скачать книгу бесплатно
И какой-то старичок в белом костюме сразу же подошёл и тихо сказал маме:
– Извините, пожалуйста, в ту минуту, когда раздался свист и жуткий вопль вашего мальчика, я думал именно о тишине. Да, да! Я думал о том, как нам повезло, что мы живём в одном из самых тихих и чудесных уголков земли, в Крыму. О том, что тишина восстанавливает силы кузнецов, шахтёров, сталеваров, машинистов – в общем, всех уставших от шума и грохота работы. И людям, малыш, и земле нужна тишина. Постарайся её никогда без надобности не будить.
Старичок говорил так добродушно, что я ни капли не обиделся за замечание, а мама сказала:
– Извините, у нас потерялась собака. Ведь надо же её позвать.
– Умная собака обязана слышать шёпот своего хозяина, – сказал старичок. – И читать его мысли на расстоянии.
И тут, как назло, будя тишину, отчаянно скуля, откуда-то из-за кустов на трёх ногах к нам прискакал Кыш. Он, не переставая скулить от боли, лёг на спину и задёргал правой задней лапой. Я присел и осмотрел её. В одной из чёрных шершавых подушечек на лапе торчала большая колючка. Она обломалась, и я никак не мог её вытащить. Кыш визжал. Нас окружила толпа отдыхающих. Все стали давать советы. Мама тоже попробовала вытащить занозу, но только обломала ноготь. Тогда я решился, прицелился как следует, с одного раза вытащил зубами здоровенную колючку и показал её окружающим. Мама тут же заставила меня прополоскать рот у фонтанчика для питья, а Кышу смазала лапу йодом, который почему-то оказался в её сумочке. Кыш оттого, что лапу защипало йодом, завопил ещё сильней, но быстро замолчал, прошёлся на трёх лапах, потом осторожно ступил на раненую, проверил, не очень ли больно на неё ступать, прохромал метров пять и вдруг, наверно забыв про занозу, полетел со всех ног на лужайку и начал есть какие-то травки. Старичок похвалил меня за то, что я оказал первую помощь раненой собаке.
Потом мы стояли на краю высокого, крутого обрыва, и перед нами было море. Кыш жался к моей ноге, а я взял маму за руку и молчал, поражённый солнечной голубизной. И глаза у меня слезились от морского ветра. Он был так силён, что поддерживал нас, когда мы спускались с обрыва к морю.
– Это дикий пляж, – сказала мама.
Кыш первым подбежал к воде, лизнул её, фыркнул; в этот момент как раз набежала волна, но он ухитрился подпрыгнуть и отбежать. Отбежал, улёгся между двух камней и стал следить за волной. Он думал, что она с ним играет, но подойти поближе боялся.
Мы устроили навес из простыни и пять минут загорали, ворочаясь с боку на бок. Потом пять минут сидели под навесом, а уж когда у меня сил больше не было терпеть – так хотелось купаться, – пошли в море.
– Кыш, – позвал я. – Иди сюда!
Но он, поджав хвост, забрался в тенёк под простыню.
Босиком по камешкам идти было больно. Я кому-то наступил на ногу, отскочил, испугавшись, в сторону и упал на дремавшую женщину. Мама за меня извинилась. Я вошёл по пояс в воду, снова поскользнулся, упал, начал барахтаться и орать:
– Море! Море! Ура!
Мама велела мне сесть и сидеть в воде на одном месте, пока она сплавает до оранжевого шара, и не нарушать тишины.
И это было здорово: сидеть в море, перебирать руками камешки и держаться за большой камень, когда набегает и толкает в грудь волна. Мама, доплыв до шара, помахала мне рукой и поплыла обратно, а Кыш так больше и не подошёл близко к морю.
Вылезать из воды мне не хотелось, но мама сказала:
– На первый раз хватит. Пошли обедать. Ужас как есть захотелось!
Мы с Кышем сразу почувствовали голод: он облизнулся и навострил уши, а я сглотнул слюнки.
7
Сначала мы купили в магазине и накормили Кыша кусочками его любимого трескового филе. А потом он нас ждал, привязанный к дереву около «Пельменной».
Когда мы вышли оттуда, я увидел, что Кыш успел подружиться с большим псом шоколадной масти. Но Кыш закрутил поводок вокруг дерева, а обратно раскрутиться не мог и тихонько тявкал: просил пса о помощи. А пёс стоял над Кышем, доброжелательно виляя хвостом, и соображал, чего от него хотят. Я отпустил Кыша с поводка. Он стал припадать на передние лапы, приглашая пса повозиться, потом рванулся с места, думая, что его будут догонять, потом вернулся и с удивлением посмотрел на невозмутимого пса: «Что же ты за собака, если не хочешь играть?»
– Ему не до игры, – сказала мама. – Он старик. И между прочим, это пойнтер. Охотничий чистокровный пёс. Красавец.
– Как же он сюда попал? – спросил я вышедшую из «Пельменной» официантку.
– Бездомный. Третий год здесь бродит. Мы его не обижаем. Даже заелся немного. Конфеты любит. Купите и скажите ему: «Пиль!» Циркач, а не собака!
Мама купила в ларьке две карамельки, а я сказал псу:
– Пиль!
Лежавший на асфальте пёс мгновенно вскочил на ноги, весь подобрался, подогнул одну лапу и стал похож на бронзовую собаку, стоящую на мраморной подставке на папином письменном столе. И на него засмотрелись прохожие – так он был красив в стойке и не казался в этот миг обрюзгшим стариканом. Постояв немного, он устало присел и поднял морду вверх: ждал конфетку. Я бросил ему две карамельки. Он поймал их на лету, одну разгрыз, а другую положил около Кыша.
«Можно, я съем?» – спросил у меня Кыш.
– Ешь, – сказал я, чтобы добрый пойнтер не думал, что Кыш брезгует его угощением. И мне стало почему-то грустно, словно я час назад не радовался морю и не был счастлив, что приехал в Крым. У мамы тоже был расстроенный вид. Она сказала, вздохнув:
– Алёша! Кыш! Пошли домой.
Кто-то ещё крикнул псу: «Пиль!», но он не сделал стойку, улёгся под деревом и задремал.
– Он умный, – сказала маме официантка, – выступает редко и не перед каждым. Ваш мальчик ему понравился.
– Это не я понравился, а наш Кыш, – сказал я.
По дороге домой мы заглянули в «Хозяйственные товары». Мама стала спрашивать у продавца, почему в магазине нет стирального порошка, а я увидел Федю Ёшкина, который рассматривал банки с масляной краской. Я подошёл и спросил:
– Федя, как там наш папа Сероглазов?
– Сероглазов лежит. Профессор сказал, что у него хроническое голодание! Что же вы довели человека? Он у вас тонкий, звонкий и прозрачный. Истощённый в прутик.
– Мама! Мама! – испугавшись, крикнул я. – Папа голодает! Он истощённый, оказывается! Профессор сказал!
– Что за чепуха? Почему ты кричишь в магазине? Почему папа голодает? Он же хотел есть, – сказала, подойдя, мама.
– Хроническое у него голодание. Врач установил, – подтвердил Федя и спросил у продавца: – Почём белила?
– Вам какие?
– Любые, – сказал Федя.
– Что красить-то собираетесь? – вежливо допытывался продавец.
– Да ты мне продай белила и кисточку. Не всё ль тебе равно, что собираюсь красить. Дверь! Вот что! – сказал Федя.
Я подумал: «Странно! Зачем ему белила?» Мама, что-то купив, тревожным голосом позвала меня:
– Алёша! Идём к папе!
Кыш сидел на улице около входа, окружённый ребятами. Среди них были двое мальчишек из пионерского патруля. Это они просили нас при въезде в Алупку уважать природу, не жечь в лесу костров и не сорить на пляже.
– Какой породы? – спросил один из них про Кыша.
– Секретная овчарка, – ответил я.
– Не выхваляйся, – сказал другой мальчишка. – Хва?льба.
«Гавв! Аав!» – прикрикнул на него Кыш.
Мы догнали маму. Я спросил у неё, как правильно говорить: «хвальбов» или «хвальб», но она сказала, что я всегда пристаю с трудными вопросами в самое неподходящее время, и не ответила. Она стала вспоминать, как папа много раз уходил утром на работу не позавтракав и как он ложился спать не поужинав, если в моём дневнике были двойки или замечания по поведению.
– И ты и я, – сказала мама, – толстокожие, бездушные существа. Ведь папа таял буквально на наших глазах!
8
В седьмую палату нас сначала не пустили, но мама таким голосом сказала сестре-хозяйке, что в тяжёлую для папы минуту его жена и сын должны быть с ним рядом, что сестра-хозяйка сама проводила нас к папе. А Кыша я привязал к столбику на газоне.
Мы на цыпочках зашли с мамой в седьмую палату. Папа лежал в чёрно-белой полосатой пижаме у окна и печально смотрел на завитки жёлтой колонны. Одна его рука безжизненно свисала с края кровати, другой он крутил пуговицу. Сестра-хозяйка сочувственно покачала головой. В палате, кроме нас, больше никого не было.
Мама молча села на стул и с большой болью стала смотреть на папу. Папа глазами сказал мне: «Здравствуй!» А маме слабо улыбнулся. Мне тоже было его жалко, и я вспомнил, как он много раз говорил нам: «Не трепите мне, пожалуйста, нервы, а то я рухну в один прекрасный момент…» И вот этот совсем не прекрасный момент наступил. Папа лежал, худой и небритый, и, улыбаясь из последних сил, смотрел то на меня, то на маму. Потом он сделал попытку присесть, но не смог и, застонав, рухнул обратно на подушки.
– Ты уж лежи и не двигайся, – сказала ему мама.
Но папа, к нашему удивлению, вдруг вскочил с кровати и строго спросил маму:
– Что значит: «Ты уж лежи и не двигайся»?
– Нам сообщили, что ты… хронически истощён, – растерянно ответила мама. – И что тебе это сказал профессор.
– Кто вам сообщил? – так же строго спросил папа.
– Федя. С нами ехал который, – сказал я.
– Ну я ему дам жизни за передачу информации! – Папа погрозил кулаком кровати, под которой лежали какие-то верёвки и железные крючки. Я понял, что это кровать Феди.
Погрозив кулаком, папа рухнул на кровать и захохотал, наверно вспомнив, с какой болью и жалостью мы с мамой на него смотрели.
– Я действительно истощён, – вытерев слёзы, сказал он. – И у меня хроническое голодание. Но мышечное!!! Мои мускулы одрябли без движенья! Вот до чего меня довела умственная работа. Понятно?
– А что же ты лежал тихий и грустный, словно помирал? – спросила мама.
– Я объелся за обедом. Здорово кормят, – объяснил папа.
– Жена, пройдите из палаты, пройдите, – обиженно, как будто мы её нарочно разыгрывали, сказала сестра-хозяйка. – Нехорошо обманывать персонал.
– Поверьте… – Мама не успела договорить до конца.
В палату вошёл тот самый старичок, который учил меня любить тишину, увидел нас, снял очки, протёр их, надел, нагнулся и посмотрел под папину кровать. Я догадался, что он ищет Кыша, и успокоил его:
– Собака на улице.
«Ав! Аув! А-ав!» – залаял Кыш в подтвержденье моих слов.
Я выглянул в окно, свистнул, помахал ему рукой. Кыш замолчал.
– Очень хорошо, – сказал старичок. – Слушайте меня внимательно. Вы понимаете, что ваш муж – жертва цивилизации? Да! Да! Он стоит на пороге гипертонии, атеросклероза, инфаркта и инсульта! Посмотрите на его тело! – Профессор ткнул папу пальцем в грудь, и я первый раз увидел, как папа виновато стоит перед старшим. – Где его мышцы? Я вас спрашиваю, где они?
Старичок уставился на меня, я подумал, что он ждёт ответа, и сказал:
– Папа много думал. Они пропали от мыслей.
– От мыслей? Древние эллины думали не меньше нас, но они с громаднейшим уважением относились к своему телу. А вы, Сероглазов, к своему относитесь наплевательски! И вот – результат. Мадам Сероглазова, – тихо и почтительно сказал старичок маме, – я попытаюсь сделать из вашего мужа гармоничную личность. Помогите мне в этом! Забудьте о нём на двадцать четыре дня! Не отвлекайте его от процедур. Сероглазов, почему вы лежите после обеда? Марш на тропу номер два!
Папа быстро, как по тревоге, снял полосатую пижаму, надел спортивные брюки и выбежал из палаты.
– Где Милованов, Ёшкин и… этот… как его… три Василия? – спросил старичок у сестры-хозяйки.
– Не знаю, Корней Викентич… После обеда как в воду канули. К морю небось пошли.
– Седьмой палатой я займусь лично! – пообещал старичок.
В этот момент в палату вбежали две молоденькие медсестры, крича:
– Профессор! Геракла всего исцарапали!
– Только что! Порезы свежие!
Профессор Корней Викентич по-прежнему тихо и вежливо сказал нам всем:
– Дожили-с! – и стремительно вышел из палаты.
– Кто такой Геракл? – спросил я у мамы, когда мы тоже заспешили посмотреть, кого это только что исцарапали.
– Увидишь.
9
Корней Викентич бежал по двору. За ним еле поспевали сёстры.
Мы одолели несколько лесенок, от которых за целый день у меня уже ломило ноги, и пришли на площадку, посыпанную толчёным кирпичом. Она была окружена кустами, подстриженными под шары. И на ней стояли белые фигуры трёх мужчин и одной женщины.
К одной из фигур и подбежал Корней Викентич и грустно сказал:
– Варварство!
Мы подошли поближе и увидели прямо на животе Геракла два слова:
ЗДРАВСТВУЙ, КРЫМ!
– Это сегодня! Он только что был здесь! Смотрите: вот кусочки побелки! – сказал Корней Викентич. – Он живёт среди нас, этот варвар!
– Корней Викентич, по территории, бывает, и дикие бродят, – сказала сестра-хозяйка, как-то нехорошо посмотрев на меня с мамой.
– Я полвека живу и работаю в Крыму, – сдув кусочки побелки с ноги Геракла, сказал профессор. – Видел изуродованные и изрезанные деревья, скамейки, парапеты, скалы, камни и стены, видел выжженный лес и замусоренное море, но ни разу в жизни я не видел того, кто режет, портит и жжёт. Буквально ни разу! Он в стороне от глаз людских делает своё чёрное, грязное дело! Но грядёт час! Грядёт! – погрозил кому-то пальцем профессор.
В этот момент на тропе номер два показался бегущий трусцой, как пони в зоопарке, папа. Мама, увидев его, засмеялась. Папа застеснялся и сменил бег на шаг. Он подошёл к нам и спросил, что случилось. Корней Викентич сказал:
