скачать книгу бесплатно
Поверка начиналась часов в десять вечера, когда уже очень хотелось лечь, укрыться одеялом, растянуться и выспаться. Вместо этого приходилось стоять всей ротой численность в то время около полутораста человек смирно, повзводно и слушать длинный список личного состава. Через пару месяцев многие выучили этот ежедневно повторявшийся талмуд наизусть и при запинке производившего поверку начинали повторять по памяти на манер магического заклинания без пауз между фамилиями.
При обнаружение нарушения команды «Смирно!», то есть любого осязаемого шевеления или разговора, давалась команда «Вольно!», затем вновь «Смирно!» и все начиналось заново, с первой буквы в алфавите. Первая для меня поверка закончилась попытки с десятой, но обычно все происходило с третьего-четвертого раза.
В тот первый раз я напряженно вслушивался, так как фамилии вновь прибывших зачитывались в конце и несколько раз я едва не выкрикнул: «Я!» на схоже звучавшие фамилии типа «Далматов». Звучание фамилии в исполнении другого человека, особенно имеющего какой-либо акцент, чем особо отличался сержант Москалик, это что-то. Многие свои фамилии узнавали по месту в списке, то есть после кого именно они следовали, что было вернее восприятия на слух.
Когда появился в роте новичок из Краснодара по фамилии Плохой, попавший в наш взвод, то после зачтения списка к нему потянулся Фела Хохоев, чтобы познакомиться поближе с однофамильцем, так как в списке они звучали одинаково примерной как «Хохой», что было одинаково верно по отношению к каждому и к ним в целом, но не давало понятия о различие в реальности.
Возвращаясь к первому отбою. Кое-как отбились. И в ту первую ночь и во все последующие. Спать нас нередко учили укладываться путем проверки отбоя на время, испытанию на отсутствие шумов с немедленным подъемом, в случае обнаружения таковых, и всеми иными общепринятыми армейскими штучками.
Научились в итоге вставать за пресловутые 45 секунд, что составляло один из распространенных обычаев нашей армии. Основная задача солдата в таком случае состоит в том, чтобы ты находился в строю к этому моменту. Пуговицы, штаны, нижний ремень – можно и там застегнуть, заправиться и т.д. А вот портянки лучше все же сразу натянуть более-менее правильно, так как пару раз гоняли на пробежку сразу же после построения, а перематывать их в строю или на бегу – вообще не вариант.
К концу службы все отлично знали сколько времени требуется для построения и неторопливо позевывая тянулись в строй с ремнями в руках, потягиваясь, а иной раз успев и в туалет забежать, пристроившись потом к хвосту строя. Как говорил старшина и как подтвердилось достаточно скоро: «Пять минут для солдата – огромное время».
Не уверен, что в первый же вечер, но совершенно точно, что практически сразу обнаружились попытки отдельных несознательных граждан установить свое превосходство над вновь прибывшими, а именно надо мной с Пашей. Такие действия сопровождают вас всю службу в армии и появляются в любом вновь созданном, даже случайно, коллективе. В учебке они имели травоядный характер и строились только на национальных чертах характера, так как все были одного призыва и, обычно, одного возраста.
Меня немного покоробило, что при подъеме Фела, вместо того, чтобы застилать кровать, начал звать «своего солдата», которым оказался ростовчанин Мезинов. Мезинов был на голову выше осетина, вполне нормально сложен, но оказался не в состоянии за себя постоять. Повезло ему, что примерно через месяц комиссовали по причине «Бронхиальной астмы», сошедший на призывной медкомиссии за «Астматический бронхит».
На меня в течение первых суток-двух постоянно наседали вдвоем Фела со Швили, но были посланы с использованием забористого мата – определенно рискованный шаг с моей стороны, хотя реальный риск я понял много позже. До драки дело не дошло, наезды продолжались, но как бы по инерции, без попытки чего-то добиться, как мне кажется. Каждый раз приходилось напрягаться и сопротивляться, но ни подворотничка, ни чего другого отдано мной не было, не говоря уже об иных более серьезных вещах. Сержант допытывался у владикавказцев – чего они пристали к «нормальному парню». Ответ меня просто поразил: «Он русский!», а на возражение сержанта, что и он тоже русский – был дан ответ, еще более удивительный для меня: «Так Вы – начальство!»
Вот с такими установками они были призваны и это проявлялось практически при каждой встрече с ними и основной частью кавказцев как в Керчи, так и позже – в Архангельске. Такого не было с азербайджанцами и с лицами не коренных горских национальностей – греками, русскими и даже татарами, призванными с Кавказа.
Месяца через три к Феле приезжал его дядя, интеллигентного вида, в шляпе, напоминающий внешне героя Армена Джигарханяна из фильма про «черную кошку». Диссонанс обаятельной внешности и ощущений в реальности требовал от меня поговорить с ним о причинах поведения родственника, но как многое прочее – вопросы остались при мне.
Взаимоотношения солдат, нас принято было называть курсантами, были достаточно сложными. Черта как правило опять же проходила по национальной принадлежности. Для меня, как и для всех русских было достаточно принадлежности к одной области для установления заведомо доверительных отношений земляков. Это, в частности, предполагало дружеское приветственное полу объятие и лояльное отношение даже разных призывов. Для меня земляками были волгоградцы, вне зависимости от местожительства в области.
Пока во взводе доминировали представители средней Азии, а это были первые пару недель, от них постоянно исходила агрессия в явном и неявном виде, но по уравнению численности Европа-Азия поползновения сами-собой прекратились и полностью исчезли. Сами по себе выходцы оттуда достаточно простые, не агрессивные и даже исполнительные.
С исчезновением «среднеазиатского ига» появились попытки установления некого превосходства кавказцев (этим для возвышения достаточно было собраться втроем-вчетвером), происшедшие в целом достаточно удачно. Правда в учебке все их достижения свелись к возможности получения в нарядах наиболее «халявных» поручений, типа направления в хлеборезку, да и только.
Полностью межнациональный мир установился примерно через месяц с момента моего появления в Керчи с прибытием многочисленного пополнения из Западной Украины, которые все как они мечтали попасть по распределению в город Стрый, про который я, при все любви к географии, даже не слышал. Были примечательные кадры, не из нашего взвода я помню двоих. Марчук и Майстрюк, оба здоровенные, но первый – рама с фигурой Шварценеггера, а второй постарше, с брюшком, усами и хитроватой внешностью молодого Тараса Бульбы. Рота стала напоминать Союз в миниатюре и большее значение приобрели личные качества.
Уверенно про взаимоотношения в части я не скажу. Даже в нашей роте, где все ночевали в одном помещение и стояли шесть раз в день в одном строю, взаимоотношения в разных взводах отличались и контакты были ограничены. Я общался с курсантами из других взводов только по отдельным совместным проектам, вроде футбольного чемпионата или походам в увольнение. Из других рот я и с земляками-то виделся считанное число раз.
Однажды, через пару недель с момента призыва, я стал свидетелем и невольным участником событий в умывальнике, где я оказался случайно и застал процесс наезда группы кавказцев на парня из Астрахани, который воспринимался мной по вышеизложенным причинам совместного прибытия почти земляком, имевшего крайне редкую для армии, более мной ни разу не встреченную, национальность еврея. Человек пять его пинали, ну то есть давали не сильные, но обидные тычки руками и ногами, вызывая на ответные действия, которые уже точно привели бы к избиению по именно этой причине – причине ответа на тычки.
Я нападавшими не воспринимался как заинтересованное лицо, но тем не менее воспламенился и предложил им драться один на один, в том числе и со мной, либо оставить астраханца в покое. Должен сразу сказать, что героем я не был, по прошествии какого-то времени вполне возможно я бы совладал с эмоциями, но на тот момент я был горяч, нетерпим к внешним угрозам, да и не привык к подобному поведению. Мой порыв возымел неожиданный эффект – они от него отстали, по крайней мере на этот раз, а поскольку мы были из разных взводов, то я больше и не знаю, что там дальше было и как.
Особой благодарности от него я не увидел, возможно по причине того, что я был невольным свидетелем его незавидного положения. Вот только астраханец этот неплохо устроился писарем в штаб батальона, получил по итогам учебки звание младшего сержанта и остался в Керчи, что на момент распределения по войскам, то есть перед необходимостью перехода на новый уровень испытаний, было более чем завидно.
Случаи, когда приходилось как-то агрессивно реагировать были достаточно редки, что объяснялось строгим соблюдением устава в части, сержантами, которые постоянно были с нами и их сплоченностью, ну и, наверное, каким-никаким отбором, происходившем в учебке. Часть наиболее сложного контингента было отправлено в войска уже через пару месяцев службы. У нас избавились от кабардинца, прозванного Фелой «Кайфовым», который поначалу был со мной в более-менее товарищеских отношениях и мы много разговаривали о футболе, но со временем становился все более отвязанным и неконтролируемым.
Основная часть конфликтов происходила в первый месяц службы, после этого всё как-то устаканилось, все заняли свое место в коллективе. Над кем-то подшучивали, кого-то побаивались, народ образовал некие дружеские сообщества и предпочитал проводить свободное время без контактов с неприятными гражданами.
Порой внезапно возникали экстремальные ситуации, как однажды произошло со мной в клубе. Нас пригласили, рассадили по рядам в зрительном зале и неспешно фотографировали на учетные карточки. Эти же фотографии, как после выяснилось, были отправлены домой родственникам на память. Ко мне там «приколебался» некий тип и пришлось засучивать рукава и идти биться один на один с огромным айзером Шириновым с третьего взвода в связи с банальным отказом отдать ему деньги, которых у меня к слову-то и не было, так что и тут геройства не понадобилось – вариантов не было. После принятия мной боксерской позиции «Ширин» (так я его звал играя в футбол за сборную роты спустя месяц) интерес ко мне потерял и удалился.
В следующий раз и тоже с азербайджанцем, правда не выглядящим столь внушительно и устрашающе, мне пришлось проделывать тот же самый ритуал – снимать китель и поднимать кулаки – чтобы вернуть себе часы, который были получены для исполнения обязанностей дежурного по роте от кого-то из товарищей (кажется, у краснодарца Зоткина) под твердое слово – вернуть и не про..бать. Результат был тот же – часы вернули и драка не состоялась.
Сегодня мне, разумеется, понятно, что реально серьезные конфликты с применением силы в учебке были в принципе невозможны по причине высокого уровня офицерского и сержантского состава, но на тот момент никакой уверенности в этом не было и в менее критических ситуациях я предпочитал опасность обойти или уклониться от первых ее признаков.
Выживать в части, как и везде, лучше с обоймой друзей. Первыми моими армейскими друзьями были, конечно, Паша Григорьев и Эдик Чудаев. Даже не могу объяснить, как это происходит и почему, но все имеют такие компашки, где наиболее тесно общаешься, стараешься помочь или просто поговорить.
Происходит это по-разному, иногда сразу при знакомстве, а иногда постепенно. Скажем, проявившийся во взводе Витёк Аксенов (я его имя и вспомнил не сразу, так как звали его по понятным причинам просто – «Аксён») пытался сблизиться с нами – мной, Эдиком и Пашей и поначалу получил отлуп. Позже, когда он уже приобрел авторитет во взводе став почтальоном (носил письма с почты, находившейся в расположении части) он был принят в нашу компанию и понемногу меня оттуда вытеснил.
У меня появился новый «близкий круг» – Олег Романив с Карпат и Вадим Устинов с Краснодара. Не знаю почему, но в основном я общался с этой пятеркой, хотя делились мнениями, рассказами и шутками с одесситом Вовкой Чиричем, осетином Хохоевым (правда тут общение было с целью с моей стороны поскорее отделаться), с дагестанцами-даргинцами Расулами.
Расул Расулов был очень выдержанный и спокойный. Расулу Багандову, крепкому и упрямому парню со спортивной приземистой фигурой борца, не давала покоя слава взводного авторитета Хохоева и он тоже пытался походить на него, цепляться ко всем, но по по сути пел под его дудку. Удивительно, что когда Хохоев убрался в войска, Багандов мгновенно превратился в прежнего нормального и общительного Расула.
Здесь мне кажется имеет место стремление самих кавказцев заставить своих земляков следовать алгоритму поведения – ты обязан угнетать окружающих, это прямо-таки у них в крови. В общем за два года я убедился в том, что советская дружба народов существует в основном в лозунгах и в городах средней полосы. В национальных республиках закладывались, судя по всему, совсем иные нормы поведения. Примечательно, что одного из своих же земляков, осетина, горцы прессовали со словами «ты не кавказец» за то, что тот не соглашался с такими посылами. Что было – то было.
Распорядок дня в части был достаточно однообразен. В будние дни – подъем в 06.20 (в воскресенье – в 07.20), зарядка с полчаса (поначалу – бегали строем, потом сержантам надоело и все занимались на стадионе кто чем хотел – основная часть полеживала в кустах на стадионе выжидая), построение в роте, часов в восемь – обще полковое построение с прохождением парадным маршем под оркестр (созданный к принятию присяги из нового пополнения) перед высоким начальством – командиром полка, его заместителями и командирами батальонов.
Прошедшие неудачно перед трибуной повторяли парадный марш заново до победного конца. С нашей ротой такого, насколько я помню, не случалось. После полкового смотра был завтрак с забеганием в столовую в колонну по одному. В столовой стояли длинные столы во всю длину зала. На столах чайники с чаем, дежурные повзводно выдавали масло. Первое, второе и хлеб получали как в обычной столовой за длинной стойкой, где дежурные по кухне торчали на раздаче. Из отличий – только что вилок и ножей не было – одни столовые алюминиевые ложки.
После завтрака прохождение повзводно с песней или без до учебного корпуса и построение роты. Учеба шла в самых обычных классах и за практически школьными же партами. Я до армии часто видел один и тот же сон – сижу на уроке, вроде в школе, но что-то не так, так вот тут все разъяснилось – за партами сидели здоровенные лбы в форме и подстриженные почти под ноль, а на месте учителя – сержант. До сих пор понять как возможны были такие видения будущего во сне не могу!
Основная задача на учебе – не заснуть, причем касается она и сержанта, не меньше нашего склонного «надавить на массу». Пару раз случалось спать всем взводом. Справедливости ради отмечу, что это было уже к конце полугода учебки, когда основная задача, считай, была выполнена. Учеба проходила и на плацу, где отрабатывались поодиночке, группами и всем взводом элементы художественной ходьбы и четкого следования командам: «Взвод!», «Налево-направо!», «Прямо!», «Кругом!» и так далее. При обращение к воинскому соединению следовало перейти на строевой шаг, то есть оказать уважение и внимание к командующему строем громкими печатающими тремя шагами.
Перед построением на обед, было минут пятнадцать свободного времени, которое в основном тратилось на поход в чайник или на попытку подремать вне зоны видимости начальствующего состава. После обеда было примерно то же самое – шагистика, зубрежка или подвернувшиеся хоз работы, но в меру, а строевые упражнения проводились как репетиция предстоящего принятия присяги и после нее были редки.
Вечером, разумеется, ужин, и достаточно продолжительное свободное время с просмотром программы «Время» и «Поля чудес», затем построение, поверка и отбой. В субботу проводилась баня и ПХД (парк-хозяйственный день, переводимый всеми как пахотно-хозяйственный).
В субботу существенное значение носило прохождение бани и получение свежего белья. Элементом удачи считалось попасть в баню уже после хозработ, чтобы одевать чистое «на свежую голову», так как иначе смысл бани существенно понижался и возникшее ощущение чистоты и свежести не затягивалось.
Воскресенье считался днем отдыха. Офицеров в части практически не было, ответственный по роте после обеда пропадал. После присяги воскресенья вообще приобрели оттенок нормального выходного дня – пошли увольнения в город, самоволки (!!!), спортивные состязания и просто отдых.
В часть потянулись фотографы – заезжие мастера, приветствовалось такое время провождение, как просмотр видеофильмов за деньги – это давало возможность спать днем в казарме на стульях (или откинувшись на кровать), неслыханная роскошь! Было кино в клубе и прочие мелкие и незаметные на гражданке радости жизни. Все это, конечно, отменялось, если рота заступала в наряды по части или ты сам – в наряды по роте.
Сама наша часть, как я уже отмечал, представляла собой учебный полк авиационного обеспечения. Готовили специалистов по обслуживанию автомобильной техники, ранее такие соединения именовались «автобатами», а солдаты носили черные погоны – что было видно из образцово-показательных фотографий в ближайшем фотоателье. Лишь недавно часть была передана в ведение ПВО и получила так почитаемые мной голубые погоны.
Полк состоял из двух батальонов, которые, несмотря на постоянные причитания командира полковника Мефодия Матвеевича, никакой самостоятельности не имели и созданы были, вероятно, во имя образования соответствующих высоких должностей. Имя и отчество комполка врезалось в память как крайне примечательное, еще запомнилось, что на установленном в части памятнике – машине военного времени «полуторке» – были номерные знаки с его инициалами .
«Батальоны – самостоятельные боевые единицы», были абсолютно условными формированиями, командира батальона никто в лицо не знал, хотя его «штаб« располагался у нас в роте. Я его видел в деле единственный раз, когда он обмывал звание и еле держался за дверь крича: «Дежурный!» – то еще зрелище. Возможно в другом батальоне дело обстояло иным образом, но не думаю, по крайней мере смысла в этом точно бы не было.
В этом самом учебном полку было шесть учебных рот, в каждой более двухсот бойцов, разделенных в нашей роте на шесть взводов. В нашей роте командиром был капитан Маркин, получивший майора уже при нас и переведенный в Керчь с Амдермы, назидательно вещавший со знанием дела: «Лучше служить на северном берегу Черного моря, чем на южном – Белого». В принципе нормальный мужик, периодически закладывавший за воротник и любивший хождение строем с песней.
Замполит капитан Проноза – достаточно занудный тип, как вероятно и положено политруку, тощий как тростинка и сообщавший о своих подвигах при прохождении полосы препятствий как бы в оправдание своего худосочного телосложения. Позже я встречал в интернете его диссертацию по неуставным взаимоотношениям, то есть мужик он оказался интересный и неординарный, не исключено что по этой причине его отношения с прочими офицерами периодически искрили. Командиры взводов переносили его с трудом и он им отвечал тем же.
Командирами взводов были старшие лейтенанты – у нас старлей Самодуров, лет двадцати трех, чья фамилия, как мне казалось, отлично подходила к его поведению. Появился он в конце лета, после отпуска, службой особо, как и прочие командиры взводов, не злоупотреблял, но выделялся отъевшейся тушкой и показавшимся мне нагловато-быдловатым поведением. Вообще по моему мнению нам повезло, что основную часть его обязанностей выполнял наш замкомвзвода сержант Скороходов, москвич, отчисленный со второго или третьего курса МАИ, в котором столичное происхождение и отпечаток незаконченного высшего образования угадывались за версту.
Другие командиры взводов нас особо не касались, был Иван Силаев в третьем взводе с усами и, если я не ошибаюсь страстью к рыбной ловле (я точно помню как мы в его присутствии рассматривали на керченском пляже большую рыбу – ската и вроде как изловил его именно он его), молодой лейтенант после Суворовского училища с пришитым к кителю с обратной стороны суворовским алым погоном, с видом и замашками Павки Корчагина, часто проводивший нам политчасы, от которых Проноза судя по всему отлынивал по причине житейского опыта, природной хитрости и более высокого положения.
Позже прислали откуда-то с Дальнего Востока старшего прапорщика, показался он поначалу прямо-таки «отцом солдату», но впоследствии, когда его поставили на должность командира шестого взвода, данный образ был существенно поколеблен по причине его солдафонства. Ну и, конечно, упомянутый уже старшина роты – прапорщик, имени и фамилии которого я не запомнил, но его выступления с уничижительными выпадами в адрес вновь прибывших воинов перед строем в первые недели службы, когда почти все офицеры загорали в отпусках, навсегда врезались мне в помять.
Вообще все персонажи из числа офицеров имели ярко выделенные черты, позволившие изучить типажи советского офицерства на излете Союза. Из всего полка вверенными обязанностями с полной отдачей и вынесением мозгов нижестоящим занимались только командир полка и наши доблестные сержанты. Остальные офицеры заняты были в основном собой, на глаза нам после утреннего построения не попадались и чем они занимались мне доподлинно неизвестно. Предположу, что основным их занятием был поиск возможностей избежать излишних усилий с одновременным ожиданием ежемесячного денежного довольствия. У сержантов, кстати, запала хватило только на наш призыв и после второго «выпуска» все они были направлены в войска, едва ли в качестве поощрения.
Наряды – это отдельная песня. Без них точно не обошелся никто и вся служба идет как бы от наряда до наряда, так как прерывает естественное течение времени. Удивительно, но и в войсках было примерно так же, разве что еще были «полеты», то есть собственно воинские учения. А так, девяносто процентов времени солдаты заняты непонятно чем, с единственно определяющей задачей дотянуть до дембеля, используя для собственного развлечения и пропитания все доступные возможности.
Самый нелюбимый и тяжелый наряд, несомненно, это наряд по столовой. Никуда от него не деться, примерно раз в месяц каждый взвод на сутки становился ответственным за обеспечение питания в части. Когда я в первый раз попал в этот наряд меня назначили «бочковым» в варочный цех. По словам сержанта это была просто «лафа», так как находишься среди вкусностей и работы по минимуму. Как сказать – мне хватило по гланды и в дальнейшем я избегал подобных поощрений.
Так как в наряд я попал в первый раз, равно как и на кухню подобного масштаба, то огромный чан с пригорелой кашей и заметить-то не успел, а и заметил бы – не понял что делать. Короче, несколько часов подряд, перегнувшись через борт, в положении вниз головой, я чистил этот чан из нержавейки внутри, при этом подгоняемый и оскорбляемый каким-то типом, проходившим службу непосредственно на кухне. Премерзкий тип, собственно, как я теперь понимаю, он сам больше всего боялся потерять теплое место на кухне, где после полугода каждый чувствовал себя старослужащим, но словесных оскорблений и попыток заставить делать все еще и еще раз от него неслось хоть отбавляй.
Ощущения от первого наряда были ужасные, мне казалось, что у меня температура под сорок, я сейчас рухну в этот котел и потеряю сознание, но ничего подобного не случилось, котел удалось привести в божеское состояние, намокшие сапоги высохли и ко времени сдачи наряда я даже «отмутил» себе тройного размера порцию картошки с мясом.
В кухонных нарядах я побывал в различных ролях. Водонос, мойщик посуды, раздатчик пищи, везде к должности прибавлялась обязанность по наведению порядка в одном из помещений. В свободное время все спали на своих боевых постах.
В связи с проблемой воды в городе и, соответственно, в части – вода про запас всегда находилась в автоцистерне около заднего входа в столовую. Ее таскали огромными выварками литров по тридцать вдвоем, а иногда и втроем-вчетвером змейкой. Иногда везло и вода шла из кранов, в этом случае водоносы спали в скрытом месте, чтобы не попасть на подмогу другим.
Самое теплое место, конечно, было в хлеборезке. Это был даже не наряд, а счастье, так как там без того был штатный хлеборез из старослужащих, да и вообще задача резать хлеб и паковать масло кругляшками сводилась к задаче сожрать побольше бутербродов с чаем. Мне не повезло, а единственный раз я там оказался, припаханный для уборки этой самой хлеборезке. Неприятный момент состоял в том, что я понимал – делаю чужую работу, а вот сил оказаться в себе не нашел, к тому моменту накопилась внутренняя усталость, проявил слабину… В учебке это был единственный раз, когда я смалодушничал, потому и запомнилось.
Психологический постоянный стресс, наверное, самое сложное, что всем в обязательном порядке предстояло почувствовать, пережить и в итоге перерасти, адаптироваться или сломаться. Конечно, позже, в войсках, к психологическому нередко добавлялось физическое насилие, наложенное на ощущение безысходности и всепроникающей усталости. Но зато по итогам службы в армии лично у меня вообще исчезла боязнь какого-либо давления, даже было смешно, когда кто-то пытался навязать свою волю, заведомо не имея никаких рычагов воздействия.
Возвращаясь к нарядам, еще вспоминаются ночные наряды на чистку картошки – реально всю ночь чистили, под конец уже по фигу было что там остается после чистки – главное уничтожить неочищенные горы. Имевшийся аппарат для чистки был сконструирован рукожопами и подходил только для уничтожения продуктов, что и происходило на завершающей стадии. Увещевания, что есть потом всей части будет нечего, не помогали.
Наряд в штаб – красота, еще бы опыта поболее – можно было воспользоваться телефоном и позвонить куда хочешь. Всю ночь струйка опытных бойцов тянулась в заветное помещение для совершения телефонных звонков. Знамя части, выставленное в небольшом зале, никто не охранял, по зато я внимательно осмотрел его и изучил все незапертые кабинеты, которые по идее должны были быть не только закрыты, но и опечатаны. Я очень переживал, что мне потом предъявят отсутствие печатей, не задаваясь вопросом, что я там – лицо десятое, а не принять у меня наряд – подарить еще день отдыха.
Самый ответственный и, пожалуй, важный наряд – дежурный по части. Главный потому, что в него ставили только вменяемых солдат-курсантов, поэтому из нашего взвода дежурными ходили всего-то человек восемь-десять из тридцати.
Ты становишься «избранным», хотя и на достаточно тяжелую работу. Дежурный и у тебя трое оглоедов-дневальных, задача которых поддерживать порядок и стоять на тумбочке у входа, шуметь при входе офицеров: «Дежурный по рота на выход!» Конечно, правильнее говорить «дежурный по роте», но поскольку основная часть дневальных с русским языком была в сложных отношениях и падежей не признавала, то оставшиеся из вполне себе владеющих великим и могучим им не перечили, слегка подтрунивая тем самым над пролетарской многонациональной твердыней советской армии.
На дежурном по роте лежат обязанности организации всех построений, отбоев-подъемов, ну и право прокричать самую ненавистную в армии команду: «Рота подъем!» К этому прилагается привилегия попытаться спать и остаться при этом незамеченным ночью – тут все в основном зависит от дневального, в том смысле, чтобы и он не заснул и вовремя дал команду, а уж подняться беззвучно и выйти с озабоченным лицом навстречу дежурному по части допущенным к дежурству по роте труда не составляло. Народ был отборный!
Впрочем, всем в любой части советской армии, известна варьирующаяся история со спящим «образцовым» дежурным по роте, застигнутым проверяющим на образцовой кровати. Образцовый в кавычках дежурный по этой причине снимался с наряда и получал наряд вне очереди (как правило, наряд на кухню с другим взводом). Образцовая кровать, в нашей части – образцово заправленная, заменялась в частях с боевой историей кроватью героя или участника войны, разумеется тоже образцово заправленной.
Список «избранных» иногда пытались расширить, но, скажем, попытка поставить дежурным по роте ровенского хохла Ваню Чмуневича превратилась в комедийное шоу с его снятием его же земляком сержантом Москаликом. Ваня не дотянул даже до заслуженного отдыха после утреннего построения, что ввиду присутствия после него в полку офицерского состава могло закончиться печально не только для незадачливого Чмуневича, но и для его назначивших младших командиров. Наверняка, в других ротах были другие наряды (КПП, парк, уже упомянутый туалет во дворе третье роты и т.д.), но у нас все ограничивалось этими.
Дневальным мне быть не довелось, только иногда подменял своих, а вот дежурным ходил много раз. Самый первый запомнился тем, что в дневальных у меня было трое почти одинаковых внешне узбеков чуть ли не с одного кишлака, слегка понимающих по-русски и не агрессивных. Переводчиком служил один из их земляков. Ротный старшина четко объяснил им их обязанности, наиболее неприятной из которых была мойка очков в туалете.
