скачать книгу бесплатно
– А вы не заблуждаетесь?
– На нашем месте, господин Хортов, она единственное спасение. Поверьте моему опыту. Я служу в юриспруденции… долгий срок. – Он еще раз выдержал паузу. – Судя по тому, как чисто сработано по времени и способу… убийства, здесь действовала некая спецслужба.
– Вот так даже?
– Возможно, люди, прошедшие эту школу, – уточнил адвокат. – Я бы хотел ошибиться. Но чудес не бывает. У всех опытных бандитов совершенно иной почерк. Они не заботятся о том, как бы это умертвить жертву и не наследить. И уж не станут искать специальный препарат, который как раз и стоит на вооружении у работников плаща и кинжала. Они просто душат или стреляют в затылок. А если это не бандиты – ваша статья заставит их немедленно двигаться, совершать некие действия и делать ошибки – то есть оставлять следы.
Он сказал все это с профессиональным спокойствием хирурга, пластающего живое тело. И при этом изображал, как душат и как стреляют. Хортов вдруг подумал, что этот адвокат и есть тот самый человек, способный совершить такое изощренное злодейство. Или очень на него похожий.
– Хорошо, я подумаю, – наконец проговорил Андрей и потряс головой: беседа с адвокатом имела последствия, как при магнитной буре – незаметно заболел затылок и ощущалось общее подавленное состояние.
– Прошу вас, недолго, – адвокат подал визитку. – Я жду звонка.
– Мы вас все просим! – подала голос Мира. – Пожалуйста! У нас похитили целое состояние!
Хортов тотчас же встал и пошел в коридор – отчего-то бежать хотелось из этого дома. Все время молчавший Донат оставил дочь и пошел провожать. У входной двери он оглянулся и зашептал:
– Андрей Александрович, когда опубликуют статью? Ее уже приняли?
– Нет, появились некоторые проблемы, – чуть ли не отмахнулся он. – До свидания.
– Постойте!.. Но публикация будет?
– Слушайте, Донат Львович, зачем это вам нужно?
– Как же вы не понимаете? – шепотом изумился тот. – Как только выйдет статья, у меня будут полные основания вернуть настоящую фамилию… Ну и все остальное… Понимаете, сейчас очень выгодно выдавать себя за еврея, по крайней мере, в моем бизнесе. Но ведь я же русский! Я не еврей!
– Говорить следует – «лицо еврейской национальности», – заметил Хортов и, переступив порог, побежал по лестнице вниз.
Он не исключал, что все так и случилось, как рассказал адвокат. Напротив, чем больше мысленно углублялся в ситуацию, тем основательнее казалась его версия. Странностей тут было достаточно, начиная с того, что материалы проверки факта смерти Кацнельсона остались не в милиции, как бывает в подобных случаях, а попали в прокуратуру и параллельно в ФСБ. Это можно было объяснить важностью персоны покойного или отказом израильских властей дать визу, так сказать, мотивами международного характера. Вначале Хортов так и подумал, других мыслей даже в голову не пришло. Сейчас же это обстоятельство показалось ключевым во всей истории, и ответы на загадочность происходящего следовало искать здесь. В милиции бы дождались результатов судмедэкспертизы, отказали в возбуждении уголовного дела в связи с отсутствием события преступления и сунули бы материалы дознания в архив. Тут же кто-то из высоких инстанций или сильно перестраховался, или… что-то знал о существовании этих ценных бумаг и дал команду провести более тщательную проверку, возможно, даже поискать таинственные акции, если они настолько дорогие.
Или адвокат паникует не напрасно и тут замешаны спецслужбы. И тогда этот человек сверху таким образом проверяет их чистоту работы: если прокуратура и ФСБ не смогут выйти на след и доказать криминальную смерть старика авантюриста, значит, все в порядке и можно спокойно продолжать аналогичные операции.
В таком случае адвокат сильно рискует, пытаясь докопаться, кто убил и ограбил клиента, и потому решил второй статьей в газете предвосхитить ожидаемые события и хоть как-то себя обезопасить. Тот, кто побывал в квартире на Арбате в эти «темные» два часа, от получения пакета из посольства до прихода внучки, прекрасно знает о том, что адвокат посвящен во все тайные дела Кацнельсона. Тогда Виктор Петрович Бизин, адвокат, как значится в визитной карточке, скоропостижно умрет от инфаркта или инсульта…
Домой Хортов ехал практически на автопилоте, механически загнал машину в «ракушку» и по-настоящему начал ощущать реальность, лишь когда оказался в квартире. Надо было что-то предпринимать, но так, чтобы самому не поднимать паники. И прежде всего проверить потенциальные возможности и связи адвоката – больно уж уверенно он заявил, что первый материал будет опубликован. Андрей позвонил Стрижаку – если они в контакте, то дать команду или уговорить шефа напечатать статью у Бизина время было.
– Я подумал, шеф, – сказал он в трубку. – Изменю фамилию в материале на аналогичную, но более германизированную. Страну выезда указывать не буду. Мне кажется, это компромисс. Даете добро?
– Валяй, – бросил Стрижак. – И думай по Кавказу. Ты понял, что там идет война?
Выходило, что адвокат не связывался с шефом, иначе бы тот уже требовал материал в первоначальном виде, забыв об антисемитизме. Получить сведения о Бизине по другим каналам не было возможности, поскольку ни одного информатора в среде адвокатов у Хортова не было. Зато свой верный человек сидел в прокуратуре – Леша Скорята, с которым начинали служить командирами взводов в Ленинградском военном округе. Чувствуя, что вот-вот грядет сокращение, он поступил в заочный юридический институт (тогда это поощрялось), и увольнение из армии почти совпало с получением диплома. Ему не пришлось даже отвоевывать место под солнцем, отставного майора с руками и ногами взяли в прокуратуру. В Западной группе войск близкий конец былой мощи Советской армии чувствовался острее, и Хортов еще раньше Скоряты умудрился поступить в Берлинский университет (для некоторых офицеров особых отделов подобные вольности становились обязанностью), окончить его с отличным дипломом, однако до сих пор он не мог толком устроиться на работу.
Но на «антисемитскую» тему навел не он, а другой кореш, полковник из ФСБ Кужелев, к которому попало дело о смерти Кацнельсона. Скорята же добывал информацию от какого-то своего приятеля, параллельно с ФСБ занимающегося проверкой, и потому все время предупреждал, что рискует подставить его, если что-то случится.
К счастью, Леша оказался на месте, и с первых же слов стало ясно, что в прокуратуре тоже имеется свежая и неожиданная информация. По телефону бывший сослуживец ничего сказать не мог, однако назначил встречу после работы и попросил до нее не высовываться и по поводу смерти Кацнельсона ни с кем не консультироваться.
Должно быть, Скорята имел в виду информатора из ФСБ Геннадия Кужелева. Однако спустя полтора часа тот позвонил сам по мобильному, будто между делом спросил, когда выйдет материал, и пообещал заехать к нему домой поздно вечером, дескать, пора бы выставить магарыч за оказанную услугу.
С Кужелевым судьба свела там же, в Германии: получилось так, что Хортов заменил его на должности в особом отделе. Он уже в то время был профессиональным, специально образованным кагэбэшником, хотя еще в звании капитана, когда Андрея перевели в отдел с должности командира десантно-штурмовой роты, проще говоря, из пехоты (почему он и стал потом кандидатом на сокращение). А иначе никак было не остаться в ЗСГВ на второй срок – роман с Барбарой только еще зарождался, а самое главное, в войсках уже началась казачья вольница и за связь с иностранками не преследовали.
Кужелев всерьез никак не воспринимал свою замену, бывало даже откровенно посмеивался и, кое-как наставив новичка, отбыл в Союз. И Хортов почти забыл о нем на несколько лет, но вспомнил, когда вернулся из Германии с иностранным университетским дипломом, но гражданским человеком, и вынужден был форсировать преграду и захватывать плацдарм на другом берегу жизни. Всех тогда вспомнил, от одноклассников до бывших сослуживцев, и многих разыскал; школьное и военное братство оказалось самым выдержанным и крепким. Тот же полковник Кужелев опять посмеивался, будучи по характеру веселым и злым человеком, однако помогать вызвался сам и бескорыстно: за хорошую незакрытую информацию из недр таких закрытых учреждений, да еще из «достоверных источников», редакции или сами журналисты платили деньги. Иногда большие…
Хортов подхватил Скоряту в условленном месте и сразу же отметил, что бывший взводный на хорошем взводе и, скорее всего, пил с самого утра, поскольку к вечеру потускнел, отяжелел и потерял боевой вид.
– Купи мне бутыль минералки, – серьезно попросил он. – Все равно с тебя причитается… И встань где-нибудь в тихом дворике.
Когда они нашли такой дворик, Скорята одолел полбутылки, и взгляд его немного прояснился.
– Ну, сочинение твое напечатали? – спросил, отрыгая воздух.
– Пока завернули, – признался Андрей и вкратце передал разговор со Стрижаком.
– А что, молодец, – похвалил шефа однополчанин и еще больше протрезвел. – Антисемитизм – хорошая форма отказа.
– Такое подозрение, что он материала-то и не читал.
– Нет, он читал, и очень внимательно. Ну, ладно, об этом потом… Новость первая: по материалам проверки возбуждено уголовное дело. Этот плутоватый старый еврей умер насильственной смертью.
– Положено говорить – «лицо еврейской национальности», – поправил Хортов. – Хотя он русский…
– Вот я и говорю, этому старому… лицу брызнули в глаз каким-то препаратом, и у него через несколько минут случился гипертонический криз и последующий инсульт… А ты почему не подпрыгиваешь?
– Ремень мешает. – Андрей показал привязной ремень. – Сейчас расстегну.
– Нет, погоди, в чем дело? Этого полкана из ФСБ видел?
– Другого полкана. – Он показал визитку. – Знаешь такого?
– Такой еще не попадался…
– Так вот он автор этой версии. Только непонятно, если судмедэкспертиза уже установила причину смерти и покойного схоронили, откуда такие данные? Эксгумация, что ли?
– Ничего подобного! Гражданин Кацнельсон, урожденный Соплин, спокойно спит в земле сырой. Но по какому-то странному стечению обстоятельств при вскрытии и исследовании трупа в секционном зале оказалось… скажем так, светило медицинской науки. И писать о нем ни в коем случае нельзя.
– Я и не собираюсь…
– Ему пришло в голову исследовать глазную жидкость, потому как в крови подобное вещество разлагается в течение сорока минут. А в этой жидкости препарат будто законсервировался. Правда, анализ долго делали, но зато не кролика – слона родили.
– Если ему пришло в голову, значит, это светило занимается… аналогичными препаратами?
– Логика правильная, но нам туда лучше не соваться. Главное, установили причину смерти. И еще, что зелье это не отечественного производства.
– Значит, отечественное все-таки имеется!
– Андрюха, мы же договорились!
– Ну, понял… Вот наделали вам работы!
– В том-то и дело, что нет! – засмеялся Скорята. – Пронесло!.. И это новость вторая – сегодня дело запросила… служба охраны президента. И твой информатор из ФСБ тоже его может лишиться.
– Они что там, занимаются убийствами?
– Сказать честно, никто толком не знает, чем они там занимаются.
– Даже вы?
– И спецпрокуратура в том числе.
Хортов ощущал два отрицающих друг друга чувства – неясный, щемящий страх и неуемную, детскую радость.
– Леша, ты на меня не обидишься? – спросил он.
– С чего ради? – Скорята отпаивался минералкой, как травленый таракан.
– Извини, но я знаю, за что убили Кацнельсона и почему дело отобрали.
– Ну?..
– Старика убили и выгребли из тайника под обоями ценные бумаги. Немецкого происхождения, двадцатых годов.
Глаза у Скоряты стали тяжелыми и водянистыми.
– Андрюха, если ты так будешь себя вести… Ничего больше не получишь. Ты не меня даже подставишь, а моего человека! Если уже не подставил… Мы договаривались – только открытая информация. И строго дозированная.
– А это что? Закрытая?
– Не имеет значения.
– Но ты же мне не говорил о ценных бумагах! Тогда откуда я знаю про них?
– Откуда?
Хортов вновь показал визитку.
– Отсюда.
На сей раз Скорята тщательно переписал с карточки все данные, однако потом махнул рукой.
– Наплевать… Дело уйдет от нас. Пусть там чешутся, а с меня как с гуся вода… Но ты все равно об этом ни строчки, понял?
– И не собираюсь, Леша, – примирительно сказал Хортов. – Мог бы не предупреждать.
– А почему это вдруг? Дело-то интересное, особенно для бульварной газеты, в которую ты нанялся.
– Но-но, осторожнее!
– Нет, а что ты писать не хочешь? Сейчас вся пресса смакует таинственные убийства, ограбления, налеты…
– Знаешь, здесь уже идет чистый детектив, а это мне не интересно.
– Врешь! Ой, врешь!
– Не хочу смаковать криминальные истории, политические разборки, секретные операции. Что-нибудь про жизнь, про тайны и страсти человеческие. Первый материал о судьбе Кацнельсона – это как раз то, что надо. Но Стрижак оказался не то чтобы трусливым…
– Стрижак оказался законопослушным и сообразительным парнем, – перебил его Скорята. – И хозяин газеты тоже. А вот третья новость, Андрюха, самая неприятная: твой опус про смерть старого… лица публикации не подлежит. Меня предупредили, понимаешь? В приватной беседе… Ни в каком виде. И я тебе информации о нем не давал.
– Я получил ее от Кужелева. Он сидит крепко и ничего не боится.
– И вообще я чую… Что-то происходит неприятное, шевеление какое-то, игра в жмурки… Лучше об этой истории ни слова.
– А господин Бизин ждет не только первую, но уже и вторую. Иначе ему тоже чем-нибудь в глаз набрызгают. Большие деньги предлагал…
– Обойдешься…
– И сын Кацнельсона ждет публикацию, – вспомнил Хортов. – Хочет вернуть национальность и главное – фамилию.
– Ничего, и он обойдется! А этот адвокат еще нас с тобой переживет.
Хортов отобрал бутылку и допил остатки воды.
– Это, значит, вы шефа настропалили?
– Не важно…
– А кто меня кормить будет? Ты?
– Жена не даст помереть голодной смертью. На бээмвухе катаешься…
– Ну, поскольку информацию об акциях я добыл сам, без всякой помощи, то имею моральное право позаниматься ими. – Андрей глянул на затосковавшего однополчанина. – Или пришьете разглашение тайн и измену Родине?
– Ты же не любитель криминала.
– Мой журналистский нюх подсказывает, здесь не только криминал. Откуда у старого партийца и простого советского служащего ценные бумаги из Германии? Несколько состояний спрятано под обоями!
– Ладно тебе, нюх. Будто я не знаю… Запомни: Кацнельсон – фигура непростая. Они там все были непростые, с двойным или тройным дном. Не зря Иосиф Виссарионович прихлопнул эту бесконтрольную контору.
– Пусть даже у ответственного работника Коминтерна. Откуда? – настаивал Хортов. – Адвокат заливал что-то, мол, с помойки домой натаскал… Врет, как сивый мерин!
– Тебе бы нюх другое что подсказал…
– Или нельзя думать на эту тему? И у нас в государстве опять цензура?
– У тебя должен быть внутренний цензор, – серьезно заметил Скорята. – Как ангел-хранитель. Чтоб глазки не закапали. Говорю тебе по одной причине. Потом скажут, не уберегли молодого талантливого… Ладно, купи мне бутылку водки и отвези домой. С сегодняшнего дня я в отпуске, но без отпускных, потому что временно отстранили и служебную проверку затеяли. Подозревают в разглашении служебной тайны. Но вот пусть умоются! Я же бывший взводный, а у нас есть свой метод защиты…
Страсть к бродяжничеству у Андрея появилась очень рано, почти одновременно со страстью к живописи. Возможно, потому, что он родился в поезде. Отца переводили из одной части в другую, и первое время вместо кроватки он спал в чемодане. Пятилетним ушел из военного городка в Красноярском крае и пропал на четыре дня. Искали его всем гарнизоном, на вертолетах и нашли в тайге, в сорока километрах от ближайшего жилья. Тогда все думали, что он просто заплутал, но он убегал от солдат, когда его обнаружили, и не давался в руки по причине обостренного чувства и детского страха. Правда, так никто не мог объяснить странной способности ребенка к ориентации в пространстве: четверо суток Андрей двигался строго на север.
Сам он помнил этот побег смутно, вернее, его обстоятельства и детали – где ночевал, что ел, но зато отчетливо и всю жизнь помнил причину, почему ушел, и тут родители никак не хотели ему верить. Отец был военным – когда-то остался на сверхсрочную, потом закончил офицерские курсы и кое-как выслужился до капитана. Он очень гордился этим, любил форму, хромовые сапоги, оружие, всюду таскал за собой сына, учил ходить строевым, стрелять, ползать – короче, готовил его к службе, в результате привил отвращение к ней. В пять лет Андрей еще не понимал, что такое ненависть, не умел выразить своих чувств, а просто от однообразной, типичной жизни слишком рано ощутил тоску и неприятие окружающего мира. Когда родители уходили на службу (мама служила в финчасти), он забирался под казенный диван в казенной квартире и плакал, не осознавая причины.