скачать книгу бесплатно
– Конечно знаю, – фыркнул Бриггс. – Кто его не знает? Это Николаи, подручный из прачечной.
– Подручный из прачечной? Шнырять ночью по коридорам и подслушивать у двери входит в его обязанности?
– Что вы хотите этим сказать?
– То, что сказал, – ответил Мэллори. – Он подслушивал. Мы застали его за этим занятием.
– Николаи? Не верю!
– Не забывайся, мистер, – прорычал Миллер. – Знаешь, кого ты называешь лжецом? Мы все это слышали.
Бриггс как зачарованный посмотрел в черное дуло нацеленного на него пистолета и, проглотив слюну, поспешно отодвинулся.
– Ну и что из того, что подслушивал? – натянуто улыбнулся Бриггс. – Николаи ни слова не говорит по-английски.
– Может быть, и не говорит, – сухо произнес Мэллори. – Но достаточно хорошо понимает. Я не собираюсь всю ночь обсуждать этот вопрос, да и времени на это нет. Попрошу арестовать этого типа и поместить в одиночную камеру, чтобы он ни с кем не мог общаться по крайней мере в течение следующей недели. Это крайне важно. Шпион он или просто любопытный, не знаю, но известно ему стало многое. Затем вы вправе распорядиться им по своему усмотрению. Мой совет – выгнать его из Кастельроссо.
– Ваш совет? Вот оно что! – Бриггс обрел прежний цвет лица, а с ним и самоуверенность. – А кто вы такой, чтобы мне советовать или приказывать, капитан Мэллори, черт бы вас побрал?
Он сделал упор на слове «капитан».
– Тогда прошу вас об услуге, – устало произнес новозеландец. – Я не могу объяснить, но это чрезвычайно важно. На карту поставлена жизнь многих сотен людей.
– Многих сотен!.. Не надо устраивать мне тут мелодрамы! – насмешливо произнес Бриггс. – Приберегите эти фразы для ваших мемуаров рыцаря плаща и кинжала, капитан Мэллори.
Тот встал и, обогнув стол, вплотную подошел к Бриггсу. Карие глаза его смотрели холодно и спокойно.
– Я мог бы доложить полковнику. Но я не хочу скандалить. Вы сделаете все именно так, как я вам сказал. Иначе я отправлюсь в штаб базы, свяжусь по радиотелефону с Каиром, и тогда, клянусь, на первом же корабле вас отправят в Англию на верхней палубе, причем рядовым.
Последняя фраза эхом прокатилась по комнате. Атмосфера была накалена до предела. Но в следующую минуту напряжение спало так же внезапно, как и возникло. Бриггс понял, что проиграл. Его лицо покрылось красными и белыми пятнами.
– Ну ладно, ладно, к чему эти дурацкие угрозы? Пусть будет по-вашему, – попытался он скрыть, насколько уязвлен. – Мэтьюз, вызовите часового.
Оснащенный мощными авиационными моторами торпедный катер шел средним ходом. Он то зарывался носом, то вновь взлетал на волну, которая шла с вест-норд-веста. В сотый раз за ночь Мэллори посмотрел на часы.
– Не укладываемся в расписание, сэр? – спросил Стивенс.
Капитан кивнул:
– Нам следовало отплыть сразу после посадки «сандерленда». Но произошла какая-то заминка.
– Держу пари на пять фунтов, что отказал мотор, – проворчал Браун с акцентом, который выдавал в нем шотландца.
– Совершенно верно, – удивился Мэллори. – А как вы узнали?
– Беда с этими проклятыми двигателями, – буркнул Браун. – Они у торпедных катеров своенравны. Как киноартистки.
В тесной каюте наступила тишина, нарушаемая звоном стаканов: традиции флотского гостеприимства живучи.
– Раз мы опаздываем, почему командир не гонит во всю прыть? – проговорил наконец Миллер. – Говорят, будто эти корыта развивают скорость от сорока до пятидесяти узлов.
– Вы и так позеленели от качки, – бесцеремонно сказал Стивенс. – Видно, вам не доводилось ходить на торпедных катерах в непогоду.
Миллер промолчал, но, терзаемый сомнениями, обратился к Мэллори:
– Капитан!
– В чем дело? – сонно спросил новозеландец, развалившийся на узком диване с почти пустым стаканом в руке.
– Понимаю, я суюсь не в свое дело. Скажите, вы выполнили бы угрозу в адрес Бриггса?
– Действительно, это не ваше дело, – рассмеялся Мэллори. – Нет, не выполнил бы. Потому что не смог бы. Во-первых, у меня нет таких полномочий. Во-вторых, я даже не знаю, есть ли между базой Кастельроссо и Каиром связь по радиотелефону.
– Я так и думал, – почесал щетинистый подбородок капрал. – А если бы он сообразил, что вы берете его на пушку? Что бы тогда сделали, шеф?
– Застрелил бы Николаи, – спокойно ответил Мэллори. – Если бы полковник меня не поддержал, иного выхода не было.
– Я так и думал. Верно, вы так бы и поступили. Я только сейчас понял, что у нас таки есть шанс. Все же зря вы его не шлепнули. А вместе с ним и этого господинчика. Мне не понравилось выражение лица этого Бриггса, когда вы выходили. Подлое – не то слово. Он готов был вас убить. Вы ж ему хвост прищемили, а для таких свистунов, как он, это самое страшное.
Мэллори не ответил. Выронив из рук стакан, он крепко спал. Даже адский рев двигателей, развивших полные обороты, когда корабль оказался в спокойных водах Родосского пролива, не в силах был нарушить этот глубокий, как бездна, сон.
Глава 3
Понедельник, 7:00–17:00
– Дружище, в какое положение вы меня ставите? – произнес офицер, похлопывая стеком с ручкой из слоновой кости по безукоризненно отутюженным брюкам, и ткнул носком начищенного ботинка в сторону допотопного двухмачтового каика, пришвартованного кормой к еще более дряхлому деревянному причалу, на котором они стояли. – Готов со стыда сгореть. Клиентам нашей фирмы гарантирован самый лучший товар.
Мэллори скрыл улыбку. Со своим изысканным произношением, аккуратно подстриженными усами, отлично сшитым мундиром, майор Ратлидж был так великолепен среди дикой красоты поросших лесом утесов, окружавших бухту, что казался неотъемлемой частью пейзажа. Его непринужденность и величественное спокойствие создавали впечатление, что лишняя здесь скорее бухта, чем майор.
– Действительно, посудина видала виды, – согласился Мэллори. – И все же это именно то, что мне нужно, сэр.
– Не понимаю. Право, не понимаю. – Сердитым, но выверенным ударом стека майор сбил пролетавшую муху. – Чего я только не доставал для своих клиентов в эти последние восемь-девять месяцев: каики, моторки, яхты, рыбачьи лодки – все, что угодно. Но никто еще не заказывал у меня самую ветхую, самую расшатанную посудину. Поверьте, не так-то это просто сделать. – Лицо майора приняло страдальческое выражение. – Парни знают, что такой хлам меня обычно не интересует.
– Какие парни? – поинтересовался Мэллори.
– А там, знаете, на островах. – Ратлидж показал куда-то на северо-запад.
– Но ведь те острова заняты немцами…
– Этот тоже. Но ведь надо же где-то иметь свою штаб-квартиру, – терпеливо объяснил Ратлидж. Вдруг лицо его просветлело. – Послушайте, дружище, есть у меня кое-что на примете. Каир настаивает, чтобы я подыскал вам посудину, на которую никто не стал бы обращать внимания. Что скажете относительно немецкого торпедного катера? В отличном состоянии. Побывал в руках только одного владельца, человека аккуратного. В Великобритании я получил бы за него десять тысяч. Через полтора дня будет у вас. Один мой приятель в Бодруме…
– Бодрум? – переспросил Мэллори. – Бодрум? Но… но это же в Турции, не так ли?
– В Турции? Действительно. Кажется, так оно и есть, – согласился Ратлидж. – Однако, сами понимаете, приятелю придется ждать, когда доставят товар, – добавил он, оправдываясь.
– Спасибо, не надо, – улыбнулся Мэллори. – Нам нужен именно этот каик. Да и ждать некогда.
– Ну, как знаете, – всплеснул руками Ратлидж. – Позову пару своих ребят, пусть погрузят вашу кладь.
– Мы лучше сами, сэр. Дело в том, что у нас особый груз…
– Хорошо, – согласился майор. – Меня зовут Ратлидж Никаких Вопросов. Скоро отплываете?
Мэллори взглянул на часы:
– Через полчаса, сэр.
– Как насчет кофе и яичницы с ветчиной? Через десять минут будет готово.
– Большое спасибо, – улыбнулся Мэллори. – Это нам подходит.
С этими словами он повернулся и медленно пошел к концу причала, с наслаждением вдыхая пахнущий травами, ударяющий в голову воздух раннего осеннего утра.
Солоноватый привкус моря, пьянящее приторное благоухание жимолости, более тонкий и резкий аромат мяты, сливаясь воедино, создавали некий одурманивающий букет, непонятный и незабываемый. По обеим сторонам бухты возвышались крутые склоны, покрытые сверкающей зеленью сосен, орешника и остролиста и уходившие к болотистым лугам. Оттуда напоенный ароматами ветерок приносил едва слышный мелодичный звон колокольцев – навевающий сладкую тоску отзвук безмятежного мира, оставившего острова Эгейского моря.
Машинально покачав головой, Мэллори ускорил шаг. Спутники его по-прежнему сидели там, где незадолго до рассвета высадил их торпедный катер. Миллер, естественно, растянулся на земле, закрывшись шляпой от низких золотистых лучей восходящего солнца.
– Извиняюсь за беспокойство и все такое прочее, но через полчаса отчаливаем. Завтрак через десять минут. Давайте грузить снаряжение. – Мэллори повернулся к Брауну. – Двигатель не осмотрите?
С трудом поднявшись, Браун без всякого восторга взглянул на видавший виды, с облупившейся краской каик.
– Пожалуй, вы правы, сэр. Но если и движок в таком же состоянии, как это корыто…
Словно предчувствуя недоброе, он покачал головой и ловко спрыгнул на палубу судна.
Мэллори и Андреа последовали его примеру. Двое оставшихся на причале передавали им груз. Сначала они спрятали мешок со старой одеждой, потом продукты, примус и топливо, тяжелые альпинистские ботинки, крючья, молотки, альпенштоки, мотки веревок со стальным сердечником – все, что необходимо для подъема. Затем с большими предосторожностями погрузили рацию, взрывную машинку со старомодной ручкой. Вслед за тем оружие: два «шмайссера», два «брена», маузер и кольт. Потом последовал ящик с разношерстным, но нужным содержимым: карманные фонари, зеркала, два комплекта документов и, как ни странно, несколько бутылок вина – хок, мозель, узо, рецина. Наконец с особыми предосторожностями в носовой трюм положили два деревянных ящика. Один – среднего размера, выкрашенный в зеленый цвет и обитый медью. Другой – маленький и черный. В зеленом хранилась взрывчатка: тол, аматол, несколько брусков динамита. Там же были упакованы гранаты и пироксилиновые запалы, прорезиненные шланги. В один угол поместили мешок с наждачной пылью, в другой – с толченым стеклом, а также залитую сургучом бутылку с калием. Последние три предмета взяли в расчете на то, что Дасти Миллеру представится возможность проявить свой редкий талант взрывника. В черном ящике хранились одни лишь детонаторы, электрические и ударные – с гремучей ртутью, столь чуткие, что срабатывают, стоит уронить на них птичье перо.
Едва убрали под палубу последний ящик, как из машинного люка показалась голова Кейси Брауна. Он медленно осмотрел грот-мачту, возвышавшуюся над ним, так же медленно перевел взгляд на фок-мачту. С бесстрастным выражением лица взглянул на Мэллори:
– Паруса у нас есть, сэр?
– Думаю, что есть. А в чем дело?
– Боюсь, что скоро они нам понадобятся, – с горечью ответил Браун. – Вы велели взглянуть на движок. Тут не машинный отсек, а склад металлолома. Причем самый ржавый, самый большой кусок металлолома соединен с гребным валом. Старый двухцилиндровый «кельвин», мой земляк. Изготовлен тридцать лет назад. – Браун огорченно покачал головой – так может сокрушаться лишь механик с берегов Клайда, увидев, во что превратили хороший движок. – Разваливается на части уже много лет, сэр. Вся палуба отсека усеяна деталями и запчастями. Возле Гэллоугейта я видел свалки, которые по сравнению с этим машинным отсеком – настоящие дворцы.
– По словам майора Ратлиджа, еще вчера каик был на ходу, – кротко проговорил Мэллори. – Поднимайтесь на берег. Завтрак готов. Напомните мне, чтобы я захватил несколько тяжелых камней, хорошо?
– Камней?! – в ужасе посмотрел на него Миллер. – Тащить камни на эту посудину?
Капитан с улыбкой кивнул.
– Да ведь это проклятое корыто и так течет как решето! – возмутился Миллер. – Зачем тебе камни?
– Скоро поймешь.
Спустя три часа Миллер понял. Рассекая зеркальную поверхность моря, каик упорно двигался на север, держась менее чем в миле от турецкого побережья. Связав в тугой узел свою форму, капрал нехотя бросил ее за борт. Под тяжестью булыжника узел тотчас пошел ко дну.
Опершись спиной о рулевую рубку, он мрачно разглядывал себя в зеркало. Если не считать лилового шарфа, обмотанного вокруг тощего живота, и выгоревшего узорчатого жилета, он вырядился во все черное. Черные шнурованные штиблеты, черные шаровары, черные рубашка и куртка. Даже песочного цвета волосы были покрашены в черный цвет.
Передернув плечами, Миллер отвернулся.
– Слава богу, что меня приятели не видят, – проворчал он, критически рассматривая остальных, одетых примерно так же. – Что ж, может, я не такое уж и пугало? Послушайте, командир, а к чему весь этот маскарад?
– Я слышал, вы дважды переходили линию фронта. Один раз под видом крестьянина, другой – под видом механика. – С этими словами Мэллори опустил за борт узел с формой, в которую был завернут камень. – А теперь будете знать, как выглядят прилично одетые жители острова Наварон.
– А зачем нам надо было дважды переодеваться? Сперва в самолете, а теперь здесь?
– Ах вот оно что! Армейская форма и белая флотская в Александрии, синяя роба в Кастельроссо, а сейчас одежда греческих крестьян? В Александрии, в Кастельроссо или на острове майора Ратлиджа могли оказаться – и наверняка были – немецкие агенты. А мы пересели с моторки на гидроплан, с гидроплана – на торпедный катер, с катера – на каик. Следы заметали, капрал. Нам нельзя рисковать.
Миллер кивнул, посмотрел на мешок с одеждой, нахмурив брови, наклонился и, достав белый балахон, стал его разглядывать.
– Чтобы пройти через здешние кладбища, наверное, – изрек он. – Привидения будем изображать.
– Это маскировочные халаты, – объяснил Мэллори. – Чтоб на снегу нас не заметили.
– На чем?
– На снегу. Это такие белые кристаллики. На острове Наварон есть довольно высокие вершины. Возможно, придется уйти туда. Для того и халаты.
Миллер онемел от удивления. Ни слова не говоря, он растянулся на палубе, подложил под голову мешок и закрыл глаза. Улыбнувшись, Мэллори переглянулся с Андреа.
– Хочет как следует погреться на солнце, прежде чем заняться освоением белого безмолвия… А что, это идея. Может быть, и тебе поспать? Я постою на вахте пару часов.
Пять часов каик шел курсом норд-тень-вест, параллельным побережью Турции, не приближаясь к нему ближе чем на две мили. Греясь на все еще теплом ноябрьском солнце, Мэллори сидел на носу, прижавшись к фальшборту. Он внимательно следил за небом и горизонтом. Андреа и Миллер спали на палубе. Кейси Брауна никак было не выманить из машинного отсека. Лишь изредка он высовывался из люка, чтобы подышать свежим воздухом. Но интервалы между его появлениями все увеличивались: старому «кельвину» требовалось все больше внимания. Браун регулировал систему смазки, подачу воздуха. Механик до мозга костей, он был расстроен тем, в какое состояние привели двигатель. Его клонило в сон, болела голова: через тесный люк воздух почти не проникал.
Оставшись один в рулевой рубке, зачем-то установленной на таком маленьком судне, лейтенант Энди Стивенс смотрел на проплывающий мимо них турецкий берег. Подобно Мэллори, он наблюдал за морем, переводя взгляд с побережья на карту, с карты на острова, которые постоянно перемещались относительно друг друга, ставя его в тупик. Возникая в дымке благодаря рефракции, островки словно парили в воздухе. Затем глаза штурмана устремлялись к картушке ветхого спиртового компаса, чуть покачивавшегося в изъеденном коррозией кардановом подвесе, потом – вновь к побережью. Иногда он поглядывал на небо или окидывал взором от траверза до траверза панораму горизонта. В рубке снова повесили засиженное мухами, побитое по краям зеркало, куда он старался не глядеть.
Болели предплечья, хотя его дважды сменяли на руле. Худые загорелые руки одеревенели, сжимая рассохшиеся спицы штурвала. Юноша неоднократно пытался расслабиться, как-то уменьшить напряжение сводимых судорогой мускулов рук, но пальцы сами собой стискивали штурвал. В пересохшем рту появился солоновато-кислый привкус. Сколько он ни пил нагретую солнцем воду из кувшина, привкус и сухость во рту оставались. Он не мог также избавиться ни от тревоги, засевшей где-то выше солнечного сплетения, ни от противной дрожи в правой ноге.
Стивенсом овладел страх. Не только потому, что он еще не участвовал в боевых действиях. Сколько Стивенс себя помнил, он постоянно чего-то боялся. Он и сейчас помнил все случаи, когда он испытывал страх, начиная с приготовительной школы. Все началось с того, что дома его столкнул в бассейн отец, сэр Седрик Стивенс, знаменитый исследователь и альпинист. Отец заявил, что только так сын научится плавать. Как мальчуган вырывался, как барахтался, напуганный до смерти! Вода попадала в носоглотку, желудок словно свело спазмом, вызывая непонятную жуткую боль. Глядя на него, до слез хохотали отец и два старших брата, рослые, веселые и такие же бесчувственные, как сэр Седрик. Стоило Энди вылезти из воды, они снова сталкивали его в бассейн.
Отец и братья… Так продолжалось все школьные годы. Втроем они превратили его жизнь в сущий кошмар. Крепкие, энергичные, в постоянном общении с природой, отец и братья поклонялись культу силы и физического здоровья. Они и представить себе не могли, чтобы кто-то не получал удовольствия, прыгнув в воду с пятиметрового трамплина или перескочив на коне через высокий барьер, забравшись на острые скалы или выйдя под парусом в море во время шторма. Все эти развлечения они навязывали и ему. Часто у Энди ничего не получалось. Ни отец, ни братья не могли взять в толк, почему он избегает свирепых забав, до которых сами были охочи. Они были не жестокие, а просто грубые, недалекие люди. Поэтому у Энди к обыкновенному, естественному страху примешивалась боязнь неудачи, опасение, что у него что-то не получится и тогда его осмеют. Будучи мальчиком чувствительным к насмешкам, он начал страшиться всего, что может вызвать насмешку. В конце концов он стал бояться страха и в отчаянной попытке преодолеть этот двойной страх к двадцати годам стал скалолазом. При этом Энди приобрел репутацию такого смельчака, что отец и братья стали его уважать и считать ровней себе. Насмешки прекратились. Но страх не исчез, он усиливался. И однажды во время особенно сложного подъема, обуянный слепым, беспричинным страхом, он едва не погиб. И страх этот он до сих пор успешно скрывал. Как и сейчас. Он и сейчас пытался скрыть свой страх. Энди всегда боялся неудачи, боялся не оправдать чьих-то надежд, боялся чувства страха. Но больше всего боялся, что узнают о его страхе, что кто-то заметит этот страх…
Поразительная, невероятная голубизна Эгейского моря; плавные нечеткие очертания Анатолийских гор на фоне блеклой лазури; хватающая за душу волшебная палитра голубых, лиловых, пурпурных и синих красок нагретых солнцем островов, лениво проплывающих мимо; сверкающая всеми цветами радуги рябь, пробежавшая по воде, над которой пронесся напоенный ароматами ветерок, что прилетел с юго-востока; мирно спящие на палубе люди, ровный и беспрестанный стук старого движка… Все это наполняло душу миром, покоем, безмятежностью, теплом и истомой. И чувству страха, казалось, нет тут места. И весь остальной мир, и война так далеки.
Пожалуй, нет, война не так уж и далеко. Она то и дело напоминала о себе. Дважды появлялся немецкий гидроплан «арадо», покружил над каиком; следом за ним «савоя» и «фиат», отклонившись от курса, прошли вдвоем на бреющем полете и, по-видимому удовлетворенные осмотром, исчезли. Это были итальянские машины, базирующиеся на Родосе и почти наверняка пилотируемые немецкими летчиками. После капитуляции, объявленной правительством Италии, немцы согнали своих недавних союзников в концлагеря. Утром в полумиле от них прошел крупный каик под немецким флагом, ощетинившийся пулеметами. На баке была установлена сорокадвухмиллиметровая пушка. Пополудни с оглушительным ревом мимо них пронесся быстроходный немецкий катер, да так близко, что каик едва не перевернулся. Грозя кулаками, Мэллори и Андреа почем зря ругали гогочущих матросов. Но попыток осмотреть или задержать каик не было. И британцы, и немцы могли не колеблясь вторгнуться в нейтральные турецкие воды, но существовало молчаливое джентльменское соглашение, согласно которому суда и самолеты не осуществляли взаимных военных действий. Они вели себя словно посланцы воюющих держав, очутившиеся в столице нейтрального государства, и либо относились друг к другу безупречно вежливо и холодно, либо подчеркнуто не замечали присутствия противника. Однако появление судов и самолетов враждующих стран постоянно напоминало о войне. Происходили и иные события, свидетельствующие, сколь непрочен этот кажущийся мир.
Медленно двигались стрелки часов, приближая их с каждой минутой к той гигантской скале, которую надо было покорить через какие-то восемь часов. Впереди по курсу в пятидесяти милях от каика возникли очертания мрачных, словно зазубренных скал острова Наварон, повисшего над мерцающим горизонтом. Остров, чей темный силуэт выделялся на сапфирном фоне неба, казался далеким, пустынным и грозным.
В половине третьего двигатель остановился. Не было ни чиханья, ни перебоев – признаков неизбежной беды. Еще секунду назад слышалось его уверенное тарахтение, и вдруг наступила полная и зловещая тишина.
Первым к машинному отсеку бросился Мэллори.
– В чем дело, Браун? – В голосе капитана слышалась тревога. – Движок сломался?
– Не совсем так, сэр. – Браун все еще возился с двигателем, и голос его звучал глухо. – Я его просто выключил.
Выпрямившись, он неуклюже вылез из люка, сел, свесив в отсек ноги, и стал жадно хватать ртом свежий воздух. Несмотря на загар, лицо его было очень бледным.
