скачать книгу бесплатно
Полуденный демон. Из цикла «Дилижанс с историями»
Людмила Алмазова
Новелла «Полуденный демон» продолжает литературный цикл «Дилижанс с историями». В книге вымышленный сюжет разворачивается в обстановке реальных исторических событий. Софье Осининой, дочери графа из старинного дворянского рода, всего семнадцать лет. Она умна и хороша собой, но жизнь её лишена радости. Что же терзает юную графиню? Меланхолия, модная в среде аристократов XIX века болезнь? Или нечто зловещее и необъяснимое наукой манит её в тёмную бездну небытия?
Полуденный демон
Из цикла "Дилижанс с историями"
Людмила Алмазова
© Людмила Алмазова, 2024
ISBN 978-5-0064-4949-7
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
От автора
Каждый наш выбор решает – куда повернуть Судьбе.
?Где искать спасения от смрадного дыхания небытия, когда тебе всего лишь семнадцать? В сердце России XIX века, среди роскоши светской суеты, фальшивых улыбок и напыщенных вельмож нежной лилией цветёт дочь графа Осинина – Софья. Красота, ум юной прелестницы пленят сердца молодых повес и стареющих баронов. Но её жизнь, полная скучных светских встреч и вместе с тем чудесных деньков в загородном поместье, оказывается под гнётом загадочного недуга. Родители девушки и плеяда докторов терзаются в догадках: что это – модная болезнь аристократии или знак зловещих сил??.
Жизнь постоянно ставит перед нами задачи по преодолению чего-либо: болезней, стрессов, различных кризисов и даже самих себя. Все люди созданы для выживания и в каждом из нас заложено достаточно потенциала, чтобы справляться с трудностями. В жизненных коллизиях важно уцелеть не только физически, но и выйти из них с новыми душевными силами, знаниями, навыками. Для этого необходимо использовать как можно больше ресурсов: разум, физическую активность, чувства, творческое воображение, веру (в первую очередь – в себя), духовность…
В мои книги, будь то жанр нон-фикшн, а теперь и художественный, – «красной нитью» вшита тема психологии: анализ, терапия, трансформационные техники. Очередная новелла «Полуденный демон» содержит элементы фольк-хоррора, небольшие исторические эпизоды и, разумеется, выдуманные сюжеты. В качестве обещанного сюрприза в книгу вошла ненавязчивая психологическая методика для работы с внутренними ресурсами.
Кто-то расслабится за чтением, кто-то пощекочет себе нервы или заинтересуется фрагментами из истории. Но каждый может стать Вопрошающим, чтобы понять, куда поворачивает его Судьба.
Дорогой, Читатель! Интересного Вам книжного путешествия в прошлый век, а затем к неизведанным глубинам своего бессознательного.
Ваш преданный автор – Л. Алмазова.
Странная болезнь
«Увядшей осени печаль мне душу пламенем сжигала. И сердце нервно клокотало, и было так безумно жаль погибшей юности моей»…Строки яростными птицами рвались изнутри. Навалившийся со спины страх намертво сжал горло, стало невыносимо дышать. Слабеющее тело сползло с седла, и Софья рухнула под ноги породистого рысака Орлика. «Помогите!», – отчаянно простонала девушка, теряя сознание… Вот уже второй год Софью Осинину терзала странная болезнь: вдруг откуда ни возьмись накатывала ледяная волна необъяснимой тревоги. И тогда казалось, что сама смерть обвивает истлевшими пальцами шею, заглядывает в глаза, в самое сердце, в душу. Но девушке семнадцати лет от роду вовсе не хотелось следовать за зловещим призраком в бездну небытия…
Отец Софьи, потомственный дворянин Осинин Пётр Михайлович, готов был сделать для дочери всё, что в его силах и даже больше. Граф не нуждался в деньгах и связях. Род Осининых уходил своими корнями к древнему польскому роду по линии Леслава Осицкого. Родословная книга хранила записи о доблестном родоначальнике – гетмане Речи Посполитой, который прибыл в Россию на рубеже XVI – XVII веков. В тот период польская интервенция была успешна не только из-за ослабления России, но и ввиду военной мощи сильнейшего государства Восточной Европы. В дальнейшем предки графа перебрались из Москвы в Петербург, основав там суконную фабрику и солеваренный завод…
Граф Осинин Пётр Михайлович
Граф не нуждался в деньгах и связях. Обеспокоенный здоровьем единственной дочери, он обращался к самым светлым умам медицины, но никто из докторов не мог определить истинную причину недуга. Многие лекари разводили руками и признавали девушку абсолютно здоровой. Одни считали, что это всего лишь ипохондрия – повышенная тревожность из-за воображаемой болезни, столь распространённая среди впечатлительных натур. «Её меланхолия – ныне модный романтический флёр», – делали вывод другие. А третьи наоборот пугали графа тем, что вскоре его несчастная дочь окажется в психиатрической лечебнице. Пётр Михайлович вывозил Софью на лучшие курорты Российской империи и модные европейские здравницы, коими располагал XIX век. Однако болезнь отступала лишь на время, чтобы потом вспыхнуть с новой силой. И наконец отчаявшийся отец прислушался к рекомендациям московского доктора Захарьина – отправить дочь в деревню. Григорий Антонович славился внимательнейшим отношением к больным. «Следите за тем, на что пациент жалуется, – говорил Захарьин своим ученикам. – Выписать рецепт – на это и дурак способен. Лечить надобно». Правда, ходили слухи о его скверном характере. Рассказывали, что тот мог разгромить кухню у пациента, если на ней царила антисанитария, разорвать подушки и выпустить из них старое перо… Доктор, осмотрев дочь графа, выдал заключение: «Пусть подышит чудным благотворным навозом, напьётся вечером парного молока, поваляется на душистом сене и поправится. А я – не навоз, не молоко, не сено, я только врач».
Долго не раздумывая, Пётр Михайлович с супругой Анастасией Фёдоровной и дочерью Софьей поспешили отбыть в родовое поместье за десять вёрст от Петербурга. Тем более, подошла пора жатвы: граф собственнолично присутствовал и на посевной, и на сенокосе, и на уборочной. Не то чтобы он не доверял управляющему, его захватывало извечное таинство природы: зарождение, созревание и сбор плодов. Итак, в начале августа граф с семейством отбыл в деревню Любуша, в сердце которой приютилось фамильное гнездо Осининых.
Родовая усадьба графа Осинина
Родовое гнездо
Русские дворянские усадьбы – это не просто места обитания родовитых семейств. Это целый мир, где зарождался и развивался личный миф отдельных династий. История возникновения русской усадьбы уходит корнями в далёкое прошлое. Ещё в X веке отличившиеся дружинники получали от князей наделы земли с жившими на них крестьянами. Наделы или вотчины передавались по наследству от отца – сыну. «Усадебный бум» начался в эпоху правления Петра I, который оказал огромное влияние на формирование дворянского сословия в России. Благодаря его реформам служилых людей, придворных и бояр объединили в одну социальную группу под названием «дворянство». Бурное усадебное строительство XVIII – XIX веков охватило всю европейскую часть России, включая самые отдалённые провинции. Чаще всего поместья обустраивались вокруг двух столиц. Нередко у дворян было по нескольку имений: ближнее (недалеко от Санкт-Петербурга или Москвы) и дальнее, где они бывали наездами. Земля круглый год кормила дворянские семьи летним урожаем или зимними заготовками: овощами, фруктами, ягодами, мясом, рыбой… Давала материальные блага в виде денег, вырученных от продажи излишек с личного подворья. К тому же усадьба воспринималась, как родовое гнездо, как сакральное место, наполненное традициями и памятью предков. Здесь владельцы воплощали свои самые смелые ландшафтно-архитектурные замыслы: создавали удивительные садово-парковые ансамбли с прудами и зелёными лабиринтами, возводили оранжереи, разбивали цветники. Место для будущего жилища выбиралось особенно живописное – на берегу пруда, реки или в окружении вековых деревьев: лип, дубов. В центре усадьбы закладывали господский дом…
Двухэтажный каменный особняк графа Осинина напоминал роскошный дворец в миниатюре: с колоннадами и длинным балконом, окаймляющим жилище с трёх сторон. На фронтоне (верхней части главного входа) красовался вензель – замысловато переплетенные инициалы далёкого предка. Крышу венчали бельведеры – надстройки над зданием, откуда можно было любоваться живописными видами окрестности. Сквозь усадьбу тянулась липовая аллея с вековыми стройными деревьями. Въезд к парадному входу был оформлен в виде арки, украшенной скульптурным изображением лошадей. На вершине свода возвышался фамильный герб: в красном поле бегущая белая лошадь с золотыми подковами и чёрной подпругой. Перед домом раскинулся партер – открытая часть парка с дорожками, посыпанными разноцветной галькой. В тенистых аллеях прятались каменные беседки с белыми скамьями и мраморными статуями. Ухоженный парк со смешанными растениями хорошо уживался с фруктовым садом, где дружными семействами росли вишнёвые, сливовые, грушёвые, яблоневые деревья. На задворках деловито разместились хозяйственные постройки, конюшни, псарни, бани… И если сердцем этого райского уголка был дом, то душой – старинная часовня. Один из прадедов графа, приняв православную веру, переделал католическую капеллу – родовую усыпальницу в христианский храм.
Часовня XVIII век
Софья с трепетной любовью относилась к родовому поместью и каждый уголок маленького мира находила чудесным. Она наизусть помнила историю своего рода, глубоко чтила традиции дома Осининых. Ни одно из городских развлечений не захватывало юную графиню так, как «деревенские забавы». Балам, танцам, театрам и светским раутам Софья предпочитала верховую езду по просёлочным дорогам, катание на коньках по озёрному льду, собирание ягод… Любила засыпать под барабанную дробь дождя и удивительные истории нянюшки Авдотьи. Белокурая красавица с васильковыми глазами покорила сердца многих молодых людей из самых благородных семейств. Да что там молодых… Просить руки дочери у графа попытался пятидесятилетний барон Циглер – представитель одного из старинных и влиятельнейших родов. Но родители Софьи слишком любили дочь, чтобы желать ей такой участи.
Софья Петровна Осинина
Девушке хотя и нравился князь Бельский, она ещё не была готова к помолвке, а тем более к замужеству. Её душа, словно птица рвалась из суетного, как ей казалось Петербурга, в уютное «провинциальное гнёздышко». Большинство дворянской молодёжи тяготело к столичной атмосфере, нежели уездной. Балы, маскарады, концерты в здании Дворянского собрания, танцевальные вечера в каком-нибудь знатном доме; театры, дома мод, салоны, обустроенные на европейский манер… Все эти прелести светской жизни манили молодых людей, обязывая соответствовать «комильфо»: говорить по-французски, танцевать, правильно дефилировать, кланяться, стоять, сидеть; уметь вести разговоры о театре и музыке; знать модных поэтов и при случае – продекламировать пару сочинений. Столичные приятели казались юной графине излишне жеманными, с показной томностью и куртуазностью. Она чувствовала себя более естественно и легко в обществе деревенских подруг – розовощёких, с добродушной улыбкой и приветливым взглядом. Немало детей крестьян Осининых постигли грамоту благодаря Софье. После занятий с гувернёрами-учителями девочка спешила к своим «воспитанникам» делиться сокровищами знаний. К инициативе дочери Пётр Михайлович отнёсся с большим уважением – ещё отец графа распорядился обучать особо смышлёных чад своих крепостных. Так один из флигелей превратился в импровизированную школу.
Шли годы. Шустрая, любознательная девочка превратилась в красивую всесторонне образованную девушку…
Незнакомец
Зловещее состояние в этот раз настигло Софью на конной прогулке. Прошептав в отчаянии «помогите», девушка сползла к ногам лошади и потеряла сознание. Спокойный покладистый Орлик встал как вкопанный. Тихонечко похрапывая, он принялся перебирать своими бархатными губами волосы любимой хозяйки… Громкое щебетание птиц и чьё-то прикосновение к щеке вернули несчастную в чувства. Приоткрыв глаза, Софья увидела незнакомого паренька. Тот так низко склонился над ней, что девушка могла ощутить его дыхание с ароматом дикой мяты. Первое мгновение она с удивлением вглядывалась в незнакомца: смуглое лицо, окаймлённое каштановыми прядями; брови – два вороновых крыла вразлёт; едва заметная полоска тёмных усиков над верхней губой; родинка цвета спелой черёмухи на левой щеке и глаза, будто изумрудные заводи… Софье вдруг почудился мелодичный голос: «Туман над водой, туман над водой, туман над водой расстилается. Друг мой суженый, друг мой суженый тайною тропой пробирается». Эту гадальную напевку она не раз слышала на праздниках Купалы. С деревенскими подружками они плели венки «на счастье – на судьбу» и пускали их на воду; взявшись за руки, водили хороводы под обрядовые купальские песни.
Сознание Софьи снова медленно поплыло. Сквозь вязкий туман в голове прорезался спокойный приятный голос:
– Держи мою руку и ничего не страшись.
Девушка очнулась в своей постели далеко за полдень. Из-за слабости и головокружения ей не удалось сразу подняться. Повернув голову, она наткнулась на взгляд матери. Анастасия Фёдоровна провела у изголовья дочери два часа кряду. Графиня выглядела крайне взволнованной, её лицо искажала мучительная тревога. Чуть поодаль переминался с ноги на ногу Илья Ильич Лукин – друг семьи и лекарь по совместительству. Илья Ильич закончил фельдшерскую школу и успел послужить в армии. Получив тяжёлое ранение на Крымской войне, он подался в родные земли. Скромное поместье Лукиных располагалось в семи верстах и граф посылал за лекарем всякий раз, когда кому-нибудь из домочадцев не здоровилось. Илья Ильич за свои полвека многое повидал, поэтому ко всем бедам и неприятностям относился с философским спокойствием.
Анастасия Фёдоровна Осинина
– Наконец-то, Софи, ты пришла в себя! – попыталась выдавить улыбку сквозь слёзы Анастасия Фёдоровна. – Мы так переволновались.
– Что случилось на этот раз? – Софья наморщила лоб, силясь припомнить последние события. – Как я очутилась дома?
– Тебя нашли… Не волнуйся, – графиня взяла в свои руки ледяную ладонь дочери и непроизвольно вздрогнула.
– Кто меня нашёл? Где? – встрепенулась девушка.
– Не стоит беспокоиться, Софья Петровна, – мягко влился в разговор Илья Ильич. – Добрый человек вам помог. А где добро – там свет, а где свет – там мрак сходит на нет.
– Что за добрый человек? – не унималась юная графиня.
– Сын травницы Марьи. Они живут в десяти верстах к северу. Дом их давно уж лес поглотил, а раньше там опушка была с местами знатными, ягодными, – голос лекаря струился бархатом, обволакивал теплом и спокойствием.
– Сын травницы? – растерянно переспросила Софья.
– Ну-с, вижу, барышне ничего не угрожает. Я, пожалуй, откланяюсь, – засуетился Илья Ильич. – Распорядитесь приготовить отвар из свежего травяного сбора, что я принёс. И как обычно – постельный режим безо всяких волнений, – обратился он к Анастасии Фёдоровне… – Кстати, лекарственные травы мне готовит Марья, она знает в них большой толк. Дружба с природой исцеляет душу и тело порой лучше докторов, – добавил уже в дверном проёме лекарь.
Лукин Илья Ильич
Анастасия Фёдоровна нежно коснулась губами лба дочери и поспешила вслед за Лукиным. Не успели их голоса смолкнуть, как в дверь тут же просунулась любопытная рожица горничной Глаши. Девушка была ровесницей Софьи, они росли вместе и знали друг друга с детства. Анастасия Фёдоровна учила приличным манерам прислугу, и смышлёная горничная изо всех сил старалась не позволить себе излишней фривольности с молодой хозяйкой. Но это не всегда получалось. Уже спустя мгновение Глаша с заговорщическим видом поправляла постель Софьи.
– Барышня, откуда вы знаете ворка?
– Какого ворка? – юная графиня села в кровати, не скрывая удивления и настороженности.
– Ну Есения-ворка, что живёт за деревней в лесу. Мать его – известная окрест знахарка, – в свою очередь округлила глаза от удивления Глаша.
– Я не знакома ни с каким… ворком, – Софья пыталась понять, что происходит.
– Ой, так уж и не знакомы, – расплылась в хитрой улыбке любопытная горничная. – Сенные девки[1 - Сенные девки (от слова «сени» – помещение при входе в дом). Сенные девушки – обычно незамужние девицы или старые девы. Это отдельные слуги, которые не были задействованы в полевых работах. Они всё время находились в домах у хозяев, выполняя разные поручения.] сказывали, что вы в тесную обнимку прибыли на Орлике к самому порогу.
– Глафирия! – резкий возглас заставил Глашу взвизгнуть от неожиданности.
Девушки как по команде повернулись и увидели в дверном проёме нянюшку Авдотью. Немолодая, но ещё крепкая и статная женщина была важной фигурой в семье Осининых. Авдотья буквально выкормила грудью и вынянчила Петра Михайловича. В юности она потеряла мужа: его вместе с лошадью убило молнией, когда тот пас графских коров. А вскоре небеса забрали у несчастной и полугодовалого ребёнка. Так случилось на тот момент, что барыня тоже родила мальчика. Но у молодой матери не оказалось молока и Авдотье пришлось стать кормилицей. Она привязалась к маленькому графу как к своей кровиночке… Спустя годы она так же трепетно нянчила и его дочь.
Нянюшка Авдотья
– Что ж ты донимаешь барышню своей блажью бесстыдной! Ступай на кухню за снадобьем! – продолжила строжиться над Глашей нянюшка, пока та не выбежала из комнаты. – Как ты, ясочка моя? – Авдотья ласково погладила Софью по растрёпанным волосам.
– Хорошо, нянюшка, хорошо, – попыталась улыбнуться девушка. – Вот только в толк не возьму… Все говорят о каком-то человеке. Я полагаю, это он доставил меня в усадьбу, – разволновалась Софья, спуская ноги с кровати. – Сон ли это или явь? Привиделся мне юноша незнакомый и щебет птиц… громкий такой, задорный…
– Ворк это – Есений, а не сон никакой, – пулей влетела в комнату Глаша, практически жонглируя подносом, на котором чудом удерживались бокал с травяным отваром и блюдце с липовым мёдом.
– Да тьфу на тебя, скаженная! – мотнула в сердцах головой Авдотья.
– Нет, нянюшка, пусть Глаша расскажет про этого ворка! – решительно потребовала Софья.
– Чё тут рассказывать, – деловито фыркнула горничная и поставила поднос на туалетный столик. – Ворк этот – колдун молодой, известный похититель девичьих душ. Если глянет в глаза какой девице, та тотчас же сохнуть по нему станет, – перешла на таинственный шёпот Глаша.
– А откуда у него прозвище такое страшное – ворк? – сердце юной графини забилось, словно пичужка в клетке.
– Да не слушай ты её! – махнула рукой Авдотья в сторону горничной. – Есений – добрый парень. И прозвище у него славное – ворк, воробей, значит. Птичка малая, да удалая. Издавна подле человека обитает, беду отгоняет. Заговор даже есть такой: «Поскочи, поворкуй, беду отгони, а удачу приверни»… А то, что девки окрестные сохнут по Есению – не мудрено. Парень красотой, да умом, чай, не обделён.
– Почему я никогда прежде не слышала о нём? – наморщила лоб Софья, пытаясь вспомнить лицо юноши и подробности утренней прогулки.
– Так он не из наших будет. Ты про Марью, что травница от бога, слышала? Это мать Есения. Изба их за деревней Лукиных стоит… Ходят слухи, что дед лекаря нашего, Ильи Ильича, дал вольную Марьиной бабке… домик ей выстроил у опушки.
– А отец у ворка, знаете кто?! – не унималась Глаша. – Сказывают, что дух леса, то бишь леший!
– Да что за окаянная девка! – гневно сдвинула брови Авдотья. – Будет тебе барышню пугать-то!
Глаша – горничная Софьи
Страшные небылицы
Эта ночь выдалась для Софьи особенно кошмарной. Впрочем, как и все ночи, которым предшествовал приступ странной болезни. Девушка не могла сомкнуть глаз от того, что ветви деревьев скреблись в окно. Их тени напоминали костлявые руки со скрюченными пальцами, словно у нежити. Софья не раз слышала страшные небылицы, которыми так любили пугать друг друга деревенские подружки. Но самой искусной сказительницей была старая ключница – бабка Евдоха. Она с таким жаром описывала жуткие вещи, будто самолично участвовала во всех этих историях. Ключница с упоением рассказывала о заложных покойниках, в коих превращались душегубы, ведьмы, колдуны, мёртворождённые дети и те, кто умер неестественной смертью: спившиеся, связавшие свою судьбу с нечистой силой, утопленники, убитые, самоубиенные… «Неправильных» покойников или навьев[2 - Навьи (они же заложные покойники) – по славянским верованиям, умершие неестественной смертью люди, не получившие после смерти успокоения.] запрещалось хоронить на всеобщем кладбище – их не принимала освящённая земля или «главный мертвяк», охраняющий погост. Потому-то таких усопших закапывали за пределами церковной ограды: в оврагах, лесах, болотах, на обочинах и перекрёстках дорог, в особо заговорённых местах. Заложными их звали по причине того, что гроб заваливали камнями и ветками. Впрочем, это тоже слабо помогало, отчего мертвецы часто выбирались из своих могил, чтобы мстить живым. И тогда превращённые упыри заявлялись домой во плоти прямиком с кладбища. Это могло случиться, если во время похорон им не завязали ноги или усопших тянули в мир живых незаконченные дела. Тоска же родных приманивала их, словно путников в знойной пустыне глоток ключевой воды. Они приносили с собой болезни и большие беды. Кто-нибудь из крестьян время от времени божился, что своими глазами видел, как заложный, выбравшись из овраге, направлялся в сторону деревни.
В детстве Софья верила и в домовую змею – хранительницу рода; в то, что душа умершего предка могла принять подобное обличие. Обычно домашняя змея невидима и проявляла себя только в особых случаях – когда подходил срок умирать хозяину или хозяйке дома. Прогнать, а, того хуже, убить змею-хранительницу – значит накликать беду на весь род. И девочка с трепетом относилась ко всякому проползающему в траве ужу. Однажды Софья увидела, как Евдоха носит по двору чашку из которой струится пряный дым и нашёптывает: «Встану я до солнца, умоюсь из колодца, выйду на пустырь – там лежит бел-горюч камень алатырь. На том камне змея – золота чешуя…». Позже ключница поведает пытливой барышне о том, как она прогоняла коровью мору – нечистую силу, что напускала болезнь на домашнюю скотину. Для этого требовалось нехитрое средство – зажечь кусочек кизяка, щепотку чабреца и топлёное масло. «Ох, Софьюшка, вот как помру я, кто будет в имении зло усмирять. Говорю девкам – учитесь, пока я жива. Да куда там! Всё хиханьки им… Глупый народ нынче пошёл, беспамятный. Всю мудрость родимой земли порастеряли. Так без роду, без племени недолго остаться», – горестно качала головой ключница. Это Евдоха учила незамужних девиц, как привлекать женихов на Иванов день. Пастухам заговаривала камешки и кнуты от волчьего Пастыря – лютого оборотня, что властвует над волками-пожирателями небесных светил. С середины осени они следуют за своим Пастырем большими стаями, заменяя в дикой охоте гончих псов. Это он превращается из зверя в старца и обратно, нападает на деревенские стада и одиноких путников; собирая вокруг себя волков, назначает каждому его добычу: кому приказывает корову зарезать, кому овцу или лошадь, а кому человека велит растерзать. И уж тогда никто из помеченных оборотнем не скроется от злого рока.
А чего стоили байки про банного духа – банника. Баня в усадьбе была единственным неосвящённым местом. Там не только мылись-парились, знахари лечили от болезней, а повивальные бабки принимали роды. В банях проводили различные обряды, не одобряемые церковью: гадали, играли в карты, занимались ритуальной магией. Банника представляли то горбатым старичком с длинной бородой, то верзилой с большими руками и горящими глазами, то кошкой. Злой дух мог запарить человека до смерти, удушить едким дымом или содрать кожу заживо. Его всячески задабривали – ради него резали чёрную курицу, клали на порог хлеб с молоком, варили душистое мыло на травах. Но даже в этом случае зловредный дух пугал людей.
Немногословный графский егерь Ефим часто твердил, как Евдоха спасла его от русалки, прицепившейся к нему однажды. Сорокалетний детина от ковша браги вмиг превращался в красноречивого рассказчика… «Как-то с псарни удрал любимец барина – пёс Резва», – перекрестившись, начинал свою байку егерь. – Отправился я на его розыски и вышел к озеру… Глядь, кобель истуканом застыл в камышах. А из воды баба голая выходит, да такая красивая – глаз не отвесть! Бьюсь об заклад, это она приманила собаку… Время к вечеру, луна уж показалась. Нечисть эта смеётся и манит к себе, манит!… Резва спас меня тогда: как зарычит и кинется прямиком на чертовку! Та оскалилась в ответку, зашипела – и бултых обратно в омут… Но на этом злоключения мои не закончились. С того раза повадилась нелюдь ходить за мной по пятам: выйду ночью до ветру, обернусь – она поодаль стоит. Волосы до пят, улыбается и пальцем к себе подзывает. Я крест на себя накладываю, а она смеётся… потом ощерится – губы чёрные, зубы гнилые… А то в окно скребётся или в трубу выть начинает. Покоя мне не было до тех пор, пока Евдоха не смастерила оберег от злых чар. Балакают люди, что утопленница это. По виду – Малафья, крепостная девка из соседнего поместья, над которой молодой барин со своими дружками потешились всласть», – Ефим каждый раз показывал на шее льняную верёвочку, с висящим на ней медным колокольчиком и петушиными когтями.
Анастасия Фёдоровна всячески пресекала подобные разговоры, называя рассказчиков тёмными греховными людьми. Сама графиня была образованной и к тому же воцерковлённой; не пропускала ни одной воскресной службы в Петропавловском соборе, где её крестили в младенчестве. Выезжая из Петербурга в имение, графиня исправно посещала церковь Вознесения Богородицы, что приютилась на обрывистом берегу реки Медвежки в окружении трёх деревень. Служитель церкви, иерей Никон, был частым гостем в усадьбе Осининых. И когда с Софьей приключилась эта непонятная история, его позвали провести обряд освящения дома. Исполнив священнодействия, иерей с удовольствием принял приглашение Анастасии Фёдоровны отобедать в компании владельцев окрестных деревень: доктора Лукина и графа Зуева Платона Андреевича. Граф Зуев, болезненного вида пятидесятилетний мужчина с землистого цвета лицом и тёмными кругами под глазами, жил по-соседству с Осиниными не только в Петербурге. Ему принадлежала деревня Залесово, протянувшаяся от церквушки до старого березняка. Сын графа – Николя исчез около трёх лет назад при невыясненных обстоятельствах. Окрестные и зуевские крестьяне шептались, что графского сына утащила с собой утопленница Малафья. Ведь это над ней грубо надругались Николя и его пьяные дружки. Девушка не вынесла позорного глумления и бросилась в глубокое озеро… Платон Андреевич злился на глупые пересуды и безжалостно наказывал своих крепостных за «словоблудие». Целый год уездная и петербургская сыскная полиция тщетно пытались отыскать наследника графа или хотя бы его останки. Разуверившись в чиновниках, сломленные горем родители кинулись искать утешения у предсказателей, гадалок, колдунов и разномастных магов. Но те в один голос твердили о том, что не видят их сына среди живых…
Доктор Лукин не признавал ни церковных таинств и, тем более не верил в «восставших» мертвецов. Илья Ильич полагался на науку и считал религиозные ритуалы пустым занятием, даже при душевных болезнях. От того у них с иереем всегда разгорались споры.
– Вот вы, Илья Ильич, вроде образованный человек… доктор, – нарушил трапезную тишину священнослужитель. Осенив себя крестом, иерей пропустил рюмочку вишнёвой наливки, прищёлкнув от удовольствия языком. – А с ведьмой дружбу водите, прости господи, – Никон снова трижды перекрестился и отправил в рот кусок жареной осетрины.
Лукин, промокнув губы льняной салфеткой с вышитым в углу фамильным вензелем Осининых, насмешливо хмыкнул в ответ:
– С какой такой ведьмой, позвольте узнать?
– Да с той, что зелье вам готовит, а вы этим мракобесным настоем опаиваете благочестивых людей. Не от того ли Софье Петровне дурно делается?!
Лицо иерея вмиг стало пурпурным то ли от наливки, то ли от возмущения.
– А известно ли вам, отец Никон, что и среди православных монахов найдётся немало искусных травников? – не уступал словесным натискам Илья Ильич.
– Эко вы завернули! – зычно забасил священник. – Монахи – исполнители воли божией. А Марья ваша – возбудительница силы бесовской!.. Сынок её и того хуже – колдовством пострашнее промышляет!
Иерей в этот момент был похож на громыхающую чёрную тучу. И графу Осинину пришлось вмешаться в спор, чтобы хоть как-то разрядить «предгрозовую» обстановку. Однако в душе Пётр Михайлович всегда принимал сторону доктора.
– Господа, полно вам… Все мы в этой жизни под богом ходим…
– Эээ, нет, – не унимался служитель церкви. – Одни под богом ходят, другие идут за сатаной! Я же вожу крестные ходы по деревням, чтобы усмирять нечестивых и приспешников диавола.
– И когда же, позвольте узнать, очередное благоговейное шествие? – присоединился к разговору граф Зуев. Во время перепалки он сидел тихо, вжав голову в плечи. Его правая щека нервно подёргивалась, а руки суетно разглаживали и без того безупречно гладкую скатерть.
– Думаю, епархия даст добро на Троицу… Кстати, Платон Андреевич, что-то давненько вас не было на причастиях, – переключился Никон на владельца соседнего поместья.
Граф Зуев, нервно кашлянув и, отпив из хрустального бокала глоток смородинового кваса, нервно заелозил.
– Да всё как-то дела, дела… Сегодня я непременно распоряжусь прислать вам пожертвование, отче.
– За это благодарствую. – Иерей неспешно погладил бороду и, прищурясь, принялся сверлить взглядом соседа по застолью. – До меня дошли слухи, милейший граф, что и вы ищите ответа у служителей сатаны. Сгубить душу дело нехитрое. А что потом?… Покайтесь, пока не поздно, Платон Андреевич, возвернитесь к богу!
Хозяевам дома стоило немалых усилий перевести разговор на другую тему и усмирить ненашутку разошедшегося священнослужителя.
Церковный обряд не принёс облегчения, Софья так и продолжала мучаться от необъяснимого наваждения.
Иерей Никон
Встреча
Нынешняя ночь выдалась особенно кошмарной… С вечера Софье приснился страшный сон: будто она упала с Орлика. Жеребец вначале замер, а после принялся беспокойно перебирать копытами. Только копыта были не лошадиные, а… козлиные. Девушка с замиранием сердца подняла голову и увидела вместо морды лошади лицо… Николя! Да, ныне покойного молодого графа Зуева. На мертвенно-бледной коже запавшие чёрные глаза выглядели ещё страшнее. От юноши отчётливо пахнуло могильной землёй. Николя неожиданно приблизил лицо и Софья в ужасе проснулась. Она тут же вскочила с кровати и зажгла свечи, красующиеся на каминной полке в ажурном серебряном канделябре. Свет мягким золотом разлился по комнате. Ветви деревьев ещё громче застучали костлявыми пальцами нежити. Вдруг в окне мелькнула чёрная тень. Ветер прошумел листвой и замер. Бешеный стук сердца, казалось, выгнал страх из груди и тот заполонил горло. Тень под окном снова ожила и метнулась прочь. Девушка лихорадочно задышала и ринулась под одеяло, натянув шёлковый атлас до подбородка. Вскоре заскрипели половицы за дверью её комнаты. Софья накрылась с головой и принялась шептать молитву «Отче наш», которую знала наизусть ещё с трёхлетнего возраста. Анастасия Фёдоровна приучала дочь не только цитировать стихи, но и молитвенник… От страха слова путались в голове, словно мелкие мошки в паутине. Дверь тихонько приоткрылась и следом послышался стук каблуков. Нет, пожалуй, это была не обувь – так цокают копыта! Некто неведомый, а потому неимоверно жуткий неспеша приближался к кровати до смерти перепуганной барышни. «Отче наш, Иже еси на небесех… Господи, что же это? Кто это такой?!.. Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое… Это просто дурной сон, на яву такого быть не может!». Софья ущипнула себя за руку и тут же ойкнула от боли – она не спала! Ей очень хотелось лишиться чувств, но, как назло, сознание было яснее погожего утра. Непрошенный гость зловеще приближался. Юная графиня отчётливо слышала его хриплое, рыкающее дыхание. В один миг девушку поразила тоска, как молния поражает дерево, ударив в самую сердцевину. Казалось, не осталось ни малейшей радости, ни вдохновения, ни мечтаний… Да что там, пропал интерес к самой жизни! Лишь смертельная усталость и непреодолимое желание покончить с бренностью бытия… Неожиданно тишину ночи прорезал вкрадчивый шёпот:
– Наконец-то, моя милая, мы близки с тобой… Я пришёл к тебе, я пришёл за тобой, чтобы подарить величайшую радость от страданий и боли.
Любопытство одержало верх и Софья откинула с лица одеяло. Девушка до последней секунды надеялась, что комната окажется пустой, а весь этот ужас – лишь дурная игра её воображения. Кто-то из столичных докторов-алиенистов[3 - Алиенист – (франц. alien – чужой, пришелец). Медицинский термин, связанный с психологией и неврологией. Так в 19 веке называли психиатров, врачей, определяющих вменяемость или невменяемость пациента.] заверил графа Осинина, что у его дочери слишком богатое воображение, присущее творческим натурам, – недаром она увлекается сочинительством стихов. Где-то в глубине души Софьи затеплилась надежда – вдруг так оно и есть. Каково же было разочарование юной графини, когда танцующее пламя свечей озарило нечто такое, чего не могло быть в принципе. Что противоречило всем наукам, которые она так прилежно изучала! В пяти шагах от её ложа стоял высокий стройный мужчина. Тёмный плащ с капюшоном не мог скрыть аристократического изящества фигуры. Пугающая мысль пронзила воспалённое сознание: «Что не так с этим человеком? Да и человек ли это?»… Незнакомец с иссиня чёрной кожей и белыми прядями волос, изобразив книксен[4 - Книксен – неглубокий, изящный поклон.], звучно щёлкнул о пол раздвоенным копытом. Его миндалевидно-чёрные глаза сверкали диким блеском. Такая же безумная улыбка обнажала острые, словно у хищной рыбы – зубы. Софья приоткрыла рот, чтобы закричать от ужаса, но её опередил грохот распахнувшегося окна. Юная графиня и чудовищный визитёр как по команде обернулись на шум. Откуда-то из сумрака ночи вынырнул маленький серый птах и, усевшись на подоконник, пронзительно защебетал. «Изыдь, выдь вон! Выдь, выдь, выдь! Чигли, чигли вон! Вон, вон, вон! Чигли, чигли трююю…». Софья узнала по трелям пересмешника. Ей всегда нравился этот многоголосый, с виду невзрачный певец, который умело сбивал с толку зверей и даже людей. Копируя различные голоса и звуки, он будто забавлялся: пугал кур тем, что подделывал крик коршуна; потешался над котами, изобразив кошку или злую собаку; измывался и над собакой, подражая свисту её хозяина…
Птах не унимался: порхая в оконном проёме, он выпускал из себя замысловатые трели. Девушке чудилось, что из уст птицы льётся непонятная человеческая речь, доставляя незнакомцу явное беспокойство. «Чур ярь, чур ярь…», – чётко выкрикивал пересмешник, пока пронзительный щебет не потонул в раскате грома. Жуткий посетитель издал утробный рык и оскалился. В тот же миг сверкнула молния и ворвавшийся ветер задул пламя свечей. Кромешная тьма скрыла от глаз вынужденной очевидицы столь чудовищный перфоманс. Она лишь слышала стук распахнувшейся двери, да грозовые перекаты…
Всё утро Софья чувствовала себя подавленной и растерянной; сомневалась – стоит ли рассказывать о ночном происшествии домочадцам. За завтраком все оживлённо обсуждали странности погоды – сильнейшую грозу без единой капли дождя. Анастасия Фёдоровна, беседую с доктором Лукиным, то и дело бросала встревоженные взгляды на дочь. Илья Ильич считал своим долгом следить за здоровьем юной пациентки, оттого наведывался к Осининым два раза в неделю. И сегодня, как это повелось, они уединились для приватного общения в комнате девушки.
