От Москвы…

скачать книгу бесплатно

Прилетев в Южно-Сахалинск, сел в поезд, идущий по единственной нитке пути на север, чтобы начать путешествие сверху карты вниз. Я ехал тысячу километров из царства бамбука и широченных лопухов, лугов с высокой травой, причесанной ветром в беспорядке, как голова подростка, через бесконечные речки и ручьи, текущие с гор, сквозь буйную природу острова, незаселенную человеком, в царство тундровых пейзажей: стелющегося по мху стланика, редкого кустарника, мира и вовсе полной пустоты, там по рекам и заливам холодного моря всегда жили нивхи. Параллельно рельсам бежала основная островная дорога – срезанная грейдером жирная глина, высушенная солнцем, в любой момент готовая превратиться в труднопроходимое месиво, по ней изредка ползли японские машины, преимущественно с функцией 4х4, иной транспорт здесь не ценится. Близость «самураев» ощущается постоянно – праворульная техника трудится всюду, как муравьи на забытой коробке с сахаром. Купленные авто чинить дорого – их катают на износ. Брошенные рядом с домом или на обочинах, покореженные остовы машин предаются созерцанию странной, не похожей на нашу материковую жизнь островитян: русских, украинцев, корейцев, татар, эвенков, орочей и, наконец, нивхов, ради которых я и проделал этот длинный путь.

2

Глаголы в нивхских сказках работают, как палки при ходьбе на лыжах: проталкивая повествование, рождают странный, поступательный речитатив. «Сначала, когда появилась эта земля, было два солнца. Лето было совсем, даже вода при хорошей погоде совсем закипала. Тогда появилась птица намгурш. Две их всего выросло. В отверстии кочки сидели, жили. Потом младший сказал: „Ну ты, выйдя. Вниз по реке иди мух искать, свою пищу; я выйду и вверх по реке пойду мух искать“».

Основное время жизни у охотников, рыболовов и собирателей уходило на поиск пищи, поэтому в нивхских сказках много едят. Даже зачинатели рода человеческого – две синицы – отправляются «искать свою пищу» по реке, как веками делали аборигены Сахалина.

Нивхи (их еще называли гиляками), люди «нрава кроткого, терпеливые и несловоохотливые, умственные способности их довольно развиты», так свысока оценил аборигенов дореволюционный исследователь Августинович. В ХIХ веке они еще обретались в землянках, крытых древесной корой, стреляли белку в глаз, жить не могли без своих собак, макали сушеную рыбу – юколу, заменяющую им хлеб, в пахучий жир нерпы и никогда не мылись. В те времена гиляками пугали русских каторжан, мол, они едят человечину. Пугали, отваживая от побега, ибо начальство сахалинской каторги приучило местных охотиться за беглыми.

Любовь к собакам и умение метко стрелять пригодились и при Советской власти. «Наши мужчины на войну (Финскую. – П. А.) всегда с собой лайку брали. Отец говорил: кукушка на сосне сидит, собака его облаивает. Снайпер выдать себя боится, к стволу дерева жмется. Мой отец его и снимал выстрелом. Погибнут собаки, погибнут и нивхи», – заключил неожиданно дядя Петя Мувчик со стойбища Вени.

Советская власть изменила жизнь гиляков. Детей из стойбищ забирали в интернаты, спасали от свирепствовавших там туберкулеза и трахомы. Трахому и туберкулез победили. Создали даже нивхскую интеллигенцию, но убили язык. На нем, уникальном, не имеющем родственных связей ни с одним языком мира, теперь говорят редкие старики.

Южная половина Сахалина после Русско-японской войны отошла к японцам. Нивхи большей частью жили на севере острова и преимущества коллективной социалистической жизни им начали объяснять еще в 20-е годы специальные «уполтузы» – уполномоченные по делам туземцев. Всерьез же нивхами занялись после Великой Отечественной, когда прогнали «самураев» и остров стал целиком советским.

В 50-е, затем в 70-е годы пошлого века людей, еще недавно живших в неолите и шагнувших сразу в социализм, в два этапа свезли в специально созданные для них национальные поселки и принудили работать в рыболовецких колхозах. Придуманная в 30-е, зафиксированная на бумаге в 70-е годы прошлого века нивхская азбука, по сути, нивхам была не нужна. Отец одной из встреченных мной нивхинок развозил газеты, за что получил фамилию Правда. Народ, живший устными преданиями, в школе стал читать «Мойдодыра» и «Тихий Дон».

Когда случилась перестройка, колхозы рухнули, оставив после себя груды металлолома. Вынужденные сами искать пищу люди вспомнили про родовые земли, где ловили рыбу их предки. На деле о них не забывали, просто терпеливо ждали. Дождались. Страна полюбила фермера. Многие нивхи действовали, как все россияне, кто не пил, был способен к ведению хозяйства и мечтал об экономической независимости, они потянулись назад к родовым стойбищам и создали там родовые хозяйства. Начинались «ревущие 90-е», как назвал их один сахалинец.

Традиционные участки лова роздали. Прошло семнадцать лет.

3

Поселок Некрасовка находится на самом севере острова, в 29 километрах от райцентра Оха. Школа, почта, главный магазин, набитый продуктами, называется «Радость». Водка продается из-под полы. Еще в Москве меня пугали спившимся народом, мол, аборигены и водка несовместимы. Мужчин на улице мало, но пьяных не видно. Женщины гуляют с детьми, катают коляски. В Некрасовке живет 1200 человек. 560 из них нивхи (всего нивхов на острове около 3 тысяч). Пацаны стоят в кружок у ларька.

– Как дела?

– Какие дела, одна скука, а ты – турист?

– Вроде того.

– Туристу тут хорошо, а так – богом забытое место.

4

В богом забытом месте, в трехкомнатной квартире (природный газ, горячая вода) располагается «Центр по сохранению и развитию традиционной культуры коренных малочисленных народов севера „Кых-Кых“ („Лебедь“)». Тут же готовят к печати газету «Нивх диф» («Нивхское слово». Тираж – 250 экземпляров. Выходит на нивхском и русском языках. Подготовку номера и печать оплачивает администрация области). Федор Мыгун – руководитель Центра и корреспондент газеты. Центр – некоммерческая общественная организация. Существует на гранты.

После акции протеста «Sakhalin energy» села за стол переговоров с ассоциацией коренных народов Сахалина. В результате родился «План содействия развитию коренных малочисленных народов севера (КМНС) Сахалина». Была разработана система грантов, на реализацию которых компания выделила руководящему органу КМНС 1,5 млн долларов на пять лет – по 300 тысяч в год (приблизительно по 100 долларов на каждого нивха). Федор Мыгун – один из координаторов проекта.

Вечерами в центре «Кых-Кых» собираются бабушки, шьют костюмы для национального ансамбля, работа оплачивается из выделенного гранта. Два раза в неделю в кружке изучают нивхский язык. Людей приходит немного. Федор сетует: «Я их зову – мало идут». Сам он – выходец с Амура (там тоже живет около трех тысяч нивхов). В 1972-м брат забрал их с сестрой в интернат на остров. Мыгун как одаренный ученик был отправлен на материк и закончил Абрамцевское училище по специальности «художественная обработка камня, дерева, кости». Вернувшись, работал в рыболовецкой бригаде и в местной школе учителем труда. Мыгун – многолетний участник ансамбля «Пила Кен» («Большое солнце»). В свои 45 лет три раза ездил с ансамблем в Японию, бывал во Франции, Швейцарии и на Аляске. В 90-е пытался выпускать сувенирную продукцию, но бизнес прогорел. По дереву сейчас не режет. В 2002 году создал «Кых-Кых». Изучает язык, но читает пока с трудом, а говорить на языке стесняется. Впрочем, разговаривать на нивхском особенно не с кем. Детей в некрасовской школе нивхскому языку учат только до 4-го класса, дальше госпрограмма поддержки КМНС перестает действовать. Учительница нивхского на языке предков тоже не говорит. На вопрос «Почему?» смущенно отвечает: «Учимся».

Нивхскому, кстати, учат и русских детей – школа в Некрасовке общая. В национальном ансамбле и в спортивном кружке есть русские ребята, им нравится: водят хороводы, стучат священными палочками по бревну, бьют в бубен. Всем полагаются расшитые торбаса (меховые сапожки) и красивые халаты. В спортивном кружке стреляют из лука, кидают топорик, борются, обхватив друг друга за пояса. Словом, работа ведется.

– Такими темпами, наверное, возрождать язык придется долго?

– Мы не спешим, мы работаем.

Терпение – главная черта нивхского характера.

Большинство мужчин-нивхов Некрасовки в «Кых-Кых» никогда не заглядывало.

5

Вечером выхожу из Центра купить еды. Все те же женщины с колясками катают малышей по главной пыльной улице поселка, все так же мальчишки стоят кучкой около ларька, грызут семечки. Здесь, в самом центре нивхской культуры, в поселке, где выпускают не нужную никому газету, нет ничего особенно нивхского. А что, собственно, я бы хотел увидеть? Этнографический поселок с чумами, крытыми корой? Развешанную по стенам пятиэтажек сушащуюся юколу? Но эта благопристойная тишина гнетет меня – шестая часть трехтысячного древнего народа живет здесь в созданной властью резервации, пользуется благами цивилизации, медленно, но верно исчезает с лица планеты. Единицы, подобные Федору Мыгуну, понимают это и пытаются противостоять течению времени? Нет, пожалуй, существуют в нем, чуть-чуть лишь активнее соплеменников.

Симпатичный, воспитанный мальчишка на улице здоровается со мной первым. Машинально я отвечаю ему. Я бы хотел, чтоб он поздоровался по-нивхски? Утраченный язык уже не спасти. Что же тогда надо спасать и надо ли? Знаменитое терпение кажется мне сродни глубоко законспирированному отчаянию, с которым, говорят, может справиться только религиозный человек. Но где та религия, если шаманить может только Колька и то «не по-настоящему»? И почему малочисленные народы Дагестана, например, не борются за свои права и не требуют субсидий у государства? Потому, что живут в тепле, а не в холоде, или потому, что горцы имеют особую гордость? Мыгун, например, гордится тем, что недавно провели объединительный съезд с Амурскими нивхами – повидались, поговорили…Сахалинская газета до тех, материковых собратьев не доходит. Следующий съезд, еще один. Что это дает народу, который не заглядывает в Центр по сохранению и развитию своей культуры? Впрочем, много ли русских участвуют в ансамблях народных инструментов, режут ложки и плетут из бересты? Три тысячи человек на тысячу километров острова, где могло бы разместиться большое государство.

Из подъехавшего микроавтобуса выходит женщина, тащит сумку с огромным куском осетрины. Рыбак-нивх сидит за рулем.

Прошу у него рыбы. Он отмеряет кусок.

– Три кило по 80 рублей, давай 240.

Вернувшись назад, спрашиваю Федора, сколько стоит здесь калуга.

– 50 рублей.

– А водка?

– 120 рублей.

Калуга – осетровая рыба. Отлов строжайше запрещен. За один «хвост» легко угодить в тюрьму.

6

Сижу в ухоженной квартире в Некрасовке. Хозяйка – нивхинка, женщина с приятным лицом, спокойная, мягкая. Речь правильная, так и льется. Всю жизнь проработала учительницей младших классов. Муж – украинец, попавший служить на Сахалин.

– Почему нельзя ловить рыбу сколько хочется, мои предки же ловили? Еще в 80-х такой проблемы не было, правда, и спроса на икру не существовало. Теперь как с ума посходили. Все под запретом. Разрешают каждому нивху поймать по 9 «хвостов» кеты и 100 кг горбуши на человека.

В 92-м нам выделили места, где наш род искони ловил. Надо было с чего-то начинать. А что у нас было? Дали ссуду, купили «Буран», лодочный мотор, «ГАЗ-66», «ЗИЛ 131», зарегистрировали родовое хозяйство. Поначалу в охинском районе было 48 хозяйств, сегодня осталось 11. Многие до регистрации не дошли, все пропили. Остальных начали душить налогами. В Японии, я узнавала, платишь маленький налог и лови сколько хочешь, сдавай свежую рыбу, тебя только приветствуют.

– Какой доход с хозяйства?

– Не большой, сам суди.

Сижу, записываю тысячи, плюсую в столбик, отнимаю затратную часть, налоги – получается по нулям. В квартире два телевизора, холодильник, советская стенка, на кухне в ведре варится корм для поросенка. Квартира на третьем этаже.

Хозяин после разговора идет меня провожать, ему охота поговорить. Я ночую в «Кых-Кыхе». Выпив пива, он расходится, ругает глупую власть, вспоминает молодость, СССР и наконец, выпаливает: «Мне от них ничего не надо, свои 300–500 тысяч рублей я на икре заработаю».

– Нелегально?

– Кто же ее легально продает? Только ООО и рыбозаводы – те, кто поближе к начальству. Вот пойдет путина, джипы скупщиков у нас дневать и ночевать будут. Тут икра колеса крутит.

7

Лососевые стремятся на нерест в реки. Стоит только рыбе «хлебнуть» пресной воды, в ней происходят изменения: стремительно начинает развиваться и расти икра, зато мясо становится рыхлым, и в рыбной промышленности ценится очень низко. Промышленный прибрежный лов ведут в море большими ставными неводами. Стена с ловушками уходит от берега на два километра. Такая сложная снасть стоит до 2 миллионов рублей и, конечно, предусматривает наличие официальных квот, которые, понятно, дают не всем хозяйствам. Невод обслуживает бригада в 10 и более рыбаков. Пойманную рыбу отвозят на переработку в консервный цех или в морозильники, что тоже стоит немалых денег. Большинство родовых хозяйств ловит по-старинке – сетями от берега. Но на вопрос «Где ваш невод?» вам чаще всего станут жаловаться на происки конкурентов, на козни властей, мало кто честно признается, что осилить сложное производство просто не в состоянии. Ведь чтобы сдать рыбу, необходимо получить сертификат качества, провести массу анализов, а мелкому частнику это просто не по силам. Другое дело «левак», им кормится большинство из тех, кто ловит сахалинского лосося.