Где-то там, за облаками…

скачать книгу бесплатно


Смеемся. Разливаем еще по одной. Захар задумчиво смотрит на опустевшую тарелку, недовольно хмыкает и идет к холодильнику. Холодильный агрегат у него добротный, мощный. Штатовский "Аристон" – первая их с Аней покупка после свадьбы. Помнится, сам помогал его затаскивать на их пятый этаж без лифта. Захар что-то недовольно бурчит, шаря в недрах белоснежного монстра, затем, хлопает дверцей и ставит на стол две тарелки, с аккуратно нарезанными ломтиками колбасы и сыра. Интересно, он что, закуску всегда наготове держит?

Выпитая водка уже ударяет в голову, делая очертания окружающих предметов слегка размытыми, а свет на кухне более ярким. Никуда не денешься – такова реакция организма на принятый внутрь раздражитель. Эх, и похмелье меня с утра ждет. Коньяк, потом водка. Пива только вот не хватает, для завершения утреннего букета ощущений.

Итолько тут я понимаю, что отпустило. Страх, терзавший меня весь вечер, куда-то исчез. Вернее, не совсем исчез – затаился где-то в глубине сознания и выглядывает, в злобной надежде вернуться.Никогда не думал, что во мне обитает такой трус. Ну подумаешь, разыграли. Подсунули под дверь конверт. От спертого воздуха в квартире потерял сознание. Все ведь можно объяснить естественными причинами, чистым совпадением обстоятельств. Или нет?

Захар стоит у окна и смотрит, в ореоле табачного дыма, на ночной город.

– Ты все-таки, наверное, сходи. А я подстрахую на всякий случай. Зайду на полчасика пораньше. Сяду, посижу, пивка хорошего попью. Посмотрим, что же все-таки происходит. Может действительно, кто из своих подшутил. Будет сидеть поганец и лыбиться, глядя на то, как мы с тобой припремся, размахивая кулаками и кипя от справедливого негодования.

– Ну что ж. Если так, то будем тогда считать, что шутка ему вполне удалась. Пиво будет с меня.

– Заметано. – Захар хлопает пятерней по подставленной ладони.

Выливаем остатки водки в стаканы и выпиваем. Хорошая кстати водка. Мягкая на вкус. Раньше пробовать не приходилось, а зря. Встаю со стула и чувствую, что сильно опьянел. Окружающий мир приобретает нехорошую тенденцию к неустойчивости и окрашивается в розовые тона. Хотя предметы возвращают свою былую четкость и резкость граней.

Хватаюсь за краешек стола, иначе свалился бы прямо под ноги улыбающегося Захара. Дьявол, мне же домой пора. Надюшка поди с ума сходит. Записки-то не оставил, дурак.

–– Ты куда собрался герой? – Захар поддерживает меня под локоть и усаживает обратно на стул. Здорово-то как. Стул, он твердый. Не качается. Можно обхватить его ногами и сидеть, не боясь упасть.

С трудом выдавливаю из себя, запинаясь и преодолевая странную тягу к односложным фразам:

–– Домой мне пора Захарка. Проводишь?

–– Слушай, может у меня переночуешь? Постелю тебе в зале на диване. Моя-то, как раз в деревню уехала с Танюшкой. Так, что все нормально будет. Оставайся, а?

Приходится объяснить причину внезапной торопливости и приносить извинения за отказ остаться. Захар неодобрительно качает головой. Или мне так кажется?

–– Ну смотри Витька. Проводить это само собой. Провожу. Но лучше бы ты остался.

Мотаю головой отказываясь. Захар с минуту смотрит на меня, вздыхает и молча идет одеваться.

Накидывает на меня пальто, помогает просунуть руки в рукава и напяливает на голову шляпу.

Запирает дверь, громко бренча ключами, и тихо бормочет сквозь зубы ругательства на голову малолетних преступников, повыбивавших все лампочки в подъезде. Старенький лифт с прожженными сигаретными окурками пластиковыми кнопками лениво тащится вниз, мирно гудя и эпилептически вздрагивая кабиной на каждом этаже. Открываем стальную, забранную проржавевшей сеткой дверь и выходим прямо на насыщенную паром из прорванной подвальной трубы, провонявшую запахом бродячих кошек, площадку первого этажа. Скрипучая дверь распахивается от сильного пинка Захара.

На улице метель. Белые, колючие хлопья снега, закрученные ветром в тугие спирали, больно бьют по лицу, заставляя слезится глаза и изгоняя хмель. Немного трезвею. Совсем чуть-чуть, но по крайней мере хватает сил самостоятельно дойти до искрящегося огнями реклам стакана метро. Прощаюсь с Захаром, пожимая руку и роняя при этом в снег перчатку. Вот ведь, напился как последний сопляк. Вспоминаю, что сам этого хотел. Ну да ничего, ничего. Утренний похмельный синдром меня быстро отучит водку пьянствовать и безобразия нарушать.

Слегка пошатываясь, прохожу сквозь турникет, скормив прожорливому автомату еще один жетон. Дико, до боли в скулах хочется курить. Курить и спать. Мну сигаретину в руках, роняя крошки табака себе на брюки и преодолевая вредное желание. Борюсь с закрывающимися глазами и задремываю под мерное покачивание вагона.

Свет. Яркий белый свет, бьющий прямо в лицо. Не след огненной колесницы фаэтона, а жесткий, мертвенно-бледного оттенка электрический свет терзающий взгляд. Прислоняю ко лбу ладонь, прикрываясь от слепящего безумия. Передо мною равнина, уходящая к низкому и недалекому горизонту. Над головой стремительно несутся белесые облака, отражающие бьющий с равнины свет. Постепенно глаза немного привыкают, и я вижу источник света. Недалеко от меня, метрах в пятистах, возвышается исполинская колонна, сияющая нереально белым пламенем.

В основании колонны видна обсидиановая, мертвая туша статуи. Даже с такого расстояния видно, что это не человек. Тяжелый череп, с сильно выступающей челюстью, заостренные уши, бочкообразное тело с двумя мощными, когтистыми лапами. Именно лапами, потому что руками, несмотря на по человечьи сложенные лодочкой ладони, это не назовешь. Каждый палец венчает острый как бритва коготь. Лицо перекошено в злобном оскале, открывающем два длинных клыка, выглядывающих из-под оттопыренной нижней губы. Покрытое едва заметными чешуйчатыми пластинами тело – обнажено. Никаких признаков одежды – голый, блестящий камень.

Фигура беспола. Гладкий, черный камень в паху. Лицо поднято вверх к пламенеющему небу, провожая струящееся из сложенных ладоней белое пламя.

Колоннообразные ноги в узлах бугрящихся мышц, уходят прямо в белесую, массивную плиту служащую пьедесталом. Такое ощущение, словно кто-то просто взял и залил ноги черного гиганта белым бетоном.

Я делаю несколько шагов к этой твари. Каменное лицо дергается и, роняя черную пыль, поворачивается ко мне. Губы двигаются, складываясь в довольную ухмылку и шепчут имя.

Я не слышу звука, но прекрасно понимаю, чье имя произносится.

Начинаю кричать и, сделав шаг назад, падаю. Прямо в черный пепел покрывающий равнину.

Тварь запрокидывает голову и начинает хохотать, сотрясаясь всем телом.

И тогда я просыпаюсь.

На грязном, заплеванном полу, валяется моя разорванная в клочья сигарета. Я лежу на лавке, судорожно вцепившись в пластиковую обивку скрюченными пальцами. На коричневой поверхности дерматина, истертого до матерчатой основы, видны длинные, рваные борозды – след моих ногтей. Измятая шляпа валяется в углу, рядом с тамбурной дверью.

Встаю, машинально поправляя сбившийся воротник пальто и размотавшийся шарф.

В вагоне пусто, что странно. Отчетливо помню, что когда я зашел в вагон и сел на пустующее место в углу – он был почти полон, несмотря на поздний час. Смотрю на часы. Прошло всего лишь десять минут. Снова чертовщина какая-то. Складывается ощущение, что вся эта толпа просто вышла на одной из остановок. Трогаю пальцем расцарапанный пластик и вздрагиваю от неприятного предчувствия. Интересно, что же я тут такого вытворял, что поверг в постыдное бегство столько людей. Ведь просто пьяными причудами нынешнего обывателя не проймешь.

Ну посмотрят, отвернутся, одернут наглеца наконец. Но чтобы всем скопом прочь из вагона? Мда. Окружающий мир все еще плывет, стремясь поменять местами верх и низ. Все-таки бутылка водки на двоих штука мощная.

Вагон начинает тормозить, из скрытого репродуктора доносится противный, роботизированный голосок, объявляющий очередную станцию. Встаю и повисаю на стальном поручне.

Распахиваются двери, и я иду сквозь стайку весело щебечущих девушек, сиротливо стоящих на перроне. Лишь бы на глаза милиции не показываться. Только ночи в вытрезвиловке мне сейчас не хватает… Для полного, так сказать, натюрморта. Вываливаюсь на ярко освещенную неоновым светом, завьюженную улицу. Голосую, нелепо размахивая руками на самом краю тротуара.

Кажется, даже пытаюсь свистеть вдогонку проносящимся мимо средствам передвижения.

Ныряю в распахнутое нутро остановившегося автомобиля, бормочу домашний адрес и молчу в ответ на заломленный водителем тариф. Черт с тобой рэкетир несчастный. Я сейчас готов заплатить вдвое, втрое больше, лишь бы ты ехал побыстрее и перестал бормотать, пытаясь разговорить молчащего попутчика. Молодой парень игнорирует мои желания и весело рассказывает мне о том, что бензин опять подорожал, менты в конец обнаглели, на садовом кольце опять пробка из-за снежных заносов, цены в магазинах кусаются, выгоняя на дополнительные заработки, Светка (по видимому супруга, хотя черт его разберет нынешнее поколение) заявила, что уйдет к матери. Молча киваю головой на каждую эмоциональную тираду, игнорируя вопросы. Прикуриваю и, открыв окно, подставляю лицо мчащемуся навстречу снежному вихрю, ловя ртом отдельные снежинки. Снежинки вкусные. Нежно покалывают язык ледяными иголочками и превращаются в крохотное озерцо девственно чистой воды. Хотя, наверное, мне это только кажется. Откуда в наше время в центре Москвы чистый снег?

Машина поюзив немного на занесенном рыхлой снежной массой повороте, остановилась почти рядом с моим подъездом. Сую в чуть влажные руки благодетеля измятую сотню и, переборов сопротивление своего спутавшегося одеяния, выхожу. Прямо в чересчур эмоциональные объятия разбушевавшейся стихии. Снег уже сменился ледяным дождем, стелящимся мелкой водяной пылью над заснувшим городом. Единственный целый фонарь над бетонным домиком соседнего подъезда, еле светит, отбрасывая причудливые тени на белоснежный, чуть прибитый теплой небесной влагой, снег. Тонкое пальто мгновенно намокает, прилипая к телу, и мне становится очень тоскливо и неуютно. Алкоголь постепенно выветривается, оставляя звенящую пустоту в голове и легкое подташнивание. Рядом взвизгивают покрышки, и меня обильно обдает крошевом из грязи, снега и мутной воды. Вот свинья. Кричу пару ругательств, по пьяному размахивая кулаком в сторону удаляющихся габаритных огней. Ну что же… В принципе, нормальный, закономерный такой финал сегодняшнего дня. В вытрезвиловку я, конечно, не попал, но вот пьяный, мокрый и грязный это точно. Впечатляет.

В темной квартире тепло и уютно. Закрываю на ключ дверь, несколько раз дергая для проверки фигурную ручку. Стаскиваю с себя многострадальное, измятое и перепачканное свежими бурыми потеками грязи пальто. Стаптываю промокшие насквозь ботинки вместе с носками.

Замечаю на правом, побуревшем от впитавшейся влаги, носке, аккуратную дырку.

Маленький зловредный чертик внутри меня ехидно напевает о завтрашнем разговоре с супругой. Хорошо поет. Эмоционально и в красках. Ну и черт с ним. Прости господи за каламбур. Утро, оно, как известно, мудренее вечера. Поживем – увидим.

Осторожно ступая застывшими ногами по теплому ковру, добираюсь до ванной и с наслаждением умываюсь. Затем, забираюсь под мерное сопение спящей жены, под теплое, согретое теплом женского тела одеяло и мгновенно засыпаю.

Глава 3

Тот же сон. Те же декорации. Только вот скамейки уже заняты. Место за местом, ряд за рядом.

Теперь я обрел право видеть их лица. Белые, сведенные судорогой в нелепый ухмыляющийся оскал лица. Ряд за рядом, круг за кругом. Лица и ухмылки. Я начинаю осматриваться и вздрагиваю, встретив знакомый до боли взгляд. Мама. Именно она смотрит на меня из-под небрежно накинутого платка. Смотрит мертвым, застывшим взглядом, с перекошенном судорогой лицом. Морщинистые, в тонких прожилках синих вен, руки ровно лежат на коленях, сжимая подаренную когда-то мною шаль.

– МАМА! – Я кричу и бегу к ней, слепо спотыкаясь о низкий бортик обитый красным бархатом.

Ползу, ломая ногти о проклятый бархат к ее ногам и обхватываю их руками. Плачу, роняя горячие капли на застывшие, ледяные ноги. Трясу за плечи и глажу щеки в тщетной попытке растормошить, оживить давно мертвое тело.

Чувствую направленный мне в спину взгляд и, обернувшись, вижу ее. Валя.

Валенька. Миленькая моя. Бегу к ней и натыкаюсь на тот же мертвый взгляд и ухмыляющийся оскал. Падаю на холодный бархат и, сжавшись, начинаю плакать. Навзрыд, как ребенок, прижав к лицу сжатые лодочкой ладони.

– Витенька, не плачь, прошу тебя. Ну подумаешь, разбил вазу. Ну ладно не надо. Не плачь. – Мать гладит меня по голове, едва касаясь горячими пальцами спутанных волос.

– Виктор успокойся. Перестань сейчас же. Иначе я уйду. – Хлопок входной двери, легкий сквозняк разносящий тонкий аромат Валиных духов.

Куклы. Лишь мертвые куклы в умело поставленном спектакле. Куклы, рассаженные по своим местам в карикатурной пародии на жизнь. Куклы с растянутыми в улыбке губами и мертвыми лицами. Куклы, ждущие возвращения кукловода.

Поднимаюсь, прижимая пальцы к влажным щекам. И снова вздрагиваю от мягкого тихого смеха.

Нельзя сказать, что Мэнди был плохим парнем. Нет. Как и большинство четырнадцатилетних подростков, он любил потрястись на хорошей дискотеке. Выпить хорошего пива в компании раскрепощенных сверстниц. А на это, как известно, нужны средства. Но вот с добыванием этих самых средств у Мэнди всегда возникали изрядные проблемы. Трясти метлой в шесть утра и получать несчастные шестьсот рэ в месяц – с его точки зрения было весьма унизительно. Предки необходимого количества финансов, естественно, обеспечить не могли. На зарплату матери – секретаря и пенсию отца особо не разбежишься. Торговать наркотой он побаивался.

В этом деле стоит только начать. Вход в этот немудреный бизнес стоит рубль, а вот выход два. Или свои же шлепнут за растрату или потерю товара, или конкуренты.

Вот поэтому-то он и согласился на предложение того забавного толстяка. Работка плевая – денежки хорошие. Проследи за одним человечком шесть дней и получи честно заработанную штуку. Всего-то и делов. И плевать, зачем это нужно. Может жене изменяет. Может, кому дорогу перешел.

Надо отметить, что работу свою он сделал хорошо. Пять дней шатался за неуклюжим мужиком интеллигентного вида (Смешно сказать, даже не бизнесмена. Так, работник, какого то занюханного НИИ). Записывал в линейчатую школьную тетрадь точное время всех перемещений клиента, потирал озябшие пальцы и снова бежал следом.

Мужик был довольно пунктуальным. Ровно в семь выходил из дома и неторопливым шагом топал к метро. Там садился до Кольцевой, а с кольцевой ехал до Сокольников. Там выходил и той же походкой двигал к своему НИИ. Ровно в двенадцать он отправлялся обедать в небольшую столовую, где тратил полчаса на тарелку супа и несколько сосисок. Небольшими глотками выцеживал стаканчик кофе и возвращался на работу. В пять появлялся из-за широких стеклянных дверей и шел к метро. Вот и все. Ничего интересного. Никаких поздних визитов к друзьям или в бар к ночным бабочкам. Никаких особых интересов, даже газеты – и те не покупал.

И вот надо же, именно сегодня клиенту зачем-то приспичило куда-то тащиться через пол города, да еще и ночью. Вот ведь урод. Нет, чтобы дома сидеть и тихо пялиться в какой-нибудь мордобой по телеку. Не сидится ему, блин, спокойно. А ведь ничего не попишешь. Завтра срок. Должен снова встретиться с заказчиком в баре и передать записи. Пересчитать бабки и махнуть ручкой на прощанье. Мэнди зябко повел плечами под легкой курткой. И холодно черт его задери. Клиент в это время резко свернул с освещенного еле горящими фонарями тротуара в черный зев переулка. Даже не переулка. Мэнди резко притормозил, едва не выскочив в плохо освещенный тупик. Осторожно выглянул из-за угла. Мужик зачем-то топтался у большого мусорного бака. Оглянулся, Мэнди резко втянул голову, и, открыв крышку, сунул туда руку.

Пошуршал бумагой, разгребая кучу мусора. И удовлетворенно хмыкнул, извлекши небольшой сверток.

Сорвал обертку, и склонился над каким-то продолговатым предметом, любовно поглаживая его рукой.

Так. Кажется, влип. Как только клиент выйдет из тупичка, то сразу увидит соглядатая.

Мэнди отчаянно закрутил головой в поисках убежища. Заметил дверь, ведущую в потрепанную хрущевку и, рванувшись туда, нос к носу столкнулся с объектом. Мужик молча стоял напротив, зажав в правой руке небольшой, тускло отблескивающий металлом жезл. Стоял и смотрел. Прямо в глаза. Мэнди попытался попятиться, по детски выставив руку вперед, и невнятно бормоча какие то извинения. Клиент расхохотался. Громко. Добродушно. Так смеются над хорошей шуткой в теплой компании. Все также хохоча, сорвал очки. Тихо захрустели стекла раздавленные тяжелым ботинком. Все также хохоча вытянул в сторону Мэнди руку с жезлом.

И также добродушно хохоча, ушел прочь, оставив лежать на грязном асфальте обмякшее тело с обугленной дырой в груди. Последнее, что почувствовал Мэнди, была теплая струйка мочи сбегавшая по ногам.

Просыпаюсь поздно. В комнате сумрачно из-за прикрытых занавесок и приятно пахнет духами жены. Тянусь к тренькающему будильнику, заставляя замолчать ненавистного мучителя.

Дернувшись напоследок всем корпусом и издав последнее "Треньк", он замолкает, укоризненно цикая на меня секундной стрелкой. Ну и ладно, ну и обижайся себе на свое механическое здоровье. Странно, но совершенно не ощущается последствий моего вчерашнего успокоения нервных окончаний. Даже не тошнит. Будто и не выкушивал четверти коньяка с половиной бутылки водки.

Вылезаю из-под уютного одеяла и трусливо семеню к махровому халату аккуратно сложенному на кресле, мгновенно покрываясь, противной "гусиной" кожей.

Поверх халата небрежно брошен клочок бумаги, исписанный мелким, стремительным почерком супруги.

"Будить не стала. Лучше проспись получше, а то от запаха своего же перегара помрешь. Завтрак на столе. Сходи за хлебом. Буду как обычно. Целую. Надя."

И короткий постскриптум на обратной стороне – "Сволочь ты Соловьев".

Аккуратно складываю записку и, убрав в карман, топаю на кухню, подцепляя по дороге небрежно брошенные тапочки. Яичница, конечно же, уже похожа на хорошо прожаренную подошву от добротного армейского сапога. Гренки, заботливо укрытые тарелкой, расползлись в мягкое, ноздреватое крошево. А на блестящем от выступившей "россы" кусочке сыра, сидит пучеглазый, пузатый таракан, нагло и вызывающе поводящий усами.

Скидываю щелчком наглеца, сую блюдо с гренками в микроволновку, пусть хоть подогреются что ли, и со вздохом лезу за вилкой. А что собственно я хотел-то? Чтобы меня дожидались бурные аплодисменты от восторженной моим вчерашним возлиянием Бахусу жены и столик на отдельную персону с жареной осетринкой по-осетински?

Угу. Кажется, мне начинает нравиться квелая яичница.

Битых полчаса сижу за включенным компом, тоскливо вглядываясь в мерцание скринсэвера.

Только что перечитал написанное за последнее три дня, и теперь просто не хочется работать.

Абсолютно. Настолько, что мысль о прикосновении к застывшей у меня на коленях клавиатуре вызывает ярость. Мысли путаются, вяло набегая одна на другую. Хочется просто взять и пристрелить главного героя. Засунуть его с головой в грязную потасовку, где-нибудь на задворках портового борделя, и кончить подлым выстрелом в спину. Или еще лучше кастетом по черепу. Добавить море крови, прощальных речей послезливей, горстку земли на скромную могилку, и все. На покой эту гадость, на покой. Дам еще Большую медаль на прощанье. Большую, пребольшую.

Уж больно смазливый герой у меня получился. Весь такой из себя нежный и прилизанный. Ровный пробор, голубые глаза и ангельское личико с улыбкой "Хвала стоматологам". Сладкие как патока речи и мягкий, как домашний кефир, характер. Этакий идеал для седых старушек и размалеванный идол для прыщавых тинэйджеров.

Что со мной случилось, когда я его придумывал? Нет, на покой его гада, на покой.