заячьим» качествам характера (тут он был скорее вожак волчьей стаи, Акелла), а просто потому что Даня Зайцев. А все Зайцевы обречены. И по имени его никто не звал, включая меня. У нас с ним была интересная и странная дружба. Мы были знакомы с шести лет. В то время его семья переехала и поселилась неподалеку. Сначала мы вместе занимались фигурным катанием, потом вместе танцевали на хореографии, пели в хоре и читали стихи в кружке художественного слова. Как именно завязалась наша дружба, вспомнить невозможно. Он был мне как родственник. Мы взрослели, наши общие занятия в кружках постепенно заканчивались, а связь оставалась. У нас была общая компания, мы гуляли, болтали, катались на велосипедах. И он был мне просто друг – никаких влюбленностей и никакой романтики. А для него я была «своим в доску парнем». Поэтому я и удивилась так, когда в пятом классе он однажды поцеловал меня.
Вообще, в этой книге все поцелуи происходят чаще всего вдруг. Но эта история заслуживает отдельного внимания, ведь на нее повлияли события государственной важности. Да и поцелуй этот был первый. Итак, в тот день мы сбежали с траурной линейки. Кажется, тогда умер Черненко, и по телевизору транслировали его похороны. Мы с Зайцем не были циниками и бесчувственными тварями. Черненко, как и любого, кто покидал этот мир, было жалко. Но к тому времени траурные торжественные линейки уже стали чем-то обыденным: Черненко был третьим главой правительства, которого хоронили в прямом эфире на всю страну. И на каждых похоронах мы всей средней школой обязаны были присутствовать, сидя рядами перед телевизором, выставленным в фойе. Детская впечатлительность как могла справлялась с такой нагрузкой, но иногда доходило до абсурда. Однажды я пришла домой из школы и напряглась с порога, услышав по радио траурно-печальную музыку. Поинтересовавшись у мамы, что случилось, и узнав, что сегодня умер Ленин, я разрыдалась. Мама очень удивилась моей реакции – ведь всем, и мне в том числе, было известно, что Ленин умер в начале века, а мы, слава богу, жили уже в конце. Просто страна до сих пор активно грустила по этому поводу, как будто это произошло вчера. Благодаря маме адекватность вернулась ко мне быстро, слезы высохли и горе было забыто. Но нервы, конечно, от этих похорон незнакомых мне лично людей были ни к черту.
Вот так и получилось, что в пятом классе слишком много было про похороны, а хотелось уже про дружбу и про любовь. Нездоровый такой перекос.
Может поэтому и возник это поцелуй? Он оказался неожиданным и приятным – этот невинный поцелуй в щеку, пока мы прятались от похорон в туалете. По крайней мере, таким он оказался для меня. Как это было для Зайца, не знаю – спросить я постеснялась, хотя было любопытно, готовился ли он к этому, был ли тогда влюблен в меня и что вообще хотел. Но это так и осталось тайной, покрытой мраком. Больше мы никогда не целовались и никогда не говорили об этом, хотя иногда мне казалось, что в то время все-таки что-то между нами было помимо дружбы.
Особенно я чувствовала это на классных дискотеках, в которых для всех интереснее были не столько сами танцы, сколько общение, разрешенная близость и просыпающиеся чувства. Именно на таких дискотеках можно было узнать, кто как к кому относится. Быстрые танцы не в счет – валять дурака под музыку нравилось всем. Совсем другое дело «медляки». На них решались только самые отважные. Стесняющиеся слабаки, хихикая, рассаживались по стульям и шушукались, наблюдая за образовавшимися парами. Но и среди оставшихся танцевать не все могли нарушить безопасную дистанцию. Даже когда обязательный на таких мероприятиях дежурный учитель выходил в коридор и, как по мановению волшебной палочки, сразу выключался свет и класс погружался в темноту, разбавляемую только светом уличных фонарей из окон, смущенные мальчики держались от своих девочек на расстоянии вытянутых дрожащих рук.
Но Заяц был самым отважным в моих глазах, он никогда не смущался. Сплетя кольцом руки за моей спиной, он легко обнимал меня за талию. Я даже могла положить ему подбородок на плечо – мы были с ним тогда одного роста. Мы медленно двигались, не говоря ни слова, наше дыхание сливалось, и было непонятно – он это дышит или я. Наше молчание не было стеснением, не было отсутствием темы для разговора – мы всегда могли найти о чем поговорить. Эта тишина отделяла подобные мгновения от других наших с ним мгновений. За этой тишиной скрывалась какая-то тихая тайна. В эти мгновения рядом со мной не было того моего друга Зайца. Вместо него появлялся другой – серьезный, какой-то взрослый и притягательно-чужой.
Личная жизнь важнее учебы
Как у меня была Тиша, так у Зайца был свой преданный друг – рыжий, конопатый и всегда позитивный Василий. Они были как пара Дон Кихот и Санчо Панса. Сходство стало заметным, когда Заяц, взрослея, вытянулся и похудел, а Василий все больше округлялся и не торопился расти. Так они и держались все время парой – и в школе, и после уроков.
Заяц действительно из школы уходил всегда с Василием и никогда не носил мой портфель – видимо, не царское это было дело. Его носили другие. Чаще всего, помимо Тиши, меня домой провожал Масик – мой «воздыхатель», как называла его мама. Масик нравился моей маме. Он и правда был очень трогательным – ниже меня ростом, с беспорядочной копной светло-русых волос и детским пушком на лице. В классе он сидел на задней парте, и, когда бы я ни оглянулась, я обнаруживала, что он смотрит на меня грустно из-под своих длинных светлых пушистых ресниц. И, так как жили мы недалеко друг от друга и нам все равно было по пути, он вызывался носить мою сумку после школы. Но даже тогда он больше молчал, вздыхал и очень стеснялся.
Вот, пожалуй, и все о моей личной жизни в то время. Не густо.
Теперь еще пара слов о личной жизни одноклассников. Атмосфера в классе в этом смысле была напряженная. Учителя, жалуясь родителям на плохую успеваемость, говорили, что думать об учебе их детям некогда, потому что на уме одна любовь. «Записочками перекидываются, глазки друг другу строят и никакого желания учиться». В этом была доля правды. Тогда мобильных телефонов не было и эсэмэсок еще не писали. Поэтому записки так и летали по классу. Иногда какому-нибудь ловкому и внимательному учителю их удавалось перехватывать. Но сразу скажу: почти все наши педагоги были воспитанными людьми, тайну переписки не нарушали, записки не читали, а после уроков отдавали адресату. За это их уважали, и в целом дисциплина на уроках, если не считать летающих записок, была терпимой. Учителей слушали, им не хамили и в меру своих сил старались не огорчать их своей неуспеваемостью.
Но в семье не без урода. И среди учителей оказался один такой – неприятный средних лет мужичок. Свою кличку Батон он приобрел, преподавая нам ботанику. Помимо ботаники он также вел уроки химии и иногда физкультуры. Он вообще был многостаночником. На переменах Батон подглядывал, подслушивал, ловил бегающих по коридору школьников, которых потом за ухо отводил к себе в кабинет и заставлял там мыть пол и иногда химические колбы, попахивающие алкоголем. Ни на перемене, ни на уроке он не выпускал из рук длинную деревянную указку – свое страшное оружие. Видимо, слава мушкетеров не давала ему покоя. Он мог неожиданно напасть с ней на кого-нибудь из мальчишек, кто, по его мнению, заслуживал кары, и больно ударить – даже по голове. Понятно, что школьники – не мушкетеры, вызвать на дуэль его не могли, как и ответить тем же. И он, довольный своим могуществом, взирал на всех важно и плотоядно, то и дело выискивая новую жертву. Его не любили ни школьники, ни, по-моему, сами учителя. Но, несмотря на это, невоздержанный, импульсивный Батон-многостаночник не один год процветал в школе, и никто на него не жаловался. Когда в школу наконец пришли настоящие учителя физкультуры и химии, Батон как-то сдулся и погрустнел. Видимо, королевство для него стало маловато, уже не мог он разгуляться так, как раньше. С тех пор он вел только ботанику и биологию, а потом и здесь его заменили, и он покинул школу. После поговаривали, что его видели в городе – он стал водителем трамвая. Надеюсь, хоть там он никого не бил.
Незаметное появление героя
Итак, к первому сентября в нашем малонаселенном мальчиками классе уже давно все перевлюблялись и успели друг другу надоесть. Душа рвалась, просила сюрпризов, новых впечатлений и наконец была услышана. В наш теперь уже шестой класс пришли сразу трое новеньких!
Слух об их появлении с утра летал по школе, и все девочки класса заранее выстроились вдоль стен группками и томились в ожидании. Всегда надо быть готовой к встрече с судьбой. Вдруг войдет именно тот, кто «в сновиденьях мне являлся» и «незримый был уж мил»? Конечно, я тоже ждала, но скорее как ждут Деда Мороза с подарками. Было волнительно, любопытно, но без предчувствий и с легким налетом иронии. Меня раззадоривала атмосфера соперничества – кому достанется главный приз, кто победит, кто получит самого долгожданного новичка? Я была отличница и любила побеждать. И в этот раз была бы не прочь утереть всем нос. Но что именно сейчас я встречусь с судьбой, мне не верилось. К тому же у меня был друг Заяц, хотя то, что между нами было, как будто не совсем про чувства. В общем, мы ждали. От избытка адреналина щеки горели, руки потели и во рту становилось сухо.
Мальчишки в свою очередь никого не ждали, ничего не предчувствовали. Хотя, может, просто ждали по-своему и лишь делали вид, что им все равно. Старые добрые одноклассники, такие привычные и уютные, как поношенные домашние тапочки, носились по школьному коридору словно умалишенные, скакали друг на друге верхом, устраивая конные бои, падали, кричали – словом, отрывались перед первым уроком нового учебного года по полной программе. Иногда они подбегали к нам с какой-нибудь детской провокацией, явно требуя к себе внимания. От их нарядного по случаю праздничной линейки внешнего вида не осталось следа: колени и локти лоснились, волосы топорщились, пот катился градом. Детский сад… Девочки все-таки взрослеют быстрее. Может, стоит познакомиться с ребятами из старших классов? Они как-то посерьезнее уже, поинтереснее. Никогда раньше в голову не приходила мне эта мысль. Надо приглядеться… Я стала вспоминать мальчиков-старшеклассников, которых видела иногда в коридорах школы, и чуть не пропустила появление новеньких.
Они все трое возникли в конце коридора, и жизнь на миг замерла. Помните старый фильм «Три мушкетера» с Михаилом Боярским? Тогда он был очень популярен. Песни из фильма девочки переписывали друг у друга в песенники, и многие были безответно влюблены в красивых и отважных мушкетеров. Помните самый финал, кадры с титрами? Герои-победители, как в замедленном воспроизведении, под красивую торжественно-печальную песню идут вперед. Ликующая толпа расступается, давая им дорогу. Дойдя до края экрана, они словно смотрят в упор на зрителя и каждый протягивает вперед правую руку – не кому-нибудь протягивают, а нам, простым зрителям, будто мы все вместе. Сильное впечатление – до мурашек. Вот и появление троих новеньких запомнилось мне именно таким – как в замедленном кадре. Прямо кино! Трое мальчиков движутся по школьному коридору в нашем направлении. Кто-то из девочек отводит глаза, кто-то поправляет волосы, кто-то шепчется, кто-то смотрит с вызовом прямо на новичков. Наши мальчики медленно сползают с коней-одноклассников, медленно и смешно поправляют одежду, потерявшую всякий вид в их играх, и медленно, переглядываясь и ухмыляясь, по-хозяйски направляются в сторону новеньких – встречать. Это кино длится какое-то мгновение, но за это время я прихожу в себя от первого впечатления и наконец могу спокойно разглядеть новеньких.
Первым бросился в глаза худой блондин среднего роста со светлыми глазами и непослушной длинной челкой. Сейчас бы сказали, что он вылитый Драко Малфой – на вид нагловатый, бесстрашный, сдержанный и достаточно смазливый. Несколько девочек уже поглядывали на него, загадочно улыбаясь, перешептываясь и хихикая. Вторым был улыбчивый брюнет, с большими, немного навыкате печальными глазами и густыми ресницами. Ростом не вышел, но загадочным взглядом притягивал. К тому же оказался общительным – он первый начал знакомиться с нашими мальчишками.
Третьего я не успела сразу заметить – меня отвлекли подошедшие Заяц с Василием. Заяц в этой всеобщей картине появился только сейчас, возник как из-под земли. Весь его отстраненно-надменный вид говорил, что главный тут он, а новенькие могут подождать. Вообще-то он и правда был главным – бессменным лидером класса вот уже несколько лет. Казалось, новенькие его ни капли не интересуют, хотя украдкой он все-таки поглядывал в их сторону. Как давно мы не виделись с Зайцем! Он подрос за лето – наконец-то стал чуть выше меня. Мне было приятно, что он сразу подошел ко мне. Приятно его внимание. Он начал о чем-то рассказывать. С ним мы умели говорить обо всем и ни о чем одновременно. Как будто просто перекатываешь друг другу темы, как мячики, и получаешь удовольствие от словоговорения, от шуток, понятных иногда только нам, просто от присутствия друг друга рядом.
Но в этот раз все было не так. Отдаться процессу разговора не получалось. Нет, я искренне смеялась, радовалась, но все время ловила себя на том, что успеваю думать и про новеньких. «Вот было бы прикольно, – вдруг мелькнуло в голове, – если бы третий оказался рыжим». Я даже сказала что-то такое вслух: есть блондин, брюнет, должен быть рыжий – чтобы было на любой вкус! Мы засмеялись, и тут прозвенел звонок на первый урок.
Договорившись со мной погулять вечером, Заяц с Васей с деловым видом проследовали мимо кабинета. Они любили входить в класс чуть позже, когда все уже сидели за партами и учитель открывал журнал и рот, чтобы начать урок. Для меня даже тогда было очевидно, что таким образом они завоевывали внимание. Представьте: все уже в классе, смотрят на учителя, готовятся отвечать, и тут открывается дверь и все переключаются на опоздавших. А им только того и надо. Да, были в таком поведении свои минусы – например, риск получить замечание в дневник. Да и само внимание окружающих не всегда бывает приятным. Хотя не зря Заяц дружил с Васей. Тот всегда был способен разрядить любую атмосферу и превратить серьезный момент в анекдот. Да и каким бы ни было внимание – тебя заметили, а значит, цель достигнута. На тебя смотрят сразу двадцать пять человек, и ты в этот момент ощущаешь себя главным, особенным. И эти ощущения для Зайца и Васи были важными, может даже необходимыми и стоили опоздания.
Учитель задерживался – с ними тоже такое бывает. Я подхватила сумку, собираясь идти в класс, и в этот момент вспомнила про третьего новенького. Какой же он? И тут увидела его. Он стоял один у кабинета, прислонившись к дверному косяку. На плече висела коричневая сумка с бежевыми вставками. Я почти угадала – он был не брюнетом и не блондином. Но и не рыжим, хотя в веснушках. Он оказался шатеном с короткой стрижкой и смешной прямой челкой. Ростом чуть повыше меня, стройный. У него был пристальный внимательный взгляд и еле заметная улыбка – одними глазами и уголками губ. Чему он так загадочно улыбался? Кому-то или так, внутрь себя? Тихий, скромный, но одновременно уверенный и спокойный, он как будто не торопился понравиться и поэтому понравился мне больше всех из вновь пришедших. «Но все равно это не мой типаж», —подумала я с небольшой досадой. Что поделаешь, я же мечтала о принце на коне. Можно и без коня, но мой суженый-ряженый должен быть особенным и прекрасным, как принц. Ну или не принц, а, например, как Михаил Боярский – Д’Артаньян! Его портрет висел у меня над кроватью, и тогда он был моим принцем: черные волнистые волосы, живые глаза и выразительный горящий взгляд. А еще мой принц должен быть высоким, с широкими плечами, как Петр Первый, и с красивыми длинными пальцами рук. Ну конечно, еще благородным, отважным, добрым и веселым. И талантливым, как Александр Пушкин. Вот это и был мой типаж. Поэтому, к сожалению, новенькие – ну совсем не то. И к теме новеньких в этом году интерес был потерян.
Но все-таки что-то заставило меня смутиться и отвести глаза от шатена, когда я проходила мимо него в класс.
Вот так я впервые и увидела его.
Осень – это очень грустно
В этом году осень и правда выдалась особо тоскливая! Как бы странно ни звучало, но, думая об осени в тот год, в своем двенадцатилетнем возрасте я думала не о времени года, а о чем-то навсегда уходящем. Было неуютно снаружи и внутри, я не могла найти себе места, тосковала, маялась, грустила, как будто расставалась с чем-то, как будто что-то уходило от меня. Что? Время? Детство? Беззаботность? Может, и так. Я, конечно, догадывалась и верила, что за детством должна прийти новая, почти уже взрослая жизнь с новыми возможностями и новыми радостями. Но это в будущем, а что есть тут, в настоящем? Привычная, уютная детская жизнь, пусть не всегда гладкая, но все-таки хорошая, как само лето, уходила безвозвратно. Или я сама выходила из нее? Вырастала, как Алиса у Льюиса Кэрролла вырастала из детского игрушечного мира, и этот мир начинал рушиться. Вот оно, то самое время перехода между летом и зимой, между прошлым и будущим, которое я не любила. И сейчас оно было моим настоящим, в котором надо научиться жить, и, значит, необходимо его как-то принять.
А как это сделать, если мир рушится и в эпицентре – я и тоска. И вокруг ничего интересного. Дома делать нечего, кроме домашних обязанностей, которые мы делили со старшей сестрой, и уроков, которые много времени не отнимали. Телевизор смотреть не хотелось. Точнее, не хотелось подстраиваться под старших и смотреть то, что хотят они. И гулять в такую погоду не тянуло: на улице с каждым днем становилось все дождливее и темнее. В прошлом году тоже была осень, но было куда веселее. А тут еще существо, которое смотрело теперь на меня из зеркала: чьи это лохматые, еще вчера такие аккуратные, брови, откуда эти мерзкие прыщи на лбу и на носу, а эти волосы на руках и ногах, эти растущие попа и живот и нерастущая, как назло, грудь! Мне не хотелось, чтобы меня жалели и говорили, какая я красавица, – нет! Да и знала я, что не уродина, как о том сообщало мне теперь «свет мой, зеркальце». Я симпатичная и милая девушка-подросток. А иначе откуда взялись все мои воздыхатели – ведь не придумала же я их. Я всегда ощущала себя привлекательной и нравилась другим, но видеть сейчас себя в зеркале не могла. Вот такой парадокс. Все теперь состояло из сплошных противоречий. Вдобавок характер портился и непослушное настроение то и дело менялось независимо от меня. Только что счастливая хохотала с мальчишками, и вот уже бегу домой, чтобы закрыться в комнате и плакать в одиночестве, никому ничего не объясняя. Да и что я могла объяснить? Что меня задело кем-то сказанное слово, на которое я раньше не обратила бы внимание? Как объяснить то, что я сама не понимала? Мама выслушивала, конечно. Становилось полегче. Но этого не хватало. Да и сестра старшая ее отвлекала часто. Оставался еще папа, но он вообще не из слушателей. Он наш защитник и большой шутник – так говорила про него мама.
Друзья-мальчишки тоже стали разочаровывать: теперь они чаще занимались своими делами – мотоциклами, велосипедами и какими-то мужскими секретами. И мне все сложнее удавалось быть «своим парнем». «Заяц, ну хоть ты не бросай меня в этой тоске!» Но он не слышал молчаливый крик моей души. Весь до ушей в машинном масле или в чем-то еще носился он по поселку и искал какие-то нужные запчасти. Глаза горят, жизнь бьет ключом. Вот он уж точно себе нравился. Никакого дела ему не было теперь до меня – изнывающей от тоски и одиночества. Ему были чужды страдания.
Так, всеми брошенная, я плавала в своих неразделенных чувствах, пережидала эту осень детской жизни и уговаривала саму себя, что скоро и у меня наступит белая полоса. Пока в довершение картины не случилось совсем странное. Всегда мне преданная и единственная подруга Тиша неожиданно переметнулась от меня в «стан врагов». Так мы называли с ней «крашеных» одноклассниц – «девочек-девочек», ярко красившихся, носивших слишком короткие юбки и слишком обтягивающие секси-блузки. Они вечно шушукались по углам и строили глазки всем подряд без исключения – даже старшеклассникам. И раздражали меня. И Тишу раньше тоже раздражали, по крайней мере так она всегда говорила. И вот теперь она была с ними. Она стала носить лифчик (хотя грудь у нее тоже была пока только в планах), ярко красить глаза и губы, делать немыслимые начесы – волосы ее теперь торчали в разные стороны, как пух у одуванчика. К тому же она не рассчитала, а может, и рассчитала – и укоротила юбку слишком сильно, так что ее все время приходилось одергивать вниз, чтобы не показывались трусы. Мне странно было смотреть на нее такую. На мой взгляд, все это было некрасиво и вызывающе, и я никак не могла этого принять. Может, поэтому Тиша и стала избегать меня. Она перестала со мной здороваться и теперь шушукалась вместе с ними, что-то обсуждая и над чем-то посмеиваясь. А ведь мы раньше даже не ссорились никогда. Но она так легко и просто бросила меня. Просто выкинула из своей жизни, перечеркнув все наше прошлое. Предала. Как живут после этого такие люди – перелетные одуванчики?
«Ну ничего, – залечивая раны, думала я, – вот скоро придет зима, и вы узнаете». Что именно все должны были узнать – я не знала, но была уверена, что там точно что-то произойдет. Все внутри готовилось к этому.
Театр и никакой личной жизни
С переменным успехом, но жизнь продолжалась. И в ней появился театр. Он перечеркнул все старые увлечения, вклинился в мою действительность и застрял в ней надолго.
В театральный кружок меня позвала моя новая подруга Леночка, которую я почему-то раньше не замечала. Бывает же так – живет рядом человек с такими же интересами, похожими взглядами, а ты даже не замечаешь его. Но нет худа без добра, и в конце концов мы нашли друг друга. Леночка жила на соседней улице, и мимо ее дома я проходила каждый день, возвращаясь из школы. Она уже год занималась в театральном кружке, а я даже не знала о его существовании. Узнав, сразу напросилась с ней на репетицию, а там мы поговорили с режиссером, и меня тут же взяли. Не то чтобы я была таким талантом – просто они как раз набирали новеньких. И я подошла. Театральный кружок находился в городе, и сначала я боялась, что дома меня не отпустят. Но маме идея театрального понравилась, и теперь после уроков два раза в неделю я ездила с Леночкой на электричке в город, а мама встречала меня вечером, и мы вместе шли домой.
И жизнь стала налаживаться понемногу. Даже мальчишки в поселке иногда бросали свои дела, и мы, как раньше, все вместе ездили на велосипедах, играли в футбол, жгли костры у кого-нибудь во дворе и отрывались, как умели. Удивительно, но раньше я думала, что в шестом классе ничего не буду успевать, кроме учебы. Но пока мне на все хватало времени. И на театр, и на прогулки, и на уроки тоже. Каким-то чудом уроки как будто делались сами собой. По дороге домой я могла присесть с Леночкой на детской площадке – и через пять минут алгебра была готова. С геометрией было сложнее, но ненамного. А домашку по устным предметам я могла виртуозно делать прямо на ходу. Масик несет мою сумку, а я иду рядом и читаю вслух литературу. И ему хорошо – дома не придется читать, – и мне.
Только вот с любовью и личной жизнью по-прежнему все было запутанно и сложно. Не то чтобы я была озабочена – развлечений мне хватало. Просто в школе так было принято. Как будто это был признак взросления, что ли, – найти себе пару. А у меня ее не было. Заяц не в счет – ему совсем было не до отношений, и слишком свой он был уже, как брат. Кандидатуру Масика совсем несерьезно было рассматривать. В театральном появились поклонники, даже два – Лешка и Сашка. Красивые и на два года старше меня. Один даже на принца чем-то был похож. Но они городские, и виделись мы всего два раз в неделю на репетициях. А вся жизнь протекала в поселке – там и пару хотелось найти. В классе каждый день все переписывались, перемигивались, вздыхали, страдали. А у меня все было по-старому: друзья есть, а любви нет. Обидно.
Даже новеньких всех разобрали. Не прошло и месяца, как блондин Вадим уже с Маринкой начал за ручку гулять – прямо любовь. Шустрый глазастый брюнет Пашка вздыхал по маленькой Тане, и до других ему дела не было.
А загадочный Мишка, который мне больше всех в первый день понравился, сразу влюбился в Олю-отличницу – мою конкурентку. Надо же, тихий, скромный, а быстро нашелся. Тут же записки ей стал писать и через класс перекидывать у всех на глазах. Кинет, а потом сидит, смотрит на нее влюбленными глазами и улыбается своей загадочной улыбкой. И она ему в ответ пишет и улыбается! А после уроков он ее до автобуса провожает и сумку несет. Оля дальше нас всех жила, за лесом. Ей приходилось на автобусе до дома добираться. И с нами она поэтому никогда не гуляла – не отпускали, наверное, так далеко. А мы всей компанией не поедем же к ней одной. Зато Мишка, говорят, взял и поехал – в гости. Сам недалеко от меня жил, мимо дома моего в школу ходил, а поехал к ней на автобусе в такую даль!
Ну что за несправедливость! Скорее бы уже закончилась эта унылая осенняя пора. Сплошное разочарование – и все для меня одной. Пушкин, Пушкин, как же ты был не прав!
Первый снег и бесполезная встреча
И наступила зима. Она как будто услышала мои стенания и началась в тот год раньше обычного – в конце октября. Да, со мной так бывает, и иногда лучше не открывать рот лишний раз и в мыслях даже не желать ничего, если нет уверенности. А то сбудется что-нибудь не то, а ты потом разгребай.
Итак, все по порядку.
Наш дом стоял на перекрестке главной и одной из перпендикулярных улиц. До школы пешком минут двадцать пять, и не по прямой, а буквой Г: можно начать с короткого отрезка, потом направо и по длинному прямо до школы либо сначала долго идти по длинному, а потом налево и по короткому к школе. Было еще много вариантов: пройти по любой улице, попетлять, срезать через какой-нибудь двор, погулять на площадке у садика. Но это если душа жаждала приключений. А если просто в школу, то мне нравился первый вариант: короткий путь до поворота направо, потом долго прямо. А Мишка, который, как я говорила, жил рядом, ходил мимо нас по длинной прямой. Так мы и ходили. Выхожу на улицу – вижу его. Он идет по длинной улице через перекресток. По сторонам головой не вертит и меня не замечает. Мне от дверей до перекрестка метров тридцать. Пока я дойду, он уже далеко – быстро ходит. Я посмотрю вслед – и через перекресток по своей короткой. Сначала загадывала даже, кто первый доберется, торопилась, хотела перегнать. Потом поняла – бесполезно. Только если вприпрыжку. Он на голову почти выше был, ноги у него длинные, и шаг широкий и стремительный. Одно слово – спортсмен.
Да, он и правда был спортсменом, футболистом. Полузащитником. Причем, говорили, хорошим, подающим надежды. Пропадал допоздна в городе на тренировках и поэтому учился так себе – времени не хватало на уроки. На уроки не хватало, а на личную жизнь – пожалуйста. Может, подруга его отличница по успеваемости подтянет? Опять эти дурацкие мысли – гнать их из головы.
Так у нас с ним и повелось: он проходил своей дорогой мимо, не замечая меня. И в школе наши пути не пересекались, и взгляды тоже. Просто жизни не пересекались.
Приближались холода. Темнело все раньше, светало все позже, по утрам уже горели фонари на улицах.
И вот как-то в конце октября я проснулась утром, раздвинула шторы в своей комнате и увидела в свете фонаря снег. Дул ветер, гонял снежинки, и было непонятно – летят они вниз или вверх. Они кружились под фонарем, эти неопределившиеся снежинки, совсем еще ранние, первые, смелые и робкие, упрямые и непослушные, как обычные подростки. Вот я и дождалась зимы. Что же она мне принесет?
Торопливо позавтракав и вмиг собравшись, я раньше обычного выбежала на улицу, чтобы застать эту красоту. Ранний снег – мимолетный. Сейчас он есть, а в следующую секунду исчез совсем или превратился в дождь.
Снег еще шел. Я сняла шапку, запрокинула голову и закрыла глаза. Снежинки падали на лицо, как будто ласково здоровались со мной. Я улыбнулась им и мысленно ответила, что очень рада их раннему появлению и теперь все будет хорошо. Потом надела шапку, и мы со снежинками пошли в школу. Я пересекла длинную улицу, любуясь снегом в свете фонарей, и двинулась дальше. Я знаю один фокус. Если щуриться на фонарь и качать головой из стороны в сторону, то фонарь перестает быть простым фонарем. Вы никогда не пробовали так делать? Обязательно попробуйте! Вместо равномерного скучного света вы четко увидите два длинных луча, которые тоже начнут двигаться из стороны в сторону вслед за движением вашей головы, и фонарь затанцует. Я шла, улыбалась, щурилась на танцующие фонари, и тут вдруг:
– Привет!
Тихий, немного хриплый голос совсем рядом со мной. Я обернулась – в зимней шапке-ушанке и теплой куртке рядом стоял Мишка. Так я впервые услышала его голос. Нет, до этого я, конечно, слышала, как он говорит – когда отвечает у доски, когда общается на переменах, когда кричит что-то ребятам. Но так близко я услышала его впервые. В этой морозной утренней тишине его голос прозвучал как будто внутри меня, прямо у меня в голове.
Я смотрела на него. Шапка смешная, лохматая, надвинута прямо на глаза. До сих пор Мишка ходил в вязанном «петухе», и я в первый момент не поняла, что это он, под шапкой. Как он тут оказался? Это же моя дорога, он ходит по другой. Он за мной пошел? Я выскочила сегодня из дома раньше. Первый снег, странное состояние, ожидание чего-то нового – и я совсем забыла про него.
Но Мишка почему оказался тут?
– Ты почему тут? – повторила я вопрос вслух.
– Тебя увидел. Одному скучно идти, – тихо ответил он.
– Просто ты обычно ходил другой дорогой.
– Да. Но я тебя не видел никогда.
«Ну надо же, никогда не видел! Рядом ходил и не замечал. Наверно, он даже не знает, как меня зовут», – пронеслось в голове.
– Ну пойдем.
Так и пошли в школу.
С тех пор мы часто ходили вместе, «чтобы не скучно было». По правде сказать, веселее не стало. Мне точно. Почти всю дорогу мы молчали. Он был ужасно неразговорчив, а я впервые не знала, о чем говорить. Доходили до школы и расходились по своим делам. В школе мы по-прежнему не разговаривали. После школы он, как и раньше, провожал Олю-отличницу. И, похоже, так и ездил к ней в гости. Теперь почему-то меня это злило. Казалось, что-то поменялось после той нашей утренней встречи. Но в то же время все остальное было по-прежнему. И эта неопределенность будила во мне самые разнообразные чувства, которые требовали побыть наедине с собой и подумать. И постепенно я начала избегать наших походов в школу. Выходила раньше или позже, чтобы не встречаться с ним один на один, не чувствовать в его присутствии напряжения, от которого никак нельзя было избавиться.
Сперва он спрашивал, куда я пропала, как будто это правда волновало его. Я врала ему, что «проспала», «надо было раньше выйти», «встречалась с девочками». И постепенно ему это надоело, он отстал от меня и стал ходить, как раньше, своей дорогой.
Странно, но это еще сильнее разозлило и расстроило меня. Ходить-то я с ним перестала, но думать о нем – нет. И тогда я решила совсем забыть о нем – назло.
