Оля. Детство. Автобиографическая повесть

скачать книгу бесплатно

Зеленая койка. Очерк
Ольга Васильевна Алтухова

Имя определяет судьбу человека. Кто же мог подумать, что женщина, называя новорожденную дочку – Олей, приговорила ее на нескучную жизнь. Приключения героини начались еще до рождения. На протяжении жизни не было и года без сюрпризов.У вас хорошая память? Оля помнит свои потрясения, с шести месяцев. Отравления, рой пчел в голове, провалилась под лед, это часть того, что произошло с Олей за первые десять лет. Вы только представьте, сколько всего случилось в ее жизни

Зеленая койка

Очерк

Ольга Васильевна Алтухова

Иллюстратор Ольга Алтухова

© Ольга Васильевна Алтухова, 2021

© Ольга Алтухова, иллюстрации, 2021

ISBN 978-5-0055-1046-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Благодарю Сухинину Клавдию Михайловну за работу Ангелом-хранителем все мое детство.

Благодарю моего мужа – Алтухова Алексея за поддержку.

Благодарю за поддержку и помощь в подготовке книги Ячевскую Татьяну Анатальевну и Богатырь Марию Владимировну.

Оли Алтухову за подготовку иллюстраций, Молли Алтухову за обложку.

Сотрудников издательства Ridero: Ложкину Ксению, Сизову Оксану и Баскаеву Анну за помощь и терпение.

Рождение

Говорят, что судьбу человека определяют пять факторов: место рождения, время рождения, родители, здоровье и характер. Исходя из этого списка, что же мы имеем? Начну по порядку.

Место рождения. Липецкая область, Краснинский район, село Красное – так написано в моем свидетельстве о рождении. Вроде бы ничего особенного – обычный районный центр, поселок городского типа с больницей, парой детских садов и школой.

Время рождения. Семидесятые годы двадцатого столетия не были особенно богаты событиями в нашей стране, а про периферию и говорить не приходится.

Родители. Папа – Башилов Василий Петрович, 1929 года рождения, мама – Аринина Людмила Семеновна, 1946 года рождения. Родители не были расписаны по неизвестной мне причине, и на момент, описываемый мной, уже воспитывали девятимесячную дочь Наташу.

В ноябре 1974 года моя мама была на шестом месяце беременности. Придя на очередное плановое обследование, она никак не была готова к тому, что услышала. Врач, проводивший осмотр, сказала, что беременность необходимо прервать, так как сердце мамы может не выдержать. Мама взяла пару дней на обдумывание и на ватных ногах пошла домой. Дома ждали папа с Наташей. У родителей была разница в возрасте восемнадцать лет, и на тот момент папе уже исполнилось сорок пять. Выслушав рассказ мамы, папа спокойно сказал: «Ничего не бойся! Рожай!» И все. Никаких слов утешения. Как ни странно, это подействовало: мама успокоилась и через два дня сказала врачу, что прерывать беременность не станет.

27 января 1975 года, на месяц раньше назначенного срока, я решила (а может быть, совсем не я) появиться на свет. Почувствовав боль внизу живота, мама пошла в туалет, где и выяснила, что у нее открылось кровотечение. Вернувшись в дом, она поделилась новостью с папой. Вместе они решили немного подождать, вдруг все пройдет само. За домашними делами прошел день. Под утро 28 января мама пошла во двор по нужде и поняла, что пора что-то делать, потому что кровотечение усилилось. Осторожно собрав вещи, она разбудила папу и сказала, что идет в больницу. Папа пожелал удачи и остался дома с сестрой.

На заснеженной улице не было ни души. Пятый час утра, все спали. Пробираясь через сугробы, мама дошла до больницы и постучала в окно. Дверь открылась, и заспанный дежурный осведомился, что ей надо. Мама ответила, что пришла рожать. Ее впустили. В приемном отделении было пусто. Оставив маму сидеть на кушетке, дежурный пошел звать врачей. Минут через десять он вернулся с женщиной среднего возраста в белом халате. Оказалось, это акушерка пришла осмотреть пациентку. Осмотр был недолгим. Увидев, что происходит с мамой, она сказала, что дорога каждая минута: надо срочно идти в родильное отделение. Пока мама переодевалась, акушерка вызвала двух санитаров, крепких здоровых молодых ребят. Они водрузили маму на родильный стол и, стоя по стойке смирно, слушали наставления акушерки. Схватки не начинались, раскрытие – ноль, сильное кровотечение, ни одного врача, а время стремительно убегает. Надо срочно что-то предпринять! Она выдала им две простыни и велела перетянуть маму поперек живота, как жгутом. Концы простыней остались свисать по бокам. За эти концы санитары должны были тянуть вниз, тем самым пытаясь меня выдавить. Эта схватка длилась около часа. Я не поддавалась. В конце концов опыт и сноровка акушерки сделали свое дело, и я появилась на свет.

Как рассказывала мама, я была синюшного цвета, с крепко сжатыми губами. Акушерка протерла мне лицо, стала растирать спину и похлопывать по попе. Секунды летели, наконец я закричала. Все с облегчением вздохнули.

Один из санитаров спросил у мамы, как меня назовут. Мама ответила, что не знает. По традиции, всех девочек по папиной линии называли Наташами, в честь бабушки. Но Наташа в семье уже была. Мама поинтересовалась у акушерки, как ту зовут. Ее звали Ольга. Мама решила назвать меня Олей – в честь своей и моей спасительницы. На что та ответила, что жизнь у девочки с таким именем будет непростая.

Что же касается здоровья, то в моей медицинской карте есть запись, датированная 25 января 1975 года. Она гласит: температура 37,5, кашель, диагноз – бронхит. По этому поводу я люблю шутить, что, еще не успев родиться, я уже три дня как болела бронхитом.

И последнее – характер. И о нем можно судить по…

Мне исполнился всего месяц или два, когда я заболела фурункулезом. Чирьи покрыли меня с головы до пят. Чтобы побороть стафилококк, необходимо было внутривенное введение лекарства, а вен у новорожденного не видно, кроме вены на голове. Мама рассказывала, что я молча крутила головой, пока вводили лекарство, и не плакала, а лишь кряхтела.

Исходя из этих пяти факторов, ясно, что жизнь у этой девочки будет непростая.

Заноза

Мне исполнилось полгода. В нашем доме был земляной пол. Вдоль окон папа соорудил своего рода вольер из досок в форме буквы П. Получилась этакая песочница, в которую мама сажала нас с сестрой, пока занималась домашними делами. Так было и в этот раз. Мама дала нам игрушки и ушла. Мне захотелось переползти поближе к сестре. Я взялась за стенку вольера рукой и тут же вскрикнула, почувствовав резкую боль в ладошке. Посмотрела: из руки что-то торчало.

Доски, из которых папа сделал «песочницу», были не обработаны. Из них тут и там торчали щепки и сучки.

Я заревела. На шум прибежала мама, она взяла меня на руки и осмотрела. В это время с улицы вошел папа. Со мной на руках мама подошла к папе и показала ему мою ладонь. Она сказала, что надо что-то делать с «песочницей», из которой отовсюду торчат щепки. И вообще, так продолжаться больше не может. Надо что-то делать со мной и с Наташей. Например, отдать нас в ясли, потому что вести хозяйство и управляться с двумя малышами тяжело.

Мама усадила меня на колени и успокоила. В руках у нее появилась коробочка. Из коробочки она достала щипцы, вату и какие-то пузыречки. Я перестала реветь и внимательно смотрела, что она будет делать. Щипцами мама вытащила занозу и сразу же приложила ватку, смоченную прозрачной жидкостью. Руку стало слегка пощипывать, но я уже не плакала. Мама убрала ватку и намазала мне руку зеленкой. Рука стала красивая, и я тут же забыла про боль.

На следующее утро нас с сестрой разбудили рано. Папа разобрал «песочницу» и пообещал сделать пол. Мама взяла меня и Наташу, и мы вышли из дома.

Поход был недолгим – детский сад находился на соседней улице. Мы зашли к заведующей. Разговор оказался коротким. В ясли нас не приняли, сославшись на нехватку мест. Мама была в отчаянии. Мы продолжили наше путешествие от детского сада к райисполкому, который находился в десяти минутах ходьбы от садика.

Стремительно пролетев мимо секретаря, мама влетела в кабинет председателя райисполкома. В одной руке она держала меня, другой – запыхавшуюся Наташу. Не раздумывая, мама положила меня на стол председателя, рядом поставила сестру и со словами «Занимайтесь сами!» направилась к выходу. Председатель на мгновение лишился дара речи, но, быстро опомнившись, побежал следом за мамой к двери. Он, недоумевая, спросил: «В чем дело?» Мама вернулась к столу и села на предложенный стул. Наташа подошла к ней и взяла за руку.

Председатель – к сожалению, не знаю, как его звали – предложил маме рассказать все по порядку. Внимательно выслушав ее, он взял трубку и попросил секретаря соединить его с заведующей детского сада.

На следующий день мы с сестрой пошли в садик.

Папа сделал в доме пол, мама вышла на работу, а мы с Наташей, благодаря занозе, попали в детский сад.

В больнице

Наступила зима. Уже полгода как мы с сестрой ходили в ясли. Как-то после работы мама заскочила в магазин, а там привезли копченую колбасу и консервированную мойву в томатном соусе. Отстояв очередь, счастливая мама забрала нас с Наташей из сада. Мы спешили домой в предвкушении вкусного ужина. Мама сварила картошку, колбасу порезала на кружочки, а рыбу разложила по тарелкам. Не могу представить себе такие времена, которые заставили бы меня кормить маленьких детей копченой колбасой и консервированной мойвой. Но мама рассказывала, что пахло все очень вкусно. Здесь я полагаюсь на ее слова, поскольку сама ни вкуса, ни запаха тех мойвы и колбасы не помню.

После ужина, немного поиграв, мы легли спать. Но уснуть мы с Наташей не смогли. В животе происходило что-то странное, все бурлило и временами кололось. Мы вертелись с боку на бок, пытаясь лечь поудобнее. А потом меня вырвало, через несколько секунд вырвало и сестру. Мама включила свет, папа быстро оделся и побежал к соседям вызывать скорую помощь.

Спустя час после ужина мы с сестрой и мамой оказались в больнице.

Нас с Наташей беспрестанно рвало. Вокруг суетились взрослые в белых халатах. Периодически приходила медсестра и меняла у нас с сестрой тазики. Мама сидела между нами и поглаживала нас по спинам. Нам промыли желудки и положили в большую палату. Помню белую комнату с огромной двуспальной кроватью. Может быть, в реальности она и не была двуспальной, может быть, это была и не кровать вовсе. Мы лежали на ней втроем с мамой и сестрой. Медсестра, промыв нам желудки, выключила свет в палате. Я лежала и смотрела на потолок, на который падал свет из окна. Через некоторое время у нас опять началась рвота, опять прибежали врачи, потом опять выключили свет. Опять все стихло, и я снова лежала на кровати и смотрела на потолок, на который падал свет из окна. Так прошла самая странная ночь в моей на тот момент недолгой жизни.

Наутро маму, Наташу и меня перевели в детское отделение. Меня положили в детскую кроватку. Ни в детском саду, ни дома у меня не было такой кровати. В саду это была обычная кровать с небольшими бортиками, а дома папа смастерил для меня люльку – он подвесил ее на гвоздь, которым прибивают лошадям подковы, вбив его в потолочную балку. Сестру положили на кровать с мамой. Только сейчас я понимаю, что палата рассчитывалась на маму с ребенком, а нас было трое – двое детей и взрослый. Поэтому Наташу положили с мамой. Но тогда я этого не понимала. Я знала только, что Наташу наградили, и поэтому она спит с мамой, а меня наказали и посадили в странное место с палками вместо бортиков. Я до сих пор отчетливо помню это чувство.

Так прошло утро второго дня. После тихого часа я проснулась и увидела, что в палате со мной только Наташа, мамы нигде нет. Я ждала и ждала. За утро мама пару раз выходила из палаты, видимо, в туалет, но почти сразу же возвращалась. На этот раз ее не было очень долго. Я разбудила сестру. Наташе на тот момент исполнилось два года, и она уже говорила на своем непонятном языке. Наташа подошла к моей кроватке, и мы «договорились» идти искать маму.

Честно признаюсь, я не помню, как оказалась на верхушке бортика. Я висела уже с наружной стороны и держалась за верх кровати руками. Наташа пыталась меня поймать. Я отпустила руки и свалилась на сестру. Мы встали с пола, взялись за руки и вышли из палаты в коридор. Не помню, как Наташа открывала дверь, ведь ручка на двери располагалась высоко.

Никогда ни до, ни после я не была в детском отделении Краснинской районной больницы. Перед моими глазами, как будто это было вчера, голубые стены, на которых нарисованы персонажи из «Доктора Айболита».

Гордо мы вышагивали по коридору и заглядывали в удивленные лица чужих мам, медсестер, врачей. Этих людей понять не трудно: не каждый день увидишь двух малышей, которые идут одни по больничному коридору. Наташа в колготках и рубашке, я в ползунках. Мы молча шли, держась за руки, шли искать маму. Как вдруг увидели, что она идет навстречу. Мама подхватила нас на руки и вернула в палату. Мы спросили, куда она подевалась, и мама все объяснила. Мы спали, а она пошла в магазин: купить нам подарки. Это были конфеты и надувные игрушки. Серьезно? Почему? Два надувных младенца темно-малинового цвета, у каждого овал с рюшами вокруг лица. Не помню, что еще было у Наташи, но у меня помимо младенца был надувной пушистый гусь.

На следующий день нас троих выписали домой. Младенец и гусь еще пару лет были моими лучшими друзьями, и я везде носила их с собой.

С тех пор у меня в семье есть традиция: больному члену семьи дарить «выздоровительный» подарочек.

Фотография

Как у любой мамы, у моей сохранились наши детские фотографии. На одной я стою рядом с табуреткой, на которой сидит белый плюшевый слоник, на другой Наташа держит в руках куклу-пупса, на третьей мама держит нас обеих на руках.

Нас фотографировал сын соседей, ученик старших классов. Это было в 1976 году. Все наши фотографии мама подписывала ручкой на обороте.

Ни на одном снимке я не улыбаюсь. Сам процесс фотографирования вызывал у меня дикий ужас. Приходилось стоять перед незнакомым человеком, смотреть в одну точку, не шевелиться и ждать, пока вылетит птичка!

Рядом с нами жила соседка, бабушка Клава. Перед ее домом был маленький огород с забором. Я бегала вокруг этого огорода в надежде, что меня не догонят. Маме приходилось ловить меня, чтобы сфотографировать. Может, потому, что меня всегда догоняли, я и стою такая угрюмая на фотографиях.

Сенцы

Когда мне было два года, мама подарила мне корзинку. Она была красного цвета с желтым цветочком, и в нее я могла сложить свои игрушки.

В начале лета папа задумал пристроить к дому сенцы. Он установил боковые балки и начал обшивать их с двух сторон досками. Досок было мало, и папа разбивал на дощечки деревянные ящики и обивал ими.

К сентябрю «скелет» сенцев был готов, и папа покрыл крышу. Чтобы стены не пропускали ветер и держали тепло, папа решил пространство между досками заполнить листьями. Надо было наносить много листьев. Мы ходили за ними в ближайшие посадки из тополей. Папа с мамой брали мешки, а мы с Наташей брали свои корзинки и детские грабли. В посадках мы с сестрой собирали листья в корзинки, шли к родителям и высыпали листья в мешки. В день мы ходили так по два-три раза. Через неделю сенцы были готовы. Папа вставил окна, навесил дверь, провел электричество.

Еще папа устроил в сенцах чулан. По стенам чулана шли полки, на которые мама ставила соленья и варенье. Пол папа оставил земляной, и из-за этого в чулан стали пробираться крысы. Пришлось соорудить крысоловку и поставить ее на полку между банками. Крысоловка по устройству напоминала увеличенную раза в три и усиленную гвоздями мышеловку. Когда слышался удар, папа шел ее проверять. В большинстве случаев крыса, попадавшая в такую ловушку, из нее не выбиралась.

Цыпленок

Мне было три с половиной года. Стоял июль. У нашей соседки бабушки Клавы случилось горе: умер младший сын Анатолий, папа моей подружки Лены. Я помню день, когда его хоронили.

Взрослые собрались в доме. Лену взяли с собой. Мы с Наташей остались сидеть на ступеньках дома бабушки Клавы. Минуты шли за минутами, время как будто замерло. Нам было скучно. Тут я увидела, что во дворе гуляют цыплята. Желтенькие, пестренькие, черненькие, они ходили по двору, пощипывая травку. Наседки нигде не было видно. Цыплята походили на игрушечных, и мне захотелось их погладить. Я подождала, когда один подойдет поближе, и схватила его. Пушистый комочек заверещал в моих ладонях. Он пищал слишком громко. Краем глаза я увидела, что в нашу сторону бежит курица. Видимо, она услышала крик малыша и теперь спешила разобраться с обидчиком. Я поскорее отбросила цыпленка от себя и поднялась повыше по ступенькам. Наташа осталась сидеть на нижней ступеньке, ни о чем не подозревая. Подлетела наседка – и клюнула сестру в ногу. Сестра заплакала и ударила меня кулаком по руке. Я тоже заплакала. Зареванные, мы пошли домой.

Клубника

Мне думается, нет на свете человека, которому не нравилась бы клубника. Даже тот, у кого аллергия на клубнику, все равно будет любить эту ягоду. Я не исключение. Но мама не сажала любимое лакомство, поэтому я завистливо заглядывала в чужие огороды. Клубника росла в огороде у бабушки Клавы и у других соседей. У некоторых ее было так много, что они продавали ее на рынке.

Я не помню, каким образом у нас с Леной, внучкой бабушки Клавы, появилась эта идея, но она появилась. Мы собрались пойти в последний дом с нашей стороны улицы и поживиться клубникой. Почему в этот дом? Потому, что соседи из ближних домов нас знали, и если бы нас поймали, нам бы грозили крупные неприятности. Заранее мы прошлись по отрезку нашей улицы, заглядывая через забор в огороды: мы искали клубнику. Наконец мы нашли нужный. Клубника там росла с краю огорода, у самой калитки. Хозяев мы не знали – только что там живут старенькие бабушка с дедушкой.

В назначенный день мы с Леной отправились за лакомством. При этом мы оправдывали свой поступок тем, что хозяева старенькие и им столько клубники не надо.

Мы подошли к дому и незаметно, как нам казалось, открыли калитку, ведущую в огород. А там из-под темно-зеленых листочков на нас смотрели сотни спелых, ароматных ягод. Не раздумывая, мы принялись запихивать их в рот… Неожиданно позади нас раздался голос. Мы обернулись – у калитки стоял дедушка, преграждая нам путь к отступлению. Бежать было некуда. Попались!

Мы извинились и с понурым видом побрели вместе с ним к родителям. Не знаю, как Лене, но мне досталось от папы. Папа никогда не наказывал нас с сестрой ремнем, он умел на словах донести суть таким образом, что становилось стыдно за свой поступок. Папа сходил на рынок, купил клубнику, а мы с Леной отнесли ее тем дедушке с бабушкой. Они нас простили и сказали, что надо было не воровать ягоды, а попросить. От этого нам стало еще хуже, но мы так и не воспользовались советом – не попросили. Больше к ним за клубникой мы не лазили.

Филин

У бабушки Клавы на чердаке жил филин. Мы узнали об этом случайно.

Когда заходишь в терраску, то, чтобы попасть в дом, нужно открыть еще одну дверь. За этой дверью – лестница. По этой лестнице поднимались на чердак. Когда ты маленький, все кажется загадочным и неизведанным. Поэтому просто так пройти мимо лестницы ты не можешь. Нам с Леной было интересно – что там наверху? Я заручилась ее поддержкой и полезла наверх, Лена лезла следом.

Чтобы попасть на чердак, нужно было открыть люк.

Забравшись на предпоследнюю ступеньку, я вытянула руки, приподняла люк и заглянула внутрь. Из темноты на меня смотрели два желтых глаза. Я вскрикнула, с грохотом опустила люк и чуть ли не кубарем спустилась вниз на пол, поторапливая Лену. Та удивленно смотрела на меня. Я объяснила, что на чердаке кто-то есть и у него огромные желтые глаза. Мы побежали к бабушке Клаве с этой новостью. Бабушка выслушала нас и, улыбаясь, ответила, что на чердаке живет филин. Он влетает ночью через чердачное окно и днем остается на чердаке, а вечером отправляется на охоту.

На чердак, пока там жил филин, мы больше не лазили. Иногда, когда очень хотелось на него посмотреть, мы поднимались по лестнице, приоткрывали люк и несколько секунд смотрели.

Сушки

В нашем доме была только одна комната. Справа от входной двери стоял самодельный шкаф. С его внешней стороны папа приделал крючки для верхней одежды, а внутри навесил штангу для вешалок. Напротив шкафа была печка, которая занимала половину комнаты от центра до стены. Между стеной и печкой оставалось полметра, не больше. Сразу же за печкой стояла наша с сестрой койка. Слева от нее, в изголовье, стояла папина тумбочка, на которой устроилась печатная машинка. За тумбочкой была родительская постель, которая упиралась в противоположную стену, по стене шли три окна. У последнего окна стоял стол со стульями, а рядом со столом была входная дверь. На этом наш дом заканчивался.

Возле печки, по центру комнаты, стоял сундук. Я любила сидеть на этом сундуке, когда топилась печка. Мы с сестрой иногда боролись за право на нем сидеть, так как расположиться комфортно можно было только в одиночку. В редкие вечера, когда Наташи не было дома, сундук принадлежал мне. Папа затапливал печь, я залезала на сундук, прятала ноги в махренку[1 - Махренка – вид самодельного коврика или покрывала, который делался путем пришивания за одну сторону или уголок множества лоскутков ткани к основе (полотенце, мешковина, отрез ткани).] и ждала, когда стена печки станет теплой. Тогда можно было прислониться к печке спиной и наслаждаться теплом и покоем. По радио шла радиопостановка, никто не мешал… Благодать.

На шкафу, со стороны печи, на гвозде висел ремень. Папа каждое утро правил на нем опасную бритву. Рядом с ремнем, на соседнем гвозде, всегда висела связка ванильных сушек. Я сидела на сундуке и рассматривала сушки: искала самую поджаристую. Когда я ее находила, спрыгивала с сундука. Шла к связке, вставала на табурет, срывала нужную сушку и возвращалась опять на сундук. Так повторялось снова и снова. Иногда за этим занятием проходил весь вечер, и я съедала до половины связки. Папа, сидя на маленьком стульчике возле печки, тихонько посмеивался, глядя на меня.

Жареная картошка

Жареная картошка, блюдо, которое откликается, наверное, в каждом сердце.

Мама жарила картошку в большой чугунной сковороде. Ставила шипящую сковороду на середину стола. Мы садились вокруг. Папа и мама просто ели, мы же с сестрой ковыряли вилкой, пытаясь ухватить самую поджаристую. Родители управлялись быстро, а мы с сестрой приближали тот момент, когда картошки на сковороде не будет, а останутся только поджарки. И тут начиналось настоящее сражение – кому больше достанется хрустящей золотистой поджарочки. Мы отскабливали сковороду дочиста – картошка прилипала намертво (хорошо, что теперь есть тефлоновые) – подбирая остатки кусочком хлеба.

Жареная картошка – не единственное блюдо, из-за которого у нас с Наташей бывали сражения. Чего только стоило заполучить хрустящую горбушку от свежего хлеба! И даже если мама делила горбушку пополам, не всегда мне она доставалась. Дело в том, что я сначала съедала (и это касалось не только горбушки), на мой взгляд, не очень вкусное – мякиш. Горбушку же оставляла на потом, чтобы не торопясь насладиться. Сестра же съедала все сразу и норовила забрать и мою часть. И вот тут уже как повезет. Скажу только, что горбушку я могла съесть только под пристальным присмотром мамы.

Простуда

Мне было года четыре, когда заболела сестра, у нее начался насморк и кашель. Мы вернулись из садика, папа затопил печь, и мы стали ждать маму с работы.

Мама пришла только через пару часов. Осмотрев Наташу, она сказала – ничего страшного, это обычная простуда, пара дней и все пройдет. Мама поставила на плиту ведро с водой и, дождавшись, когда появятся первые пузырьки, сняла его, поставила на пол у печки и высыпала в него пачку соли.

Мы с сестрой сидели на сундуке и внимательно следили за происходящим. Мама попросила Наташу снять колготки и подойти к ней. Наташа неохотно это сделала, украдкой поглядывая на ведро. Я же продолжала сидеть на сундуке и смотреть. Мама попросила меня на минутку встать с сундука. Она открыла крышку, наклонилась внутрь и стала что-то искать, при этом бормоча себе что-то под нос, достала два шерстяных одеяла и закрыла сундук. Я тут же снова забралась на свой дозорный пункт и стала смотреть, что же будет дальше. Мама пододвинула к ведру маленький стульчик и велела сестре сесть, на ходу покрывая ее голову платком. Когда Наташа села, мама сказала ей опустить ноги в ведро. Сестра посмотрела на ведро и потрогала пальцем воду. Вода была очень горячая. Наташа отказывалась, но мама настаивала, говоря, что чтобы выздороветь, надо хорошенько пропарить ноги. Неохотно сестра согласилась и медленно стала опускать ноги в воду, но тут же с визгом вытащила их и поставила на обод ведра. Мама прикрикнула на Наташу и велела потерпеть. Сестра нахмурилась и с обреченным видом подчинилась. Мама укутала ее вместе с ведром в два одеяла, и сестра стала похожа на небольшой сугроб. Сидеть в таком виде ей предстояло около получаса, пока вода горячая. Почти сразу у нее на лице появились капельки пота. Все полчаса Наташа сидела накуксившись и гундела[2 - Гундеть – надоедливо жаловаться, ныть.], что ей жарко. Я пыталась отвлечь ее разговорами.

Время пролетело незаметно. Мама убрала одеяла, сняла с Наташи мокрый от пота платок и белье, вытерла ее насухо, переодела в теплую пижаму и теплые носки и уложила в постель. В завершение вечера нам с сестрой дали по кружке теплого молока с малиновым вареньем – мне, видимо, для профилактики.

В ту ночь Наташа спала одна: меня мама положила спать с собой.

Наутро мы не пошли в сад. Наташе стало немного лучше. Мама радовалась, что у нее не поднялась температура. После завтрака она решила поставить Наташе банки. Она достала из сундука коробочку, в которой лежали маленькие почти круглые баночки, уложила Наташу в постель и смазала ей спину вазелином. Затем она взяла в руки чудные ножницы: там, где у ножниц должны быть лезвия, у этих были насечки. Ими мама захватила ватный тампон, обмакнула его в какую-то жидкость и подожгла. Затем она ненадолго подносила баночку горлышком к огню и сразу же ставила ее на спину Наташе. Кожа под банкой тут же приподнималась. Наташа лежала неподвижно. Она впервые переживала подобное и не знала, чего ожидать. Мама поставила нужное количество банок и прикрыла ей спину одеялом, при этом сказав, чтобы Наташа не двигалась, а то банки отпадут.