скачать книгу бесплатно
– Ничего, как обычно, – буркнул он.
– Что проходите по литературе?
– Начали Еврипида. Читает профессор Мамонтов.
– Кто? Ма-амонтов? – протянула она.
– Я же сказал – Мамонтов!
– Что ты кричишь?.. Мамонтов. О-о! Когда-то он работал в нашем институте и всегда находил повод заглянуть в мою комнату, можно сказать, был моим поклонником.
– Послушать тебя, так все были твоими поклонниками.
– Не все, но многие.
– Я пошел.
– Что значит «пошел»? Мне надо, чтобы ты вынес мусор, снял штору.
– Не могу, – Филя уже надевал куртку.
– Безобразие!
– Могу я делать, что хочу?
– Грубиян! – махнула рукой мадам и, вздохнув, царственной походкой отправилась к себе.
Филя спешил в клуб к телевизору. Придя, услыхал, как диктор объявил, что в программе произошла замена: вместо греческой трагедии – пьеса Сурова «Московский характер». Он взъерошил волосы и с досадой покинул комнату.
Между тем народ в клубе уже готовился к представлению. Офицеры, военные превратились на этот вечер в гражданских и напоминали манекенов из ЦУМа: негнущиеся пиджаки, нелепые галстуки, деревянные движения. Забившись в дальний угол актового зала, Филя внимательно ощупывал их глазами. На голове его топорщился хохолок, нижняя челюсть в нетерпении двигалась, – он напоминал носорога, готового устремиться вперед.
Впрочем, скоро выражение любопытства сменилось скукой, тогда он открыл книгу и стал повторять: «Никто никогда не узнает, что боги готовят смертным. Никто никогда не узнает, откуда приходит горе…»
Из-за красного занавеса доносились звуки настраиваемых инструментов, мужские голоса, женский смех. Наконец, тяжело пополз красный бархатный занавес с желтыми кистями, и предстал «иконостас» зеленоватых мундиров с блестящими «эполетами» и значками. Объявили ораторию – и понеслись величавые и торжественные звуки.
Как он не любил эти пафосные оратории! Оратория – от слова «орать»? Но – странно – под эту музыку в воображении всплыл Олимп, древние песнопения в честь Зевса. А может быть, это голоса циклопов из древнегреческого мифа? Или даже из Титаномахии? В лице его теперь появилось что-то от сфинкса: чтобы не поддаваться чужой воле – музыке, Филя ушел в себя.
В первом ряду, в самом центре хора стоял Саша. Неужели и он участвует в этом устрашающем наступлении басов и баритонов? Занавес зашуршал, хор исчез – и на фоне красного бархата появился молоденький лейтенант. Он читал стихотворение Маршака про снеговые просторы, про недвижных часовых Мавзолея, про посыльного, который направлялся в Кремль:
А он спешит, промчавшийся сквозь дали,
К вождю народов прямо на прием,
Ему заданье даст товарищ Сталин,
И он пойдет намеченным путем.
Филя опять заскучал. Но тут на сцену выпорхнули две пышные короткие юбки колоколом, венки и ленты, красные сапожки. Да это ж те девушки, которых он видел в клубной комнате!
Однако… к четырем красным сапожкам вдруг присоединились четверо черных сапог: два молодца в лихо заломленных каракулевых шапках и вышитых жилетках. «Танцуй, танцуй, выкруца, выкруца…» Какие, однако, они выделывают коленца! А-а, догадался Филя, это ж тот самый Йозеф, или Ежи, венгр, а второй – чех по имени, кажется, Милан! Красавицы – какая лучше? Ляля с белокурыми локонами – или шатенка Галя? Он непременно сегодня какую-нибудь из них пригласит на танец…
В отличие от сестры, Филя не был застенчив и робок, и как только объявили танцы, направился к красоткам, окруженным офицерами-иностранцами. Смело взял за руку Лялю. Она взглянула на него и, как бы сама удивляясь, положила руку на плечо. Танцор Филя был никудышный, наступал ей на ноги, но продолжал вертеть партнершу в фокстроте. Она смеялась: «Хорошо, что не на обе сразу… Если бы вы были моим мужем, я бы научила вас танцевать».
В ответ он возьми и скажи:
– А что? Я согласен.
Снова раздался серебристый смех, она обернулась, ища кого-то глазами. Филя понял: того венгра, Йозефа. Задетый этим, остановился посреди танца и покинул Лялю.
Забившись в угол, еще некоторое время смотрел на зал. Кто это так шикарно танцует? Идет по широкому кругу. С кем? Да с его собственной сестрой – Сашка! И как танцуют! Филипп надулся и двинулся к выходу. Выходя, он чувствовал, как за спиной плавает зал, людный зал качался под звуки «Амурских волн», а в глубине его существа что-то тоскливо сжималось. Вот и действовал он по своей воле, никого не слушал, но – почему такое дурное настроение?..
А сестра его тем временем продолжала кружиться и не переставала по-дурацки улыбаться: никогда Филипп не видел ее такой.
Казалось, это круженье не прекращалось и тогда, когда Тина с Сашей возвращались домой. Шагали по Садовому кольцу. Он шутил, читал стихи, раскланиваясь и взмахивая руками. Она как бы витала над землей, а может быть, плавала в синей воде сновидений. И все было опять как тогда, на лестнице, и она уже забыла, что потом его снова видела с Юлей…
В подъезде дома на Басманной у почтового ящика остановились. Он держал ее руки, глядел на ее губы и вдруг медленно приблизил свое лицо к ее лицу. Но тут – и почему с ней такое всегда случается! – уперся в почтовый ящик, и под ноги упал конверт. Поднеся его к глазам, Саша насмешливо заметил:
– Это вам, дорогая… товарищ Левашова. Да, да… и опять от всесоюзного старосты Калинина. Пожалуйте, мадемуазель, вручаю! Только что бы все это значило? – последние слова он крикнул, уже взбежав на несколько ступенек. – Пока!
– Пока, – прошептала она упавшим голосом.
2
Почти месяц Валентина не встречала Сашу ни в академии, ни дома, а он не искал ее. Зато опять пришло письмо из Калинина.
«Дорогая Валя, вы пишете, что наши взгляды разнятся, не похожи, однако я с вами не соглашаюсь. Просто дело в том, что я старше вас… Я кое-что узнал от своего дяди, который не верил, что в России можно построить коммунизм, потому я давно выбросил розовые очки, вы же их носите, и, надо сказать, они вам очень идут. Так что носите на здоровье!.. Вы холодны, умны. Зато я со свойственной мне страстью (как уверяете вы) сейчас увлекся Древним Египтом. Будущий конструктор, механизатор – и Египет? – удивитесь вы. Что делать? Мир, жизнь – сплошная загадка, как и Египет… Условия моей жизни, Валечка, были таковы, что я не расходовал все хорошее, а накапливал внутри, чтобы отдать одному-единственному человеку. Вам не нравится мое объяснение? Оно пугает вас, я знаю. Но что делать? Такой мой „ндрав“. Если приходит ко мне чувство, то я весь в его власти. С вашей стороны, милая идеалистка, конечно, все иначе. И все же… Смотрите в себя, в меня, я ни на чем не настаиваю, не тороплю, но надежды не теряю…
Я жалею, что кончились наши сидения в поликлинике, – с каким бы удовольствием я получил ранение, чтобы опять вернуться туда! И все же, скажите: когда и где мы увидимся? Прикажите! У вас дома, в театре, в консерватории? Жду!»
…Они встретились у консерваторских колонн, перед концертом Гилельса. Было прохладно – стоял сентябрь, но Виктор явился в легкой куртке, скомбинированной из двух тканей, в заношенных брюках. Однако слушал музыку Брамса как загипнотизированный, пожирая глазами Гилельса, его сутулую фигуру, рыжую копну волос, могучие плечи. Из-под толстых пальцев пианиста вырывались мощные, страстные звуки.
Потом долго молчал, пораженный – видимо, это было первое его посещение консерватории. А Валя рассказывала о Николае Рубинштейне и Чайковском, их дружбе-вражде, считала, что консерватории неправильно дано имя Чайковского – ведь создавал-то ее Рубинштейн.
На обратном пути этот дуралей Виктор опять заговорил о любви.
– Знаете, кто была первая женщина, которую я полюбил? Музыкантша, и на пятнадцать лет старше меня! У нее была чудная серебристая седина и… такая же умная головка, как у вас. А что вы скажете о первой любви?
– Я? – смутилась Валя. – По-моему, первая любовь должна быть единственной.
Он рассмеялся:
– Вы идеалистка! Во всем.
– Что тут плохого?
– Ничего, ничего! Вы просто ангел, которого я недостоин.
Снова вспомнил Азию и перешел на «ты»:
– Представь себе: там все кишит микробами, инфекциями, а спасаются азиаты перцем и луком! Черные мухи стаями, облаками вьются у шашлычных! Лезут в глаза, в нос. Однажды они так меня довели, что я крикнул: «Господи, возьми мою жизнь – только избавь всех от мух!».
Валя от души расхохоталась, подумав: «Смешной и ненормальный? А все же любопытный тип мне попался», и заметила:
– Да вы какой-то Дон Кихот!.. А с кем вы там живете, в Калинине?
Вместо того чтобы просто ответить, он начал какое-то полусказочное повествование:
– Представь себе воронью слободку. Избушка на курьих ножках, и в ней обитают… Баба-Яга, Кощей Бессмертный и девица-некрасавица. Представила? Теперь прислушайся, какие там звуки… Прислушалась? Стук, скрежет, визг и ор, причем кто кого перекричит. Вот такая семейка. Нет, не у меня, конечно, я снимаю комнату в этом сумасшедшем доме. Я бы сбежал оттуда, но – интересно иметь дело с Кощеем Бессмертным… Это такой изобретатель! – у него есть чему поучиться. А мне с конструкторскими мозгами только это и нужно. Он что-то колдует, что-то с чем-то смешивает – склянки, банки, весы, безмены, пробирки… Изобретает какой-то эликсир жизни, но из чего – не говорит.
А знаешь, что было с ним в молодые годы! Жил у самой Хозяйки Медной горы, на Урале. Как начнет рассказывать – только уши подставляй! Служил у татар, а те не имели права рыть золото и заставляли это делать русских. И он стал золотоискателем. А чтоб не сбежали русские с золотишком, каким-то образом делали им на теле ямки татарскими пулями. Когда возвращались искатели не с пустыми руками, начинался пир! Беднякам ставили самовары водки, добытчики шастали по рынкам и стреляли куда придется – в кувшины с молоком, с медом… Золото татары сдавали в торгсин – и товары в руки. Один раз на базаре хозяина моего так отлупили, что еле выжил. Но тут оказалась возле него волшебница (учительница она была), напоила несчастного мочой беременной женщины – и он воскрес! С тех пор колдует. Я сижу у него часами, гляжу, спрашиваю, а он мне: «Ты, Витек, у меня как будильник. Что спросишь – то проясняется во мне, сомнения сваливаются с плеч!»
– Однако, – продолжал Виктор, – если бы не Баба-Яга… Она держится за своего Кощея только из-за золота – видать, немало его там… Ну и дочка у них – не дай бог! Язык – что топор, сама из себя видная, однако ее бы только к гостинице «Москва»…
Слушала Валентина рассеянно, вспоминала тот так чудно начавшийся вечер с Сашей и так нелепо кончившийся из-за того же Виктора. Если бы не почтовый ящик…
С тех пор Саша ни разу не заходил ни в РИО, ни домой. А может быть, стоит пригласить этого Дон Кихота к себе? И Сашу. Мама говорила, что мужчин надо сталкивать лбами, чтобы они умнели. Скоро Новый год, вот и повод…
На следующий день под вечер зашла к матери. Горела настольная лампа. Мать, сидя за столиком, что-то рассматривала. Освещены пышные волосы, собранные в пучок, глаза мерцают, плечи обнимает шелковая шаль времен Анастасии Вяльцевой. Красивая дама с богатым прошлым смотрит на песочные часы. Пересыплется песок – она перевернет и снова вперит взор.
– Я хочу с тобой поговорить, мамочка…
– Тина? Иди, садись.
Взгляд упал на то, что лежало на коленях у матери. Это была шкатулка.
– Какая красивая! – не удержалась Тина. – Почему ты никогда не показывала? Что это за буквы? Нерусские… Откуда она у тебя?
– Из другой жизни… Это было давно, еще до революции. Таких шкатулок всего две.
– С ней что-то связано? История? Может быть, твоя первая любовь?
– О-о-о, дочура, ты бываешь порой догадлива. Да, моя милая, тут отпечатки любви.
– Расскажи!
– В другой раз, – выходя из задумчивости, отвечала Вероника Георгиевна. – Ну, будет! Говори, что у тебя стряслось.
– Стряслось? Да нет, просто я хотела спросить. Скоро Новый год, а у меня появился новый знакомый.
– Поклонник? – оживилась мать.
– Не знаю. Может быть, пригласить его? Ты не будешь против?.. – она взглянула на шкатулку: – Что тут инкрустировано?
– Je reviendrai – по-французски.
– Что это значит?
– «Я вернусь!» – вот что это значит. – Вероника Георгиевна поглаживала шкатулку, любуясь зеленоватыми, желтоватыми, ореховыми вкраплениями на палисандровом дереве. Рассеянно сказала: – Приглашай кого хочешь, только не тридцать первого, конечно. Посмотрю, что у тебя за поклонник. Ты у меня девочка доверчивая, – она обняла Валю. – Нескладеха-неумеха в женских делах…
Протянув руку, она перевернула песочные часы, шкатулку спрятала в ящик и заперла. Валя поняла: разговор окончен. Поцеловала мать и удалилась.
Вернувшись к себе, открыла учебник истории (по совету Саши она поступила на вечерний в полиграфический институт), но еще целый час предавалась размышлениям и не перевернула ни одной страницы. Что будет, если они встретятся, Виктор и Саша?.. Она сошьет себе юбку-клеш, наденет синюю кофточку, – и держись, Саша!
Была не только сшита новая юбка – украшена елка, повешен транспарант со словами: «С Новым, счастливым 1952 годом!». Вокруг елки насыпана мелко нарезанная серебристая фольга.
Все готово! Главное – прекрасное, какое-то шальное настроение.
Но – в последний день уходящего года пришло письмо из Калинина, и не от Виктора: почерк был незнакомый. Суровые брови поползли вверх. Вскрыв конверт, Валентина обнаружила четвертушку тетрадного листа с корявыми буквами: «Я – хозяйка дома, в котором живет ваш знакомый. Предупреждаю: он не тот, за кого себя выдает».
Словно кто высыпал перец на сладкое блюдо…
3
Настроение после письма неведомой хозяйки испортилось, но изменить что-либо было уже поздно: завтра первое января. Приглашены Галя с Миланом, Ляля с Ежи, Саша с матерью. Страны народной демократии сближались, там, кажется, тоже побеждал социализм, и число слушателей военной академии росло. Фили не будет – в последнее время у него новое увлечение: музеи, пропадает там целыми днями.
Виктор Райнер явился, конечно, первым. Мать сразу оценила рост, стать, белокурые волосы гостя и одарила его одной из самых очаровательных улыбок.
Круглолицый, со светлыми девичьими глазами, Петр Васильевич тоже встретил гостя приветливо, усадил на кожаный диван, и меж ними завязался оживленный разговор на технические темы. До Вали доносился напористый молодой баритон:
– Я всегда любил природу, и так же точно технику, а как их соединить – не додумывался! И вот недавно сконструировал свеклоуборочный комбайн. Свекла – это же чудо природы! Громада листьев над землей, и сладкий конус, уходящий вниз…
– Электрический привод будет? – спросил отец.
– Написал насчет этого бумагу, послал куда надо, но от бюрократов, чиновников – ни звука!
– Это у нас умеют, тянуть, не пущать, – поддакнул отец.
Вскоре явились остальные гости, все, кроме Саши. Пришла только его мать… Но каков Виктор? Он с каждым находит общий язык, умеет завладеть вниманием, фигура его в клетчатой ковбойке возвышается то тут, то там.
Милану поведал про чеха, который жил у них в Пржевальске, делал детишкам свистульки, фигурки из чинары. С Сашиной мамой Полиной Степановной заговорил про Среднюю Азию, и она оживилась:
– В каких городах вы там жили?
– В Ташкенте, Бухаре, Фрунзе…
– Фрунзе тогда назывался Бишкек. Боже мой! – воскликнула она. – Да я ж чуть не два года болталась там после детского дома. Хотите, расскажу? Представьте: двадцатые годы, нас выпустили из детдома – что делать? Одна, посоветоваться не с кем, подруга зовет: «Поедем да поедем со мной». Отец ее там от голода спасался. Я и поехала. Единственное, что было у нас ценного, – это сепаратор, откуда он взялся, не помню, только дорогой мы думали: продадим его – будут деньги. Добрались до Саратова, там на рынке продали, вернее, обменяли сепаратор, а нам, – она заразительно рассмеялась, – всучили за него швейную машинку… без челнока, и обнаружили мы это уже в Бишкеке. Дом у отца моей Тоньки – хоромы царские. Ели – как никогда, молоко пили вволю… Потом отправились в Токмак, это такая глушь – жуть! Целую неделю пешком шли, да еще босиком! Я там пионерский отряд организовала, русскому языку учила, играм, песням!
– К-к-как же вас замуж не умыкнули, казах какой или киргиз?
Рассеянно слушая разговор, Тина ломала голову: что означают слова хозяйки? «Он не тот, за кого себя выдает». И снова прислушивалась к шагам на лестнице: не идет ли Саша?
– Ой, и это было! – всплеснула руками Полина Степановна. – Один узбек пристал: иди да иди ко мне пятой женой. Это мне-то, самостоятельной детдомовке! Я возьми и скажи: «Возьми у меня швейную машинку за сто рублей. Замуж я за тебя не пойду – я комсомолка, а ты кто?». И, представьте, он говорит: вот тебе сто рублей, а в этот комсомол я тоже запишусь… Смеху было!.. Мы с Тонькой потом на те сто рублей чуть не три месяца жили… Только киргиз оказался упорный, как встретит – грозит: готовься, все равно тебя украду, опозорю, не будет тебе тут житья. Вот когда я испугалась так испугалась! Что, думаю, делать? Отчаянная я была, решила: уеду из этой Азии, но как? Посоветовали мне: езжай, говорят, в Бишпек, там есть хороший большой начальник, правда, немец, проси его…
– Немец? – Виктор резко обернулся. – Как его фамилия, не помните?
– Да как же не помнить, если он спас меня от того киргиза? Дал справку, что я отработала свое и могу уезжать. Райнер его фамилия.
– Райнер? Так это же мой отец!
– Вот здорово! Давайте ваши пять. – Сашина мама вскочила и пожала его руку.
– А где он теперь? – некстати задала вопрос Валя.
