скачать книгу бесплатно
Отец отвечал, что такого добра у него навалом. Революция на родине провалилась. Большинство его камрадов были убиты или подкуплены. Он сбежал в эту страну. Теперь каждый сам за себя, и он зарабатывает для своих девочек. Отец никогда не давал своим дочерям деньги в присутствии их мужей.
– Они могут неправильно это истолковать, – однажды заметил он, и, хотя ни одна из дочерей не знала, что конкретно отец имел в виду, все понимали, что тем самым он говорил: «Не приводите ко мне на день рождения своих мужчин».
Однако в этом году, в его семидесятый день рождения, младшей дочери, Софии, захотелось устроить праздник в собственном доме. Тем летом у нее родился сын, и она не хотела путешествовать в ноябре с четырехмесячным младенцем и маленькой дочерью на руках. В то же время из всех дочерей ей особенно не хотелось отсутствовать, потому что только в этом году она помирилась с отцом после того, как шесть лет назад сбежала с будущим мужем. Старик даже целых два раза навестил ее – или, лучше сказать, своего внука. Рождение у Софии сына стало большим событием. Это был первый мальчик, родившийся в семье за два поколения. К тому же младенца собирались назвать в честь деда, Карлосом, а его вторым именем должна была стать девичья фамилия Софии; таким образом, имени деда предстояло сохраниться в этой новой стране, на что старик, окруженный, как он любил шутить, «гаремом из четырех девочек», никогда не надеялся!
Оба своих визита дедушка посвятил бдению над колыбелью, разговаривая с маленьким Карлосом.
– Карл Пятый, Чарльз Диккенс, принц Чарльз, – перечислял он имена знаменитых Чарльзов, чтобы пробудить в мальчике генетические амбиции. – Карл Великий, – воркующим тоном продолжал он, потому что младенец был крупным и ширококостным, со светлым пушком на бледно-розовой коже и голубыми глазами – точь-в-точь как у его отца-немца. Вся дедушкина карибская нежность к наследнику мужского пола и пристрастие к белокурой северной внешности всплыли на поверхность. Появившаяся в семье хорошая кровь могла противостоять будущим ошибкам кого-то из ее женщин.
– Ты родился здесь, ты можешь быть президентом, – нашептывал младенцу дед. – Ты можешь отправиться на Луну, а к тому времени, когда ты будешь в моем возрасте, может, прямиком на Марс.
Мачистское сюсюканье отца воскресило в Софии давнюю неприязнь. Как возмутительно с его стороны бесконечно крутить эту шарманку, когда рядом стоит его маленькая внучка, наивная и расстроенная тем, что сможет совершить ее младший брат размером не больше ее кукол, и только потому, что он мальчик.
– Останови его, пожалуйста, – попросила София своего мужа.
Среди зятьев Отто считался самым веселым и добродушным. «Вожатый», – поддразнивали его свояченицы. Отто подошел к дедушке. Оба с любовью уставились на новорожденного викинга.
– Ты можешь стать таким же замечательным человеком, как твой отец, – сказал дедушка, впервые сделав комплимент одному из своих зятьев. Теперь Отто точно не собирался связываться со стариком.
– Он прелестный мальчик, правда, папи? – от нежности немецкий акцент Отто стал заметнее. Он хлопнул тестя по спине. Теперь они были друзьями.
Впрочем, несмотря на то что отец помирился с зятем, его отношения с дочерью оставались натянутыми. Когда он приехал в гости, она обняла его на пороге, но он замер и вежливо убрал ее руки.
– Дай мне положить тяжелые сумки, София.
Он никогда, даже когда она жила дома, не называл ее ласковым семейным прозвищем Фифи. У него всегда находились причины для недовольства своей свободомыслящей младшей дочерью, и после ее побега все стало только хуже. «Я не потерплю распутниц в своей семье», – предостерегал он всех своих дочерей. Предупреждения выносились всем сразу, потому что, по его мнению, даже если в каждом отдельном случае проступок совершала только одна из них, небольшие выволочки шли на пользу добропорядочности всех женщин.
Дочерям приходилось мириться с подобным отношением в свободолюбивую эпоху. Они выросли в конце шестидесятых. В те дни ношение джинсов и сережек-колец, курение травки и секс с одноклассниками считались политическими акциями против военно-промышленного комплекса. Другое дело – отпор отцу. Даже во взрослом возрасте они понижали голос, упоминая о своих телесных удовольствиях в пределах его слышимости. А ведь все три дочери были образованными женщинами с дипломами на стене!
И только у Софии не было диплома. Она всегда шла собственным путем, хотя и преуменьшала значимость своих решений, называя их случайностями. Высокая, ширококостная, с крупными чертами лица, она считалась самой невзрачной из четырех сестер. Тем не менее, как с удивлением и толикой зависти шутили сестры, именно она «меняла парней как перчатки». Сестры восхищались ею и всегда советовались с ней насчет мужчин. В детстве третья дочь делила с Софией комнату. Ей нравилось наблюдать, как сестра расхаживала по спальне, готовясь ко сну, расчесывалась и закалывала волосы, а потом забиралась под одеяло так, словно ее там ждали. В темноте от Фифи исходил свежий, здоровый запах чистого тела. Это успокаивало робкую и боязливую третью дочь, которой вечно не везло с парнями. Дыхание сестры в темной комнате заставляло ее чувствовать, что в изножье кровати лежит сильное прирученное животное, готовое ее защитить.
Младшая дочь первой покинула отчий дом. Она влюбилась и бросила университет. Нанялась секретаршей и жила с родителями, потому что отец пригрозил отречься от нее, если та вздумает поселиться одна. Она полетела в отпуск в Колумбию, потому что туда летел очередной ее парень, и, поскольку не могла остаться у него на ночь в Нью-Йорке, отправилась за много тысяч миль, чтобы переспать с ним. В Боготе они обнаружили, что, насладившись запретным плодом, тут же утратили аппетит. И расстались. Впрочем, она тут же познакомилась на улице с каким-то туристом из Германии. За всю свою взрослую жизнь эта девушка не сидела без парня дольше нескольких дней. Они влюбились друг в друга.
По пути домой она выбросила свою диафрагму[27 - Имеется в виду барьерный метод женской контрацепции.] в первую же мусорку в аэропорту Кеннеди. Не собиралась рисковать. Но отец почуял неладное. В следующие несколько месяцев он глаз с нее не спускал. При первой же возможности перерыл ящики ее комода «в поисках своих кусачек для ногтей» и нашел пачку любовных писем. Мелкий правильный почерк немца описывал неописуемое – на тонких голубых бланках аэрограмм воссоздавались постельные беседы.
– Что это значит? – тряс отец письмами перед ее лицом.
Четыре сестры болтали, сидя за столом, когда он вошел в комнату, как хлыстом, похлопывая пачкой по ноге. Атласная лента для волос распустилась там, где он развязал ее, а потом снова обмотал письма в безумной попытке обуздать дурное поведение младшей дочери.
– Отдай! – закричала она, кинувшись на него.
Отец вскинул руку с письмами над их головами, подобно статуе Свободы с факелом, но забыл, что младшая дочь одного с ним роста. Она вцепилась в его руку и, силой опустив ее, прижала письма к себе, словно младенца, которого он оторвал от ее груди. Ее ярость казалась скорее биологической, чем романтической.
Оправившись от потрясения, отец снова пришел в ярость.
– Он обесчестил тебя? Вот что я хочу знать. Вы зашли за пальмы? Ты втоптала в грязь мое доброе имя? Вот что я хочу знать! – Обезумев, он выкрикивал в лицо младшей дочери вопрос за вопросом, не давая ей ответить. Он побагровел от бешенства, но ее безучастное лицо – бледная луна цвета слоновой кости, вызывающая такие приливы его гнева, что он почти захлебывался в потоке собственной ярости, – было еще ужаснее.
Обеспокоенные сестры вскочили – двое встали по обе стороны от отца, ласково увещевая его, словно няньки; третья положила ладонь на его поясницу, как делают детям с высокой температурой.
– Будет тебе, папи, остынь. Не нужно так волноваться. Давай поговорим. В конце концов, мы семья.
– Ты шлюха? – допытывался у Софии отец, так близко придвинув к ней лицо, что брызги его слюны покрыли ее щеки.
– Не твое собачье дело! – выпалила она низким, угрожающим голосом, похожим на рычание опасного животного. – У тебя нет никакого, совершенно никакого права шариться в моих вещах и читать письма! – Слезы брызнули у нее из глаз, ноздри раздувались.
Рот отца открылся, застыв в потрясенном положении цифры ноль. София тихо выпрямилась и вышла из комнаты. Во время своих подростковых истерик она обычно бросалась вон из дома, но через несколько часов, когда природное добродушие брало верх, она возвращалась успокоившейся, с забавными подарками для всей семьи: магнитами на холодильник, игрушечными комочками шерсти с вращающимися глазами.
Однако на сей раз все услышали, как она выдвигает и задвигает ящики комода наверху, переходит от кровати к шкафу и обратно. Удерживаемый тремя дочерьми, отец мерил шагами комнаты внизу, пока другая великая сила в доме аккуратно, словно у нее было все время мира, застегивала и укладывала свою одежду, собирала сумки и, наконец, покинула этот дом навсегда. Она каким-то образом добралась до Германии и убедила своего мужчину на ней жениться. Ей было что бросить в лицо отцу, который так мечтал о президентах и потомках-гениях: немецкое ничтожество оказалось химиком мирового уровня. Но дочь была выше этих мелочных соображений. Ей было плевать, чем Отто зарабатывает на жизнь, когда она объявилась на его пороге и предложила себя.
