скачать книгу бесплатно
– Сеньор Огюст, вас ждут к завтраку, – ответил низкий женский голос, видимо, служанки.
– Благодарю, сеньора, сейчас иду! – я невольно украсил ответ вежливым словом благодарности, понимая, что в дальнейшем мне предстоит изменить и речь, и стиль поведения. Ведь не захочу же я казаться моим новым «современникам» белой вороной.
Я наскоро оделся, тщательно оглядел себя в высокое зеркало с резным подзеркальником и вышел из комнаты. Действительно, пожилая служанка ждала меня у двери. Она поприветствовала меня лёгким наклоном головы и, не говоря ни слова, поплыла вверх по парадной лестнице. Я последовал за ней.
Мы вошли в искрящуюся солнечным светом залу, описанию которой автор уже посвятил несколько восторженных строк. В центре залы за огромным обеденным столом сидели три человека – мужчина лет пятидесяти, красивая статная женщина (как сказали бы «у нас» – таинственного бальзаковского возраста) и моя несравненная Катрин.
При моём появлении мужчина, в котором трудно было не различить отца семейства и главу дома, встал и вышел мне навстречу.
– Папа, это Огюст, я прошу вас с ним познакомиться, – опустив голову, проговорила Катрин.
– Хуан Антонио Гомес Гонсалес де Сан-Педро, – торжественно произнёс глава семьи, протягивая мне руку.
– Огюст Родригес Гарсиа, – ответил я, пожимая его руку.
– Моя жена, Мария де Монтсеррат Риарио Мартинес де Сан-Хосе, – выговаривая имя жены, дон Хуан отвесил супруге церемониальный поклон, – моя дочь, э-э… впрочем, мою дочь вы, насколько я понимаю, уже знаете. Прошу за стол, сеньор Родригес[1 - При официальном обращении используется только отцовская фамилия: соответственно, вежливое обращение к Огюсту по-испански будет «сеньор Родригес».], – усмехнулся хозяин и указал на единственный свободный стул.
Не успел я присесть, как слуга в потёртой малиновой ливрее поставил на стол четвёртый прибор и принялся украшать его всевозможными яствами.
– Сеньор Родригес, моя дочь сказала, что ужасный пожар уничтожил ваше родовое гнездо в Картахене, пока вы были в плавании, и вам предстоит отстраиваться заново. Примите мои самые искренние сожаления.
Я склонил голову, лихорадочно соображая, как мне следует отвечать на это печальное известие.
– В связи со случившимся позвольте мне, сеньор Родригес, – продолжил дон Гомес, – предложить вам услуги нашего дома, пока вы не исправите положение погорельца.
Отмалчиваться дальше не представлялось возможным.
– Досточтимый дон Гомес, примите мою искреннюю благодарность, – коротко ответил я, припомнив наказ отца: «Меньше слов – меньше печали».
По окончании приветственного ритуала дон Гомес, а за ним и все остальные приступили к завтраку. Впервые в жизни я чинно принимал пищу. Это что-то!
Мы в нашем светлом будущем совершенно не заботимся об изобразительной стороне дела. Польза целиком и полностью определяется количеством съеденного. Во время трапезы за спиной практически каждого едока изнывает от безделья компьютер. Сотни скайповых уведомлений ежеминутно просят аудиенцию, нарушая редкие минуты правильной и счастливой жизни.
Теперь же я постигал науку неторопливого застольного разговора. Я отвечал на вопросы родителей Катрин, вживаясь по ходу разговора в чужую, незнакомую мне жизнь. Одновременно я резал на кусочки дымящуюся на тарелке мякоть кордеро, сдобренную не менее десятью приправами и соусами, которые предлагали слуги и лично сам хозяин. Я глотал отрезанные кусочки, не пережёвывая. Жевать и одновременно толково отвечать на вопросы у меня просто не получалось.
Наконец, трапеза закончилась. Я и Катрин попрощались с родителями и вышли на городскую набережную.
– Катрин, скажи, – ко мне вдруг подступила злость, – имя Огюст – и есть имя твоего возлюбленного?
Катрин остановилась и испуганно посмотрела на меня.
– Не спрашивай больше меня так! – она опустила голову и до боли вжала свои острые ногти в мою ладонь. – Ты мой любимый, ты, Огюст, ты, понимаешь?
Часть 7. Чужая жизнь
Через месяц мы с Катрин поженились. С первого дня свадьбы моя непутёвая «многовековая» жизнь осела на восхитительную житейскую поляну среди витиеватых райских кущ. Ночами мне снился Мадрид, ревущий «Сантьяго Бернабеу», огромный железнодорожный муравейник Аточа… Но просыпаясь поутру, я возвращался в райскую долину, исхоженную моими прапрадедами и прабабками и… всё более радовался этому! Я радовался, рассматривая тихий неспешный мир, неведомый насельникам будущих силиконовых и матричных долин, мало приспособленных для счастливой жизни.
А через год, как и положено в благородных семьях (кто знал, что я стану благородным доном!), у нас родилась дочь Мария Луиса Родригес Гомес Гонсалес де Сан-Педро. Да, мы продолжали жить в Сан-Педро у гостеприимного дона Гомеса, всеми возможными уловками отдаляя его внимание от Картахены. Катрин была моей союзницей. Но любые самые интимные шёпоты по ночам каждый раз прерывались её гробовым молчанием, лишь речь зайдёт о моём прошлом. Мне это казалось странным.
Однако, со временем, набив достаточное количество шишек о стену, сложенную из «гранитных» отказов Катрин, я всё реже возвращался к щекотливой теме моего появления в её жизни.
Постепенно приходило понимание, что между нами есть кто-то третий. Этот третий сильнее нас, и я и Катрин каким-то странным образом ему служим. Поначалу мне казалось, что этот таинственный некто обременён привычками благородного дона – всё возводить ко благу. Но вскоре я почувствовал, как невидимая петля затягивается вокруг моей шеи, приятно щекоча кожу…
Первое подтверждение моих абсурдных опасений пришло незвано.
Катрин поведала о планах отца навестить родовую усыпальницу в Рабате. Так я узнал, что род дона Гомеса восходит из марокканской земли, и с радостью согласился сопроводить Катрин в этой семейной поездке.
День отъезда был назначен на 20-ое апреля 1912-ого года.
Второй год я жил среди рыбаков. Чем занимался? О, вы не поверите, во мне открылся необычайный писательский талант! Я строчил одну книгу за другой, описывая возможные метаморфозы будущего. Признание читательской публики и даже в некотором смысле славу мне принесли «смелые научные гипотезы и предвидения». В прошлой жизни (в далёком и светлом будущем) я так и не научился ничего делать толком, но, как всякий обыватель, проявлял любознательность в самых различных областях. Этого оказалось достаточно для производства успешной фантастической беллетристики, век отступив назад. Но сам факт писательского призвания оказался для меня запредельной личной неожиданностью.
Всё началось с того, что в один из первых дней знакомства с Катрин, желая как-то скрасить полное незнание окружающей жизни, я неожиданно для самого себя погрузился в фантазии.
Моё убедительное описание грядущего человеческого бытия с первых же слов привело Катрин в совершенный восторг. Её восторг передался и мне, и… меня понесло!
– На смену конкам, – вещал я доверчивой девушке, – придут электрические трамваи, в Мадриде, говорят, такое уже встречается. Вдоль набережной поднимутся высокие многоэтажные дома! Первые опыты воздухоплавания положат начало освоению неба, а лет через пятьдесят и самого космоса!..
Катрин слушала мою трепотню, затаив дыхание. Когда же я немного успокоился, она взяла меня за руку и сказала, очень серьёзно посмотрев мне в глаза:
– А ты напиши про всё это! – я начал было возражать, но она обняла ладошками мою голову и повторила: – Да-да, напиши, обязательно напиши! Это так странно!..
Я действительно засел за непривычную и поначалу неприглядную для меня работу. Но случилось невероятное. С первых строк я ощутил ветер в руке! Моё перо, будто перо птицы, трепетало и мчалось вперёд, обгоняя неповоротливые мысли. Иногда оно останавливалось перевести дух, и мысли, задыхаясь от бега, настигали строку-беглянку. Они начинали упрекать перо в излишней самостоятельности и ветреном! поведении. Но лохматое диво, не дослушав их, снова мчалось вперёд, и шум встречного ветра заглушал нравоучительную болтовню обоих полушарий.
Так я открыл в себе навязчивую и неутомимую способность к ремеслу писателя!
Как у писателя-фантаста, у меня было одно неоспоримое преимущество перед собратьями по перу: я действительно знал то, о чём пишу. Поэтому фантастические приключения моих героев отличались изысканной достоверностью. Например, я знал, что 14-ого апреля 1912 года произойдёт крушение «Титаника», и вёл сюжетную линию одного из последних моих рассказов прямо через это событие. И к слову сказать, чуть не поплатился головой, обнародовав «необычайное предвидение» катастрофы…
Весть о гибели «Титаника» с быстротой молнии облетела Европу. К вечеру 15-ого об этом уже знали и в Сан-Педро.
Мы с Катрин уложили кроху спать и отправились в трапезную залу, где двое слуг вели последние приготовления к ужину. Мы вошли. Мадам Риарио Мартинес стояла, отслонив штору, и смотрела сквозь кремнистый проём вечернего неба. Дона Гомеса ещё не было. Я поклонился мадам Риарио и присел на диван, а Катрин подошла к матери и обняла её за плечи:
– Мама, что случилось, ты чем-то огорчена?
Мать вздрогнула, повела плечами и, повернувшись к дочери, ответила:
– Дождёмся отца, он сейчас будет.
Дон Гомес ворвался в гостиную, комкая в руке газету «Вечерние новости и происшествия».
– Это как изволите понимать? – выпалил он, едва сдерживая эмоции. – Весь город судачит, что в нашем доме завёлся чёрный предсказатель! Сеньор Родригес, может быть, вы соблаговолите объяснить нам, что всё это значит, что это за литература, от которой мурашки бегут по коже?! Откуда вы знали заранее о гибели «Титаника»? Завтра здесь будет обер-прокурор с дознанием о ваших литературных достоинствах. Это немыслимо! Знать о гибели тысяч людей и никому ничего не сказать!
– Дон Гомес, – не выдержал я, – простите, но книги мои гуляют по всей Европе. Почему же только сейчас обратили внимание на моё фантастическое предсказание о гибели судна?
Дон Гомес на мгновение застыл в нерешительности, потом бросил газету на стол и буркнул:
– Признаться, не знаю.
– Папа, – вступилась за меня Катрин, – Огюст предупреждал о возможной катастрофе! Ты же сам читал его роман «Чужая жизнь». Ты помнишь, что чудо-корабль мистера Бройля тоже назывался «Титаник», и он тоже столкнулся с айсбергом! Но ведь никто из нас не вспомнил об этом, когда из вечерних новостей мы узнали о строительстве настоящего! «Титаника»! Говорят, книга Огюста была поднята из воды среди прочих вещей. Значит, о ней знали на «Титанике»!
– Катрин, пожалуйста, спокойнее, – вмешалась в разговор донна Риарио, – всё это очень, очень неприятно.
– Вот что, Огюст, – дон Гомес впервые назвал меня просто по имени, – мы 20-ого отплываем. Я прошу тебя (отец впервые обратился ко мне «на ты») остаться. Ты должен остаться и уладить неприятности, которые вот-вот обрушатся на нашу семью в связи с этим ужасным происшествием. Донну Риарио и Катрин я должен на время увести отсюда. Надеюсь, у тебя получится.
Ужин был совершенно испорчен. Дон Гомес, не коснувшись столовых приборов, встал из-за стола, сухо попрощался и удалился к себе в кабинет. Донна Риарио сослалась на головную боль и поспешила выйти вон, с трудом сдерживая слёзы. За столом остались мы с Катрин вдвоём.
– Не обижайся на отца, – сказала Катрин, – ему сейчас трудно выбрать правильное решение.
– Я понимаю, – ответил я, – поезжайте.
Часть 8. Невозвращение
20-ого апреля я простился с Катрин и её родителями. Дону Гомесу с женой и дочерью предстояло на небольшом моторном судне вдоль береговой линии плыть в Альмерию. Из Альмерии на пароме пересечь Средиземное море и высадиться в Мелильи. И по прибытии в Африку каким-то образом добраться до Рабата. Говорили, что из Мелильи в Рабат пустили регулярные конки. Дай то Бог. Я с волнением представлял тяготы дальнего путешествия и возможные невзгоды в пути. Увы, я оказался плохим предсказателем. Всё случилось гораздо хуже…
Когда паром вот-вот должен был войти в территориальные воды Мелильи, с континента внезапно обрушился штормовой ветер. За час он поднял огромную волну. Паром был перегружен: в трюмную палубу кто-то умудрился загнать целое стадо племенных испанских бычков. Большая волна качнула паром вдоль корпуса (капитан не успел или не смог поставить судно под ветер), тяжёлый корпус присел на борт. Скот шарахнуло в сторону крена, и от резкого смещения центра тяжести паром… опрокинулся.
Погибли все – пятьдесят четыре пассажира и семь членов экипажа.
Не стало благородного дона Гомеса, трогательной донны Риарио. Но главное, я потерял мою восхитительную Катрин и с ней смысл новой удивительной жизни, в которой я нашёл себя и своё счастье.
Так я остался с годовалой дочкой Марией и верной прислугой в огромном доме дона Гомеса и его супруги донны Риарио. День и ночь моя душа предавалась скорби, и я практически не выходил в город. Передо мной до солёной рези в глазах стояла живая несмотря ни на что Катрин.
Пока мы были вместе, я не знал, сколько любви исподволь «наросло» на поверхности моего сердца за два года счастливой семейной жизни. И вот теперь это огромное искрящееся улыбками милой Катрин количество счастья рассыпалось. И вместе с ним рассыпался пробитый айсбергом мой личный тысячепалубный «Титаник», собранный из трогательных пазлов новой удивительной жизни…
Первое время, примерно дней десять, меня действительно тревожили дознаниями о причинах катастрофы «Титаника». Но вскоре, взяв в толк мою личную трагедию, люди оставили свои притязания и даже при всяком удобном случае спешили поучаствовать в моих делах и выразить свои соболезнования.
Ежедневно я старался хоть немного распутать печальный клубок обстоятельств, обративших к гибели счастье и благосостояние моей семьи. Главной загадкой случившегося, конечно, был внезапный штормовой ветер, в одночасье поднявший на море бурю. Береговая система штормовых предупреждений почему-то не сработала. Ветра с Сахары – не редкость в окрестностях Мелильи, никогда раньше, как утверждали береговые синоптики, штормовой ветер не являлся неожиданно. Об аномальных отклонениях атмосферного давления метеослужба Марракеша сразу по телеграфу сообщала в Рабат, из Рабата информация передавалась в Танжер и оттуда в Мелилью.
Ещё этот скот… Следствию так и не удалось установить виновников перегрузки парома. Свершившееся казалось мне зловещим предсказанием будущих неприятностей непредсказуемого характера.
Но надо было жить дальше. Осиротевшую сердечную любовь я направил на дочь. Любить эту кроху оказалось совсем нетрудно. Маленькая Мария с каждым днём всё более принимала черты резвого очаровательного ангела!
Служанка Беренгария взялась воспитывать девочку. Я был непротив, зная меру преданности нашей семье этой почтенной и мудрой женщины. Так в старый дом сквозь сумрак смерти вошла новая звонкая жизнь.
Часть 9. Мария
Прошло пятнадцать лет. Все эти годы мы с Марией почти ежедневно ходили к морю и разговаривали с голосами, которые отвечали нам по ту сторону горизонта. Мария хотела знать о матери всё, и мы с Катрин наперебой рассказывали ей хрупкую историю нашей семейной жизни. Мари, присев на корточки, мочила в пенных бурунах ладошки и всегда переспрашивала, когда ветер крал над водой слова матери.
В дни морских волнений мы оставались дома и подолгу глядели на море из огромного окна залы, понимая, что сегодня, как бы громко ни отвечала нам Катрин, ветер и грохот волн не позволят нам насладиться беседой.
В один из дней я сидел в своём рабочем кабинете и писал очередную повесть.
В дверь постучала Беренгария:
– Господин Огюст (я позволял ей называть меня по имени), какой-то молодой человек просит вашу аудиенцию.
Я положил рукопись в стол и вышел из кабинета. У перил парадной лестницы стоял и сгорал от смущения совершенно растерянный молодой человек огромного роста на вид лет двадцати. В руках он держал букет цветов и пакет, от которого распространялся чарующий аромат копчёной рыбы.
Я спросил, что ему нужно? Молодой человек, краснея и путая слова, завёл долгую и бессвязную речь, смысл которой, как я минут через пять всё же догадался, сводился к факту его… сватовства к Марии.
Впрочем, догадаться было нетрудно. В щель между балясинами второго этажа испуганно, как дикий котёнок, выглядывала моя дочь. С трудом сдерживая улыбку, я наблюдал на лице Мари откровенное страдание за своего, надо полагать, возлюбленного. Как мог более серьёзно, я выслушал, не перебивая, монолог парня до самого конца. Наконец, юноша смолк.
Я обратился к Марии:
– Мари, объясни, пожалуйста, что происходит? Этот симпатичный молодой человек говорит мне, что пришёл тебя сватать, это так?
Видимо, я обратился к Мари слишком громко. От смущения парень шагнул назад, оступился, но ловко по-корабельному удержал тело, обхватив перила лестницы огромными ладонями, как швартовый канат. Я понял всю бестактность своего поведения. Ко мне, отцу, пришёл в дом мужчина просить руки моей дочери, я же, как баба, разговариваю не с ним, а судачу с Марией!
Я подошёл к парню и обнял его за плечи:
– Ты, гляжу, моряк что надо! С кем плаваешь?
От моих ободряющих слов у парня засверкали глаза, и он стал взахлёб рассказывать мне о своём отце, старшем брате Ромеро и ещё бог знает о чём. Говорил он складно, с прибаутками, рассказывая смеялся и даже один раз дружески похлопал меня по плечу. Тут уже рассмеялся я, а он пристыженно смолк и виновато опустил голову.
– Ну-ну, – ободряюще сказал я, разглядывая его, – а как же тебя всё-таки зовут?
– Альберто, меня зовут Альберто, – ответил парень, почему-то краснея лицом.
– Ну вот и славно, – сказал я. – Мари, хватит прятаться, подойди ко мне.
Мария спорхнула на этаж ниже и с пылким смирением юной католички встала под мою левую руку. Я соединил их ладони и торжественно произнёс:
– Дети, любите, берегите друг друга и примите моё отеческое благословение. С богом!
Колесница моей жизни покатилась в очередной раз по счастливому семейному кругу. Через месяц после описанного выше сватовства Альберто и Мария повенчались в церкви Святой Троицы на Авенида Дель Пилар, в двух шагах от родового дома Марии, ставшего по обоюдному со мной согласию семейным очагом новой молодой семьи.
Я видел Мари теперь значительно реже. В часы отдыха от рукописных упражнений меня всегда тянуло к морю. Только здесь я мог насладиться сладчайшим одиночеством в компании моей несравненной Катрин и маленькой Мари. Я проводил на берегу долгие часы, беседуя с ними и самим собой о причинах горя, постигшего нашу размеренную и счастливую жизнь. В том, что всё произошедшее случилось по воле Бога, я не сомневался. Но зачем и с какой целью?
Высокие и благородные души дона Гомеса, милостивой донны Риарио и ангелоликой Катрин, белые и стремительные, как чайки, всякий раз, когда я приходил на берег, рассаживались вокруг меня и, выкрикивая отрывистые «ыа, ыа…», рассказывали подробности своего последнего путешествия по морю. Порой мне казалось, что я слышу голос Катрин: «Ты напиши, напиши…» «Да, Катрин, я напишу, напишу!» – отвечал я. И неизменно, когда я отвечал согласием на голос моей возлюбленной, одна из чаек устремлялась в небо, и истошно крича «ыа-ыа», делала широкий торжественный круг надо мной.
Часть 10. Таис
Загружённый дни напролёт собственными планами, я не успел истратить любовь сердца целиком на маленькую Мари. Это заметил Господь. Не прошло и года, как у меня появилась внучка, крохотная Таис.
– Мари, разве ты была такой же крохой?! – воскликнул я, когда нам с Альберто разрешили войти в комнату роженицы.
– Папа, – улыбаясь до ушей вымученной улыбкой счастья, ответила мне Мария, – я была такая же, просто ты был тогда ещё маленький!
Альберто предложил назвать дочь Катрин в честь бабки, но я воспротивился. В моём сердце никак не умещалось две Катрин. Первая и единственная занимала всё пастбище моего сердца без остатка. А мне хотелось любить внучку совершенно особо. Мне казалось, что внутри меня начал образовываться самостоятельный орган – второе, вернее, третье сердце, предназначенное только для выражения зрелой прародительской любви. Мари, видя моё замешательство, изящно разрешила наши сомнения:
– Альберто, папа, посмотрите на календарь. Сегодня же день святой Таисии, мне так нравится это мудрое имя!
– «Таисия Египетская, V-ый век, значит – мудрая, плодородная…» – щурясь против яркого солнца, прочитал Альберто.
– Быть посему! – я облегчённо выдохнул, поцеловал Мари и удалился в кабинет, напевая на ходу «Таисия, Таис, Таи-йя и я!..»
Альберто служил старшим матросом на старом промысловом корабле «La amable Maria». Хозяин корабля дон Панчо подумывал о постройке нового судна, понимая, что время «Кроткой Марии» подходит к концу. На верфи в Аликанте он заложил новый корабль, постройка которого по расчётам должна была завершиться через год.
В приподнятом настроении дон Панчо заключил контракт на морской транзит в кипрский Лимассол какого-то сельскохозяйственного груза. В это последнее плавание «Марии» он решил отправиться сам и пригласил в команду на правах почётных гостей многих отслуживших ему верой и правдой матросов.
