скачать книгу бесплатно
Услышав имя, Чаяна заметно вздрогнула, Ишуте даже показалось, будто девушка отшатнулась от него.
* * *
Край горизонта на востоке стал похож на полоску белого металла. Отточенное лезвие рассвета медленно поднималось, вспарывая темную, плотную ткань бархата ночи. Дорога резко пошла под уклон, петляя между крепкими заборами, заслонявшими дома, сады и палисадники от посторонних глаз. Наконец молодые люди остановились напротив дубовых ворот с крепкой, обитой толстой кожей дверью. Чаяна поскребла ключом и, осторожно просунув руку в открывшееся окошечко, отодвинула засов изнутри.
– Входи. Ты же знаешь, я не могу уснуть без тебя. Скребешься, как мышь в подполе. – Скрипучий голос слетел с высокого крыльца одноэтажного деревянного дома.
Человек сидел в деревянном кресле, ножки и подлокотники которого были украшены крупной резьбой. Один глаз полностью закрыт изуродованным веком, по всему лицу пролегли глубокие борозды морщин и шрамов; и того, и другого так много, что нетронутые участки кожи выглядели нелепым диссонансом. Могучие, узловатые кисти рук покоились на коленях.
Ишута обратил внимание на то, что колени мужчины сведены, как это чаще всего бывает у неходячих больных. Вообще в сумраке на расстоянии нескольких шагов отец Чаяны выглядел настоящим старцем, но, подойдя поближе, молодой волхв по коже открытых до локтей рук понял, что мужчине лет пятьдесят.
– Отец, это Ишута. Он сегодня меня…
– Это новый друг нашего Кнеля? – мужчина не дал договорить Чаяне. – Какие они все малорослые!..
– Нет, отец. Он… он меня… – девушка явно подбирала слова, чтобы как можно меньше огорчить отца.
– Ну, говори, Чаяна. Ни за что не поверю, глядя на этого задохлика, будто бы он твой кавалер! Да и рановато тебе… Ладно, дочь, иди в дом, а парню хоть воды поднеси. Нельзя же отпускать человека, не угостив. – Мужчина тяжело вздохнул и, уже обращаясь к Ишуте, добавил: – Кроме воды, в этом доме других угощений нет, с тех пор как я перестал ходить и иметь возможность наниматься на службу. Так-то, парень!..
– Благодарствую, добрый человек, – поклонился волхв. – Я с большим наслаждением утолю жажду. – Ишута принял из рук девушки ковш и припал к нему иссушенными губами.
– А что у тебя за палка, парень? – покосился мужчина.
– Можно узнать ваше имя, добрый хозяин? – Волхв отер губы рукавом.
– Я не замечу, что непочтительно со старшими отвечать вопросом на вопрос. Меня зовут Славарад! – Мужчина прищурил здоровый глаз и принялся разглядывать посох. – Карлик меня обесчесть! Это явно очень неплохая подделка под боевой посох! Я видел однажды такой. Гостил у нас как-то человек с Верхнего Днепра.
– Это не подделка, мудрый Славарад! – вскинулся Ишута. – Посох, который я держу в руке, некогда принадлежал волхву Абарису.
– Ты шутишь, парень! Так шутить нельзя…
– Я могу доказать это на деле! – Ишута напрягся.
– Отец, он сегодня защитил меня от четырех саков. Знаешь, что он сделал с ними? – вмешалась Чаяна.
– И что же он такого с ними сделал? – В голосе Славарада сквозило сомнение.
– Хм… – Ишута бросил короткий взгляд на деревья, растущие вокруг дома.
Разбежался и, уперев конец посоха в землю, оторвался от земли, высоко закинув ноги над головой. В мгновение ока он оказался на ветви вяза и натягивал тетиву, превращая посох в стрелковое оружие.
– Откуда ты, парень? – На лбу Славарада выступили крупные капли пота.
– Я ученик того, кого ты видел с этим посохом, – волхва Абариса, – Ишута поднял лук, и маленькая стрела со свистом вспорхнула с тетивы.
В ту же секунду ягода вишни, одиноко висевшая на ветке у верхней части крылечного столба, брызнула ярким соком.
– Я, кажется, догадываюсь, кто тебе нужен! – Славарад смахнул пальцем с кончика своего носа алую капельку.
– Без него я не смогу стать настоящим волхвом, – юноша легко спрыгнул на землю.
– Восемь лет назад Морана затмила мой разум, и я обозвал лучшего из лучших выскочкой, дешевым карликом от меча и просто засранцем, – заговорил Славарад. – Чего я хотел? Славы… Да, Ишута, мы все, кто любит позвенеть сталью, обожаем только ее, славу! Мне казалось, что, если я разделаюсь с Аникой, мой меч вырастет в цене в несколько раз. Но Аника не появляется на состязаниях; он подсмеивается над теми, кто участвует в подобных вещах. Во всяком случае, я был твердо убежден в этом. Он ведь и со мной не хотел драться. Но я пообещал вначале обрить своим клинком его голову, а затем и принести ее на городскую площадь, чтобы все увидели наконец лицо человека, скрывающееся под длинной челкой. Он долго не реагировал на мой вызов, тогда я по-настоящему распетушился и стал обзывать его помойной собакой, крысиным выкормышем и так далее. Я веселил всех, кто слышал меня, начиная с постоялого двора и заканчивая центральной городской площадью. И однажды мы сошлись… Встреча произошла в лесу. Я так и не понял, каким оружием дрался Аника. Да и дрался ли?.. Я видел только серо-коричневый вихрь размером с человека. Вихрь этот показался мне прозрачным, потом губы, растянутые в печальной улыбке… И больше ничего. Схватка длилась несколько мгновений. Понятное дело, я ничего не успел толком сообразить, и сразу – страшная боль в коленях, которые сломались от удара неведомым оружием со страшным хрустом. Пока я падал, он нанес мне еще несколько ударов по лицу, один из которых полностью парализовал веко и сделал меня одноглазым… Ты скажешь, Аника жестоко обошелся со мной? Но что ему оставалось делать? Отпусти он меня целехоньким, разве бы я угомонился. Да и за все нужно платить, ведь так?.. Я не знаю, что бы стало с Чаяной и совсем еще маленьким Кнелем, если бы он, этот Аника, не бросил мне на грудь целый кошель золотых монет… Мы до сих пор, хоть и весьма скромно, но все же отчасти живем на его деньги. Вот так я стал калекой и теперь из этого кресла смотрю на текущую за воротами жизнь, – Славарад глубоко вздохнул и попросил Чаяну укрыть его одеялом.
Через минуту он уже крепко спал. Прохладный утренний ветерок теребил его сухие белые волосы. Неподвижны были калечно-сведенные навеки ноги. Неподвижны жилистые, узловатые руки. И лишь тонкий след от одинокой слезы на морщинистой, иссеченной шрамами щеке светло и остро поблескивал в лучах восходящего солнца.
Глава 3
«…В начале веков, когда еще не было ни земли, ни неба, существовала огромная разверстая бездна. По обоим концам бездны лежало два царства: на юге – Муспелльхейм, царство света и тепла, и на севере – Нифльхейм, царство мрака и холода. Посреди Нифльхейма бил источник Нвергелмир, от которого исходили двенадцать закованных льдами потоков. От действия южной теплоты льды начали таять, а из растопленных капель произошел первозданный великан Имир. Во время сна Имир вспотел. В плодоносном поте под его левой рукою родились муж и жена, а ноги его произвели шестиглавого сына – так возникло племя инеистых великанов. Лед продолжал таять, и явилось новое существо – корова Авдумбла. Из четырех сосцов ее лились млечные потоки, которые питали Имира. Сама же она лизала ледяные скалы, и к вечеру первого дня образовались от того волосы, на другой день – голова, а на третий день предстал огромный и сильный муж по имени Бури. От этого Бури народился Бьерр, который взял за себя дочь одного из инеистых великанов, и плодом их супружеской связи были три сына, принадлежащие уже к числу богов – Одхинн, Вили и Ве. Эти три брата, представители бурных гроз, убили Имира, и из ран его излилось так много крови, что в ней потонули все инеистые великаны. Только один успел на ладье спастись со своей женою, и от них-то произошла новая порода великанов. Сыновья Бьерра бросили труп Имира в разверстую бездну и создали из его крови море и воды, из мяса – землю, из зубов и костей – скалы, утесы и горы, из волос – леса, из мозга – облака, из черепа – небо, на котором утвердили огненные искры, вылетавшие из Муспелльхейма, дабы они освещали землю как небесные светила. Земля была кругла и со всех сторон опоясывалась глубоким морем, за которым обитали великаны…»
* * *
«Хрофтотюр» и «Фенрир» легли темными, широкими днищами на желтый береговой песок Днепра. И началась бойкая выгрузка товаров.
Хроальд стоял на носу своего драккара и пристально вглядывался в городские укрепления. Без привычного шлема голова конунга напоминала мелко обкусанное яблоко, угодившее в редкую, гнилую солому: седовато-рыжие длинные патлы росли несколькими островками, большую же часть черепа занимали плешины, на которых кривились и отливали синевато-лиловым цветом желваки и натертости от боевого шлема.
Все остальные викинги трудились, таская мешки и тюки, набитые добром, на берег. Со стороны, если отойти шагов на сотню, все выглядело вполне безобидным купеческим муравейником. Никто из местных жителей ничего и не заподозрил: слишком уж немного норманнов, да и товара вон сколько выгружают! До чужого ли тут?
Откуда же местным знать, что добрая половина тюков по приказу Хроальда набита разным мусором специально для отвода глаз. А самого-то товара, видит Тор, на полдня торговли, да и то в лучшем случае.
План Хроальда был прост: для начала развернуть торговлю, чтобы вызвать интерес у местного населения, затем, улучив подходящий момент, выкатить бочку с хмельным зельем и, хорошо подпоив любителей погулять за чужой счет, втянуть в «молодецкую забаву» парней, что покрепче да помоложе. Понятное дело, поглядеть на «забаву» придут и местные молодые красавицы. А вот тут уже не зевай! Такая тактика срабатывала не раз. И нового Хроальд ничего придумывать не собирался.
Маленький и хрупкий на вид человек наблюдал за происходящим с левого, противоположного берега Днепра. Длинная прядь серебряных волос закрывала верхнюю часть лица. Точнее, хорошо видны были лишь губы, растянутые в печальную улыбку. А недавно увидевшие свет усы и борода постреливали в лучах солнца золотыми искорками.
Ишута стоял, опираясь на посох своего учителя.
Так получилось, что день возвращения Ишуты в родные края совпал с днем прибытия «Хрофтотюра» и «Фенрира». Почти пять лет молодой человек провел бок о бок с лучшим из лучших – Аникой-воином, который согласился взять его в обучение. Вместе они побывали во многих закатных странах, да и во многих рассветных тоже. Посетили десятки боевых школ, обменялись опытом со многими мастерами рукопашного и стрелкового боя.
Аника заставлял своего ученика наблюдать за полетом и поведением птиц, повторять движения хищных животных, учиться чувствовать приближение опасности у тех, кто питается подножным кормом. Когда пришло время расставаться, Аника впервые обнял ученика и сказал:
– Кажется, я и впрямь смог из тебя кое-что вылепить! Но человек без дома подобен щепке в океане – он пуст, сиротлив и гол. Тот, кому неоткуда уходить и некуда возвращаться, забывает рано или поздно, ради чего он существует в своем теле, не понимает, кому или чему он должен служить.
Бездомный пес, которого можно пнуть и сказать: «Иди, поживи в другом месте», в конечном итоге становится озлобленным и недоверчивым. Он быстро забывает руку, кормившую его, потому как совершенно правильно думает, что кормили его и приручали только лишь из баловства или праздности. А любое живущее на земле существо испытывает острую необходимость в том, чтобы быть кому-то преданным, чтобы служить и в этом служении испытывать радость и жажду жизни. Но в награду за преданность и служение должен быть дом.
Волхв служит людям, но всегда возвращается домой после трудного дня, где у него развешаны пучки целебных трав, где стоят кувшины с бальзамами и снадобьями, где его ждет верный пес или выносливый и закаленный в трудах конь. Человек входит в свое жилище, и оно встречает его каждой трещинкой в бревне, каждым камнем печи, каждым углом. Хозяин и дом находят друг друга во взаимных объятиях. Человек получает отдохновение и восстанавливает силы, а дом оживает, начинает дышать и радоваться. Родные запахи, дорогие сердцу предметы, даже шебуршание в углу знакомой мыши – все это успокаивает дух и расслабляет натруженные члены. Что бы ни происходило за пределами дорогих стен, в каких бы жизненных ситуациях человек ни оказался, знание того, что ему есть куда вернуться, есть где спрятаться самому и укрыть от ненастья кого-то еще, делает его сильным и уверенным в себе. Тот, кто имеет свой дом, всегда держит голову высоко, а спину прямо, поскольку ни от кого не зависит и в любой момент может помочь нуждающемуся. Приятно и трепетно принимать чью-то помощь, но по-настоящему счастлив тот, кто имеет силы сам оказать ее.
Ты полюбил путешествия и приключения, Ишута. Я тебя понимаю. Но, поверь, очень скоро, еще каких-нибудь пару-тройку лет, и тебе все это надоест. Надоедят чужие страны, чужие женщины, чужая еда. Ты пресытишься странствиями. И что тогда?.. Я могу тебе сказать на своем опыте. Ты начнешь пустеть изнутри, подобно дырявому кувшину, из которого тонкими струйками вытекает животворная влага. Все, что ты по-настоящему умеешь в жизни, – это драться, а значит, рано или поздно ты просто погибнешь в какой-нибудь потасовке на каком-нибудь захудалом постоялом дворе.
Ты спросишь: почему же я, Аника, до сих пор живу и держусь?.. Но посмотри на меня. Я прячу под челкой большую часть лица, чтобы люди не видели безжизненных, опустелых глаз, из которых давным-давно уже смотрит на мир черным, сухим льдом смертельная бездна. Поверь, я бы уже давно подставил горло под опытный меч, если бы не ощущение того, что я встречу тебя. Почему именно сейчас я прогоняю тебя от себя? Да потому, что знаю, как нелегко тебе будет вернуться, задержись ты на чужбине еще на какие-нибудь пару лет. Чужой мир окончательно подчинит тебя своей воле, которая начнет мало-помалу высасывать тебя, одновременно заполняя образующиеся пустоты энергией чужих богов, ты даже не почувствуешь, когда перестанешь нуждаться в родине.
Ты наверняка обратил как лекарь внимание на то, что срок жизни приезжих чужестранцев обычно на 10–15 лет меньше тех, кто живет там, где родился. Покинувшие свою родину и оказавшиеся в других землях более подвержены болезням, у них вдруг появляются ужасающие, неизлечимые язвы, от которых плоть сгорает или высыхает до неузнаваемости. Но самое страшное: в их глазах живет нескончаемая душевная боль. Даже когда приходит, казалось бы, время радости и веселья, они не могут отдаваться праздникам с полным сердцем, как это делают рожденные этими праздниками и внутри их. Я мог бы еще долго говорить, Ишута. Очень много накопилось того, что нужно выговорить. И, как ты понимаешь, это результат моей бездомности и одиночества. Ты получил все то, чем я владею сам. И теперь тебе нужно возвращаться домой. Я все сказал!..
После этих слов старый Аника повернулся к Ишуте спиной и пошел прочь в сторону узкой полосы синеющего вечернего леса. Молодой волхв с холодком в груди заметил, как резко постарел непобедимый воин, как сильно сгорбилась его спина, как потяжелела походка.
Когда фигура одинокого путника окончательно растворилась в сумерках, молодой человек сдернул с головы волчью шапку, и прядь светло-русых волос опрокинулась непокорной волной, закрывая верхнюю часть лица. Уже давно втайне от всех Ишута подстригал свои волосы на манер Аники.
Но, похоже, боги так и не смогли определиться в своих желаниях по поводу молодого волхва. Макошь хотела видеть его врачевателем, Перун – воином, а Сварогу вдруг пришло в голову, что неплохо было бы сделать маленького и щуплого на вид человека не кем-нибудь, а кузнецом, заговаривающим мирную и ратную сталь. Да не каким-нибудь незаметным, а чтобы не хуже самого Брутена с Заокских берегов. А для чего, спрашивается? Да все для того, чтобы маленькие люди, глядя на Ишуту, не чувствовали себя обделенными. Ох уж этот батя Сварог!..
* * *
Ишута и впрямь почувствовал внутренний позыв. Произошло это на самой границе полабской земли на маленьком постоялом дворе. Ему вдруг страшно захотелось оказаться в кузнице приемного отца, снова вдохнуть запах горячего металла. Он всерьез начал подумывать о том: а не обзавестись ли своей кузницей на левом берегу? Мысли эти на какое-то время притушили горечь расставания с Аникой-воином. Но обычным кузнецом волхву быть нельзя, значит, нужно научиться заговаривать сталь. А эту науку может преподать только старый Брутен. Значит, нужно наведаться на Оку.
Воображение стало уносить молодого человека далеко, в пространство спокойного житейского счастья, как неожиданно с гулким стуком прямо перед его носом выросла кружка с элем.
– Я присяду?
Ишута поднял глаза и увидел довольно опрятного человека средних лет. Лицо мужчины было вытянуто чуть вперед, глаза сощурены, остры, словно иглы, и почти неподвижны. Но больше всего удивило шипение, сопроводившее всего одну, да и то короткую, фразу. Незнакомец действительно чем-то напомнил Ишуте змею.
Волхв кивнул в знак согласия, при этом озадаченно обведя совершенно пустое помещение настороженным взглядом. Зачем постороннему человеку нужно подсаживаться к занятому столу, если полно пустых? Рука потянулась к посоху, но незнакомец только усмехнулся и махнул рукой:
– Не стоит беспокоиться! Я не собираюсь сегодня причинять кому-то зло! – И снова шипение, после каждого слова, словно во рту не ровный ряд зубов, а забор из покосившихся жердей с изогнутыми щелями, с которыми забавляется, точно с любимой игрушкой, южный неверный ветер.
Ишута продолжал молчать, внимательно следя за невесть откуда-то взявшимся соседом.
– Иногда не нужно много ума, чтобы читать чужие мысли, не так ли? – продолжал невозмутимо незнакомец. – Я сегодня видел, как один маленький человек с интересом наблюдает за недавно подкованной лошадью. Ее и впрямь неважно подковали. Согласен. Странное дело, но человек всегда тянется к тому, что для него наиболее недостижимо. Ты смотришь на лошадь, и тебе кажется, что ты бы ее подковал намного лучше. Да что значит лучше? Ты бы сделал все правильно! При этом совсем забывая про свои маленькие руки, непригодные для ковки, смешной вес тела, который не позволит, как ни старайся, поднять молот или хотя бы просто от зари до зари работать малым молотком. Чем меньше человек, тем более страстно он мечтает стать Гераклом.
– Кто такой Геракл? – Ишута заинтересованно сверкнул глазами.
– Вроде человек и в то же время не совсем. Он – герой эллинских легенд. В общем, он воин, совершивший ряд небывалых подвигов.
– А Анику твой Геракл знает?
– Думаю, что нет. Геракл жил очень давно. За много веков до нас. А Аника-воин жил совсем недавно, можно сказать, только что.
– Почему «жил»?
– Потому что он уже три дня как не живет! – Шипенье стало еще явственней.
Незнакомец подался вперед, пытаясь разглядеть сквозь длинную челку лицо собеседника.
Ишута невольно отшатнулся. Волна ледяного холода пробежала от затылка до самых пяток.
– Он уже три дня как умер! Нет его! Кончился Аника-воин! – незнакомец расхохотался.
«Никогда не верь первому встречному. Перепроверяй слова одного словами других!» – вспомнил Ишута наставление Аники.
– Ты не веришь мне, а зря! – Человек со змеиным лицом вытащил из поясной сумки кусок ткани и швырнул на край стола. – Разверни, не бойся. Это уже не кусается! – он снова закатился в шипучем смехе.
Ишута развернул тряпку и тут же едва не потерял сознание. Перед ним лежала хорошо знакомая прядь седых волос. Та самая, которая много лет скрывала лицо великого бойца и не давала прочитать противнику мысли хозяина. В каком-то запредельном оцепенении молодой человек смотрел на волосы учителя и отчетливо понимал, что того и вправду нет в живых. И вспомнилось: «…я давно мог бы подставить свое горло под опытный меч…» Значит, подставил. И неужели этому, этому… похожему на уродливую змею?!
Когда Ишута поднял потемневший от боли взгляд, незнакомца уже и след простыл. Только в ушах еще долго продолжала шипеть последняя фраза: «Не сейчас! Твоя челка мне пока нужна на твоей голове!..»
* * *
Молодой волхв разглядывал норманнские драккары, которые своим видом напоминали страшных чудовищ; на носу высились, раздувая огромные ноздри, головы драконов, корма же заканчивалась изогнутыми хвостами. Ишута смотрел и думал о незнакомце с мерзким, шипящим голосом, которого довелось повстречать на границе полабских земель.
Прядь волос Аники-воина он еще там аккуратно завернул в плат и пришил к внутренней стороне нательной рубахи.
Неожиданно волхв почувствовал чей-то ледяной взгляд на своей спине. Резко обернулся. Никого. Только ветки молодого осинника качались от легкого днепровского ветра.
Ишута снова продолжил наблюдать за действиями викингов. Вспомнились слова Абариса: «Если не знаешь, как поступить, – лучше не делай ничего!» Он просто смотрел, однако совершенно четко понимая, что гости из северных земель приплыли не торговать. Ему приходилось видеть, как зверствовали эти нелюди на Рейне, когда они с Аникой гостили у одного фехтовальщика-франка. После этого никаких иллюзий на их счет Ишута уже не строил.
Через некоторое время он вновь почувствовал неприятный взгляд на спине. Обернулся. На этот раз в нескольких шагах от себя увидел гадюку, которая, задрав заостренную головку, тускло поблескивала черными камешками глаз в его сторону. Ишута шикнул на нее. Змея лениво подалась с нагретого места.
Хроальд хлопнул в ладоши. Тут же здоровяк Халли, смачно крякнув, подхватил бочонок с вином и резким движением забросил его себе на плечи. Сбежав по трапу с грузом, Халли аккуратно, словно хрупкую невесту, поставил бочонок на землю, легонько стукнул по нему широченной ладонью и веселым, подначивающим взглядом обвел толпу местных жителей.
– Может пить только тот, который будет играть с нами! – громко выкрикнул Хроальд, широко улыбнувшись и обнажив полубеззубый рот. – А играть так надо! Вот смотри, кривический богатырь.
Херсир подхватил деревянную чурку и кинул ее Халли, а Халли, в свою очередь, – Ульфрику, тот – еще дальше. Чурка прошла через десять пар рук и опустилась на землю. Кривичи кивнули, дескать, забаву поняли и, посовещавшись, выставили десятерых своих. Смысл игры очень простой: кто быстрее перекидает свою гору чурок до обозначенной линии и обратно. Победители, если это местные, получат по ковшу вина, а если норманны, то на их головы десять самых красивых девушек водрузят венки из первых полевых цветов. В следующем состязании противники должны встать друг напротив друга – «стенка на стенку», упереться голова к голове и попытаться вытолкнуть команду соперников за черту. Если проигрывают норманны, то они везут победителей на драккаре до излучины под торжественные хвалебные драпы, сочиненные прямо сейчас, можно сказать, с ходу. Но если уступают кривичи, то гости получают право пригласить девушек на драккар и вместе с ними прокатиться по Днепру до края посада и обратно.
Подзадоривая не столько себя, сколько соперника, норманны затянули бойкую песню об удачливом рыбаке и принялись перебрасывать чурки. Но то ли руки еще не отдохнули от весел, то ли венки в руках девушек не взбодрили их дух, но тяжелые обрезки то и дело не долетали до цели, выскальзывали из рук и больно падали на ноги. Дела у хозяев шли куда лучше. И вот уже гора чурок дважды полностью переместилась к противоположной черте и обратно. Победители вскинули руки. Хроальд «разочарованно» покачал головой и велел Бьорну обнести полным ковшом вина каждого кривича, участвовавшего в этой забаве.
Во втором состязании викинги решили взять реванш. Кряжистые, невысокого роста, они буквально вросли в землю. Кривичи же, напротив, выложившись в первой игре да к тому же приняв по четвертному ковшу хмеля на грудь, не смогли организовать твердый строй. Норманны рывками по четкой команде Ульфрика Ломаный Нос теснили неприятеля и вскоре окончательно выдавили за обозначенную черту. Девушки водрузили на головы победителей венки, а Хроальд, решив подсластить хозяевам горечь поражения, приказал Бьорну еще раз обнести русов ковшом вина.
– В первом бою, мы видим, победить русы, а значит, они поплыть на «Хрофтотюр». Но во втором победить наши воин. За это они тоже получат награда! Пусть девушки плыть с нашим воин на другой драккар! – Херсир показал рукой в сторону «Фенрира».
Раздался одобрительный гул толпы – всем понравилось решение мудрого Хроальда. Видя, какое количество «товара» выгружено на берег, кривичи не почувствовали коварства. Городская стража лениво наблюдала за происходящим с башен деревянного кремля. Волхвы, «отцы города», проводили в палатах утреннюю думу, дружина по большей части ушла на Литву еще чуть ли не с месяц назад, когда окончательно сошли снега и холода отпустили землю.
И вот, скрипя черной обшивкой, с хрустом давя прибрежные камни, два драккара поползли в воду. Кривичи с большой радостью помогли норманнам столкнуть суда с берега.
«Хрофтотюр» резко вспенил веслами воду и полетел по днепровской глади, тогда как «Фенрир», напротив, казалось, замер, чуть отойдя от берега.
Когда расстояние между двумя судами выросло до трех сотен шагов, Хроальд, находившийся на «Хрофтотюре», поднес к губам рог. Раздался низкий протяжный звук. Это был сигнал. И тут же с «Фенрира» выстрелила катапульта. Бочонок, начиненный черной густой смесью, описав по воздуху дугу, влетел в одну из славянских лодий и рассыпался от удара в кормовой части. Тягучая смесь облепила борта изнутри, потекла по днищу. Несколько факелов пролетели вслед бочонку, и судно вспыхнуло, подобно сухой бересте. Одновременно с этим два десятка норманнских стрел со свистом вспороли ветер и врезались в ошеломленную толпу. Раздались крики и стоны раненых. Кривичи, опомнившись от первого шока, рванулись к воде. Одни – спасать горящее судно, другие просто заметались по береговой линии. А с «Фенрира» вылетел еще один снаряд, начиненный смолой, затем еще и еще. Вскоре полыхнул весь берег; горели лавы[11 - Лавы – временные пешеходные мостки, устанавливаемые ежегодно у пристаней и вдоль обреза воды в сезон навигации по реке.] и плоты, лодки и шнеки, горели разложенный на склоне товар и одежда на обезумевших людях. В дыму и огне стрелы викингов продолжали находить свои жертвы. Рыбак Халли хлыстом заставил лечь растерянных полонянок лицом вниз на дно драккара. А Ульфрик с Эйнаром на другом судне избивали дубьем безоружных, слабых от хмеля пленных мужчин.
– Все! Теперь им будет чем заняться! – Хроальд хлопнул по плечу Бьорна.
– Похоже, Олаф хорошо пощекотал этим недоумкам кишки! Им и впрямь будет не до погони! – Бьорн криво ухмыльнулся.
– Пусть на спинах рыб нас догоняют! – херсир расхохотался, показывая пальцем на мечущихся по берегу людей. – Ладно. Пора. Русам есть кого хоронить и есть кому перевязывать раны. Надеюсь об этих, – Хроальд кивнул на пленников, – они скоро забудут, – и он снова расхохотался. Но уже через пару секунд взял себя в руки и поднес к губам рог. Два длинных звука. С «Фенрира» ответили двумя короткими. И вскоре оба драккара уже неслись по водам Днепра, оставив далеко позади пылающий славянский берег.
Глава 4
Моготин тупо смотрел на огонь костра, борясь с дурными предчувствиями. Несколько раз он пытался лечь, но сон упрямо не шел. Вместо этого, тошнота у горла и беспокойство в груди. Два дня назад мужчины деревни Ощера отправились за рыбой по дальним старицам. Тридцатипятилетний Моготин был старшим. Но с самого начала ловли все пошло наперекосяк: две долбленки перевернулись, две другие дали течь, рыба словно повымерла, хотя все знали, что лучшего места для ловли в это время в днепровской пойме нет. Моготин с особым тщанием готовил себе ложе под открытым небом, понимая, насколько важно быть выспавшимся и бодрым. На жаркий еще пепел укладывались лапы елей и накрывались телячьей шкурой. Тепло, мягко и уютно. Но только не в этот раз. Вторые сутки сердце не на месте, вторая ночь, словно в лихоманке.
Чуть только взбелило, Моготин вскочил на ноги и принялся разводить огонь. Глядя на спящих товарищей, он никак не мог понять: что же так сильно его беспокоит?
Вторым проснулся Зелда и пустыми со сна, синими глазами стал отрешенно смотреть на верхушки деревьев.
– Мы зря сидим здесь, Моготин! Много рыбы не будет. Нужно возвращаться домой!
– Тебе тоже так видится? А я две ночи, словно поджаренный, не могу уснуть! – Моготин пошевелил в костре осиновой рогаткой.
– А мне по ночам русалки поют. А коли поют – значит, к беде это, Моготин.
– Значит, не только этой ночью пели?
– Не. Той тоже.
– Чего же ты молчал?! – Моготин дергано заходил взад-вперед вдоль берега.
