скачать книгу бесплатно
Записки командующего фронтом
Иван Степанович Конев
Наш XX век
В книге мемуаров одного из самых выдающихся советских полководцев Маршала Советского Союза И.С. Конева впервые собраны все имеющиеся воспоминания автора – как знаменитые, но не переиздававшиеся в последние десятилетия работы «Сорок пятый» и «Записки командующего фронтом», так и отдельные главы, сохранившиеся в архиве семьи маршала в виде магнитофонных записей устных рассказов полководца о тех или иных событиях военной истории Отечества. Особенно интересны среди них воспоминания о становлении И.С. Конева как профессионального военного в годы Гражданской войны и в межвоенный период, его участии в первых сражениях Великой Отечественной войны, Московской битве, объективные оценки полководческих качеств И.В. Сталина и Г.К. Жукова. По тем или иным причинам, в том числе и цензурным, эти главы не были опубликованы при жизни автора или выходили отрывками.
Анализу автора воспоминаний присущ широкий стратегический охват событий и в то же время глубокое, скрупулезное проникновение во все детали операций, свидетелем и творцом которых он был лично. И.С. Конев широко использовал архивный материал, так что его работы обладают качествами полноценного исторического исследования. Несмотря на то что воспоминания И.С. Конева готовились в период, который называют «годами застоя», их отличает объективность оценок, твердость взглядов и убежденность автора в правоте дела, которому он посвятил всю жизнь.
Иван Степанович Конев
Записки командующего фронтом
© Конева Н.И., текст, 2020
© «Центрполиграф», 2020
© Художественное оформление, «Центрполиграф», 2020
Предисловие
В 60-х годах прошлого века в нашем обществе стали активно отмечать юбилеи Победы. Война, отдаляясь во времени, породила у фронтовиков желание обобщить свой опыт, создать живую летопись событий. Настали времена мемуаров, их писали в те годы многие: и солдаты, и генералы, и танкисты, и летчики, другие участники боевых действий.
Созревший в обществе интерес к мемуарам, в том числе крупных полководцев, очень тонко ощутил тогдашний главный редактор журнала «Новый мир» А.Т. Твардовский. Он с симпатией относился к отцу и присылал в знак уважения книги своих стихотворений.
К 20-летию Победы Твардовский решил опубликовать в журнале мемуары моего отца. И вот по просьбе редактора в нашем доме появился Константин Симонов, который в то время работал в «Новом мире», и предложил отцу поработать над воспоминаниями о войне для публикации в майском номере журнала. Отец поначалу засомневался и начал отказываться: дескать, я солдат, а не писатель. Но Симонов настоял и предложил отцу не записывать, а надиктовывать воспоминания на диктофон. Вы, мол, сначала наговорите, Иван Степанович, что считаете важным, машинистка расшифрует и напечатает, потом останется только отредактировать текст, и можно сдавать его в печать. Именно таким методом нередко пользовался сам Симонов. Отец поддался на уговоры, но предложил Константину Михайловичу начать с интересующих его вопросов о войне. И вот потянулась череда насыщенных трудами дней, заинтересованными свидетелями которых были мы с мамой. Рано утром, почти ежедневно, раздавался звонок в дверь, появлялся Симонов в своем обычном черном вязаном свитере, с трубкой, которую он посасывал, но не курил, в знак уважения к некурящему хозяину, проходил в кабинет, и там начинались долгие беседы; точнее, отец рассказывал длительными периодами, а Симонов оставался внимательным и чутким слушателем, который, как опытный газетчик, подбрасывал острые вопросы. У меня до сих пор в архиве хранятся записи этих бесед, черновая устная книга «Сорок пятый». Симонов умел «заводить» отца, который, правда, был сам человеком увлекающимся, темпераментным, открытым к диалогу. «А вот что, Иван Степанович, ответил вам Сталин на ту вашу просьбу о помощи, когда в начале октября сорок первого года обескровленный, не имевший резервов Западный фронт вот-вот мог рухнуть под ударами немецких войск?» И откровенный ответ – видимо, давно отец носил его в себе. Он доверял этому уравновешенному, рассудительному и хорошо осведомленному человеку. Беседовали о прошлом и во время обедов, ужинов, за чаем. Симонов, наверное, откладывал в памяти и что-то для себя, для своих будущих книг. Уже после смерти писателя вышла книга «Глазами человека моего поколения», большой ее раздел – беседы с маршалом Коневым.
Мемуары отца, подготовленные для «Нового мира», под названием «Сорок пятый» незадолго до его семидесятилетнего юбилея вышли в Воениздате отдельной книжкой. К этому юбилею большой друг отца писатель Борис Полевой придумал подарок, остроумно подчеркнув обращение отца к новому для него делу, созданию мемуаров. Это был коллаж на листе бумаги: фотопортрет отца в рясе, в шапочке монаха-летописца и с гусиным пером в руках. Он изображен с огромным фолиантом с надписью «Мемуары», а в уголке картинки – вешалка с наброшенным маршальским кителем и сиротливо приткнутым щитом и мечом.
Подарок Полевого, конечно, был знаковым: боевой маршал взял в руки перо. В книге «Сорок пятый» действительно было что-то от хроники, «летописный» намек Полевой подхватил верно. Например, события, связанные с подготовкой и проведением Берлинской операции, описаны по дням. Но в книге отца многое и от записок – в ней есть эпизоды о молодых годах, о революционной романтике, о службе в Нижнем Новгороде, множество живых деталей о друзьях-товарищах, портреты тех, с кем довелось встречаться на фронтовых дорогах.
Мемуары эти были не написаны, а надиктованы отцом на диктофон, который, к слову сказать, был в те времена редкостью.
Впоследствии отец воспользовался методом Симонова еще раз. Будучи уже весьма нездоров, он приступил к созданию второй книги мемуаров – «Записки командующего фронтом». Это рассказ о крупнейших операциях 1943–1944 годов, начиная с Курской битвы, в которой отец командовал Степным фронтом, и кончая событиями, связанными с освобождением всей нашей страны и выходом на государственную границу по реке Прут.
На подготовку второй книги отцу пришлось затратить немало усилий. Помогали ему опытные редакторы, но отцу все же требовалось посещать архивы, перечитывать множество документов. В 1972 году в издательстве «Наука» вышел в свет долгожданный том «Записок». Эта книга более сдержанна по интонации, чем «Сорок пятый». Это действительно военные мемуары. Отец оценивает действия фронтов, которыми ему довелось командовать, армий, видов и родов войск; в ней содержатся размышления о стратегии, о своеобразии полководческих решений в той или иной операции; оцениваются действия других фронтов, Ставки Верховного Главнокомандования. Отец по-прежнему внимателен в оценках личного вклада боевых соратников в Победу. В то же время это действительно записки: отец пишет о войне, находясь на том командном пункте, на который поставила его жизнь; материалы по своему масштабу огромные, многие мелкие детали, не связанные со стратегическим целым, не вошли в текст.
Кроме двух книг, опубликованных при жизни автора, в данное издание включены материалы из его архива.
Летом 1972 года Конев надиктовал для Гостелерадио на магнитную ленту свою автобиографию. Запись эта хранится в архиве семьи. Она и представила основу публикации в журнале «Знамя» (1987. № 11, 12). Эта часть предлагаемого издания озаглавлена «Становление».
Кроме того, в книгу включены надиктованный на магнитофонную ленту рассказ Конева о заседании летом 1946 года Высшего военного совета, посвященного разбору «дела» Г.К. Жукова, воспоминания «Начала Московской битвы», опубликованные в Военно-историческом журнале в № 10 за 1966 год. В настоящий сборник включена глава об освобождении Калинина («Калининский фронт»), подготовленная для публикации И.С. Коневым, но так и не увидевшая свет при его жизни.
Тексты из архива автора подготовлены вдовой И.С. Конева Антониной Васильевной и мною как наследницей его военно-исторических материалов.
Н.И. Конева
Мой боевой опыт позволяет мне вспомнить множество эпизодов, связанных с непосредственным пребыванием на передовой. Я мог бы рассказать многое о боевых действиях подразделений, частей, соединений и объединений, о действиях не только командиров дивизий и полков, но и командиров батальонов, рот, батарей, о многочисленных беседах в боевой обстановке в кругу младших командиров и солдат.
Почему же я уклонился от описания этих оставшихся в моей памяти и дорогих моему сердцу эпизодов? Да потому, что мне казалось важным восстановить картину событий в тех масштабах, в которых я имел возможность это сделать по своему тогдашнему положению, то есть в масштабах всего фронта, всего хода операций.
Такое отношение к событиям мне кажется принципиально важным. Думается, что человек, пишущий воспоминания о войне, может принести наибольшую пользу для воссоздания ее общей картины в том случае, если он пишет прежде всего о тех событиях и делах, с которыми сам непосредственно сталкивался, за которые отвечал. Правильнее всего смотреть на события войны, если можно так выразиться, с того командного пункта, на который ты был поставлен.
И.С. Конев
Часть первая
Довоенный период и начало войны
Становление
Я был унтер-офицером царской армии, когда свершилась революция. После демобилизации из царской армии в декабре 1917 года я вернулся в свое родное село Лодейно Вологодской губернии, ныне Подосиновский район Кировской области. В наших краях в то время еще существовали старые земские управы.
Пришлось начинать революцию на местах. Все мы, солдаты, вернувшиеся из армии, большевистски настроенные, взялись за организацию советской власти в своей Щеткинской волости Никольского уезда Вологодской губернии. Не скажу, что все шло ладно, но у нас было огромное желание произвести революционные преобразования, и нам удавалось найти правильную линию, хотя теоретически мы были слабо подготовлены; говоря откровенно, всю нашу премудрость получили мы тогда из весьма популярной книжки, из «Азбуки коммунизма» под редакцией Бухарина и Преображенского.
Нам удалось провести волостной съезд Советов, избрать Исполнительный комитет. Затем меня выбрали делегатом на уездный съезд Советов, где я был избран в уездный Исполнительный комитет и оставлен в городе Никольске на постоянную работу. Это было в начале февраля 1918 года. В уезде партийной организации тогда еще не было. Группа бывалых солдат, сочувствующих большевикам, в том числе и я, взялась за создание ячейки большевиков при Исполнительном комитете.
Никольский уезд был очень большой, связь плохая, и ни одного шоссе, ни одной порядочной дороги. Страшное захолустье. Но мы выявили в волостях актив: солдат, вернувшихся с фронта, и представителей передовой интеллигенции, которые примкнули к большевикам, правильно поняли идеи Великой Октябрьской революции. Потом провели первую в Никольском уезде партийную конференцию большевиков. Это было в 1918 году, примерно в июне. На ней я был избран председателем уездного комитета РКП(б). Председатель, члены бюро и секретарь – такова была тогда структура партийных организаций.
Вскоре в Никольском уезде подняли голову контрреволюционные элементы, в пяти волостях начались кулацкие восстания, кулаки оказывали сопротивление советской власти в связи с конфискацией земли и проведением всей линии Октябрьской революции, выступали не только против продразверстки, но и против закупки хлеба. На этой почве неоднократно случались избиения продкомиссаров, избиения рабочих, которые занимались заготовкой хлеба.
Тогда был создан боевой революционный отряд, а я был назначен его начальником. У меня до сих пор хранится фотография того первого революционного отряда. Отрядов Красной гвардии в уезде не было, Красной армии тогда еще не существовало, а вооруженная сила была необходима, нужны были надежные люди, которые были бы способны защищать революцию. Мы набирали в отряд людей наиболее преданных, готовых активно бороться за идеи Октября, в первую очередь тех солдат, которые уже проявили себя, показали свое отношение к революции конкретными делами. На первых порах в отряде было человек двадцать пять, а в последующем – около ста. С этим отрядом я выезжал в волости, охваченные кулацким восстанием. Чутье мне подсказывало, что, подавляя восстание, нельзя действовать грубой силой – ведь многие из восставших просто еще не разобрались, что за события произошли в России, что такое Великая Октябрьская революция. И нужно было прежде всего выявить наиболее крупных и матерых организаторов контрреволюционных восстаний: урядников, жандармов, кулаков, попов, тех, кто решительно сопротивлялся проведению декретов советской власти. Соответственно, надо было перетянуть на свою сторону бедноту и середняков, открыть людям глаза на действительное положение дел.
1918 год – это необыкновенный год в жизни молодого Советского государства, в жизни партии большевиков. В то время я был назначен еще и военным комиссаром Никольского уезда. Это тем более обязывало меня проводить работу, связанную с подготовкой отрядов Красной гвардии, а в последующем – с созданием и организацией частей Красной армии.
В июле 1918 года в Москве открылся V Всероссийский съезд Советов. Я был делегирован на него. Вместе со мной на V съезд был выбран еще один представитель – уездный агроном, член партии эсеров.
Мне помнится выступление на съезде одного из лидеров левых эсеров, Марии Спиридоновой. Нужно прямо сказать, оратор она была неплохой, говорила здорово. В чем только она не обвиняла большевиков, как только не клеймила Ленина. Вся наша фракция большевиков была возмущена ее речью. Мы шумели, не давали ей говорить… Я наблюдал, как держал себя Ленин. Он сидел с краю за столом президиума и был совершенно спокоен. Иногда улыбался, покачивал головой, когда она бросала ему явно клеветнические обвинения. Как обычно, Ленин начал свое выступление очень спокойно и очень просто, не повышая голоса, подавшись несколько вперед. Он вскрыл суть выступления Спиридоновой, опасность ее призыва продолжать войну против немцев. Это был тогда один из острейших вопросов борьбы между большевиками и левыми эсерами. Сказанное Лениным убеждало, что выступление Спиридоновой авантюристично, провокационно и что левые эсеры явно не хотят добра Советской республике, народу. Этим закончился первый день заседания съезда.
6 июля левые эсеры убили немецкого посла Мирбаха и подняли мятеж против советской власти… Когда мы утром пришли на заседание, Большой театр был оцеплен войсками. У входа стояли латышские стрелки и несколько броневиков. Мы проходили на заседание большевистской фракции через сцену, а надо сказать, что сцена Большого театра – это такой лабиринт, что, не зная там всех проходов и выходов, трудно оттуда выбраться, поэтому на всех поворотах стояли наши товарищи – члены большевистской фракции и, указывая путь, говорили: «Немедленно отправляйтесь на заседание фракции в здание Коммунистического университета – на Большой Дмитровке». И мы – бегом по Петровке на Большую Дмитровку. Заседание вел М.И. Калинин. Михаил Иванович обрисовал обстановку, сложившуюся в результате выступления левых эсеров, сообщил о том, что убит немецкий посол, блокирован Кремль, что идет борьба за московский почтамт, а под конец сообщил о том, что решением Центрального комитета вся фракция большевистской партии съезда, партийная организация Москвы, весь рабочий класс столицы мобилизованы на разгром контрреволюционного мятежа левых эсеров. Я был назначен начальником заставы Рогожско-Симоновского района и получил в подчинение взвод рабочих-большевиков. Мне было поручено охранять Каланчевскую площадь, теперешнюю Комсомольскую, три вокзала, с тем чтобы воспрепятствовать подходу враждебных мятежных сил в Москву. Задача эта была почетной и ответственной, но сил для ее выполнения у меня было мало: всего два станковых пулемета и максимум человек сорок бойцов. Впрочем, мы выполнили задачу довольно успешно.
На V съезде Советов была принята первая Конституция Советской России, показавшая всему миру, куда большевики ведут народ. Тогда же было принято решение создать регулярную Красную армию для защиты молодой Республики Советов. Я уже сказал, что мы, солдаты-фронтовики, теоретически не были сильны, но у нас за плечами был тяжелый опыт войны, и классовым чутьем мы поняли значение принятой Конституции, умом и сердцем поверили, что правда там, где Ленин, где партия большевиков.
И когда я вернулся в родной уезд, мы занялись там ликвидацией эсеровского влияния, потому что у нас в уезде существовала эсеровская фракция. А так как положение на месте становилось опасным – враги советской власти, белогвардейцы и английские интервенты высадились в Архангельске и начали продвигаться по Северной Двине к югу, – уезд был объявлен на осадном положении. В соответствии с принятым законом мы начали проводить мобилизацию в Красную армию солдат, унтер-офицеров и даже офицеров, которые положительно относились к советской власти. Эта работа проходила тоже не без трудностей. Иногда доходило до того, что, пробравшись, скажем, на уездный пересыльный пункт или сборно-пересыльный пункт, левоэсеровские пропагандисты, а также анархисты организовывали провокационные выступления. Они заявляли: «Хватит, повоевали! Пора передохнуть!» – и тому подобное. В связи с острой необходимостью организовать оборону уезда, а также чтобы предотвратить выход английских интервентов и белогвардейцев на его территорию, мы одну за другой проводили партийные мобилизации. Наши партийные ряды росли.
Я сам стремился отправиться на боевой участок фронта, но, занимая пост уездного военного комиссара, не мог уйти добровольцем с одной из партий коммунистов, отправлявшихся на тот или иной фронт, – я должен был просить разрешения у губернского военного комиссара. К тому времени Никольский уезд отошел к Северо-Двинской губернии. Поэтому я должен был просить разрешения у Северо-Двинского губернского военного комиссара товарища Рябкина – очень хорошего человека, настоящего большевика. Но он мне решительно отказал на том основании, что я и так выполняю ответственное поручение партии в уезде, обеспечиваю набор бойцов в 6-ю армию, которая занимала фронт борьбы с белогвардейцами и интервентами на севере Республики (штаб армии был в Вологде). Я не согласился с отказом и обратился с ходатайством непосредственно к окружному военному комиссару в городе Ярославле, к Михаилу Васильевичу Фрунзе. Михаил Васильевич удовлетворил мою просьбу и разрешил отправиться на фронт. Направили меня вначале в город Сольвычегодск. Дали маршевую роту и отправили на Восточный фронт, в 3-ю армию, в город Вятку, теперешний Киров.
Колчак к тому времени был остановлен, но белогвардейцы собирали силы для того, чтобы перейти в решительное наступление. В 1919 году, в июне, я прибыл со своей маршевой ротой на Восточный фронт. Там меня сразу назначили в артиллерию, в запасную батарею 3-й армии. Эта запасная батарея по теперешним понятиям была больше, чем полк. В ней числилось около 2 тыс. солдат и командиров, имелась большая партийная организация, около 200 коммунистов. Вскоре меня выбрали секретарем. Я почувствовал, что здесь меня могут опять задержать, поэтому, отправившись в политотдел с докладом о состоянии партийной организации и о задачах коммунистов батареи, решил снова проситься на фронт. Мне были предложены сразу три назначения: комиссаром артиллерийского полка, комиссаром пехотного полка и комиссаром бронепоезда. Причем было сказано, что политотдел предпочел бы, чтобы я пошел комиссаром бронепоезда, потому что бронепоезда в условиях Гражданской войны являлись большой ударной и маневренной силой. Их роль была особенно велика в наступлении.
Я был назначен комиссаром бронепоезда, который сформировался из уральских рабочих и матросов-балтийцев – народ по-революционному боевой, но по части дисциплины не особенно сплоченный. Так что предстояло поработать по-настоящему, сделать бронепоезд действительно боевой ударной силой.
С этим бронепоездом я прошел путь от Перми до Читы, всю Сибирь и Дальний Восток. Бронепоезд был на хорошем счету.
Мне удалось сплотить очень хорошую партийную организацию. Наступление тогда велось главным образом вдоль железной дороги, бронепоезд часто был центром боевого порядка наступающих войск. Он двигался по железной дороге, а справа и слева от него шли цепи «Красных орлов» и другие полки 29-й, 27-й пехотных дивизий…
Бронепоезд, ведя огонь из орудий и пулеметов, врывался на станцию, прокладывал путь огнем, а пехотные цепи, охватывающие его справа и слева, овладевали этой станцией и близлежащими населенными пунктами. Боевое взаимодействие бронепоезда и пехоты во времена Гражданской войны не раз приводило к успеху. Так мы взяли Ишим. Однако атаковать Омск не смогли, потому что река Иртыш была для бронепоезда серьезной преградой. Все же подступы к Иртышу мы атаковали совместно с пехотой, а потом взяли да и дерзнули – по льду проложили рельсы и так переправили бронепоезд через Иртыш.
На подступах к Чите пришлось вести бои не только с белогвардейцами атамана Семенова, но и с японскими самураями. И сейчас вижу то поле боя под Гонготой: цепи белогвардейцев и японских солдат, атакующих нас при поддержке двух своих бронепоездов, атаку нашей кавалерии под командованием Н.А. Каландаришвили. Бывший ссыльный революционер Нестор Каландаришвили был одним из руководителей партизан Восточной Сибири, создал кавалерийский отряд, который сыграл важную роль в борьбе с Колчаком. В частности, вместе с другими отрядами он преградил путь Колчаку к Иркутску. Потом отряд Каландаришвили был переброшен в Забайкалье на разгром атамана Семенова. Вот он-то как раз и участвовал в атаке на станцию Гонгота.
Когда кавалеристы при поддержке нашего бронепоезда начали крепко нажимать на белогвардейцев, на выручку им подоспели японцы. Нужно было принимать ответственное решение – бить японцев или нет (а приказано было в бой с ними не ввязываться). Однако обстановка требовала вступить в бой с японцами, так как они перешли в наступление при поддержке двух бронепоездов. Мы японцам продвинуться не дали, отбросили их. И Гонгота была взята.
С бронепоезда меня перевели комиссаром стрелковой бригады Второй Верхнеудинской дивизии, потом комиссаром этой дивизии, затем я продолжал борьбу с семеновцами, белогвардейцами и японцами в должности комиссара штаба Народно-Революционной армии ДВР, которой командовал Василий Константинович Блюхер. Я работал совместно с ним почти год и закончил Гражданскую войну на Дальнем Востоке комиссаром 17-го Приморского корпуса. (К этому времени уже был освобожден полностью Дальний Восток и взят город Владивосток.)
Опыт комиссарской работы, полученный в годы Гражданской войны, был, несомненно, полезен и необходим, но, чтобы быть полноценным командиром, требовалось еще очень многое. Прежде всего предстояло овладеть тактикой и оперативным искусством, искусством вождения войск, профессиональными навыками командования. Переход с комиссарской на командную работу – явление в нашей армии в 1923 году закономерное. Надо было создавать свои надежные военные кадры, которым можно доверить любое боевое задание. Окрепли и армейские партийные организации. В армии стало возможным и необходимым единоначалие, и часть комиссаров была переведена на командную работу. Михаил Васильевич Фрунзе выдвинул идею и провел решение Центрального комитета партии о введении в Красной армии единоначалия. Я в это время был начальником политотдела и комиссаром 17-й стрелковой Нижегородской дивизии в Нижнем Новгороде. На одном из совещаний в 1924 году в штабе Московского военного округа я выступил по вопросам дисциплины, организации и о порядке перехода в армии к нормальной боевой и политической подготовке. Это выступление очень понравилось К.Е. Ворошилову, он тогда командовал войсками Московского военного округа. «Ты, – сказал он, – оказывается, комиссар со строевой жилкой. Как ты думаешь, если нам перевести тебя на командную работу? Предварительно пошлем на курсы высшего командного состава при военной академии». – «Я не возражаю», – ответил я.
В 1925 году я был уже на Курсах усовершенствования высшего начальствующего состава (КУВНАС) при Военной академии имени М.В. Фрунзе, готовивших командиров советской армии.
На эти курсы прибыло немало боевых комиссаров – участников Гражданской войны, в том числе П.С. Рыбалко, будущий танковый командарм, Логинов, который во время Отечественной войны был у меня заместителем по тылу на Северо-Западном фронте, и ряд других товарищей.
Еще на Дальнем Востоке в штабе армии и корпуса я учился у бывшего полковника Генерального штаба русской армии Андриана Андриановича Школина. Это был замечательный человек, он, офицер царской армии, еще до революции был большевиком. Сидел в царской тюрьме, в Александровском централе, и только революция освободила его. В последующем он партизанил на Дальнем Востоке, когда командовал там В.К. Блюхер. Начальником его штаба был Токаревский, старый генштабист, – на ВАКе он оказался преподавателем группы артиллерии. Партия привлекла к обучению красных командиров не только близких нам бывших офицеров, которые уже служили в Красной армии, но и тех, кто принял Октябрьскую революцию не сразу. В академии лекции по тактике отлично читал профессор А.И. Верховский, бывший военный министр в правительстве Керенского; интересны и полезны были лекции по стратегии профессора А.А. Свечина – он был начальником информационного отдела ставки Николая II, генштабистом. Я учился в группе профессора Александра Георгиевича Лигнау – большого знатока пехоты.
Учился я отлично. Взял все, что один год мог мне дать.
Но самым решающим звеном в становлении командира является полк, и после окончания ВАКа я попросил назначить меня командиром полка.
Полк учит, полк воспитывает, полк по-настоящему готовит кадры. Комполка – организатор боя, он обязан правильно использовать артиллерию, полностью и до отказа дать огонь, а не штык, использовать танки, использовать поддержку саперов и даже авиацию, запросив решения высших инстанций. Он хозяин на поле боя, в организации боя. Вот кто такой командир полка, вот почему я с большим желанием пошел на эту должность. Командовал полком пять лет. Многие говорили, что «засиделся», предлагали всякого рода должности, намекали, иногда даже иронизировали… Я решительно от всего отказывался. Я учил полк и учился у полка. Проводил занятия сам, очень сложные, продолжающиеся непрерывно, днем и ночью, с выходом в поле, с отрывом от базы, учил полк маршам и походам, боевой стрельбе и тактике, взаимодействию, и сам одновременно учился. А когда мне не хватало технических навыков, например, по такому виду, как использование огня станкового пулемета «Максим» (а тогда у нас основным был пулемет «Максим»), я делал так: начальника боевого питания полка, бывшего офицера царской армии и опытного оружейника, знавшего отлично стрелковое оружие и станковый пулемет, приглашал в свою палатку, и мы в неслужебное время дополнительно занимались пулеметом. Проходили инспекторские стрельбы или учения, и я первым на правом фланге стрелял из пулемета и выполнял задачу на «отлично», подавая пример подчиненным.
Когда я командовал полком, командующим войсками нашего округа был Иероним Петрович Уборевич. Он прошел большую школу, обладал боевым опытом, был серьезно подготовлен теоретически, а главное, всегда был собранным, подтянутым, дисциплинированным, лаконичным и конкретным в постановке задач. Он знал меня с Дальнего Востока. И вот когда я командовал 50-м краснознаменным полком 17-й Нижегородской дивизии, Уборевич на примере моего полка учил других. Однажды он вызвал меня на курсы пулеметчиков Московского округа в Кунцеве, под Москвой. Тогда еще школа «Выстрел» была в Кунцеве. Как известно, это школа высокой огневой культуры, но Уборевичу не нравилось, что там при хорошей теоретической подготовке все еще много косности, кое в чем и отставания. Он решил собрать командиров пулеметных рот всего округа и привить им технические навыки и вкус к тактическому использованию этого по тем временам мощного оружия Красной армии. В течение месяца я в Кунцеве сам прошел подготовку и учил командиров рот в качестве руководителя группы. Мы проводили стрельбы смелые, ответственные, например стрельбу из станковых пулеметов через голову своих войск. Это было тактическим новшеством, создавало большую мощь огня на поле боя и вместе с тем несколько компенсировало все еще имевшийся у нас недостаток артиллерии. Это было ново, смело и очень полезно для укрепления боевой готовности войск. Это была настоящая школа.
И мне командование полком дало такой опыт, что и потом, когда я встречался с воинской частью или находился среди солдат, я отлично представлял себе всю внутреннюю жизнь, всю службу, которая протекает в полку. Единой системой обучения были охвачены тогда все войсковые звенья от роты до высшего командования округа. В Гороховецких лагерях Московского округа проводились дивизионные учения с боевой стрельбой. Было это до войны, в 30-х годах. Уже тогда мы проводили стрельбы с форсированием рек. Впервые в 30-х годах была испытана на маневрах многополосная глубокоэшелонированная оборона стрелковой дивизии и вообще все новое, прогрессивное, что выдвигала жизнь. На оперативных играх, полевых поездках, на учениях и маневрах совершенствовались тактика и оперативное искусство командного состава.
Обращаясь к периоду, когда я командовал 50-м стрелковым полком 17-й дивизии, я всегда с благодарностью и глубоким уважением вспоминаю Нижегородскую партийную организацию, рабочих Нижнего Новгорода, заводы с революционными трудовыми и героическими традициями. Они шефствовали над полками 17-й дивизии, помогали в культурно-массовой работе, в оборудовании лагерей, стрельбищ. Это обязывало всех воинов отлично учиться. Мы гордились своими шефами. Они интересовались нашими успехами, нашей учебой. Шло соревнование между полками за знамена заводов, особенно такого, как Сормовский.
Нижний Новгород в 1932 году был переименован в Горький. В городе любили Нижегородскую дивизию, гордились ею, знали и командиров. И кстати, нам ни в чем никогда не отказывали. Как ни трудно было в городе с жильем и со снабжением, областные организации находили способы обеспечить размещение командного состава, решали вопросы квартир, ремонта казарм, заботились об улучшении питания воинов. А тогда ведь со всем этим было не так-то легко, были трудности. Партийные организации дивизии входили в районную партийную организацию. Я был избран членом обкома, а потом и членом бюро Нижегородского обкома, близко познакомился с его секретарем А.А. Ждановым и постоянно ощущал его внимание к делам дивизии.
В Нижнем Новгороде я получил большой практический опыт командования полком, затем и дивизией. Надо было овладевать теорией. И вот в 1932 году я был направлен на учебу в Военную академию имени М.В. Фрунзе. Окончил ее летом 1934 года.
Советская военная мысль в те годы решала ряд актуальных задач. И, как выяснилось в период Великой Отечественной войны, наука, которую нашему брату преподавали в академии, правильно определяла характер предстоящей вооруженной борьбы. Новые теории зарождались, конечно, не только в академии, но и в войсках, на опытных учениях, маневрах, и академия всегда была тесно связана с военными округами, с войсками. В академии мы изучали и разрабатывали так называемую теорию глубокого боя и глубокой операции. Это была принципиально новая теория вождения массовых армий, оснащенных разными видами современного оружия – танками, авиацией и т. п. Нас познакомили с соответствующими разработками М.Н. Тухачевского и Б.М. Шапошникова (когда я учился, он был начальником Академии имени М.В. Фрунзе). Известны были нам труды крупного теоретика и в то же время практика оперативной подготовки В.К. Триандафиллова, он был начальником оперативного управления Генерального штаба. Было ясно, что будущая война – война моторов. Наши занятия в академии проходили в теоретических дискуссиях, в обмене опытом. Хочу подчеркнуть – жажда глубоких знаний была характерна для военной академии того времени. Это чувствовалось в аудиториях. Спокойно и выдержанно звучали на занятиях оценки обстановки, разного рода суждения, готовились приказы, но как шумно все это обсуждалось в перерывах, в коридорах, где всегда шли яростные споры о том, как лучше обороняться, как нанести удар, как лучше наступать. Думаю, что слушатели многих поколений, читая это сейчас, тепло улыбнутся, вспомнив, как на теоретических занятиях, в групповых упражнениях и военных играх мы обсуждали вечный вопрос, каким флангом обороняться, каким флангом наносить удар!
Много воды утекло с тех пор, а до сих пор памятно беззвучное передвижение войск на картах, почти осязаемое слушателями, памятны те бескровные бои и сражения. Мне до сих пор дороги старый дом на Кропоткинской улице, где тогда была академия, с его печным отоплением, чуть пахнущим дымком сухим воздухом, его теплые и тихие аудитории, из которых ушли на большую военную дорогу наши офицеры, генералы и маршалы. Всегда добрым словом вспоминаю начальника академии Бориса Михайловича Шапошникова, человека большой военной эрудиции. Его внимание к подготовке слушателей, особенно нашего особого факультета, мы испытывали постоянно. Это создавало очень благоприятную обстановку. Он часто заходил к нам, по-дружески беседовал. А нужно сказать, что памятью он обладал феноменальной, был прямо ходячей энциклопедией. Каких только знаний не накопил этот старый генштабист, человек творческой мысли. К тому времени он выпустил уже свой капитальный труд «Мозг армии».
Интересно проходили лекции Дмитрия Михайловича Карбышева, участника Русско-японской и Первой мировой войн, замечательно знавшего кадры старой царской армии. Слушатели любили его, он был для нас как отец родной. Лекции по военно-инженерному делу он читал так, что этот сухой предмет становился самым живым, ярким, интереснейшим.
Взлет военной мысли тогда уже мог опираться на новые, исключительные возможности, открываемые победами социалистической индустрии. Появление танковых, авиационных соединений давало право нашим военачальникам ставить войскам небывалые дотоле задачи, принимать оригинальные решения. Наряду с подготовкой управления войсками на возможных театрах будущей войны слушатели особой группы учились вождению танков, сдавали зачет на штурманов, вели артиллерийские стрельбы на батареях, знакомились в море с кораблями и подводными лодками.
К сожалению, мы не смогли применить теорию глубокого боя и операции в начале Великой Отечественной войны при отходе от границ. Нет в военном искусстве проблемы более сложной, чем оборона при отходе войск. Особенно трудно армии остаться без средств ведения глубоких операций: без танковых и авиационных соединений. Правда, истины ради я должен сказать, что и в тяжелых условиях начального периода войны мы находили способы организовывать успешную оборону, знали тактику действий противника и готовили ему противодействие. Против глубоких ударов фашистских танковых дивизий мы создавали артиллерийские и противотанковые районы.
Следующий этап моей жизни начался, когда меня назначили командиром 37-й стрелковой дивизии, расквартированной в городе Речице, в Белоруссии. С ней я участвовал в Белорусских маневрах 1936 года.
Дивизия тогда получила положительную оценку, организовав по указанию командующего войсками И.П. Уборевича оборону «синих» в духе современных требований. Эта оборона была многополосной, глубокоэшелонированной, с системой траншей, ярко выраженными батальонными районами и противотанковой системой огня. Это было новое. Система противотанкового огня была организована и на переднем крае, и в тактической зоне обороны, и по всей оперативной глубине.
Оперативный размах маневров был очень большим. Командование дивизией в Белоруссии, участие в маневрах в передовом по тогдашним временам округе мне как командиру дивизии дало очень много. Маневры были очень поучительны, очень интересны. На них присутствовали народный комиссар обороны Климент Ефремович Ворошилов, представители военных делегаций Англии, Франции и Югославии. Особенно успешно был выброшен большой парашютно-воздушный десант.
За эти учения я получил благодарность и был награжден именными часами.
Позже Иероним Петрович Уборевич выдвинул меня командиром 2-й Белорусской дивизии, которая была расквартирована в столице Белоруссии Минске. Это была особая дивизия, на положении гвардейской. Она была лучше других экипирована, полностью укомплектована, на всех учениях, маневрах и парадах всегда представляла Белорусский военный округ. К тому же 2-я Белорусская дивизия находилась на главном, Минском, оперативном направлении. Я командовал этой дивизией с конца 1936 года до середины 1937 года. Здесь я также приобрел большой опыт, в частности опыт взаимодействия с танковыми войсками, проведения тактических учений с боевой стрельбой.
В Минске стояла очень хорошая 21-я танковая бригада, полностью укомплектованная современными танками. Эта танковая бригада под командованием Бабкова и 2-я Белорусская дивизия всегда находились в полной боевой готовности и содержались по штатам военного времени. Так как Белорусский военный округ был самым крупным, расположенным на важном оперативно-стратегическом направлении, то и другие соединения и части этого округа были укомплектованы почти до штатов военного времени; подбор кадров, естественно, проводился в этом округе под контролем самого командующего. Кадры были, я должен сказать, подготовленные. Знания и опыт, полученные на окружных учениях и маневрах довоенных лет, сказались позже, в годы Великой Отечественной войны. В минском гарнизоне стоял кавалерийский корпус, которым командовал Георгий Константинович Жуков. Он был начальником гарнизона города Минска, и наши добрые отношения завязались во времена, когда мы вместе служили в Белорусском военном округе.
В июле 1937 года в сложной обстановке проходила партийная конференция, обсуждавшая разные дела Белорусского военного округа. Когда конференция закончилась, меня вызвал к телефону заместитель начальника Главного политического управления А.С. Булин и попросил срочно выехать в Москву к наркому обороны К.Е. Ворошилову. Цели вызова он не объяснил, а только предупредил: «Захватите с собой пару белья, больше ничего не берите. Все указания получите здесь, в Москве». В то время такой вызов мог озадачить, но я отгонял тревожные мысли. В Москве на Белорусском вокзале меня встретил представитель секретариата Народного комиссара обороны и сказал, что сразу же поедем в наркомат.
После выяснения ряда вопросов К.Е. Ворошилов спросил меня, знаю ли я Дальний Восток. Я ответил, что знаю, воевал там, прошел до Владивостока включительно. Знаю ли я Монголию? Ответил, что Монголию немного знаю: наша 2-я Верхнеудинская дивизия находилась на границе с Монголией и Маньчжурией, когда там развертывались бои за освобождение Забайкалья от банд Семенова, и я хорошо представляю себе весь район, особенно восточную часть Монголии, ее бескрайние степи, характер ее местности. К тому же 2-я Верхнеудинская дивизия принимала участие в ликвидации банд И. Дитерихса. Ворошилов тогда сказал: «Нам нужно послать в Монголию представителя – советником при Монгольской Народной армии. Как вы смотрите, если мы вас назначим на эту должность? Справитесь ли вы с ней?»
Для меня, разумеется, этот вопрос был неожиданным, но я сразу понял, что отказываться не имею права, и заявил: «Справлюсь, товарищ народный комиссар, я согласен на это назначение».
Ворошилов был в высшей степени удовлетворен таким ответом, и у него вырвалась реплика: «А говорят, что у нас нет кадров. Очень хорошо, товарищ Конев, что вы сразу согласились поехать в Монголию и выполнить это ответственное поручение. Сегодня состоится заседание политбюро. Я доложу на политбюро о вашем согласии, и вопрос о вашем отъезде будет окончательно решен».
Действительно, вечером состоялось решение политбюро о моем назначении. Меня известили, что в Монголию вместе со мной едет делегация. После этого сообщения я был вызван в Кремль к Сталину с тем, чтобы получить от него личные указания в связи с предстоящей командировкой. Сталин объяснил обстановку, складывающуюся в Монголии. Он сказал, что в связи с наступлением японцев в Маньчжурии у них подготовлен и план захвата Монгольской Народной Республики, а задача советских войск – не допустить захвата Монголии японскими войсками, не допустить выхода японцев к границам Советского Союза в районе озера Байкал и не дать им перерезать нашу дальневосточную магистраль. Далее мне было сказано, что согласно договору о дружбе между Монгольской Народной Республикой и Советским Союзом следует поставить вопрос об опасной угрозе, нависшей над Монголией, и о готовности Советского Союза оказать Монголии необходимую военную помощь.
Я был глубоко взволнован большим и ответственным поручением. По дороге в Улан-Батор я обдумывал возможный характер наших действий в Монголии и свою роль в этих действиях.
Вскоре на заседании Великого хурала единодушно было вынесено решение: в связи с создавшейся угрозой захвата Монголии японскими войсками и на основании договора о дружбе и взаимопомощи просить советское правительство ввести войска в Монголию. Это решение было немедленно передано по телеграфу в Москву и доведено до командующего войсками Забайкальского военного округа. Я получил оперативную директиву, в которой было указано количество войск, перебрасываемых в мое распоряжение, и перечислены наименования частей и соединений. Группировка войск была полностью моторизованной, все находилось на колесах. В соответствии с директивой Генштаба эти войска я встретил на границе и отдал приказы о выходе войск в пункты на границе между Монгольской Народной Республикой и Китаем.
Учитывая угрозу, нависшую над Монголией, нам необходимо было прикрыть основные направления, на которых японцы, наступающие в Китае (Маньчжурии), намеревались на плечах отступающих китайских войск ворваться в Монголию и захватить ее. Этот хитроумный план нами был разгадан, и войска группы получили задачу: не допустить перехода монгольско-китайской границы ни китайскими войсками, ни тем более японскими.
Вывести войска на границу Монгольской Народной Республики нам удалось буквально на каких-нибудь 3–4 дня раньше японцев, тем самым предотвратив их вторжение. Планы японского командования были сорваны. Я могу с гордостью сказать, что эту задачу выполнили войска Красной армии. Красная армия не позволила захватить какую-либо часть территории Монголии. Были решены задачи, связанные с выходом советских войск к монгольской границе, одновременно и внутри страны был сорван подготовленный феодальными элементами план контрреволюционного переворота.
Теперь нам предстояло решить следующую задачу: разместить свои войска в преддверии зимы. А зима в Монголии – тяжелая степь, холода, мороз 40 градусов с ветром; мало снега, ни топлива, ни воды, ни каких-либо стройматериалов – все приходилось ввозить из Советского Союза, в основном по Дальневосточной железной дороге, через Улан-Удэ. К этому времени решено было именовать все войска, находящиеся в Монголии, 57-м Особым корпусом, я и был его командиром, а комиссаром корпуса был прибывший одновременно со мной в МНР в качестве политического советника член Военного совета Сибирского военного округа товарищ Прокофьев, замечательный коммунист, прекрасный товарищ, политически зрелый и принципиальный человек. Он был очень хорошим помощником, но по наговору и каким-то ложным показаниям его вскоре отозвали, и на его место комиссаром 57-го корпуса был назначен Иван Терентьевич Коровников, который позже, в Отечественную войну, успешно командовал 59-й армией.
Учитывая, что в пустыне земля сухая, мы решили вырыть землянки и укрыть в них войска. Организовали соответствующий подвоз, проложили военные дороги, на военных дорогах – этапы. Войска быстро приспособились к сложным условиям зимовки и находились в полной боевой готовности.
Я всегда с волнением вспоминаю Монголию, где находился с лета 1937 года. В июле 1938 года я был вызван в Москву с докладом на Главный военный совет. Время доклада не было ограничено. Но я не злоупотреблял, докладывал примерно минут сорок пять.
После доклада на Главном военном совете меня пригласили на обед к Сталину. На обеде, кроме Сталина и членов Главного военного совета, были почти все члены политбюро, находившиеся в Москве. Сталин обстоятельно расспрашивал меня, его интересовали кое-какие подробности и частные проблемы, например организация быта комсостава, расспрашивал он и об обычаях монгольского народа. Я обстоятельно все изложил, подчеркнул, что командиры находятся целый год в Монголии без семей (жилья нет, привезти семьи некуда), что эту проблему надо решать, привезти семьи командиров, а в связи с этим позаботиться и о школах, обслуживании и т. д., и добавил, что можно было бы привлечь членов семей к выполнению целого ряда бытовых дел, скажем к работе военторга, но пока все очень трудно – никого не найдешь. Многое делаем сами, силами комсостава. Привел пример, что я, будучи командиром корпуса, сам себе стираю белье, мою полы и выполняю другую домашнюю работу. Мои слова не остались без внимания.
– Что же вы предлагаете? Какой нашли выход? – спросил Сталин.
– Есть выход, товарищ Сталин.
– Какой?
– Надо создать в основных гарнизонах банно-прачечные отряды. Потом нужно обязательно ввести женщин в систему бытового обслуживания, военторга, столовых и т. д.
– Что ж, – говорит, – правильно.
Сидящему напротив А.И. Микояну Сталин сказал:
– Микоян, запишите: для Особого корпуса в течение буквально месяца надо мобилизовать три тысячи девушек из ближайших центральных районов – Москвы, Иваново-Вознесенска и других.
Через месяц я действительно встречал девушек. Забегая вперед, должен сказать, что они у меня недолго в банно-прачечных отрядах проработали. Через три-четыре месяца все вышли замуж за командиров, и мне пришлось вновь ввозить девушек для поддержания банно-прачечных отрядов и столовых военторга.
Осенью 1938 года я был назначен командующим 2-й Отдельной краснознаменной армией. Штаб ее находился в Хабаровске, а войска – на довольно обширной территории: весь Хабаровский край, Сахалин, Чукотка, Камчатка и, кроме того, еще и Якутия. Войска 2-й армии, когда я принял командование, прямо должен сказать, оказались в запущенном состоянии, некоторые части не устроены на зимних квартирах, плохо размещены, не велись на должном уровне занятия по боевой и политической подготовке. Кое-где были арестованы руководящие работники, командиры дивизий и корпусов. Арестован был В.К. Блюхер. Все это не могло не сказаться на состоянии войск. В первую очередь требовалось привести войска в порядок, правильно разместить, организовать все службы. Нужно было подумать и об укреплении границы. Приграничная линия с Китаем шла от Кумары до Хабаровска. В Маньчжурии уже были японцы, поэтому довольно часто на островах на Амуре происходили осложнения. Японцы нарушали границу около самого Хабаровска, в районе протоки Казакевича.
В связи со сближением позиций фашистской Германии и Японии необходимо было срочно заняться повышением боевой готовности войск на Дальнем Востоке и быть готовыми к возможному нападению японцев. Смотреть надо было в оба. Работать в полную силу. Кроме всего, надо было изучить группировку противника и освоить территории, на которых наших войск не было вообще, а японцы поглядывали на них с вожделением. Речь идет о Сахалине и Камчатке. В период моего командования 2-й ОКА впервые на Сахалин и на Камчатку были введены войска. На Камчатке расположилась 100-я дивизия под командованием А.М. Городнянского, который потом в Великой Отечественной войне командовал 12-й армией и героически погиб в Харьковской операции. На Сахалине была поставлена дивизия под командованием Макаренко.
Данных о группировке противника вдоль границы не было, мы не знали, какие укрепления у японцев. Разведка была провалена. Пришлось создавать ее заново и взять на себя смелость и ответственность за то, чтобы начиная от границы Забайкальского военного округа вдоль всей границы по Амуру и Уссури произвести аэрофотосъемку, получить нужные данные. Об этом я доложил К.Е. Ворошилову. Вместе с командующим ВВС 2-й ОКА П.Ф. Жигаревым мы определили зоны, точно проложили маршруты, установили контрольные пункты. Сфотографировали всю границу, сделали плановый снимок. Проявили, дешифровали, представили в Наркомат обороны, в Генштаб. К.Е. Ворошилов был очень доволен выполненной работой. Эта съемка нам очень здорово помогла в организации мероприятий по усилению обороны всей приграничной линии советского Дальнего Востока.
Словом, в 1938–1939 годах мы готовились на Дальнем Востоке отразить любое нападение. Местные органы власти оказывали нам в этом большую помощь. Всю работу приходилось вести в напряженной внешнеполитической обстановке. На Дальнем Востоке японцы неоднократно нарушали границу, осуществляли враждебные вылазки, которые участились, когда мы начали укреплять Камчатку. Были случаи, когда к Камчатке, где командовал войсками Городнянский, подходили японские корабли и предъявляли ему ультиматум; японцы заявляли, что мы незаконно разместили там войска, обещали с нами расправиться, требовали убираться вон и т. д. Начинался конфликт, как правило, с того, что японцы, открыто и нагло вторгаясь в наши территориальные воды, ловили рыбу. И когда советские катера пытались этому воспрепятствовать, японцы подводили военные корабли и наводили орудия на Петропавловск, на позиции войск. Бывали моменты, когда мы находились буквально на волосок от открытого военного конфликта. Нужно отдать должное командирам, и особо мне хочется отметить комдива Городнянского, он обладал не только высокими боевыми качествами как командир дивизии, но и был еще политическим руководителем, правильно ориентировался в сложной ситуации, самостоятельно принимал решения, поскольку связь у него с командованием была только по радио.
Были отдельные нарушения приграничного режима и на Сахалине, но конфликты там были более мелкие, и таких угрожающих ситуаций, как на Камчатке, не было. Ну а когда нарушалась граница по Амуру, то штаб армии, лично я быстро вмешивались и предотвращали всякого рода наглые вылазки; японцы пытались захватить острова или проливы, даже делали попытки высадить небольшие десанты, чаще всего в протоке Казакевича. Так что конец 1938 и весь 1939 год я все время был в состоянии боевого напряжения. За все годы службы, сначала в Монголии, а затем на Дальнем Востоке, у меня, разумеется, не было ни одного выходного дня. Я не ездил в отпуск, и даже не возникал вопрос о том, что я могу поехать отдохнуть. Вот такова была обстановка. Обо всем, что происходило на Дальнем Востоке, я постоянно докладывал в Москву. Нужно отдать должное ЦК, И.В. Сталину, наркому обороны К.Е. Ворошилову, Генштабу – они понимали обстановку на Дальнем Востоке и уделяли армии исключительное внимание. За период командования 2-й ОКА меня дважды вызывали с докладами на Главный военный совет в Москву, где рассматривались вопросы боевой и мобилизационной готовности армии…
