скачать книгу бесплатно
– Но, позвольте, что же это такое?! – растерянно бормотал он, взволнованно расхаживая по комнате. – Неужели все это настолько серьезно? Простите меня, всего-то за неделю два человека погибли страшной смертью из-за каких-то клочков бумаги. Уму непостижимо!
– Просто ваша версия ближе всего к истине, Сергей Иванович, – заметила я. – К сожалению. Однако поделитесь – вам удалось что-нибудь разузнать о жильцах этого злосчастного дома?
Кряжимский с трудом смог сосредоточиться. Но, взяв себя в руки, он начал свой доклад.
– Да, кое-какие сведения я сумел раздобыть, Ольга Юрьевна. Пришлось пустить в ход все свое красноречие и раскошелиться на небольшой презент, но в конечном итоге домовую книгу мне нашли и показали. Квартиры в том доме не приватизировались.
Как выяснилось, там проживали шесть семей. Я все переписал в книжечку… Вот, извольте, – контингент в основном пожилой. Супруги Сухотины – обоим под семьдесят лет – месяц назад выехали к детям в Читу. Косаргин, подполковник в отставке, по слухам, выстроил себе дом за городом. Василевы – мать с дочерью. Дочь, кажется, вышла замуж за какого-то деревенского парня и увезла мать с собой. Доцент экономического института Аратовский скончался два месяца назад – после этого квартира пустовала… Еще одинокий старик – Федченко. Этому под девяносто лет. Родственников не имеет, требует ухода – поэтому в этом году был помещен в дом престарелых. Единственные, кто жил в доме до самого последнего дня, – муж и жена Вырыхановы – этим лет по сорок, и они беспробудно пьют горькую. Вот таков краткий перечень жильцов, Ольга Юрьевна. Есть какие-нибудь замечания?
– Господи, голова кругом! – сказала я. – Шесть семей, Чита, деревня… Неужели придется ехать в Сибирь?
– Понимаю, вы расстроены… Но позвольте обратить ваше внимание, Ольга Юрьевна, вот на какое соображение, – деликатно начал Кряжимский. – Как мне кажется, никуда ехать не придется, потому что совершенно логично предположить – никто из жильцов дома и не подозревал о существовании тайника! Иначе разве бы он остался на месте? Здесь одно из двух – или прежний хозяин тайника давно уже покинул этот мир, или находится в беспомощном состоянии…
– То есть это тот старик, – догадалась я, – которого поместили в дом престарелых. Как его…
– Федченко, – подсказал Кряжимский. – Я полагаю, это или он, или покойный Аратовский. Если бы удалось подробнее познакомиться с деталями их биографий… Конечно, не следует забывать о третьем варианте – вполне возможно, документы припрятал тот, кто жил в этом доме раньше. Но поскольку сей вариант достаточно умозрителен, я предлагаю заняться пока этими двумя. Вот здесь у меня записаны их паспортные данные. Адрес дома престарелых тоже зафиксирован. К сожалению, никаких гарантий, что мы застанем Федченко в добром здравии. Девяносто лет, сами понимаете, не шутка…
Мне и самой так казалось, но, может быть, поэтому я и не стала тянуть с визитом в дом престарелых. Тем более что мне было совершенно необходимо чем-то себя занять. Я попросила Кряжимского переговорить с охранником, заступающим в вечернюю смену, о необходимости быть сегодня особенно бдительным, а сама поехала в дом престарелых разыскивать гражданина Федченко Григория Сидоровича, 1912 года рождения.
От одной этой даты веяло чем-то неправдоподобно далеким, чем-то почти нафталинным. Было даже трудно себе представить, что я смогу вот так запросто встретиться с человеком, который родился в те времена, когда Россией правил император, а о телевизоре никто еще даже и не мечтал.
Дом престарелых располагался почти на краю города в трехэтажном белом здании, окруженном оградой из металлических прутьев и утопавшем в зелени. Во дворе на чисто выметенных асфальтовых дорожках через равные промежутки стояли деревянные лавочки. Сейчас они были пусты – возможно, в заведении был тихий час.
В гулком прохладном вестибюле пахло дезинфекцией и молочной кашей. Не знаю на кого как, а на меня этот запах нагоняет тоску. Я представила себе чувства людей, обреченных доживать здесь последние дни, и у меня болезненно сжалось сердце. К счастью, в этот момент появилась какая-то женщина в рабочем халате, которая без проволочек объяснила мне, как найти кабинет директора.
Директор оказался на месте. Звали его Семеном Семеновичем. Это был средних лет толстяк с розовой плешью на макушке и с носом, похожим на картофелину. Он казался добряком, но, стоило мне представиться и назвать свое место работы, как директор тут же насторожился, сделался дьявольски подозрительным и неприветливым.
– Не совсем понимаю, – промямлил он, оглядывая меня недоверчивым взглядом, – зачем вы к нам? У нас… э-э… совсем недавно была комиссия из управления. Работа признана удовлетворительной…
– Но это же прекрасно! – улыбнулась я. – Хотя меня, признаться, интересует сейчас не это.
– А что же вас интересует? – нисколько не успокоившись, спросил Семен Семенович.
– Я по личному вопросу. У вас здесь есть старичок по фамилии Федченко. Григорий Сидорович Федченко. Мне хотелось бы с ним встретиться.
– Это ваш родственник? – хмуро спросил директор.
– Совсем нет. Даже не знакомый. Просто я готовлю материал для газеты и надеюсь получить у него некоторую информацию, – пояснила я.
Семен Семенович сжал толстые губы.
– Вы уже ничего у него не получите, – объявил он категорически. – Опоздали. Два дня назад мы похоронили Федченко. Упокой господи его душу. – Семен Семенович неумело перекрестился.
– Он умер? – воскликнула я. – Но как это случилось? Что произошло?
Семен Семенович посмотрел на меня с мрачной иронией и сухо проговорил:
– А что, по-вашему, должно было случиться с девяностолетним стариком – как вы думаете? Надеюсь, вы не воображаете, что люди могут жить вечно?
Я решила пропустить колкость мимо ушей. Действительно, почему старик Федченко должен жить вечно? Немного странно, что смерть его пришлась на те же самые черные дни, но, в конце концов, как раз это-то может быть простым совпадением.
– Значит, он умер своей смертью? – спросила я.
– Разумеется, своей! – уже с раздражением сказал директор. – А какой смертью он должен был умереть, беспомощный, выживший из ума старик? Извините, что я так резко, но так оно и есть на самом деле. У нас здесь не слишком весело, понимаете?
– Я все понимаю, Семен Семенович, – как можно убедительнее постаралась сказать я. – А смерть Федченко – настоящий удар для меня. Я так рассчитывала на эту встречу!..
Семен Семенович с видом крайнего недовольства принялся переставлять на столе какие-то предметы. В глаза мне он больше не смотрел – наверное, так ему было легче разговаривать.
– Ничего не понимаю в журналистике, – буркнул он себе под нос, – но не думаю, чтобы вы говорили это искренне. Федченко был не из тех людей, встречи с кем ждешь с нетерпением. Откровенно говоря, даже наш привычный ко всему персонал относился к этому пациенту с предубеждением. Я не могу осуждать людей за это – выживший из ума, неопрятный, злобный старик… Ну, и прошлое, конечно, накладывало свой отпечаток. В том смысле, что симпатии к нему не добавляло.
– Прошлое? – насторожилась я. – А что такого у Федченко было в прошлом?
Семен Семенович все-таки поднял голову и посмотрел на меня, а я увидела в его глазах неприкрытое сожаление пополам с презрением.
– Ну, тут уж я сдаюсь! – воскликнул он, театрально воздевая руки. – Делайте со мной, что хотите, а вашего образа мыслей я решительно не понимаю. Вы ищете встречи с человеком, о котором ровным счетом ничего не знаете? Вы случайно не героем войны собирались его отобразить? – Взгляд Семена Семеновича наполнился горькой иронией.
– Таких мыслей не было, – призналась я. – Потому что о Федченко я действительно мало что знаю. А он, выходит, не был героем войны?
– Не знаю, может быть, и был, конечно, – убийственным тоном сказал директор. – Только не в тех войсках. Вы не знаете, что Федченко до сорок пятого года служил в карателях? Грубо говоря, являлся эсэсовцем со всеми вытекающими отсюда последствиями…
В первую минуту я растерялась. До сих пор подобная мысль даже не приходила мне в голову. Но она была безусловно важна – я немедленно вспомнила о картах более чем полувековой давности и почувствовала, что нахожусь совсем рядом с разгадкой.
– Федченко был эсэсовцем? Откуда вам это известно? – взволнованно спросила я.
Семен Семенович снисходительно пожал плечами и ответил:
– Это все-таки наша работа, уважаемая Ольга Юрьевна! Какой-то минимум сведений о своих подопечных мы обязаны иметь. Даже если они нас не очень интересуют.
– А не могли бы вы поделиться ими со мной? – спросила я. – Честное слово, это очень важно!
Директор вторично пожал плечами.
– Строго говоря, я уже поделился, – заявил он. – Больше мне сказать вам нечего. Федченко не докладывал мне свою биографию. Я лишь знаю в общих чертах, что во время войны он служил в эсэсовской дивизии, которую формировали из украинцев, – «Галичина», что ли, – затем до 1947 года скрывался в Тарасове под чужой фамилией, затем был арестован и отсидел в лагерях в общей сложности около двадцати пяти лет. Где он был потом, не знаю, но в 1985 году он опять приехал в Тарасов, полностью реабилитированный, и даже, кажется, поселился в том же доме, где жил прежде. У него здесь оставалась сожительница – она умерла лет десять назад. А он, как видите, жил до сих пор, ничто его не брало – ни лагеря, ни болезни. Видно, такие и на том свете никому не нужны.
– И тем не менее он умер, – подытожила я. – Интересно, что записано в свидетельстве о смерти?
– Что там может быть записано? – проворчал Семен Семенович. – Умер во сне. Остановилось сердце. Вскрытия не проводилось – в девяносто лет любая смерть уже считается естественной, не так ли? Похоронили уже на следующий день. У нас это делается быстро.
– Значит, к этому человеку никто не проявлял интереса? – спросила я.
Семен Семенович недовольно поморщился.
– Во всяком случае, не я, – сказал он. – У меня здесь не один десяток более симпатичных пожилых людей, которые действительно заслуживают интереса и заботы. А этот… По-моему, вы первая, кто им заинтересовался. Впрочем, есть у нас тут один чудак – Филимоныч. Санитаром работает. Страсть любит вести душеспасительные беседы с такими же чудаками, как он сам. Вот он с Федченко наверняка общался. Поговорите с ним. Только сразу предупреждаю – к нашему Филимонычу без «красненькой» и подходить бесполезно – пошлет. Хотя сам руководитель, говорю это без осуждения, потому что есть люди, которых уже ничто не может испортить, они как бы законсервировались в одном состоянии… А вас мне все-таки жалко, хотя и не люблю я журналистов…
На этой оптимистической ноте мы с Семеном Семеновичем расстались, и я отправилась искать санитара Филимоныча, предварительно отлучившись ненадолго в киоск на ближайшем углу, где приобрела пресловутую бутылку «красненькой».
Наверное, в доме престарелых действительно закончился тихий час, потому что к моменту моего возвращения двор наполнился старичками и старушками, которые неспешно прогуливались по асфальтовым дорожкам, сидели на лавочках и поглядывали на меня с любопытством и надеждой. Эти словоохотливые старушки и помогли мне разыскать сумрачного худого человека в черном сатиновом халате, который на заднем дворе сгребал какой-то мусор.
Отнесся он ко мне сначала не менее настороженно, чем директор, но бутылка волшебного напитка сделала свое дело – Филимоныч заметно подобрел, а узнав, что я интересуюсь покойным Федченко, тут же согласился со мной побеседовать.
– Вот такая она, жизнь! – философски заметил он, когда мы уединились в какой-то подсобке, где было единственное крошечное окошко, настолько пыльное, что сквозь него едва пробивался солнечный свет. – Грешник ты или праведник, а все одно – лежать тебе в земле сырой до самого Страшного суда. А там уж господь рассудит, какой тебе, значит, будет конец! Григорий Сидорыч много нагрешил, ох, много! А судить мы его с вами не вправе, вот ведь в чем закавыка! – С важным видом Филимоныч сунул в рот скрюченную сигаретку и закурил, весь окутавшись облаком вонючего дыма.
– Да я ведь и не судить пришла, – напомнила я. – Мне просто интересно, навещал ли кто Григория Сидоровича, пока он здесь жил, и что это были за люди. Я, понимаете ли, готовлю газетную статью…
– Это нам без разницы, – добродушно сказал Филимоныч. – Наше дело – мусор, да если починить чего… Ну, конечно, поговоришь с одиноким человеком. Григорию Сидорычу порассказать-то было о чем – это уж верно! Его дураком у нас считали, а напрасно, – санитар покачал головой. – Дураком он до самого конца не был. Надежды у человека не осталось, это да! Через силу жил.
– И чего же он вам рассказывал? – полюбопытствовала я.
– Много чего, – уклончиво ответил Филимоныч. – Истинное хождение по мукам – такая жизнь у человека была. Много зла другим сделал, но и сам – испил чашу! А вас конкретно что интересует? Вы спрашивайте, не стесняйтесь, потому что его тайны уже никому вреда не сделают…
Я не была в этом уверена, однако предложением задавать конкретные вопросы воспользовалась незамедлительно.
– Если честно, – сказала я, – то меня интересует, не было ли у вас с Федченко разговора о географических картах?
– О картах? – прищурился Филимоныч. – Да почти что и не было. То есть сказал он мне за день до смерти, что прячет какую-то карту, – обещал прояснить все назавтра, – да потом к нему из собеса пришли, а в ночь он и умер. Так я и не узнал про карту. Да мне и без надобности.
– Погодите, – встрепенулась я. – Значит, к Федченко все-таки кто-то приходил? Из собеса, говорите? Вы этих людей видели? Описать можете?
– Можно и описать, – согласно кивнул Филимоныч. – Люди солидные, при галстуках. Виски седые. Видные из себя мужчины. Двое. Под вечер приходили. Малость побеседовали, а ночью Григорий Сидорович и помер.
– Послушайте, а может, они не из собеса были? – спросила я. – Под вечер… Разве из собеса под вечер ходят?
– А это я не знаю, – пожал плечами санитар. – Сказали – из собеса. Наше дело маленькое. Я-то их вообще издали видал – моя смена дневная была, я домой собирался. Утром уж пришел, а Григорий Сидорыч приказал долго жить. Такая вот судьба.
Глава 4
А судьба продолжала преподносить нам сюрпризы. Утром, едва явившись на работу, я сразу попала в руки следователя МВД. Оказалось, что ночью был взломан офис нашей редакции. На мой вопрос, что делал в это время охранник, я получила неутешительный ответ – охранник во время нападения получил тяжелую травму и теперь находится в больнице в бессознательном состоянии. От меня потребовали представить список похищенного.
Как я и подозревала, из офиса вовсе ничего не пропало. Это тоже был перст судьбы – то, что искали, находилось совсем в другом месте – у Маринки дома. Я в этом нисколько не сомневалась.
Следователь, кажется, был вполне удовлетворен тем, что у меня не возникло никаких претензий к неизвестным грабителям. Он выглядел довольно усталым, предельно равнодушным человеком и совсем мне не понравился. Никакого желания делиться с ним сомнениями и предположениями у меня не возникло. Да он их и не ждал. Думаю, если бы я завела с ним речь о географических картах времен Второй мировой войны и неуловимых злодеях с седыми висками, этот молодой человек был бы здорово разочарован.
После того как следствие разделалось со всеми своими процедурами, мы наконец собрались у себя в редакции. Все выглядели несколько подавленными, хотя никакой нашей вины в том, что пострадал человек, не было. Хуже всех выглядела Маринка – она была необычно бледной и тихой. Она прекрасно понимала, что именно искали сегодня ночью в офисе, и это понимание ее нисколько не вдохновляло. Чтобы привести подругу в чувство, я немедленно заставила ее заняться привычным делом – приготовлением кофе, а затем собрала всех на короткое совещание.
– Итак, положение осложняется не по дням, а по часам! – объявила я коллективу. – Вокруг, как выразилась Маринка, «макулатуры» развернулась нешуточная борьба. Причем борьба эта безо всяких правил, и к сему факту следует отнестись с предельной серьезностью. Иначе нам не сносить головы. Вчера я выяснила, что последним законным владельцем этих бумаг действительно являлся гражданин Федченко. Но теперь он мертв – скончался на той же неделе, что и прочие действующие лица этой истории. Причина смерти неизвестна. Директор дома престарелых уверен, что дело в возрасте, и ему трудно не поверить. Только перед самой смертью Федченко навестили двое – солидные мужчины в галстуках, с проседью на висках. Этих мужчин никто в доме престарелых не знает и толком даже не видел. И еще один знаменательный факт – прошлое у гражданина Федченко было более чем богатое. Служил в войсках СС, сидел в лагерях, скитался где-то, но вернулся туда, где ждал его тайник со старыми картами. Секрет этих карт он едва не раскрыл санитару Филимонычу, но того опередили двое незнакомцев. Мне представляется, что как раз эта пара и творит бесчинства. Они торопятся и не стесняются в средствах. Из этого я делаю вывод, что скорее всего это приезжие…
– Приезжие, м-да… – задумчиво пробормотал Кряжимский. – Однако ситуация… Позвольте еще раз сосредоточиться на некоторых деталях. Итак, бывший эсэсовец организует в своей квартире тайник, где хранит некие документы, представляющие, видимо, немалую ценность. Через много лет тайник обнаруживает кладоискатель Стрельников, и почти сразу же сюда подключаются еще какие-то претенденты, которые пытаются любой ценой завладеть содержимым тайника. Все, кто имеет к этому отношение, весьма плохо кончают, а неизвестные убийцы тем временем все ближе к своей цели… Боюсь, если мы не предпримем каких-нибудь серьезных мер, трагедия может настичь любого из нас.
– Так давайте же предпринимать эти самые меры! – жалобно пискнула Маринка. – Или заберите у меня к черту макулатуру! Нужны мне эти трагедии!
Тут только до меня дошло, что мы совсем забыли про Маринку и ее ответственное задание. Пропустив мимо ушей ее жалобы, я потребовала, чтобы Маринка доложила о результатах своей работы. Грохнув о стол папкой с бумагами, наша секретарша объявила:
– Вот сами и читайте! Я в руки не возьму больше эту гадость. Если кому-то нравится рисковать жизнью – пожалуйста! И вообще, не понимаю, почему бы не передать все это соответствующим службам?
– А службы скажут тебе спасибо и вежливо выпроводят, предварительно взяв подписку о неразглашении? – саркастически спросила я. – Нет уж, моя дорогая, нам в руки плывет такая сенсация…
– Да какая сенсация! – презрительно возразила Маринка. – Чушь какая-то. Ты почитай сначала!
Мне не очень верилось, что из-за какой-то чуши солидные мужчины в галстуках станут крошить всех встречных и поперечных, но тон Маринки меня все-таки смутил. Так можно говорить только о вещах действительно пустяковых, не заслуживающих абсолютно никакого внимания. С некоторым недоверием извлекла я из новенькой папки компьютерную распечатку с переводом немецкого текста и, попросив тишины, зачитала ее вслух.
Вот что получилось у Маринки, и, судя по всему, именно это и содержалось в старом письме, написанном готическим выцветшим шрифтом:
«Дорогой Отто! Надежды, что ты получишь это письмо, почти никакой, но эта робкая надежда – все, чем я теперь располагаю. Надеюсь, что Всевышний смилостивится над нашей несчастной фамилией и перед ней наконец забрезжит луч света. Зная твой характер, я будто наяву вижу ту язвительную улыбку, которая при этих словах непременно тронет твои губы. Ты всегда отличался безмерным скептицизмом – кто знает, не он ли поможет тебе выжить в этом кошмаре? Сам я еще не во всем разуверился, хотя нынешнее положение мое почти безвыходное. Что творится в Европе, ты, разумеется, знаешь. Здесь же, в проклятых Карпатах, еще хуже. Моя часть разбита. Если учитывать, что на нас возлагалась особая миссия, не предполагавшая ведения активных боевых действий, и наличие в здешних лесах множества банд, выступающих под самыми разными флагами, но совершенно одинаково склонных к мародерству, то в нашем фиаско я не вижу ничего удивительного. У меня осталось не более шести человек, причем не самых надежных. Сам я тяжело ранен, потерял много крови, самостоятельно передвигаться не в состоянии и едва нашел в себе силы нацарапать это письмо.
Но хватит лирики – теперь о главном. Я уже писал тебе, куда и с какой миссией был направлен. Разумеется, это военная тайна, но сейчас это понятие, кажется, сделалось абсолютно условным, а от родного брата у меня никогда и не было тайн, тем более теперь, когда рушится весь привычный мир. Мы отдали Германии все, что у нас было – молодость, здоровье, состояние, – и, кажется, безвозвратно. Той Родины, куда мы сможем вернуться с гордо поднятой головой, уже не будет – на этот счет не стоит обольщаться. Теперь мы должны сами позаботиться о себе, не так ли, Отто?
Во всяком случае, я делаю такую попытку. Ты знаешь, о чем идет речь, знаешь город. Все остальное на этих картах. Если бог не позволит нам свидеться, я умру с надеждой, что мой брат сумеет найти то, что я так хорошо спрятал. Бумаги я передаю своему ординарцу – это украинец с невероятной фамилией Сидорчук. Но малый, кажется, исполнительный и недалекий. Сейчас он по-настоящему озабочен только одним – как бы не попасть в лапы НКВД. Поэтому будет всеми силами стремиться на Запад. Ему придется разыскать тебя, чтобы получить хоть какую-то опору в совершенно незнакомом и враждебном мире. Я же скорее всего осяду где-то по дороге – нужно зализать раны. Даст бог, я еще сумею обнять своего дорогого брата. Твой Генрих.
P. S. Понимая, что даже при благоприятном ходе событий воспользоваться картой ни мне, ни тебе не придется еще долгие годы, я все же призываю тебя поверить, что синица в руке куда предпочтительнее парящего в небесах журавля, а постройка храма начинается с камня – невзрачного и ненадежного с виду. Наберемся же терпения!»
Закончив чтение, я обвела взглядом своих коллег. Все казались очень серьезными и даже грустными. Автор письма вряд ли мог считаться хорошим человеком и вряд ли руководствовался в своей жизни высокими побуждениями, но от сознания беспощадного факта, что надеждам его так и не суждено было осуществиться, а горячий призыв к брату, по сути дела, был обращен в пустоту, становилось как-то не по себе. Перед нами были немые свидетели некоей рискованной миссии, исполненной более полувека назад, но сами исполнители, видимо, давно уже истлели в земле. Однако даже сейчас они не давали покоя живым, и это было еще мягко сказано – они будто пытались перетащить к себе, в царство мертвых, как можно больше народу – именно тех, кто прикоснулся к их мрачной проклятой тайне.
– С чувством написано! – наконец прервал молчание Кряжимский. – От души. И перевод, кстати, весьма… – Сергей Иванович одобрительно покосился на Маринку. – Как будто живой голос. Но… это все? Неужели, кроме Карпат, никаких ориентиров?
– Сергей Иванович! – возмущенно воскликнула Маринка, раскрасневшаяся, однако, от похвалы. – Неужели бы я не обратила внимания? Это же так понятно – Генрих пишет брату, мол, ты знаешь, где это место… То есть подразумевается – другие знать ничего не должны. Поэтому и ориентиры отсутствуют – для пущей надежности. Но у меня есть предложение – если уж вам так нравятся чужие проблемы, нужно раздобыть подробную карту Карпат и просмотреть все внимательно – может быть, наткнетесь на что-то похожее. В конце концов, сколько там городов – сто, двести?
– Мысль интересная, – вмешался Ромка. – Только ты забываешь, сколько лет прошло. Города разрослись, ландшафт изменился. Конечно, поискать можно. Вот только сколько времени это займет? Господа, которые все время крутятся рядом, ждать не будут. Кроме того, я так и не понял, а что вообще-то мы ищем? В письме об этом не сказано ни слова. Может, там партия солдатских сапог для вермахта? Стоит ли огород городить?
– Не узнаю тебе, Ромка, – заметила я. – На этот раз твоя буйная фантазия, кажется, тебе изменила. Лично мне представляется сомнительным, чтобы тяжело раненный человек связывал свое отдаленное будущее с партией солдатских сапог. Конечно, бюргерская порода, но однако же… Его отряд был направлен с особой миссией – вспоминаете? Думаю, дело гораздо серьезнее. Наверное, немцам было что прятать в конце войны, кроме сапог.
– Нет, конечно, мы имеем дело с чем-то очень важным, – значительно произнес Кряжимский. – Меня очень смущают эти двое – я бы даже сказал, пугают! Кто они такие? Хватка у них, несомненно, бандитская. Может быть, Федченко раскрыл свою тайну кому-то в лагере? Какое, кстати, отношение он имел к автору письма? По-видимому, он входил в число тех уцелевших, о которых упоминал Генрих…
– Знаете, что я думаю? – вырвалось у меня. – Федченко был ординарцем у этого Генриха! Его отчество – Сидорович, а Генрих называет его в письме Сидорчуком – очень близко. Не исключено, что во время войны он носил именно такую фамилию. Тогда легко объясняется, откуда письмо оказалось у него.
– Вы хотите сказать, что он не передал его по назначению? – подхватил Ромка.
– Не только не передал, но и вообще раздумал перебираться на Запад, – ответила я. – Он оказался не так прост, как думал Генрих. По-видимому, наш Федченко с самого начала понимал, что происходит, и связывал с тем, что припрятано в Карпатах, свои собственные честолюбивые надежды.
– Выходит, он этого Генриха прикончил? – живо спросил Ромка.
– Совсем не обязательно, – сказал Кряжимский. – Зачем? Письмо было в его руках. Командир беспомощен. Он просто оставил его где-то и пустился в бега. Обосновался в Тарасове, затем был арестован, а когда вернулся, сил у него уже ни на что не осталось. Наследников, друзей у него не было – так и сидел на своей тайне, как собака на сене… Стрельников мог стать его невольным преемником, но, прежде чем он успел в чем-то разобраться…
– Ох, не напоминайте, Сергей Иванович! – вздохнула я. – Все это так ужасно! Однако мы совсем упустили из виду коллег Стрельникова – кладоискателей. Я сама была против этой версии, но ведь, пожалуй, никто, кроме них, не мог быть посвящен в тайну. Трудно сказать, зачем Стрельникову понадобилось с кем-то из них делиться, но он это сделал. А посвященный попросту нанял киллеров… Иначе я просто не знаю, кто может охотиться за этими древними картами…
– Генрих, – неожиданно и невозмутимо произнес Виктор.
Все взоры обратились к нашему молчаливому фотографу. А он только убежденно кивнул, не добавив к своему заключению ни слова.
– У вас тут просто какой-то дом престарелых получается! – фыркнула Маринка. – Девяностолетний Федченко, столетний Генрих… Слишком прыткий он для своего возраста, этот немец, вы не находите?
– А это не он! – взволнованно воскликнул Ромка. – Допустим, это его сын. Или племянник. Потомок упомянутого Отто. Ничего удивительного – Генрих выжил и все-таки встретился с братом. Обстоятельства были против них, и они не смогли выполнить задуманного. И тогда их дети пустились на поиски…
– Старых солдатских сапог, – язвительно закончила Маринка. – У этих бюргеров ничего не пропадает!
Ромка покраснел, но произнес неожиданно спокойно:
– Насчет сапог я сказал для примера. В том смысле, что мы ничего не знаем. Конечно, Ольга Юрьевна права – там что-то серьезное. Видимо, Генриху сначала было не до клада, все следы со временем были потеряны – и его потомкам пришлось долго разыскивать ординарца, похитившего карту. Представляете, каких трудов им стоило напасть на след этого человека?! Теперь-то они, конечно, ни за что не отступят!
