скачать книгу бесплатно
– Мерзкий денек, – пробормотал Белкин, входя на кухню и морщась от запаха.
Инспектируя, заглянул в мусорное ведро. Так и есть! Два ломтя великолепной ветчины обратились в угли. Но кто ценит его труды! Кто ценит деньги и вещи, приносимые добытчиком в дом!
Белкин плюхнулся на свое место. Танчо сидела напротив, попивая кофе из крошечной фарфоровой чашечки.
– Как поживаешь, принцесса? – Он по-прежнему обращался к дочери, как к маленькой девочке.
– Нормально.
Она старательно изображала взрослую, напяливая на себя самые немыслимые тряпки, благо папашины деньги позволяли. Интересно, чтобы она запела, если бы за любой дрянью надо было бы стоять в очереди часа по три, как это делал Белкин в молодости? Впрочем, в Питере еще можно было кое-что достать. А вот в провинции…
– Когда экзамен?
– Завтра.
– Сдашь?
Танчо пожала плечами.
– Когда я заваливалась? Помнишь такое?
Самоуверенная, вся в него. Ирина, та только орать умеет, но при малейшей неудаче ударяется в панику и прячется за мужнину спину.
– Папуль, дай полтинник, – попросила Танчо, старательно изучая осадок на дне кофейной чашечки.
– Полтинник? Да ты вчера сотню брала! – возмутился Белкин.
– Завтра последний экзамен, отметить надо.
– Да?.. А может, тебе надо подкармливать своего БЕДНОГО, – непередаваемая издевка в голосе, – студента? Как его? Толика, кажется?
– Уже нет, – Танчо поджала губы.
– Что так?
– Он хотел иметь не только стол, но и дом. То есть постель, – Танчо тряхнула волосами с самым независимым видом. – Пришлось попросить его искать полное довольствие в другом месте.
– Приятно услышать, что очередной нахлебник испарился.
– Я просто хотела помочь. А придурок тут же вообразил Бог знает что!
Черт возьми, красивая девчонка, глаза так и жгут. Но что-то во взгляде есть такое… что-то, вызывающее желание, нет, не обнять, а отступить на шаг.
– Да, да, тебе нравится быть принцессой, причем принцессой добренькой. Недаром к тебе липнет всякая шваль. Вроде той девчонки, которая явилась к нам пообедать и нечаянно прихватила с собой мамину норковую шапку. Одно приятно – после этого случая эта тварь к нам носа не кажет.
– Я же не виновата, что все, кого я жалею, оказываются подонками!
– Так зачем тебе кому-то помогать?
– Иначе не могу.
– Что значит «не могу»? – раздраженно переспросил Белкин. – Хочу тебе напомнить, что ты не своими денежками соришь, а моими. Ты еще и рубля не заработала.
Танчо нахмурилась.
– Так ты дашь полтинник, или нет? – спросила надменно.
– Ладно, раз уж конец сессии, дам, – милостиво пообещал Белкин.
Тем временем Ирина поставила перед ним тарелку. Яичница с ветчиной – любимый мужнин завтрак.
– Ветчинка-то у тебя подгорела, – морщился Белкин, ковыряя вилкой в тарелке. – А еще два куска выбросила. Почем нынче ветчина? Дорого. Неэкономная ты хозяйка. При моих доходах могла бы…
– Ну вот, опять! – страдальчески закатила глаза Ирина. – Подумаешь, какой-то кусок. Мелочь!
– Мне эти мелочи с неба не валятся! За каждый рубль драться приходится. Когтями и зубами! И за все платить! За все это! – Широким жестом Белкин обвел кухонный гарнитур из натурального дерева, похлопал по обитой бархатом спинке «уголка», выразительно ткнул пальцем в стеклянный шар светильника над головой. – Даже в этой скатерти частица моего пота и моей крови! – Белкин потрогал свежий шрам на лбу – след от удара обрезком водопроводной трубы, дело рук неизвестных налетчиков. – Не говоря о самой квартире! Но никто не ценит!
– Да ценим мы, ценим! – спешно воскликнула Ирина, пытаясь прервать бесконечную тираду.
– Вот– вот, «цени-и-м», – передразнил Белкин. – Да какой тон! Думаешь: лишь бы отвязался! К собаке и то лучше относятся. Кофе сладкое не можешь сделать.
– Сладкий, – автоматически поправила Танчо.
– Сладкое! – настоял на своем праве коверкать слова Белкин. Он оттолкнул чашку с недопитым кофе и поднялся. – Я сегодня поздно, – предупредил он кухонную мебель и сидящих на ней женщин.
–Я в институт, на консультацию. – Танчо поднялась следом.
– Идите, куда хотите. – Ирина отправила в рот кусок ветчины, делая вид, что утренний разговор, такой же, как сотня других утренних разговоров, не произвел на нее никакого впечатления.
Но Танчо видела, что мать уязвлена.
– Мама, у него работа нервная, – попыталась оправдать отца Танчо.
Ирина взорвалась:
– Тоже мне, князь! Явился в Питер из какой-то сраной деревушки под названием Говняные столбы…
– Он же городской и вовсе не… – попыталась возразить Танчо.
– Все равно приезжий! Если бы я на свою площадь его не прописала в свое время, неизвестно, где он сейчас был, каким бизнесом занимался, сидел бы в своих Говняных столбах, коровам хвосты крутил! – Ирина закурила сигарету. Пальцы у нее дрожали. – Почему он об этом не помнит, когда каждое утро в нос своими деньгами тычет! В конце концов, любой порядочный мужик обязан семью обеспечивать! Что ж тут особенного? А этот вообразил себя благодетелем. Тоже, мне пуп Земли! Свинья! И ты точно такая же, вся в него! – напустилась в конце концов на дочь Ирина и, вскочив, бросилась вон из кухни.
Полы китайского халата развевались, как крылья тропической птицы. Дверь спальни захлопнулась с грохотом, и тут же на полную громкость зазвучала мелодия Морриконе.
Проводив глазами мать, Танчо пожала плечами и отправилась к себе в комнату. Она давно привыкла к ссорам, особенно по утрам. Ее раздражали даже не крик и ругань, а однообразие темы: отец твердил о деньгах, мать о том, что когда-то прописала мужа к себе. Каждый день они повторяли одно и то же почти слово в слово, будто актеры, раз и навсегда заучившие классический текст.
Танчо надела черное, в обтяжку платье с открытыми плечами. Пожалуй, немного вызывающе, но зато подчеркивает тонкую талию и стройные бедра. Повернулась перед зеркалом и вздохнула. Что ни говори, платье дорогое, но вид дурацкий. Шарма нет. Или уверенности в шарме нет? Чего-то, в общем, нет, без чего любые платья выглядят дешевыми тряпками.
«Нет желания вилять задом и строить глазки, – констатировала Танчо. – Потому что… неинтересно…»
Она сняла с кульмана лист ватмана, хотела свернуть его в трубочку, чтобы вложить в тубус, но остановилась, задумавшись. Придуманный два дня назад проект теперь казался ей полным сюром. Впрочем, она никогда не думала о реальности его воплощения, рассматривая лишь как абстрактную идею. Но и как абстракция монорельс над центральной частью города, по которой несется трамвай на магнитной подушке – это чересчур. Нет, не стоит нести эту чепуху на консультацию. Ну разве что представить как хохму… Но ей так хотелось взять эскиз с собой… Да, да, почему бы не показать его вроде как в шутку?
Она торопливо запихала лист ватмана в тубус, в последний раз глянула в зеркало, накинула сиреневый плащ и шагнула к двери.
– Тимошевич уже пришел? – крикнула мать из своей комнаты.
– Внизу ждет, – соврала Танчо – Тимошевичу она даже не звонила.
В последние дни охранник то и дело отлынивал от работы, но Танчо даже и не думала жаловаться отцу. Она была довольна, что до дверей института ее сегодня не сопровождает хмурый тип с плоским, как тыква, лицом. Танчо была уверена, что звонки с угрозой похитить ее и убить – нелепая месть Толика за отказ пустить его в койку. Танчо относилась к звонкам с полным равнодушием, чего нельзя сказать о родителях.
Небрежно помахивая тубусом, Танчо отправилась на остановку трамвая. Дорогу, как всегда, выбрала через свой любимый двор в стиле «модерн». Она была просто влюблена в здешние дома – фантастические, сказочные и одновременно современно-урбанистические. Северный «модерн» казался ей стволом, на котором должны были вырасти удивительные по своей красоте ветви. Но наступила эпоха всеобщего разрушения и хаоса, и в моду вошли башни Татлина и Дворцы советов, а модерн так и остался нерасцветшим деревом потускневшей Северной столицы.
Подъехавший трамвай был совершенно пустым. Танчо выбрала сиденье у окна, бросила рядом тубус. Знакомые здания проплывали за окнами.
«А было бы здорово, если бы трамвай летел над городом», – подумала она и, закрыв глаза, представила, как скользят внизу покатые крашеные зеленой краской крыши, блестит рыжее солнце в окнах и сверкают золотом шпили…
Танчо открыла глаза. О, черт! Трамвай уже стоял на ее остановке. Она едва успела выскочить наружу, как двери захлопнулись. Тут только она вспомнила, что оставила в вагоне тубус. Значит, ее дурацкий проект не суждено никому увидеть! Пусть так…
Оглянувшись, она с удивлением увидела, что трамвая нет. За пару секунд он никак не мог успеть умчаться и скрыться из глаз. Трамвай просто исчез.
Глава 6
«Я достал записную книжку и набрал нужный номер. Пальцы, нажимающие кнопки телефона, дрожали. На том конце провода трубку сняли сразу. Я не представился, в этом не было нужды. Прежде чем мне задали вопрос, сказал, что согласен.
– Вы уверены? – Человек говорил со мной шепотом, будто чего-то боялся.
– Абсолютно.
– Хорошо… – Он замолчал. Я слышал, как он тяжело дышит в трубку. – Хорошо, – повторил он, – завтра до рассвета выйдете из дома…
– Что значит «до рассвета»? – перебил я. – Сейчас июнь, белые ночи.
– Да, да, конечно. Но это вам решать, что значит – «до рассвета». Идите к Столетней башне и садитесь в трамвай.
– А дальше?
– Дальнейшее – ваше дело. Сядете в трамвай и прыгнете вниз, когда сочтете нужным.
Мой собеседник повесил трубку. А я в недоумении продолжал смотреть на безмолвный телефонный аппарат. Ход эксперимента представлялся мне совершенно иначе. Меня пригласят в институт, поместят в специальную камеру, оплетут проводами и… Вместо этого какой-то бзикнутый тип сообщает мне, что я должен ни свет, ни заря сесть в неизвестно откуда взявшийся на монорельсе трамвай. Скорее всего, меня нагло разыгрывают. Но самое смешное то, что завтра я поднимусь в четыре часа утра и отправлюсь к Столетней башне садиться на дурацкий трамвай. Иного выхода нет. Я хочу уйти. Неважно– куда. И даже почти неважно – как. Главное – сбежать, ускользнуть… от самого себя.
Я вышел на улицу и долго стоял, запрокинув голову. Наверху, наизменный, светился голубым монорельс. И показалось, что слышится вдалеке перепев мчащихся по монорельсу колес, и замаячило над синей полосой светлое пятно лобового стекла…»
Рик захлопнул тетрадь – обычную ученическую тетрадь в двенадцать листов с зеленой обложкой и пожелтевшими от времени страницами – и отложил ее в сторону. Дневник был задуман для убедительности. Обманщик напишет мнимые воспоминания о своем мире и потом, будто невзначай, подкинуть тетрадку Ольге Михайловне, чтобы та прочла и лишний раз убедилась. В дневнике будет объяснено, почему Рик явился сюда, в этот мир, как жил прежде, и почему он, Рик, почти на сорок лет моложе самого себя. Поначалу он дивился – что же это «мама Оля» не расспрашивает его ни о чем, потом понял: она просто боится, что он не сможет объяснить все так, чтобы она смогла поверить. Боится уличить его в обмане, боится, что воскресший сын окажется жуликом и вором. Обманщик попался в собственную ловушку. Поначалу казалось совсем несложно придумать этот самый другой мир, из которого он якобы явился. Рик набросал несколько фраз… И тут же порвал страницу. Потом составил план, но опять все порвал. Чувства переполняли его. Слова походили на камни. Рик чувствовал, что запутывается. Придуманное начало жить самостоятельной жизнью. И кто знает, может, он не сочиняет вовсе, а просто силится вспомнить. И даже дурацкий трамвай, призванный перебросить его из одного мира в другой, не выдуман, а существует…
Можно, конечно, выбросить дурацкую писанину, перекантоваться у «мамы Оли» денька три и сбежать. Но Рику сбегать не хотелось. Хотелось остаться. Надолго. Хорошо бы, навсегда. Еще вчера жизнь казалась мерзкой, все люди – подлецами, а сам он был то сволочью, то Богом. Ни та, ни другая ипостась его не устраивали. Сегодня прошлая жизнь сделалась не просто вчерашней, а чужой. Рик вспоминал свое прошлое и поражался: как он мог так примитивно мыслить, так выпендриваться, стараясь самоутвердиться? Все слишком мелко, глупо и, главное, неинтересно новому Рику. Он даже не пытался оправдать свои прошлые поступки: в прежней жизни действовал другой человек, и Рик относился к нему почти равнодушно. Единственное, что казалось привлекательным в том, прежнем, так это способность предаваться мечтам, полностью погружаться в призрачный мир, заставлять и других верить в свои фантазии. Но эта способность перешла к Рику нынешнему. Так что у Рика прежнего не осталось никаких достоинств.
Кем он был в жизни прежней? Нищим. Это было его единственное, все определяющее качество. В детстве больше всего на свете он ненавидел книжку «Принц и нищий». И еще тех, кто изобрел макароны. Пахнущие обойным клеем, серые, осклизлые черви, их ели вечером и разогревали утром, если, конечно, оставалось на утро. Но и макароны бывали в доме лишь после мамашиной получки, пока отец не пропивал деньги.
А мир вокруг жадно двигал челюстями, пережевывал мясо и наблюдал за Риком, ожидая, когда же тот ошибется. Рано или поздно произойдет падение. Рик и сам знал, что оно неотвратимо, как то, что сначала человек вырастет, а потом состарится, неизбежно, как смерть в конце пути. Но самое страшное, что в час, когда нищий оступится, к нему не будет снисхождения.
Господи помилуй!
В школе был у Рика друг Славка, и друзей все называли неразлучными. Славка подкармливал его конфетами и мороженым, а Риковы кулаки оберегали субтильного сыночка благополучных родителей. Рик непревзойден был в уличных драках – жилист, изворотливей дикого зверя, а удары, разбивавшие чужие носы, мгновенны и точны. Но Рик бросил школу, и дружба прервалась мгновенно. Поговаривали, что Славка с приятелями занялся бизнесом и процветает…
Но черт, настоящий черт, рогатенький, подленький, пахнущий серой и гниющей паутиной, черт столкнул их снова! О, Станислав Великодушный! Как щедро ты сорил деньгами перед старым приятелем, угощал водкой и почти насильно впихнул в карман несколько двадцатидолларовых бумажек, не считая…
– Подарок от меня, – повторял Славка, похлопывая Рика по плечу.
Деньги разлетелись мгновенно. Рик даже припомнить не мог, на что потратил. Ботинки новые купил, джинсы, куртку… Матери отдал половину – долги раздать, да жратвы купить, ну и младшеньким что-нибудь из одежки. Не вышло. В тот же вечер отец у матери все деньги выманил и загулял с дружками – пили все, соседи снизу и сверху, из дома напротив являлись какие-то никому неизвестные краснорожие личности. Даже Орестик с Клавдюнькой валялись на полу пьяные. С кем Рик подрался, и из-за чего – было уже не вспомнить. Очнулся он на лестнице, сидел, привалившись к стене, а рубашка на боку была мокрой и отвратительно липкой. Рик хотел встать, но не мог, хотя пьян-то был не сильно. Тело обливалось холодным потом и валилось обратно. Соседка поднималась по лестнице, глянула на него, и лицо ее сделалось белым и перекошенным, будто в треснутом зеркале… Потом откуда-то возникла девица в белом халате, похлопала Рика по плечу, тронула пальцем бок, отчего внутри Рика что-то дернулось, как живое, и крик сам рванулся из глотки. Девица поглядела на пальцы, измазанные красным, вздохнула и сказал: «Пошли, все равно нести тебя некому». И он покорно поднялся и пошел… Когда Рик выписался из больницы, то ни новых ботинок, ни джинсов дома не нашел, да и работы своей по ремонту квартир успел лишиться. В бригаде «халтурщиков» его место занял новый расторопный парнишка.
И снова возник Славка, и снова щедро одарил… А потом…
Потом был разговор в маленьком пустом баре на углу, они со Славкой сидели за столиком у окна, а девица за стойкой перекладывала на витрине шоколадки и яростно зевала, прикрываясь пухлой ладошкой.
– Есть дело для тебя, – сказал Славка, на этот раз без дружеской улыбки, а напротив, хмуро. – Один гад мне мешает.
– Побить его надо, что ли? – предположил по старой школьной памяти Рик.
– Нет, проще. Замочить.
– Как-то не доводилось мокрыми делами заниматься, – Рик усмехнулся. – И охоты пробовать нет. Драка – там просто. Я ему в нос, и он мне в нос, если достанет, конечно. А тут как?
– Если завалишь этого типа, я тебе долг прощу. Ты мне тысячу баксов должен, или забыл?
– Не понял… – Рик почувствовал, что внутри у него противно холодеет. – Какая тысяча баксов?
– Деньги у меня брал? Брал. Так вот и гони их обратно в три дня. Или кончай этого типа. На выбор.
– Но ты же их мне подарил! – выдавил наивный драчун.
– Ты видел, чтобы кому-то просто так давали тысячу баксов? А? Разве я похож на психа?
Рик лихорадочно пытался вспомнить, сколько же Славка на самом деле ему дал. Выходило, никак не больше пяти сотен.
– Не волнуйся, я добавлю еще пару тысчонок, когда дело будет сделано, – расхохотался Славка и потрепал старого приятеля по плечу.
– Кто он? – Рик изобразил полную подавленность, и прикидывал тем временем, как же ему удрать из дурацкой ловушки, в которую Славка его заманил.
– Один мудила. Гребнев. Арс Гребнев. Я с ним кое-какие дела имел, – сообщил Славка, вполне поверив в Рикову покорность. – Обещал камушки принести. Я уже покупателя нашел. А он меня кинул.
Итак, Рику предложили выбирать. Жизнь человека или тысяча баксов. Не то чтобы жизнь человеческая казалась Рику какой-то высшей ценностью, он вполне мог убить во время драки или из ненависти – во всяком случае в мыслях он это допускал, – но чтобы вот так, из-за угла, как науськанный пес, кинуться на жертву? Ну уж нет! Неужели это разжиревший тип вообразил, что его, Рика, так легко прибрать к рукам?! Не выйдет. Он вернет деньги и будет свободен. Но где взять тысячу баксов за три дня? У родни в долг не наберешь, родня – одна голытьба. И друзей нет таких, у кого по полкам лишние тысячи валяются. Мать сказала: коли веришь, Господь поможет и чудо сотворит. Пошел нищий в церковь, свечку Николе Чудотворцу поставил, потом лотерейных билетов купил десять штук – и все мимо! Не выиграл ни гроша. Только понял, что Богу на него наплевать.
Господи помилуй!
Он съездил к тетке: та всем рассказывала о новом ухажере – и умен он, и богат. Может, подсобит? Но ухажер оказался очередной сказочкой для подруг и родни. Покормила тетка непутевого племянника картошкой с мясом, в ванной разрешила помыться и дала двадцатку на дорогу. На прощанье сказала: «Уж ты как-нибудь!»
Господи помилуй!
Вернулся домой, мать в истерике, и младшенькие, Орест с Клавкой ревмя ревут, в угол забившись.
