Август

Екатерина Алёшина II

Август

Август

Шумел ветвями старый парк. Подхватывая сухие листья и шурша ими, пробегал ветер. Он нес с собой мелкие крупинки песка, поземкой вившиеся по аллее. Ветер был холодным, а парк незнакомым и грустным. И мне было холодно и грустно в чужом городе, в старом парке, в ожидании переговоров. Я тихо брела по аллее, желая чем-нибудь отвлечься.

Но чем дальше я углублялась в парк, тем томительнее становилось на сердце: мы собирались переехать к родственникам во Львов, соблазняясь выгодными предложениями работы. Неизвестность и неопределенность пугали, а безлюдный, немного запущенный парк словно подсказывал о возможных будущих трудностях.

Вдруг негромко, ласково где-то в ветвях запела иволга, и отчего-то встрепенулось сердце, и какое-то волнующее, давнее чувство родилось исподволь и неожиданно захватило все существо мое; и вот уже стало казаться, что я не здесь, во Львове, а далеко-далеко в юности – я иду по парку, знакомому, почти родному, и так же шумят деревья, и поют птицы, и ветер несет поземкой песок по аллее.

Был август, тот чудесный август, когда солнце по-летнему просыпается рано и день еще теплый, даже жаркий, и только ночи глухи не по-летнему и холодны к утру.

Мне было 17. После перенесенного воспаления легких меня отправили в Кисловодск. Я была все еще бледной и тонкой. Глядя сейчас на фотографии того времени, я вижу на них девушку милую, с робкой неуверенной полуулыбкой. Эта девушка хороша, как хороша юность. Но это я знаю сейчас, в 30, но тогда, после болезни, я казалась себе гадким утенком и мучительно переживала.

И вот, когда мое лечение подходило к концу, в моей жизни случилось чудо – в меня влюбились! Это случилось неожиданно, даже в самых потаенных мыслях моих такого не было. Как обычно, гуляя в одиночестве в парке, я присела на камне у ручейка и, бросая в воду ромашки, наблюдала, как поток уносил их куда-то за поворот. Ярко светило послеполуденное солнце, заглядывая лучами на самое дно и высвечивая песок и мелкие камни. И было так хорошо и спокойно сидеть и смотреть, как течет, журча, ручеек, как, покачиваясь на мелких волнах, уплывают ромашки…

Высокий паренек появился передо мной внезапно – он бросил мои мокрые ромашки мне под ноги. Я оторвала взгляд от ручья и подняла голову – он стоял напротив и с любопытством глядел мне в лицо. Стройный, тонкий, он как-то очень легко стоял на земле, и глаза его, черные, большие, смотрели с удивлением и вопрошающе, и надо было что-то ответить, но ничего не говорилось, и от неловкости я уже готова была встать и уйти, но он просто и уверенно сказал, словно давно знакомой:

– Не уходи.

Быстро сделал из прутиков плот и пустил его по ручью, а потом, взяв меня за руку, побежал со мною за поворот, перепрыгивая через кучки песка. Мы увидели, как его маленький плот быстро уносило течением вниз по ручью. Он помахал ему рукой: "Плыви, дорогой!", и повел меня по аллейке. Мы о чем-то с ним говорили и незаметно подошли к каскадной лестнице, спустились вниз и вышли в старую одноэтажную часть города. Начинало темнеть, и я понимала, что опоздала к ужину. И уж совсем не зная зачем, рассказала ему о брате подруги, которого ждала из армии и которому писала письма. Его родители видели меня своей невесткой, и я к этой мысли привыкла и считала, что мы почти помолвлены и ждем только, когда он придет из армии и мне исполнится 18.

В домах начинали загораться огни. Мы стояли у какой-то калитки, на которую забрался кот, смотревший на нас искоса, сверкая глазами. На улицах вспыхивали фонари, особенно ярко, желто, горели они недалеко от вокзала. Громко через забор о чем-то говорили женщины-соседки, а у меня от его близости начинала кружиться голова, и показалось вдруг, что мы знаем друг друга тысячу лет, и,

очнувшись внезапно от громкого чужого разговора, я словно сбросила таинственные чары, опутывавшие меня, выдернула из его рук свою руку и быстро пошла к санаторию.

– Постой! Ты куда?

– Уже поздно, мне нужно в санаторий.

– Подожди, я провожу тебя.

Прощаясь у ворот, Георгий тихо сказал:

– Меня будто молния ослепила, когда я тебя увидел. Ты ведь завтра придешь?

Он не сводил с меня влюбленных глаз.

И даже сейчас, через столько лет, я зримо помню его восхищенный взгляд и ощущение невероятной душевной близости. Я присела на пустую скамейку, откинулась на спинку стула и поглядела в небо. Над чужим предосенним городом плыли тучи, низкие, грозовые, но я была словно в иной реальности, будто и не было тринадцати улетевших августов, будто не было у меня другой жизни, потому что я вся была там, в том далеком, благословенном прошлом. Оно властно царило в моей памяти.

Наутро, медленно спускаясь по лестнице, я загадала, что если его в десять не будет, то не стану ждать его ни одной минуты. Но Георгий уже стоял внизу у лестницы, и, увидев меня, быстро стал подниматься наверх. У него были внимательные, заглядывающие прямо в душу глаза.

– Ты ведь не любишь Игоря, правда? Ну, скажи мне – не любишь?..

Я растерялась.

– Не знаю

– Ты эту любовь придумала, начиталась романов и решила, что у тебя будет так же, да?

– Может быть.

Какое-то время он шел молча, потом сказал, искренне и серьезно:

– Мы с матерью и сестрой завтра вечером уезжаем. Мы живем далеко от вас, в Ленинграде, я знаю, что ничего не могу тебе предложить, потому что мне всего 18, я еще студент, никто, и завишу от родителей. Я только хочу спросить тебя: "А мне ты могла бы писать?"

– Писать и ждать?

Георгий развернул меня к себе лицом.

– Если сможешь, ждать.

– Мы с тобою встретились в неудобном месте, на курорте, и через день расстанемся, ты меня забудешь.

Он крепко сжал мою руку.

– У меня были девушки, но я никогда ничего подобного с ними не чувствовал, и никогда никого не просил меня ждать. Не выходи за Игоря замуж, ты его не любишь.

В его словах звучала такая страстная мужская сила, во что бы то ни стало желавшая оторвать меня от другого, что на мгновение от его напора я содрогнулась. Но именно эта внутренняя сила и притягивала к нему.

Мы прошли шумный город и вошли на территорию старого парка. Взявшись за руки, шли неспешно, и Георгий рассказывал о своем журфаке, о том, что вокруг него много разных девушек, и есть даже очень красивые, но вот такого, когда просто мир переворачивается, у него не было никогда. Вдруг ласково где-то в ветвях запела иволга. И было тихо вокруг и почти безлюдно. И теплое радостное чувство любви к нему неожиданно заполнило сердце. Он мгновенно откликнулся и в ответном порыве крепко обнял меня.

– Ты меня не забудешь, нет.

И отчего-то стало так больно, что хотелось расплакаться. Но чуть погодя, взяв себя в руки, я ответила:

– Ты напиши мне первый.

Он стал ощупывать карманы.

– У меня ни ручки, ни карандаша. Пойдем куда-нибудь в кафе, выпьем кофе, а заодно попросим ручку.

Мы съели по эклеру с кофе, и Георгий на выпрошенном листочке бумаги написал мой адрес и положил его в карман светло-голубой рубашки. Времени мы не замечали – день, теплый, безветренный, тек неспешно, как тихая деревенская речка.

– Милая, родная,– горячо шептал он, перебирая мои волосы, – если бы ты знала, как не хочу я сейчас уезжать.

И моя голова невольно клонилась к его плечу, но уже через несколько секунд я вспоминала, что завтра мы с ним расстанемся и, быть может, расстанемся навсегда, и тогда я тихонько от него отодвигалась.

Ласково пела иволга, умолкая на время и опять просыпаясь, и казалось, что у этого сказочного дня не будет конца. Но мне нужно было появиться в санатории. Георгий проводил меня до ворот, где нас увидела девушка, жившая со мной в одной комнате.

– Какой красавец! Как ты думаешь, зачем ты ему нужна? – спросила она между прочим за обедом.

Он и так мне казался необыкновенным, и я не могла понять, что он во мне особенного нашел, а тут еще такой укол, что безмерно усилило мои сомнения и неуверенность.

Словно острая игла, вошел этот вопрос в мое комплексующее сознание; и после обеда, когда мы вновь встретились, эта мысль уже не давала мне покоя. Остановившись у камня, где мы познакомились, я его спросила:

– Почему ты выбрал меня, а не вот ту, например, красивую девушку, которая только что мимо нас прошла?

Навстречу нам попались три девушки, и одна из них была очень красивой.

Он взглянул на меня с удивлением, оглянулся на прошедших девушек и пожал плечами.

– Она ничего, но ты лучше.

Но сомнений моих он не развеял.

– А я думаю, что если бы с тобой была такая красавица, то ты обо мне забыл бы.

– Вот дурашка…

Это слово у него прозвучало так ласково. Он хотел обнять меня, но я резко отступила в сторону, и тогда, словно что-то поняв, он спросил:

– А хочешь, я ее уведу на твоих глазах и снова вернусь к тебе?

Я засмеялась.

– Да ты хвастун.

– Я – хвастун?!

Он был уже не на шутку задет.

– Пари!

Не задумываясь, я подала ему руку в знак согласия, и он развернулся и пошел догонять этих девушек.

Бурей нахлынули на меня разные чувства: и страх, что он ушел совсем, и неловкость от того, что я осталась одна. Я шла чуть поодаль, но не так близко, чтобы слышать, о чем они говорили, но их смех долетал до меня, и от этого смеха все в душе моей болезненно сжималось. "А если он не вернется?" Чувство ревности и осознание собственной глупости заставили меня приостановиться – Георгий, разговаривая с ними, не оглядывался. И это было пыткой, которую я сама себе придумала.

И вдруг я увидела, как он уводит одну из них, ту самую, которая показалась мне такой красивой. И я не выдержала – развернулась и пошла в другую сторону, свернула на дорожку, ведущую к санаторию, и больше в ту сторону не смотрела.

Он догнал меня минут через пять, обхватил за талию и закружил на дорожке. Но мне было вовсе не весело, а, скорее, неловко.

– Посмотри, она идет за тобой.

Оглянувшись, он помахал ей рукой, и девушка остановилась, но еще долго продолжала смотреть нам вслед. Он выиграл пари, и чувствовал себя победителем, а я победительницей себя не чувствовала, потому что вдруг поняла, что безумно в него влюбилась.

Мы гуляли долго, и на ужин я опять не пошла. Смеркалось. В небе появилась луна и засияли первые звезды. И я вдруг почувствовала, что не гадкий утенок, худой и длинноногий, а создание, возможно, прекрасное, и что меня могут любить; и какое-то незнакомое мне ранее спокойствие тихо наполняло сердце, и тело становилось легким, будто и не моим.

На небольшой полянке, залитой лунным светом, мы остановились.

– Ну как ты могла подумать, что какая-то другая мне интересней? Ты такая пластичная, милая, у тебя такие пшеничные волосы… Ты прекраснее всех других, каких я встречал…

И я вдруг расплакалась навзрыд, даже для себя самой неожиданно, и опустилась прямо в траву, сжавшись комочком, чтобы он не видел, как я плачу.

– Я так долго болела… и мама всегда причитает "моя бедненькая"… Красивых так не жалеют.

Присев рядом, он осторожно обнял меня.

– Я и в классе была всегда замкнутой, одинокой, и совсем ни в кого не влюблялась, и в меня, наверное, никто не влюблялся. Я в школе даже никогда на вечера не ходила.

– Ты себя не видишь со стороны, живя внутри. Ты необыкновенная…

Тихо плыли тучи над головой, тяжелые, дождевые. И я, сегодняшняя, взрослая, подумала, что завтра, когда мне нужно будет улетать, погода будет нелетной. Часы показывали приближение переговоров, и мне уже нужно было идти, а уходить из прошлого не хотелось: оно было милее и слаще, чем реальное настоящее, и я вновь вспоминала и заново переживала то время, когда мне было 17.

Я была неопытной, чтобы понять его в ту минуту, и во мне еще не проснулась женщина, и к тому же я очень боялась, что мы разъедемся и больше не встретимся. Его страстное желание я не могла ни принять, ни понять, и очень резко его оттолкнула, и он как-то неловко, сразу повалился на землю, и мне показалось, что даже заплакал. Тихонько поднявшись, я отошла к какому-то дереву, через минуту поднялся и он, но я почувствовала, что обидела его.

Тонко, пронзительно закричала в ночи какая-то птица, и что-то тревожное было в ее крике, и такое болезненное, что мне стало страшно.

– Уйдем отсюда, мне пора в санаторий.

Мы шли долгое время молча, но это молчание не разъединяло нас – сближало, потому что нам вдвоем не нужны были больше слова: мы удивительно чувствовали состояние друг друга.

Прощаясь, он все же сказал:

– Необъяснимая, я и пальцем боюсь к тебе прикоснуться.

И Георгий растворился в ночи, а я почувствовала такое тихое и безмерное отчаяние, какого никогда раньше не знала.

В последний день перед отъездом мы вновь встретились у ручья, тихо прошли по аллеям парка. Все здесь было уже знакомым, почти родным, все говорило нам о нас.

В этот последний день мы больше молчали, и только глаза говорили – о том, что никогда не предстояло нам.

Прощаясь, он приложил руку к груди и сказал:

– Клянусь, я напишу тебе.

Судорожно сжав мою руку, побежал, оглянулся, остановился и опять бегом. Перед поворотом к вокзалу еще раз оглянулся и закричал:

– Я напишу тебе! Напишу! Мы увидимся!

О, как долго я ждала от него письма! И год, и два, и три… И он часто снился мне, снилось, как он бежал к вокзалу и кричал: "Я напишу тебе! Напишу! Мы увидимся!!"

Я вздрагивала по ночам и просыпалась, и мне казалось, что он тоже меня вспоминает.

За Игоря замуж я не вышла, потому что действительно его не любила, но и с тем, которого полюбила, таких ярких и сильных чувств почему-то не было – было все уже как-то совсем по-другому.

И сегодня, повзрослевшая, я нередко думаю, почему же он не написал: иная влюбленность заполнила его сердце? или просто мама его постирала голубую рубашку, в кармане которой лежал мой адрес? Теперь-то я уже знаю, какими неосторожными могут быть мужчины даже с тем, что для них очень дорого.

Мне пора было уходить – деловые переговоры ожидали меня, а сердце мое все еще было там, в далеком августе, где пела иволга, где юный благородный Георгий говорил мне самые заветные и искренние слова.

Мы с тобой никогда не встречались

День административного работника высокого ранга расписан по часам, и всегда, независимо от своего настроения, нужно быть в деловой форме. Сергей Борисович уставал быть в постоянном внутреннем напряжении и сейчас с удовольствием молча ехал в машине, рассеянно поглядывая в окно. К десяти его ждали в небольшом районном центре, где открывалась сельскохозяйственная выставка всероссийского значения.

И вот они прибыли. Сопровождающие его работники составили плотную группу во главе с ним. Их встречали хлебом-солью, цветами. Все, как обычно. Он подтянут, строг, бодр и внимателен. Вдруг из толпы, когда охрана очистила им дорогу, удивительный женский взгляд! В нем и любопытство, и интерес, и невольное восхищение! Сергей Борисович чуть замедлил шаг – ему так хотелось ответить улыбкой этому взгляду, но ее лицо закрыла мощная грудь охранника. Какая досадная и ненужная старательность! Сергей Борисович остановился – сопровождавшие его лица вплотную к нему приблизились.

– Насколько рассчитана торжественная часть?

Ему тут же услужливо подсказали:

– На 30-40 минут.

Из-за правого плеча охранника он вновь увидел ее взгляд – теплый, искрящийся, и, задержавшись на миг, зафиксировал в памяти ее лицо – продолговатые глаза, соболиные брови, точеный нос. Этих секунд ему было достаточно – он запомнил ее.

Дальше – актовый зал и торжественная часть. Он в президиуме, она – где-то в зале. Где? Просматривая ряд за рядом, он пытался ее отыскать: он так давно не замечал никаких женских глаз, все в жизни его устоялось, утвердилось, что каким-то волнующим чувствам места просто не было. Все подчинялось делу. И вдруг – такая свежая струя, такой искренний взгляд!

Сергей Борисович быстро понял, что эта женщина не относится к приглашенным, она – там, в толпе. А его сердцу отчего-то так светит ее миловидное личико… Эх, если бы ему было хотя бы лет тридцать, он бы уже давно нашел ее. Но в ситуации, когда ты зажат со всех сторон сопровождающими, встречающими, охраной, он – пленник своего делового положения. Невозможно ему искать в толпе какую-то рядовую женщину, а сердце – ищет. Вот уже и деловая часть подходит к концу, а он все еще ее не видит. Приехавший с ними телеоператор остановился у четвертого ряда, и он, наконец, ее заметил: она была в светлом строгом костюме и все так же смотрела на него, как в юности смотрят влюбленные девушки. И тут же мелькнула мысль, как бы пригласить ее на последующий банкет. Хотя Сергей Борисович редко оставался на эти застольные мероприятия, но сегодня бы он остался, если бы… Едва он обратился к главе местной администрации, как торжественная часть закончилась, и народ в зале быстро превратился в гудящую толпу. И он опять потерял ее из виду. К чувству волнующего внимания вновь примешалось чувство легкой досады от невозможности ее, именно ее, эту женщину из толпы, приблизить к себе. Но мероприятия еще не закончились, и он надеялся увидеть ее на самой выставке.

Но на всем протяжении опять – сопровождающие и охрана. И Сергей Борисович тщетно оглядывается по сторонам.

– Вы кого-то ищете?

Услужливый вопрос одной из приближенных дам, с высокой грудью, с ярко накрашенными губами.

– Нет, вам показалось, – Сергей Борисович всегда был строг к себе.

И вновь все стало на свои круги: административная деловая поездка, исключительно деловые беседы и… никаких чувств.

Возвращался Сергей Борисович с настроением умиротворенным – не каждый день на тебя смотрят влюбленными глазами. Через полгода ему стукнет пятьдесят. У него взрослые дети, есть внук. Считай, стал дедом, ан, поди ж ты, приятно, когда на тебя с любовью смотрят, да еще женщина, которой на вид не более тридцати. Он, конечно, ее не увидит больше. Грустно и отчего-то светло на душе, ведь стареть-то не хочется.

Он и вечером, выйдя в сад своего красивого загородного дома, вспомнил о ней, и приятная волна тепла прильнула к сердцу.

Это хорошо, что он не зазвал ее на банкет. Зачем ему, человеку, обремененному властью, какая-то чужая женщина, но ее теплый взгляд был искренним, настоящим, он так разительно отличался от тех услужливых глаз, к которым он привык за последние годы. Именно теплота и искренность так привлекали его в незнакомке.

Через день Сергей Борисович уже не вспоминал о ней, и не вспомнил бы уже никогда, если бы…

Не прошло и двух недель, как ему вновь пришлось участвовать в торжественном мероприятии. На этот раз освящали церковь, в которую он лично немало вкладывал средств. Все произошло, как и в первый раз: он среди приглашенных, близко к алтарю, она – в толпе. В светлом платочке, но все также смотрит на него с восхищением. В первое мгновение он не поверил своим глазам: другой район, иное мероприятие, и опять – она?.. Но сердце подсказывало – да, она.

Сердце его отчего-то чувствовало ее на расстоянии. Они встретились взглядами и ясно оба осознали, что видят друг друга.

Это было неожиданным для него: на мгновение Сергей Борисович даже смутился. Кто она, эта женщина? Отчего опять стоит на его пути? Кто она?!

Ее появление в этой церкви его озадачило, и он, подозвав одного из своих людей, дал указание разузнать, кто она такая, вон та женщина в светлом платочке. Но в церкви было море людей и много женщин в светлых платочках. Незаметно подсказали оператору снимать всех женщин в светлых платочках, стоявших слева от алтаря.

Вечером ему показали пленку, и он нашел ее. Остановил кадр и разглядел поближе. Действительно, очень мила. Миндалевидные карие глаза ее были так выразительны и … так знакомы. Он напрягал память, пытаясь вспомнить, не встречались ли они с нею раньше, и вспомнить не мог. В целях личной его безопасности скоро узнают, кто она такая, но ему самому хотелось в себе разобраться.

Ночью, гуляя по саду, он думал о ней. Небо было звездным, лишь изредка наплывали тучки. То выплывая из-за них, то вновь уходя в их плотность, звезды далеким мерцанием словно подсказывали ему, что есть нечто далекое, связанное с этой женщиной, что из глубин его памяти выплывает вдруг и тут же уходит, и он никак не может поймать эту нить. Иногда, правда, появлялись и другие мысли, связанные с его личной безопасностью, все неизвестное и непонятное настораживает. Но эти мысли были хороши для охраны, для него же значащим было иное: ее искренний теплый взгляд, ее неподдельное внимание.

Кто ты, милая незнакомка, почему так волнуют и кажутся такими родными твои глаза?

Он ждал от своей охраны ответа, но не через неделю, не через месяц они ее не нашли. А потом эта история стала сама собой забываться.

И вдруг опять увидел ее, скорее, сердцем почувствовал. Она стояла у здания администрации, разговаривая с каким-то мужчиной. Сергей Борисович несколько секунд не сводил с них глаз. С каким-то вопросом зашел к нему секретарь, он движением руки подозвал его к окну.

Но однажды в те несколько минут отдыха, которые бывали у него между встречами и деловыми переговорами, он стоял в кабинете у своего большого окна и рассеянно смотрел на улицу.

– Немедленно узнайте у охраны, кто эти люди.

Минуты через две-три незнакомка ушла. Он долго провожал взглядом ее стройную фигурку. А мужчина, с которым она говорила, вошел в здание администрации. Им оказался сотрудник департамента культуры, которого к нему тотчас вызвали. Бедный клерк был очень бледен, стоя перед Сергеем Борисовичем на ковре.

– Кто была эта женщина, с которой вы разговаривали минут десять назад на улице?

– Татьяна Д., журналистка новой краевой газеты "х".

– Журналистка?

Меньше всего Сергей Борисович ожидал услышать такой ответ. О новой же газете он вообще не слышал.

– И о чем же вы с ней говорили, о каком деле?

– Она пишет о краевой выставке молодых художников, которую я курирую.

– И это все, что вы знаете о ней?

Молодой клерк не мог понять, чего от него хотят.

Сергей Борисович отпустил его и, опустившись в свое официальное кресло, задумался. Ее неожиданные появления в разных местах теперь объяснялись, но откуда у нее был этот изумительный влюбленный взгляд?

Волна тепла от первой встречи уже ушла, острое любопытство от встречи второй тоже смягчилось, но оставалось нечто необъяснимое: ему все больше казалось, что они когда-то раньше встречались. Но где? Неужели он стареет и ему изменяет его прекрасная память? Этот факт его удручал.

Развязка у этой истории оказалась неожиданной и простой. В день рождения внука дочь достала старые фотографии, пытаясь найти сходство внука с дедом. И Сергей Борисович увидел фотографию, сделанную в пионерском лагере на практике. Вот она, его незнакомка! Он вспомнил ее! Вспомнил эти миндалевидные чудесные глаза, в которые был влюблен! Вот она, студентка журфака, с которой он не сводил восхищенных глаз! Ее тоже звали Татьяна. Как же он мог забыть о ней? Почему не узнал, не вспомнил?!

Нарядная красивая жена, веселые гости куда-то уплыли, и он видел только далекое, юное, милое…

Звенели бокалы, шумели голоса гостей, а Сергей Борисович с грустью смотрел на старую фотографию и думал, что он стареет, и память чувств слабеет, и легко всплывают в памяти только деловые факты и цифры. И никто и ничто уже не может вернуть ему его юность, и ту яркую искреннюю его любовь.

И он поднял тост:

– За тех, кого мы когда-то так любили! За нашу юность!

Алиса, свет очей моих

Престарелый монах вышел на крылечко скромной келлии. Недавно отгремела гроза, тихий вечер опускался на землю. На востоке еще темнели тучи, а над тучами восстала радуга. Как нежно она сияла в лучах заходящего солнца!

Громко кричали ласточки, стайками и поодиночке летавшие высоко в прозрачном поднебесье.

Прекрасен мир Божий и сладок миг ощущения безграничной жизни! И как, быть может, немного ему остается жить на этой земле. Мало кому дано знать час своего перехода в вечность, а он уже болен, и тело его устало от трудов. Но душа, словно юность вернулась к нему опять, так светла и радостна и так наполнена счастьем. Он давно не изведывал этих чувств. Но сегодня к нему приходили крепкие молодые семинаристы, чтобы спросить у него совета, какой путь избрать – монашеский или семейный.

Что он мог сказать им о пути семейного священника? Этот путь ему, схимонаху, был чужд. А путь монашества труден, тесен и узок, и не всякий может одолеть его.

Вот он болен теперь и не молод и уже готовится к переходу в иной мир, но как отраден ему был этот приход молодых, будто юность еще раз посетила его.

На западе пряталось солнце за белыми облаками, апельсиновым золотом озаряя заход. День угасал, а душа оживала, душа пела и светло и тихо радовалась жизни.