скачать книгу бесплатно
– В разум не возьму. Разъясни мне, глупой. – Ласлава дотронулась до руки дочери, решилась, взяла ее ладонь в свою и стала ждать ответа.
– Что говорить-то? Кому нужна замужняя такая?.. Кому захочется ласкать изувеченную, с одной грудью? – Словно раздумывая, говорила знахарка. – Грудь меч сдержать сдержала, а сама не уцелела. Одни клочья. Я еще постаралась. Куски, какие висели, обрезала. Кровь там несильно бежит, а вот гнильё вмиг возьмется и не уследишь. Вот так. Ну, ничего. Я её к себе возьму.
– Как к себе? Зачем?
– Она смекалистая. Не беда, что поздно.
– Что поздно? – перед глазами Лаславы потемнело. Она ртом ловила воздух, но его все одно не хватало.
– Совсем ты глупая, как гляну. У нас принято дитя сызмальства учить. Дело у нас ой, какое сложное! Ну, ничего, девка разумная и рассудительная. Гульба ей теперь ни к чему. Наверстает с моей помочью.
Только сейчас до Лаславы стало доходить, какую затею припасла знахарка для её кровинушки.
– Ты собираешься ее колдовству учить? Себе в помощницы взять?
– Наконец-то сообразила. Я уже немолодая, давно собиралась какое дите взять. Нянчиться не хотела, а тут готовое добро. На ноги поставлю и примусь. Я давно приметила, – она хоть и девка, но в воинском деле не хуже погодок мужеского рода. И, знаешь, чем брала? Не силой, не ловкостью, – смекалкой одной. Смекалистая она. Такая мне и нужна.
Ласлава хотела было крикнуть Кривозубой в лицо: «Не бывать этому! Она – боярского рода, а не колдунья какая-то!», но спесь свою спрятала. Пусть на ноги поставит, а там посмотрим.
* * *
Новость, что Синеокая жива, облетела поселение быстро. В боярском дворе стал собираться народ. Кто-то хотел узнать о девушке, кто-то желал выказать уважение Нахабу, многих интересовала Кривозубая. Лишний раз поклониться и высказать похвальную речь знахарке не помешает: от падежа скота, может, убережет или за урожай гречихи похлопочет.
Вскоре весь двор заполнился северянами. Рядом с порогом стояли подруги Лаславы. Они её беду приняли как свою и теперь пришли порадоваться удачному исходу. Были и друзья Нахаба. Ежели против врагов идут одной стеной, то вместе должны и кубок меда распить за здоровье Синеокой. Про северян из боярского рода и говорить нечего. Младшую дочь Нахаба они любили, многие ещё вчера отнесли дары богам, просили вступиться за северянку, другие с утра побывали у богов. Пришли друзья и подружки Синеокой. Они держались кучкой, вели себя тихо, – не пристало при старших шуметь.
Когда Нахаб в окружении близких вышел во двор, северяне зашумели, посыпались вопросы. Он, подняв руку, внимательно осмотрел всех и приметил, кто пришел, – он запомнит это, но и не забудет, кто в трудную минуту не встал с ним рядом и не поддержал его. Затем низко, до самой земли, поклонился, за ним поклонились вышедшие с ним родичи.
– Благодарствуйте, люди, что приняли мою боль как свою. Благодарствуйте, – и низкий поклон последовал вновь, – что и радость мою пришли разделить. У Синеокой жар спал, Кривозубая обещалась поставить ее на ноги.
После этих слов северяне одобрительно зашумели, но через миг стало тихо. Из дома вышла Кривозубая.
Ныне она – главней всех, ныне в честь неё будут петь песни и пить мед. Знахарка, не скрывая своего превосходства, свысока смотрела на северян. Ее обезображенное лицо, к которому привыкли и уже не пугались, освещалось ликующими глазами. Она, с малолетства привыкшая быть всегда незаметной, не на виду, сегодня позабыла о своей уродливо рассеченной верхней губе.
При её рождении то ли природа, то ли Чернобог шутку какую сыграл с младенцем, но травница, принимавшая роды, при виде народившейся вздрогнула. Не приходилось с таким сталкиваться. Слышать слышала от других, что может младенец разный родиться, но чтобы лицо здоровенькой горластой девочки было так обезображено, не ведала. Точно Чернобог постарался. Развел верхнюю губу на две части и поднял к носу так, что рот не закрывался. Мать девочки, как увидела, что произвела на свет, так в слезах и зашлась. Какой позор! Что делать?! Когда первые слезы и охи улеглись, порешили отдать её знахарке. От вида безобразного дали и имя соответствующее.
Так стала она выученицей знахарки, сейчас же пришло время и самой обучить тонкостям своего ремесла толковую северянку.
Насладившись тем, что все, как один, склонили перед ней головы, Кривозубая обратилась к Нахабу:
– Синеокую лечение ждет долгое, и когда немощь может повернуться, знают только боги. Крови много потеряла, и рана затейливая. Уход требуется особый.
– В том ты, Кривозубая, можешь не сомневаться, – перебил ее Нахаб, но знахарка, резко вскинув руку, словно грозя ему, продолжила.
– Надобно перенести её ко мне. Там пригляд будет лучше. Чернобог недалеко ушел, может опять за ней пожаловать, a так я всегда буду рядом и вовремя, если потребуется, на защиту встану.
Ласлава из-за спин родственников, словно птица, метнулась к Нахабу. Упала перед ним на колени, руками обхватила ноги:
– Не отдай дочь знахарке, не отдай! – потом, вероятно осознав, что ее унижение может только подтолкнуть Нахаба к скорому и неверному решению, начала медленно подниматься, пряча лицо в ладони.
Народ зароптал, происходило что-то невиданное. Чтобы северянка, да еще боярского рода, прилюдно такие поступки совершала… Удивительное дело.
Нахаб тоже не понимал, что происходит. С чего это Ласлава бросилась ему под ноги, почему стала просить непонятно чего. Неужели она хочет, чтобы Синеокая умерла без помощи знахарки?
Лишь один Баровит всё понял. Прожитые годы дали мудрость и знания. Старик тут же вник в мысли знахарки-злодейки. Откажешь – не будет лечить Синеокую. Отдашь в руки – всё. Больше не будет у Нахаба дочери. Хорошую шутку Чернобог затеял! С какой стороны ни подойдешь, злодейство его исполнится.
– Скажи своей жене, Нахаб, пусть уйдет с глаз. – Баровит хоть и был глубоким стариком, но в трудные минуты вполне еще мог, собрав силы в кулак, постоять за род. Перед северянами вновь – храбрый воин, и не страшна ему ни стрела, ни копье, ни десяток степняков. Звонко, почти молодо, звучал его голос, зорко, почти по-юношески, блестели глаза, и спина, забыв о старых ранах, гнулась скоро. Он низко поклонился сначала сородичам, затем знахарке.
– Простите, люди северянские, и ты, умнейшая из всех нас. Совсем Ласлава очумела от горя. Понятное дело, как матери такое перенести? Дочь почти вступила на Калинов мост. – Он многозначительно помолчал, потом, повернувшись к знахарке, поклонился. – Благодаря тебе, уважаемая, – он вновь поклонился почти до самой земли, – в материнском сердце надежда ожила. Как такое выдержать матери? Все вы знаете, – теперь он обращался к людям и искал у них поддержки, – какая у нее судьба нелегкая. Какое горе ей выпало в прошлом году, вы знаете. Двух детей в одно время потерять, – какое материнское сердце выдержит? – Он немного выждал, из-под бровей наблюдая за молча стоявшими северянами. И лишь когда увидел несколько утвердительных кивков и услышал несколько согласительных возгласов, продолжил. – Прости, Кривозубая, мать неразумную. Дай ей побыть рядом с дитем несколько денечков. Пусть успокоится сердцем.
Кривозубая возмущенно закачала головой, приподняла руки, видно, что-то хотела сказать, но хитрый старик не дал ей этого.
– Не откажи, пусть Синеокая побудет несколько дней рядом с матерью, ты же – рядом с ними. Сей же час все из нашего рода уйдут из избы. Всё оставят тебе, распоряжайся, как сама желаешь.
Кривозубая смекнула: если не удастся перетянуть северян на свою сторону, не видать ей Синеокой.
– Скажи, люд, разве я вам не помогаю? Разве не я лечу ваших детей, или, может, кто-то другой раны ваши отварами очищает от гнилости? Может, в прошлом году не я предупредила о жаре небывалой? В других городищах что было? Забыли?
– Не забыли. Помним. Ты всегда нам помогаешь. Мы тебе многим обязаны, – почти хором поспешно ответили ей северяне.
– Разве когда обманула? Слово не сдержала? Обещала, а не выполнила? – получив в ответ дружную поддержку, Кривозубая посмотрела на Баровита. – Здесь не смогу девке помочь. Нужно нести ко мне, на болота, а если Ласлава хочет быть рядом с дочерью, пусть идет вместе с нами.
Лучше бы ведунья этого не говорила. Разве северянка отважится на знахаркин остров пойти и, тем более, побывать в её доме? Даже если б и не жила Кривозубая на болотах, и северяне знали к ней тропы, все одно никто и никогда не отважится близко подойти к ее владениям. Когда беда случается, и то бьют деревянной колотушкой в специальный круг, что привешен на березе около болота, так вызывая знахарку.
– Нет, Кривозубая, так не получится. – Не уступал Баровит. – Ты пойми материнское сердце. Прими наш поклон.
Нахаб, до этого момента молчавший и о чем-то сосредоточенно думавший, встал рядом с Баровитом и низко, как и минуту назад дед, поклонился знахарке.
– Побудь, Кривозубая, в моём доме. Спаси дочь. Пока рядом с Синеокой будешь, каждое твоё пожелание для меня приказ. Что хочешь, ешь, что хочешь, пей. Нужна одежда какая – бери. Всё исполню, что ни пожелаешь.
– В еде не нуждаюсь, своё имеется. – Кривозубая уже понимала, что от такого предложения отказываться нельзя. Народ не поймет. Да и кривила она сердцем – хотелось и поесть всласть, и напиться меду в полную меру. И одежда Лаславы ей давно приглянулась, a пуще всего хотелось заполучить лисью шубу, что на Лаславе зимой видела.
– Ну, как?! Принимаешь приглашение? – Баровит был уверен, что знахарка согласится, но решил получить поддержку и у народа. – Родичи, попросите Кривозубую погостить у нас. Пусть Синеокая дома будет, рядом с матерью и другими родичами.
– Соглашайся. Уступи матери. Когда мать рядом, завсегда лучше. И тебе полегче будет. Мать тебе поможет. В доме Нахаба тебя никто не обидит. Поживи по-боярски. – Стали просить северяне знахарку.
Кривозубая, скрипя зубами, бросила:
– Хорошо, побуду пока, – и скрылась в избе.
Выгодная дружба
Несчастье с дочерью Нахаба всколыхнуло всех северян. Жалко боярский род, да и собственная безопасность волновала. Везде усилили дозоры, по распоряжению старцев без срочной необходимости северянки не могли покидать городища и веси. Воины в одиночестве в путь не трогались, даже если необходимость была дойти до ближайшего поселения.
Гуснар от общих тревог в стороне тоже не остался. Но о Синеокой не думал. Какая разница, перейдет она Смородину-речку или нет, – ему и своих детей было не жалко. Тревожило, что ранен лесной, и подступы к селениям еще старательней охраняются и проверяются. И, кто его знает, может, тот лесной к нему шел. Может, надоело Уру, началоводцу лесного люда, ждать весточки, – решил сам наведаться.
Гуснар знался с Уром несколько лет. Родичи считали, что он богатеть начал с приходом в дом рабов. Оно, конечно, так. Поход знатный вышел, степняки для хозяйства – опора хорошая, да только и их кормить требуется, к тому же, одежка, пусть и ношенная, но полагается. По закону северян невольник считался почти членом семейства. При таком неразумном порядке сильно не разбогатеешь.
С другой стороны, род Гуснара начал прирастать добром. Пять лет назад по осени Гуснар с родичами на охоту собрался. От поселения ушли далеко. Гуснар заприметил большую пушистую белку, резво перепрыгивающую с ёлки на ёлку. Шапка у Гуснара сносилась, мех местами вылез, – стыдно перед людьми в такой показаться. Это и заставило его бросить товарищей.
«Пусть кабана выслеживают, – раскинул он умом, – я пока шапку припасу».
Белка – зверёк шустрый. С ветки на ветку скок, скок, бывает, и остановится, мордочкой покрутит в разные стороны, лапками быстро-быстро переберёт и опять – с ветки на ветку. Иной раз Гуснар и хвоста пушистого не видел, но охотничье чутье точно указывало, в каком направлении белка скачет. Давно Гуснар мог оглашенного зверька подстрелить, но хотелось попасть прямо в глаз. Из шкуры без всякого изъяна шапка знатная получится.
Чуть в стороне хрустнула ветка. Гуснар резко обернулся, прислушался. «Вроде никого. Ветер или Леший безобразит».
Отвлекся на миг, а белка как сквозь землю провалилась. Куда скрылась его новая шапка, Гуснар так и не понял. Раздосадованный, решил возвращаться к родичам.
Лес, известно, много опасностей для человека готовит. Не ожидаешь беды, a она рядом бродит. Уверенно идет Гуснар, – под ногами-то земля твердая, но как будто оступился, и неведомая сила потянула к себе. Одна нога провалилась в трясину. Перед другой ногой земля словно расступилась.
«Яма Кикиморы[21 - Кикимора – восточнославянский женский мифологический персонаж, обитающий в жилище человека, приносящий вред, ущерб и мелкие неприятности хозяйству и людям.]!» – догадался северянин.
Есть в лесу скрытые места, попадёшь – в живых не останешься. Кикимора, сестра лесного бога Лешего, своё дело хорошо знает. Мелькнёт в чаще поляна круглая, словно ночное светило в полной своей красе, трава ровная – без единого цветочка, как косой выкошена, и деревья вокруг не колышатся, листочки – как неживые, – ошибки нет, Кикимора созорничала. Как Гуснар проглядел опасность? Знал приметы, а угодил.
«Всё. Конец», – обреченно подумал он.
Невиданная сила тянула его за ноги под землю и, чем яростнее он сопротивлялся и старался вытащить попеременно то одну ногу, то вторую, тем больше увязал в земле. В поисках хоть какой-нибудь поддержки, он хотел было ухватиться за ветку в двух шагах от него, но дотянуться не мог. Вековые деревья и молодая поросль и кусты по велению Кикиморы прятали руки-ветки от северянина.
Незаметно Гуснар увяз по пояс и уже не сомневался, что вскоре придётся перейти Калинов мост. Пора помолиться и достойно принять смерть. Но тут за рядами деревьев мелькнула тень.
«Зверь. Учуял, вот и пожаловал. Волк вроде или, может, рысь. Лучше у Кикиморы в гостях жизнь закончить, чем еще живого зверь драть начнет», – спокойно подумал Гуснар и перестал сопротивляться.
Но, видно, Кикимора не натешилась. Северянин почувствовал под ногами дно болота. Он удивился и начал выбираться из трясины. Когда получилось дотянуться до тонкого ствола березы, появилась надежда, что выкарабкается.
«Главное, чтобы зверь не напал», – оглядываясь по сторонам, рассуждал Гуснар.
Он начал с большим усердием тянуть на себя березку, она с треском надломилась, и земля вновь превратилась в жижу. Гуснар перестал бороться. Под ногами опять чувствовалась опора. И так несколько раз.
– Вот ты как, – зло выкрикнул Гуснар и из последних сил заработал всем туловищем, от чего он провалился по грудь, и тут почувствовал, как ему в бок уткнулась толстая ветка.
Очередная кикиморовская шутка?
Ветка вновь больно уткнулась в бок, Гуснар обеими руками схватился за нее и начал карабкаться вон из ловушки.
Едва отдышавшись, он осмотрелся, но ничто не выдавало присутствие спасителя. Может, и нет никакого спасителя. Это сестрица Лешего поиграла и сжалилась.
– Кто здесь? Покажись. – Тихо попросил он.
Сзади хрустнула ветка, и он увидел огромного, лохматого, звероподобного великана.
«Человек ли, зверь. Не разберешь сразу». – Он зорко следил за каждым движением незнакомца. Тот стоял смирно.
«Вроде человек. Лесной, верно». – Гуснар встал и низко поклонился лесному чудищу.
– Благодарствую. Спас ты мне жизнь. – Гуснар старался говорить внятно и раздельно, – как знать, может лесной и понимает его речь.
Некоторое время они молча стояли друг против друга, затем лесной подошёл к Гуснару и встал рядом, приложил руку сначала к макушке Гуснара, затем к своему плечу и что-то, как показалось северянину, промычал.
«Ух, окаянный! И тебе мой рост не нравится», – злобно подумал Гуснар, но ни один мускул на его лице не дрогнул. – «Сравнивай, сравнивай, мы ещё поглядим, чья возьмет».
Дальнейшего сопоставления не последовало. Лесной отошел от Гуснара и дружелюбно заулыбался. Гуснар ответил улыбкой и, не таясь, рассмотрел незнакомца. Широкоплечий, почти на две головы выше, огромные руки, могучий полуобнаженный торс буграми выступал из-под короткой рубахи из тонко обработанной кожи. Мускулистые бедра плотно облегали штаны по колено. На ногах до середины икры были натянуты обтягивающие чулки. На бычьей шее висело сплетенное из кожи украшение с мордой медведя.
«Хороша красьба[22 - Красьба – украшение.]», – отметил для себя Гуснар.
Лицо лесного не было ни злобным, ни безобразным. Лицо как лицо: широкие скулы, узкие глаза прятались под густыми бровями. Цвета спелого пшена ниже пояса волосы, сзади перехваченные кожаным ремешком.
«Ничего звериного в нем и нет», – подумал Гуснар и вновь попытался завести с незнакомцем разговор.
– Меня зовут Гуснар. A тебя?
Лесной замотал головой, мол, ничего не понимаю.
– Ме-ня зо-вут Гус-нар. – Разделяя каждое слово на звуки, повторил он, при этом большим пальцем тыкая в грудь. – Гус-нар, Гус-нар, – произнес еще несколько раз.
– Пуш-вал, – лесной закивал головой в подтверждение, что понял.
– Как тебя кличут? Меня зовут Гус-нар, – северянин ударил кулаком себя в грудь, – а тебя? – и рукой дотронулся до груди лесного, который сначала резко шагнул назад, затем заулыбался.
– У-у-у-р-р-р. – Подражая северянину, протянул лесной.
– Ур?
– Ур, Ур! – Закивал лесной.
Что делать дальше, Гуснар не знал. Разговоры вести с новым знакомым вроде бы не об чем, а развернуться и уйти опасно. Неизвестно, что у лесного на уме. Это он с виду смирный, стоит улыбается, покажешь спину, – так и голова с плеч может покатиться. Приметил Гуснар, что за поясом у Ура припрятано оружие, наподобие северянского копья, только покороче, a наконечник, наоборот, подлиннее.
Тут он вспомнил про пряники. Лазурна предлагала в дорогу гречневые лепешки, он наперекор ей приказал дать медовых пряников, еще и упрекнул, что ему даёт похуже, а сама, как он за порог, начнет уплетать сладенькое, им заработанное кровью и потом. Хотел вдобавок поддать, да не стал, – и так еле ходит.
Гуснар медленно, показывая лесному, что ничего для него опасного он не совершает, снял котомку, достал кулек с духовитыми сладкими пряниками. Их было два. Один протянул Уру. Но лесной не взял. Тогда Гуснар отломил от пряника кусочек, положил в рот и, причмокивая, стал жевать, при этом протягивая оставшуюся часть Уру. Тот осторожно взял пряник, осмотрел со всех сторон, понюхал, по его лицу Гуснар понял, что запах понравился, a затем целиком запихнул в рот.
Активно работая челюстями, Ур скрылся в лесу, вскоре вновь предстал перед Гуснаром и протянул ему убитого зверька, ту самую белку, за которой гнался северянин. Ур жестами показывал, что отдаёт белку, a взамен просит другой пряник. Такой обмен Гуснара вполне устраивал.
Прилаживая трупик зверька к поясу, Гуснар заметил, что Ур не съел пряник. Он сорвал листок и бережно обернул его.
– Почему не ешь? – удивился Гуснар.
И вновь ему пришлось жестами объяснять лесному смысл его вопроса. Когда тот догадался, то стал руками в воздухе показывать очертание женщины.
– Жене, что ли, понесешь? – еще больше удивился Гуснар.
Ур закивал головой. Гуснару было чудным такое – в лесу живет подобно зверю, а о жене заботится. Не предложить ли лесному еще какой выгодный обмен? Одежду, оружие? Всё на виду, отдай, – сразу приметят острым взглядом родичи, расспрашивать не станут, что да где, но без издёвки скажут, что не уберёг нужную вещь.
«Рассказать, что с лесным сошёлся? – Лихорадочно думал Гуснар. – Нет. Это каждый тогда за лепешку или пряник шкуру любую получит. Ну, нет. Мне судьба улыбнулась, моя и выгода от того!».
Объяснять, что хочет северянин, долго не пришлось. Ур на удивление оказался сообразительным. Сговорились через два дня встретиться на этом же месте.
Так завязалась у Гуснара и Ура «дружба». Встречались нечасто, два-три раза в год. За пряники и лепешки Гуснар получал тушки белок, лисиц и рыси. Ур учился речи северян, был открытым и нежадным. Гуснар же торговался за каждую лепешку и каждый раз ждал от лесного подвоха.
Расспрашивая Ура о сородичах, он вскоре понял, что лесной люд не такой уж дикий и страшный. Лес допускает до своих тайн сильных и жестоких. Лесным, чтобы выжить, приходилось быть таковыми, и неспроста у них не было постоянных жен. Смертность среди них побольше, чем у северян, – то зверь задерет, то угодишь в яму Кикиморы. В лютые морозы иной раз целыми семьями умирали, или приключалась страшная болезнь: живот сведет, и вскоре горлом пойдет кровь, и всё – нет человека. И чтобы ребенок не остался без присмотра, воспитывают детей сообща, а чтобы женщины больше рожали, их каждый год ублажает новый муж. Бывает и другое: лесная – в силе ещё, a мужа убили. Зачем же пустой ходить?
