скачать книгу бесплатно
Выяснилось, что помощь действительно нужна. Вернее, не помощь, а просто человек рядом, способный отвлечь её от переживаний. На его вопрос: «Что с тобой, Аглая?» – она просто подняла на него глаза, словно не узнавая, потом шмыгнула носом и пролепетала:
– Ничего страшного! Не обращай внимания.
Он присел рядом.
Она вдруг достала из кармана куртки сигареты и, никого не стыдясь, затянулась к лёгкому ужасу Димки. Он никак не мог представить, что она курит.
– Ты домой? – ни с того ни с сего поинтересовалась девушка.
– Да. – Димка дышал дымом её сигареты и почему-то находил это приятным.
– Ты бы отошёл чуток. Сейчас табаком пропахнешь, и мать тебя взгреет.
– За что? Я же не курю, – удивился десятиклассник.
– Смешной ты. – Аглая улыбнулась, пленительно обозначая ямочки на щеках.
Согнал их тогда со скамейки только неожиданно хлынувший из прохудившихся небесных карманов резкий, по-осеннему безжалостный и самодовольный дождь. Аглая побежала в свой подъезд, а Димка в свой.
На прощание они энергично и радостно помахали друг другу.
Поднимаясь в вальяжно поскрипывающем лифте, Димка тогда внезапно, всеми клетками, всем своим горячим существом испытал немедленное желание увидеться с нею снова как можно скорее.
Скамейка, на которой они так мило провели время, вскоре стала «их скамейкой».
Из Димкиного окна хорошо просматривался двор. Когда был поменьше, он обожал смотреть в окно, узнавать внизу знакомых, а также фантазировать, что происходит в дальних окнах таких же высоких домов напротив и чуть поодаль. Особенно его забавляли бесшумные передвижения автомобилей, напоминающих с высоты игрушечные модели из его коллекции. Прежде он не выделял Аглаю среди многих гуляющих в окрестностях с домашними питомцами по вечерам, но после того их общения, прерванного дождём, как только замечал из окна, что Аглая появилась в фонарном московском свете с поводком в руках и с семенящим рядом псом по кличке Пуся, стремительно одевался, говорил матери, что ему хочется подышать перед сном, и прилеплялся к консерваторской студентке, чему она вовсе не противилась: вдвоём ждать, пока Пуся сделает все свои собачьи дела, куда веселее, чем в одиночестве.
Аглая быстро разгадала Димкину хитрость:
– Я обещаю звонить тебе перед тем, как соберусь выходить. Можешь не простаивать часами у окна.
Многие жители дома знали о разрыве Димкиных родителей и о том, что за ним последовал отъезд из Москвы не только Олега Александровича, но Арсения. Вряд ли кто-то решился бы ворошить это в разговорах с кем-то из оставшихся в Москве членов семьи. Но Аглая не видела в этом ничего страшного. Она часто рассказывала Диме о том, каким ей запомнился Арсений. Особенно её трогало, как он в Рузе ни с того ни сего завёл с ней разговор о симфониях Малера, будто она не ученица музыкальной школы на каникулах, а выпускница консерватории. А ещё она как сейчас видит Арсения на небольшом полупрофессиональном корте, в майке, шортах, красиво бьющего по теннисному мячу. Не в курсе ли Дима, как теперь живёт его брат?
Димку не задевала настырность подруги. Он жаловался ей, что страшно скучает по брату и подумывает на зимних каникулах вырваться в Ленинград, чтобы увидеть его и отца. Насчёт последнего он, конечно, привирал. Нагонял на себя взрослость.
Никто же не мог предвидеть, что Арсений так неожиданно объявится.
Лучше бы Аглае не говорить об этом. Ведь она однажды призналась ему со смехом, что долгое время была влюблена в Арсения. Но как утаить его приезд? Вряд ли это выйдет. Всё равно вскроется, что он здесь.
Не нравилось всё это ему! Сильно и жгуче не нравилось. Томили предчувствия и страхи.
Взглянул на часы.
До часа дня оставалось ещё семь минут.
Чайковский на постаменте сидел с плечами, засыпанными снегом, в привычно странной позе: правая рука лежит на пюпитре, а левая то ли дирижирует, то ли отмахивается от кого-то. Смотрел каменный Пётр Ильич аккурат на перекрёсток улиц Неждановой и Герцена немного поверх голов.
Ветер усиливался, и редкие снежинки, до этого спускавшиеся на землю с меланхоличной грустью, задёргались в беспомощном испуге.
Димка перешёл на другую сторону улицы и остановился. Мороз доставал его через пальто, залезал под шапку, щипал за щёки и нос. Вчера, когда они договаривались по телефону о встрече, ничего не предвещало такой негуманной погоды. Вряд ли есть смысл тащить Аглаю гулять по такому холоду! А что же тогда делать? Никаких других вариантов своего первого настоящего свидания Димка не рассматривал. О кафе и речи быть не может. На это требовалось как минимум рубля три. Если он попросил бы у матери, то она пристала бы с расспросами, зачем ему деньги, а он намеревался хранить своё подлинное чувство к Аглае втайне как можно дольше.
Аглая выпорхнула из дверей учебного корпуса консерватории, остановилась, осмотрелась, увидела Димку, помахала ему, и он рванул к ней навстречу. Она просунула свою ладонь в кожаной перчатке ему под локоть, и он, немного смутившись, почти автоматически повёл её вниз по улице в сторону Красной площади. Рукой он чуть-чуть прижимал её кисть к своему боку, словно, если этого не делать, она может выскользнуть.
– А куда мы идём? – Несмотря на холод, Аглая была без шапки, и снежинки отчаянно стремились удержаться на её легких волосах. На плече, на тонком с металлической пряжкой ремешке у неё висела чёрная сумка на молнии, контрастировавшая со светлой короткой шубкой.
– Честно говоря, не знаю. – Димка остановился. – А куда ты хотела бы?
– Пойдём в «Космос». У меня кое-что от стипендии осталось.
Димка замер. Как унизительно! Она заранее предполагает, что у кавалера-школьника нет средств.
– Я не люблю сладкое, – соврал Димка.
– А там не только сладкое. – Аглая заговорщически подмигнула ему.
Кафе-мороженое «Космос», располагавшееся на другой от их дома стороне улицы Горького, – не последнее место в Москве. Димка слышал, что вечером туда трудно пропасть – все столики заняты. Конечно, он бывал там, но только днём. Хотя и сейчас день! Но есть предчувствие, что этот поход сильно будет отличаться от предыдущих.
– Пойдём-пойдём. У меня сегодня настроение отличное. – Она потянула его за рукав. От неё сильно пахло сладковато-терпкими духами.
– А почему отличное?
– Да просто так…
До этого дня Димка никогда не пил шампанское и не целовался. Не сказать, что он был чересчур правильным и стеснительным. Просто до Аглаи ему всерьёз никто не нравился, а насчёт спиртного мать однажды так сильно напугала его, что он относился к алкоголю как к абсолютному злу. Да и с весны этого года по телевизору только и твердили о борьбе с пьянством.
На входе в кафе молодых людей встретил представительный швейцар. Витенька, как назвала его Аглая. Димку это неприятно кольнуло: с кем она тут бывает? Когда они разделись в гардеробе и поднялись на второй этаж, он спросил у неё об этом. Аглая всплеснула руками:
– Это же Витенька! Кто же его не знает! У него ещё сменщик есть. Иван Михалыч! Тот колоритен, я тебе скажу. Как будто с киноэкрана сошёл.
Им принесли меню. Димка так оробел, что побоялся его сразу открывать.
– Что у тебя нового? – Аглая чувствовала Димкино стеснение, и оно ей явно не нравилось. Пожалуй, ещё чуть-чуть, и он начнёт её раздражать своей детскостью и непоседливостью. Как она раньше этого в нём не замечала!
– Нормально. – Дима томился. Их прежние разговоры текли сами собой. Он силился восстановить их, чтобы зацепиться хоть за что-то, обрести раскованность, какую испытывал с ней раньше, но ничего не выходило.
– Ты какой-то сам не свой сегодня. Что-то случилось? Может, зря я тебя сюда потащила? Хочешь, уйдём? Тебе тут не по себе?
– Нет-нет, что ты. Просто замёрз немного, – выдумывал на ходу Дмитрий.
– Значит, тебе надо согреться.
Аглая повернула голову, и на этот её знак сразу подскочил официант, весь какой-то сладкий, прилизанный и то же время нагловатый.
– «Шампань-коблер». Два!
«Что она творит? Ведь сейчас со всем этим строго. Борьба за трезвость», – ужаснулся про себя Дмитрий. Но протестовать не решился. Будь как будет.
Официант в это время настороженно повёл головой в сторону юноши.
Лицо его скептически скривилось. Но Аглая сразу успокоила его:
– Не волнуйся. Всё в порядке.
– Чего он на меня так смотрел? – торопливо спросил Димка, когда халдей отошёл от них.
– Впервые видит тебя. А потому боится спиртное тебе приносить. Сейчас с этим делом тяжко, сам понимаешь. Антиалкогольная кампания. Вдруг ты расклеишься? А потом родственники твои «заяву» напишут, что тебе алкоголь тут подавали. Вид у тебя не совсем взрослый. Не обижайся.
– Понятно.
Выходит, Аглаю тут не только знают, но и, похоже, слушаются – делал выводы Дима.
– «Шампань-коблер» – это вещь, – девушка вкусно причмокнула губами. – Не пожалеешь.
– Я никогда в жизни не пробовал спиртного. – Димка потупил глаза. Почему-то ему стыдно было в этом признаться.
– Ты такой славный, – Аглая протянула к нему руку и легонько коснулась подушечками пальцев его щеки.
У музыкантш кончики пальцев очень мягкие.
1949
Аполлинарий Отпевалов домой не торопился, хотя новогодняя ночь была уже в самом разгаре. Жена пригласила к ним на Новый год друзей семьи, которых Отпевалов не то чтобы не любил, а до исступления презирал, как пустых, лишённых воли и сопротивления, беспомощных существ, ходивших по земле только потому, что у органов до них ещё не дошли руки. Сын отпросился праздновать в компании однокурсников на даче одного из них, профессорского сынка. Пусть! Потом надо аккуратно вызнать у него, чем живёт нынешнее доблестное советское студенчество, когда находится в праздничной эйфории и легко убеждает себя, что у них вся жизнь впереди.
Он сидел за своим рабочим столом, в своём кабинете, громко, никого не стыдясь, прихлёбывал чай, смотрел на портрет Сталина и улыбался.
Час назад он доложил Абакумову о результатах оперативных разработок и предложил свою стратегию их использования. Тот поначалу удивлённо поднимал брови, дивясь масштабности плана, потом откинулся на спинку кресла, закурил, взялся за телефон и вызвал своего ближайшего помощника. Нервно поморщился, когда тот вытянулся перед ним во фрунт, и приказал оказывать Отпевалову полное оперативное содействие по всем вопросам.
Теперь Отпевалов чувствовал себя победителем. От него, только от него одного зависит судьба этих интеллигентов, мнящих себя выше остальных, выше народа, только Абакумов и он в курсе всех нюансов и деталей той грандиозной игры, результат которой обещает быть ослепительным.
Сталин с портрета благословлял его.
1985
Из неудобного и навязчивого сна Олега Александровича вывел приятный мужской голос:
– Просыпайтесь, голубчик. Нам надо поговорить.
Олег Храповицкий открыл глаза. На деревянном стуле, рядом c его кроватью устроился мужчина во врачебном халате, в чересчур на вид громоздких, почти квадратных очках и с аккуратной маленькой бородавкой на правой ноздре.
– Ну что же. Поздравляю вас с возвращением с того света, – человек в белом халате изъяснялся интонациями чеховского героя во время дачного чаепития.
– Неплохо бы ознакомиться с подробностями. – Олег Александрович сразу проникся симпатией к этому уютному, внушающему надежду на то, что всё будет хорошо, эскулапу.
– Извольте. У вас был инфаркт. Этого достаточно? – Доктор засмеялся. – Давайте знакомиться. Меня зовут Вениамин Аполлинарьевич. Фамилия моя Отпевалов. Не очень подходящая для врача, но другой нет.
Бывает так: людям необходимо что-то обсудить друг с другом, но между ними столь плотное, будто залитое бетоном, пространство, что каждое их слово бьётся в него и отскакивает к ним обратно ушибленным и выхолощенным. А случается наоборот: между собеседниками образуется что-то наподобие воронки, которая принимает все слова и фразы, сцепляет их, создавая витиеватые цепочки взаимности, вьющиеся по красивым и законченным смысловым траекториям.
Ни Храповицкий, ни Отпевалов не отличались особой открытостью, не коллекционировали знакомых, не бросались сломя головы в новые дружбы, но обнаружили друг в друге того, с кем давно хотели пообщаться.
– Вам повезло. То, как вы рухнули, заметил дежурный милиционер около ЦК партии. Он, не медля, вызвал «скорую» по спецсвязи и сообщил врачам, откуда вы вышли. И они оперативно привезли вас к нам… – Отпевалов поправил очки.
– Моему сыну сообщили о том, что со мной?
– Да. Конечно. Он уже в Москве. Сегодня был здесь. Говорят, очень взволнован.
– Когда его ко мне пустят?
– Завтра. Сегодня лишние переживания ни к чему. Сейчас вам поставят капельницу. Потом вам бы лучше поспать. Рекомендую прислушаться к моим рекомендациям.
– Я согласен. Вы внушаете доверие.
– Никогда не слышал такого в свой адрес, – Отпевалов засмеялся. – Обычно это подразумевается само собой.
Пока медсестра, та самая, розовощёкая, рыжая и пахнущая табаком девица, пристраивала к вене Храповицкого иглу, Отпевалов наблюдал за этим, встав поодаль и скрестив руки на груди.
Конечно, врачебная этика не предполагает праздного времяпрепровождения с пациентом, а тем более с инфарктником, когда тому только поставили капельницу. Но Отпевалову сейчас было на это наплевать. Неодолимая сила тянула его к больному, и он снова сел около него и приступил к расспросам. И расспросы эти вовсе не касались здоровья Олега Александровича. Да и зачем спрашивать? Ясно, что кризис миновал. Предстояло долгое выздоровление. А возможно, и не такое уж долгое. Если сосуды ещё не окончательно изношены.
Храповицкого обрадовало то, что врач задержался. С ним он чувствовал себя много спокойней.
– Когда меня выпишут? – Храповицкий подтянулся на кровати повыше.
– Лежите спокойно, а то капельница выскочит. – Отпевалов обеспокоено приподнялся, чтобы посмотреть в порядке ли всё с иглой в вене. – Трудно сказать. Поглядим, как пойдёт выздоровление. Вы же молодой ещё! Зачем вам тут задерживаться надолго.
Они разговаривали вполголоса, чтобы не тревожить дремавших соседей Храповицкого по палате.
Литературоведу не терпелось выяснить все подробности своего состояния, однако этот настойчивый интерес наталкивался на сопротивление кардиолога. Он уводил беседу ближе к литературе, выведывал, на чём специализируется учёный, как он смотрит на современных писателей, кто из поэтов ему нравится. Храповицкий про себя удивлялся такому интересу, но отвечал весьма подробно.
Когда Отпевалову вчера утром сообщили, что к ним угодил с инфарктом заместитель директора Пушкинского Дома, он порядком разволновался. За всю свою многолетнюю врачебную практику он никогда не лечил филолога. Видимо, они от сердечных болезней сразу умирают.
Неужели можно будет показать кому-то свои стихи и получить наконец профессиональную оценку? Хотя сейчас рано об этом даже помышлять. Нынче пациенту точно не до его стихов. Но вдруг установится контакт? Случалось, что с некоторыми своими больными он доходил до полной откровенности. Надо расположить его к себе.
– Не сердитесь за хлопоты, что мы вам доставляем, – попросил вдруг Отпевалов. – Думаю, вы быстрее восстановитесь в отдельной палате. – Доктор улыбнулся почти торжествующе. – В самое ближайшее время вас туда переведут. Я сейчас дам такое распоряжение.
Прощаясь, Отпевалов сообщил, что о его здоровье ещё справлялась какая-то женщина.
– Кто же это? – удивился Олег Александрович.
– Представилась Светланой Львовной. Более ничего не скажу. Не в курсе. Мне дежурная сестра передала.
Храповицкий вздрогнул, будто по всему его телу прошёл разряд электрического тока.
Отпевалов всполошился:
– Что случилось? Плохо?
– Нет, – Олег Александрович через силу улыбнулся. – Всё в порядке.
Врач ещё побыл в палате некоторое время, чтобы убедиться в том, что не наступает новый кризис.
