скачать книгу бесплатно
Все, что происходило в последующие дни, он помнил с трудом. Растерянность, боль, радость, горечь, удивление – все смешалось. Счастье его мамы, отчаяние жены отодвинулись на второй план. Андрей все время хотел разговаривать с Машей и звонил ей по многу раз в день.
Чуть больше месяца ушло на то, чтобы получить визу и улететь в Америку.
Таможенный контроль прошел быстро и Машу узнал мгновенно. У выхода из багажного отделения стояла воздушная девушка, с глазами его мамы – ярко-голубыми, выделяющимися на загорелом лице. Первые минуты встречи, смущение и взгляды украдкой… Одинаковые родинки у обоих – на правой щеке, светлые волосы, нос – кажется, тоже его… а вот фигура, манера забрасывать за ухо выбившуюся волнистую прядь – мгновенно напомнили ту, с которой Андрей провел сказочные итальянские каникулы.
Она привезла Андрея домой и, смущаясь, предложила остановиться у нее. Он с радостью согласился, хотя была заказана гостиница. Потом она ушла на кухню готовить завтрак. Андрей огляделся. Гостиная была солнечной. Он не сразу заметил фотографию, которая висела с правой стороны от окна. Когда подошел ближе, сердце замерло. Двое танцевали под проливным дождем на площади Сан-Марко в Венеции. Как же он был счастлив тогда!
Дочку он стал называть Машей, и они легко нашли дорогу друг к другу. Она неплохо говорила по-русски. Все вспоминала, как мама настаивала, чтобы она изучала его в школе, университете. Подруги удивлялись ее выбору, в основном изучая испанский, который так распространен в Америке.
Маша, как и Оливия, окончила факультет журналистики и работала в известном издательском доме. С утра она убегала на работу, а Андрей бесцельно слонялся по Манхэттену. Чаще всего ходил в Центральный парк. Буйствовала весна с яркой и свежей зеленью, безоблачным высоким небом, цветущими кустами желтой форзиции и аллеями рододендронов. Он ложился на траву и проваливался в прошлое, часами вспоминая Венецию. Мучали головные боли, в которых он не признавался Маше, часто разговаривал по телефону со своей мамой и с гордостью рассказывал о дочери. Мама уже несколько раз общалась с внучкой и очень ждала встречи.
Дочка много рассказывала о своем детстве и об Оливии. Андрей находил в Маше все больше знакомых черт и привычек. Она выросла красавицей, его дочь. Он повторял про себя это слово много раз в день, каждый раз замирая от нежности и переполняющей его любви.
Приближалось 21 мая, день рождения Маши. Андрей пригласил ее на ужин в итальянский ресторан «Скалинателла». Когда Маша вышла из своей комнаты, он замер. На ней было платье ее мамы – то самое, в горошек, с кружевным воротничком, который они купили когда-то на острове Бурано.
Вход в ресторан оказался необычным. От двери в подвальное помещение вели ступени, на которых стояли корзины с помидорами, разноцветным болгарским перцем, грибами, клубникой… Они сели в глубине, у стены. В центре стоял стол, на котором доводили до кондиции фирменное блюдо – пасту папарделле с белыми грибами в сливочном соусе и трюфелем. Вино было замечательным, и захмелевший Андрей впервые рассказал Маше о романе с Оливией. Оба заплакали. Потом он признавался дочке в любви и извинялся за то, что это первый день рождения, когда он рядом с ней… Вечер оказался волшебным, и они решили пройтись пешком.
– Пап, – сказала Маша, – ты всегда был такой худой?
– Я никогда не был толстым, скажем так, – улыбнулся Андрей.
– Такое ощущение, что тебя вот-вот ветром сдует, – сказала Маша обеспокоенно. – Тебе надо бы провериться, сдать кровь…
– Не сдует, – ответил Андрей и улыбнулся чему-то своему.
Манхэттен жил собственной ночной жизнью. На 61-й улице, где находится ресторан, было немноголюдно. Вдруг Андрей споткнулся и внезапно потерял сознание. Скорая приехала через несколько минут, и его забрали в университетский госпиталь Нью-Йорка.
Андрей пришел в себя в машине скорой помощи. Маша сидела рядом, держала его руку и плакала, а Андрей виновато смотрел на нее:
– Видишь, не сдуло. Я просто споткнулся и упал, – сказал Андрей, виновато глядя на Машу.
Это оказалась запущенная злокачественная опухоль мозга с множественными метастазами.
Маша, рыдая, переводила, Андрей попросил, чтобы она ничего не скрывала. Оперировать было поздно. Химиотерапией можно было только продлить муки. Андрей отказался. Он принял решение прожить отпущенное ему время с дочкой. Маме он ничего не сказал.
Времени оставалось совсем мало. Маша взяла отпуск, и они решили уехать в Хэмптонс – любимое место отдыха ньюйоркцев. Андрей снял дом на берегу Атлантического океана.
Хэмптонс многие называют американским Лазурным Берегом. Сезон еще не начался, и на пляже было пустынно. Андрей с Машей гуляли вдоль океана, до изнеможения разговаривали. Они спешили. У Маши никого больше не было – бабушка с дедушкой умерли, когда она была еще совсем маленькой, оставив своей дочке Оливии приличное состояние. Потом умерла мама. А теперь уходил отец, которого она только обрела.
Однажды, обнявшись, они сидели на берегу, наблюдая закат.
– Папа, – тихо позвала она. Ей очень нравилось называть его папой, а он замирал от нежности, каждый раз слыша это слово, – мне страшно.
– Почему?
– Я заметила, что как только мы находим то, что ищем и успокаиваемся, жди беды. Как тишина перед грозой в горах.
– А ты нашла то, что искала? – спросил он.
– Да, – ответила она. – Я нашла тебя.
Опухоль развивалась очень быстро. К концу июня Андрей уже почти не вставал. Наняли двух медсестер, которые посменно ухаживали за ним. Андрею становилось все хуже. Головные боли не отпускали. Он почти не ел и стал плохо видеть. Несколько раз Маша с медсестрой возили его в Нью-Йорк. Андрей оформил отцовство, подали Машины документы на получение визы. Наступил июль. Андрей почти все время проводил в спальне. Дочка от него не отходила. Андрей чувствовал, как Маша измучена и напугана, и принял решение улететь домой.
Маша улететь с ним не могла. Виза все не приходила, а ждать было нельзя. Они договорились, что Андрей улетит с медсестрой, которая сопроводит его до Цюриха, а там передаст с рук на руки медсестре из Риги.
– Видишь, – сказала Маша, прощаясь, – ты все боялся, что улетит мама или я. А улетаешь ты. Не бойся, я скоро прилечу к тебе.
…Андрей опять начал задыхаться и из последних сил сжал мою руку:
– Не оставляйте меня, пожалуйста… Рассказывайте что-то. Я просто хочу слышать русскую речь.
Медсестра надела ему кислородную маску, а я стала рассказывать…
Расколотое дерево
…мне бы только на миг,
где грибные дожди умывают
и травинку, и лист, и всё то,
что живет на земле…
только знаю одно…
почему-то того не бывает,
или редко совсем…
к сожалению, только во сне.
Людмила Щерблюк
Ночью стало душно, и казалось, что время остановилось. Не спалось. Внезапно по темному небу пронеслась молния, похожая на длинную костлявую руку, тянущуюся прямо к нашему дому. В мгновение весь сад осветился серебряным, нездешним сиянием – и тут же исчез в темноте. Вслед раскатисто громыхнуло. Показалось, окна затряслись от оглушительного звука.
Я стояла у окна не в силах сдвинуться с места, испытывая сильнейший, на пределе возможного, первобытный ужас, превращающий человека в беспомощную куклу.
В раскрытое окно порывами ветра принесло листья, сорванные с деревьев, словно кто-то, издеваясь, хотел бросить их мне в лицо. По комнате разлетелись тетради, с грохотом упала и разбилась ваза с цветами.
Я попыталась взять себя в руки, но удалось это далеко не сразу. Всплыло воспоминание о том, как отец объяснял мне, что если молния и звук грома не совпадают, значит, гроза еще далеко, но если…
Серебряная вспышка блеснула рядом с забором, и сразу за ней, залпом из пушки – гром.
Закрыть окно! Надо закрыть окно! Я, пересилив страх, потянула на себя створки и повернула защелку.
Молния одновременно с громом ударила в сад, будто в землю воткнули гигантский светящийся кинжал. Раздался треск, серебряное сияние растворилось в ночи, наступила тишина. А потом мирно зашелестел дождь. Я постепенно успокоилась и, засыпая, слышала его шепот: «Все будет хорошо, все пройдет, все пройдет, все…»
Утром меня разбудила мама и позвала в сад. Старое абрикосовое дерево, росшее напротив окна, раскололо молнией пополам. Одна половина была по-прежнему усеяна спелыми плодами, другая превратилась в обожженный ствол без единого листочка. На зеленой траве, посвежевшей после дождя, желтыми и оранжевыми каплями рассыпались абрикосы.
Сладко пахла турецкая гвоздика, тянувшая яркие лепестки к солнцу. Раскрылись оранжевые тигровые лилии, от пыльцы которых пачкались одежда и нос. Под окном моей спальни улыбались анютины глазки. Обыкновенное летнее утро, где ничто не напоминало бурную ночь. Вот только абрикосовое дерево… Что-то тревожное было в том, как оно выглядело, половина – умерла, вторая продолжала жить прежней жизнью.
Будто кто-то сказал мне: «Вот так, девочка. Вот так может быть. Да-да, вот так». И я повторяла про себя: «Вот так. Да, вот так».
Иногда дети видят подобные знаки куда лучше взрослых, но не могут их осмыслить и оценить.
Взрослея, мы теряем способность ощущать скрытое от глаз, нечто сверхъестественное. Теряем не сразу, постепенно, подобно тому как нежный древесный росток обрастает корой, затвердевая в окончательной своей форме.
Всю последующую неделю мне было тревожно. Я невольно останавливала взгляд на странном дереве и думала о том, что это явно какой-то знак. Потом привыкла и перестала обращать на него внимание.
Дом построил папа – высокий, голубоглазый красавец, с чуть прищуренным взглядом добрых улыбающихся глаз. У него были русые волнистые волосы, широкие плечи и спортивная фигура. В молодости папа любил ходить в галифе. Вряд ли он задумывался о том, что военная форма подчеркивала стройность ног и подтянутость фигуры. Я часто всматриваюсь в старые фотографии, пытаясь представить, каким он был, мой молодой красивый отец.
Знаю, что он очень любил детей, и они отвечали ему взаимностью.
Сколько себя помню, я обожала папу и хотела быть на него похожей. Он был моим кумиром – сдержанным, немногословным, сильным и очень добрым.
Однажды к нам повадился шастать соседский петух, злой и агрессивный. В жертву он выбрал меня, и каждый раз, когда я выходила гулять, мчался ко мне и клевал до крови. Я боялась выходить из дому, не знала, что делать и кому жаловаться. Пытаясь справиться с бедой сама, все-таки выбиралась во двор, где меня неминуемо ждало нападение. Огромный петух налетал на меня. Хлопал крыльями, противно орал и целился острым клювом мне в глаз.
Однажды эту картину увидел папа. И вдруг проявилась иная его черта, доселе мне неизвестная. Одним движением оттащив от меня петуха, вторым он свернул ему шею.
Я даже не успела понять, что произошло, только вдруг ощутила: пока рядом папа, бояться мне нечего.
Он был рядом, когда я захотела научиться плавать, кататься на коньках и велосипеде. Учил давать сдачи мальчишкам, которые обижали. Дарил столько любви и понимания, что на всю жизнь остался образцом того, каким должен быть настоящий мужчина: немногословным, сильным, мужественным и добрым.
Папа
Папа
Мама и папа с Игорем
Мама – полная противоположность отцу – была эмоциональной, мгновенно реагировала, если что-то ей не нравилось, правда, сразу же об этом жалела. Она была образованна, начитанна и требовательна к нам с братом. Дом был всегда открыт для друзей и родных, и у нас вечно кто-то гостил: командированные, которых мои родители, жалея, приглашали домой, родственники, друзья. Мама занималась нашим с Игорем воспитанием и образованием. Особенно строга она была во всем, что касалось учебы. Никакие ухищрения не помогали остаться дома и не идти в школу. Ну, разве что очень высокая температура. Многие считали, что мама принимает все решения в семье, но на самом деле именно папино тихое слово становилось законом.
Мама всегда была яркой красавицей, настоящей казачкой. Темные волосы на прямой пробор, большие зеленые глаза, изящный изгиб бровей, чуть капризные полные губы. Они с папой были красивой парой, и когда шли рядом им оборачивались вслед.
Жили родители небогато. Поначалу снимали небольшую квартиру. Подрастал мой брат, и они решились на постройку дома. Денег не хватало, многое делали своими руками. Перебрались в незаконченный дом – ждать больше не было сил, и достраивали его еще несколько лет. Потом родилась я.
Я принесла в семью новую радость. Особенно папе, который очень меня ждал. Когда подросла, стало видно, как я на него похожа. И я очень этим гордилась.
Сад у дома посадила мама. У калитки рос огромный куст бархатной персидской сирени. Ранним летом ветер разносил ее сладковатый аромат, и этот запах стал моим любимым. Даже сейчас, ощутив его, я переношусь в город моего детства Гайворон, где неспешное течение жизни не прерывают семейные неурядицы, в облаках аромата сирени кружатся майские жуки, теплые весенние вечера сменяются таинственными южными ночами с бесконечным звездным небом над головой, а осенью над дворами плывет чуть горьковатый запах тлеющей листвы. И несет свои воды, стремясь соединиться с морем, могучий Южный Буг.
Рано утром я срезала ветки сирени и расставляла их в вазы, каждый раз удивляясь, как нежные, акварельные цветы меняют комнаты. Какой бы ни была обстановка вокруг, богатой или бедной, роскошной или скромной, появление цветов привносило в дом поэзию мимолетной красоты, гармонию мгновения, сглаживающую любые противоречия, примиряющую со всеми сложностями.
У забора росли три вишни-«шпанки», крупные почти черные ягоды. Каждое лето в саду на костре в медном тазу варили вишневое варенье. Это был некий языческий ритуал, занимавший мое воображение: первые языки пламени змейками скользили по аккуратно сложенным дровам, крупные черные вишни томились в тазу, медленно бурлил тающий сахар, воздушно-розовая пенка в глубокой тарелке с синими краями – вожделенная радость всех детей. Сладкий аромат варенья смешивался с дымком от костра, кружили осы, лето было в разгаре, а летние каникулы – ленивые и неспешные – обещали радость и счастье.
Папа в армии
Мама и я
Мы с братом любили лежать в саду на раскладушке под яблоней и играть в города. Так мы путешествовали по миру:
– Москва, – говорил он.
– Армавир, – отвечала я.
– Рига.
– Аддис-Абеба.
Почему-то название этого города вызывало у меня особые чувства. Я представляла себе невероятный мир, наполненный бананами, ананасами и людьми в джинсах – джинсах, о которых я мечтала днем и ночью. Недавно прочитала об Аддис-Абебе и рассмеялась – оказалось, что растительность там довольно бедная и в основном представлена пустынными кустарниками и травами. О каких ананасах я грезила? В будущем у меня появится ворох разной одежды, но мечта о первых джинсах запомнится навсегда. Как и попугаи, сидящие в густой листве на ветках деревьев, растущих прямо на улицах воображаемой Аддис-Абебы, и люди, засунувшие руки в карманы роскошных штанов из синей джинсовой ткани, неспешно прогуливающиеся по улицам. Мечты, разбиваясь о реальность, не исчезают, а медленно растворяются в дымке воспоминаний, оставляя в душе неизгладимый след.
Однажды мимо нашего дома проезжал молодой парень на велосипеде. Остановившись у забора, он стал тянуть к себе ветки, срывать вишни и жадно есть.
– Эй! Может, хватит? – Игорь окликнул незнакомца. Парень не обратил на него никакого внимания.
– Заканчивай, давай! – крикнул Игорь ему погромче, но тот словно не слышал, наклоняя ветви к себе и горстями сгребая вишню в сумку. Игорь рассердился и выбежал на улицу. Я помчалась следом.
– Что ты делаешь? – кричал Игорь. – Ты что, меня не слышишь?!
Молодой человек даже не повернул головы в его сторону. Игорь схватил его за руку, и тогда парень, наконец увидев кричавшего Игоря, растерянно улыбнулся и показал жестами, что он глухонемой.
Игорь молча смотрел на него.
Пауза затянулась. Очнувшись, мы лихорадочно стали собирать для парня вишни, яблоки, цветы и извинялись, извинялись… А он как-то покорно улыбался и все прижимал руки к груди.
Он уехал, мы молча вернулись в сад и больше никогда не обсуждали случившееся.
От калитки вдоль дома к входной двери вела дорожка. С обеих ее сторон родители посадили виноград. Когда он разросся, соорудили арку, которая со временем оказалась полностью им увита. Сквозь листья пробивались солнечные лучи. Осенью наливались сладким пахучим соком гроздья розового винограда «Лидия». Можно было протянуть руку из открытого окна и сорвать ягоды. Спелые гроздья собирали в медный таз, и мама делала из них вино. Десятилитровые бутыли стояли на солнышке, из горлышек тянулись длинные резиновые трубочки, опущенные в банки с водой. Вино бродило, потом его процеживали и относили в просторный погреб под землей, где на полках хранились многочисленные заготовки на зиму.
Все лето мы что-то солили, мариновали, консервировали, варили варенье. Считалось, что по-настоящему хорошая хозяйка летом непременно готовится к зиме. Я и сейчас в конце лета автоматически варю варенье.
Бабушке особенно удавалось повидло из слив. Она священнодействовала над ним, и когда банки были готовы, строго предупреждала: «Пока не задует – не смейте есть!» Это означало: пока не выпадет снег, повидло не открывать.
Бабушка жила в 30 км от нас, вроде бы совсем рядом, но в те годы это было целое путешествие на двух разных автобусах, с остановками в каждой деревне, на дорогу уходило несколько часов. В каникулы я приезжала к ней погостить. Дом был старый и хранил много секретов. В «холодной комнате», которая не отапливалась зимой, стоял большой черный кожаный диван с высокой спинкой и полкой над ним. На полке располагалось семейство слоников разного размера и старые альбомы с фотографиями. Зеленоватые страницы уносили меня в прошлое, погружая в историю нашей семьи. Меня притягивали эти лица, такие незнакомые и одновременно такие близкие. Кем были эти люди? Чем жили? Отчего исчезли? И куда все исчезают, превращаясь в черно-белые, иногда с желтым отливом фотографии в альбоме? В углу полки лежала моя любимая книга «О вкусной и здоровой пище» – едва научившись читать, я могла часами изучать рецепты. Почему-то меня завораживали два слова – «артишок» и «спаржа». Я мысленно разделывала артишоки и готовила котлеты из ягненка с молодыми побегами спаржи и зеленым горошком. В результате изучения этого фолианта я в теории прекрасно знала, как очищать и нарезать ананас задолго до того, как увидела его впервые.
Каждый год 9 Мая собирались гости за длинным, уставленным закусками столом во дворе. На праздник приезжала вся родня, с детьми и внуками. Бабушка была счастлива.
У входа во двор рос большой куст барбариса, чьи ярко-красные листья выглядели особенно празднично осенью, когда облетали деревья, и только барбарис оставался нарядным. Будто сказочный персонаж, не подвластный переменам погоды, он алел на ветру вопреки холоду и сырости. Барбарис так и остался для меня символом бабушкиного гостеприимства, ее красоты и сердечности.
Бабушка умерла в Москве много лет спустя. Мама посадила куст барбариса у ее могилы. Точно перенесенный из прошлого в вечность, куст остается для нас неразрывно связанным с образом бабули, и каждый раз, когда я прихожу к ней на могилу, вспоминаю детство. Сажусь на скамеечку у разросшегося пурпурного куста, закрываю глаза и представляю ее хлопочущей на кухне, пекущей крошечные пирожки к бульону или коронный пирог с маком, чувствую запах баклажанов, пекущихся во дворе на открытом огне для икры из «синеньких», как всю жизнь называли баклажаны в Одессе.
Она была очень красивой, моя бабуля, до последней секунды своей нелегкой жизни. Белоснежные седые волосы, ясные и чистые голубые глаза, цвет которых совершенно не изменился с годами, не потускнел. Когда родилась Машенька, моя внучка, мы сразу же решили назвать ее в память о бабушке. Вот и получила моя внучка в наследство голубые и чистые глаза, и имя – Мари, Маша.
В нашем саду рядом с дорожкой и виноградом росли три черешни. Первая поспевала в мае – красная. Была она совсем невкусной и водянистой, но очень долгожданной, особенно после зимы. Черешню любили и скворцы, поэтому моей задачей было успеть привести весь класс в наш сад и угостить полузеленой черешней до того, как ее склюют птицы. Мальчишки лезли на дерево и собирали черешню для девчонок. Первым делом они стремились угодить признанной красавице – отличнице Валюше. Кареглазая юная брюнетка уже умела кокетничать – скромно опускала глаза с длинными ресницами, внезапно вскидывала их, пристально останавливая взгляд на ком-то из мальчишек. Они краснели и бледнели, преданно таская ей незрелую черешню. А она принимала мужское внимание снисходительно и уверенно, уже понимая силу своей женственности и привлекательности.
Мы тихо завидовали и тоже хотели быть красавицами, но выглядели рядом с ней гадкими утятами, с неуклюжими движениями и несуразными конечностями.
Это были первые уроки ревности и разочарования. Отыграться мы смогли только к восьмому классу, вернувшись после летних каникул совершенно другими, изменившимися практически в одночасье. У многих наметились аппетитные формы, а выгоревшие на солнце и промытые ромашкой волосы стали длинными и пушистыми. Кто-то даже был с накрашенными «ленинградской» тушью ресницами, хотя это запрещалось. Безусловная красота и популярность Валюши отодвинулась на второй план. Она страдала и злилась. Зато мы нравились себе и мальчишкам, и на смену Валюше пришли новые королевы.
В июне поспевала желто-розовая, самая крупная и вкусная черешня, которой почему-то всегда было мало, и мы ее мгновенно съедали.
