скачать книгу бесплатно
Она повесила халат на гвоздик, подхватила сумку, погасила в подсобке свет и отправилась домой.
Едва в подсобке наступила тишина, дверь стенного шкафа с негромким скрипом открылась. Там стоял человек с удивленным и растерянным лицом.
Он нервно сглотнул, огляделся, втянул воздух ноздрями.
Пахло карболкой, хозяйственным мылом и еще чем-то, чему он не мог подобрать названия.
Что это за комната? Как он здесь оказался?
В голове был какой-то багровый клубящийся мрак, в котором время от времени, как молнии во время ночной грозы, вспыхивали отдельные картины.
Он вспомнил, что прошлый раз проснулся тоже в очень странном месте – на оцинкованном столе, в большом холодном помещении, где стояло еще несколько таких же столов, на которых кто-то лежал.
Он сел на столе, спустил ноги, огляделся.
Вдруг до него дошло, что это за место.
Морг. Мертвецкая.
Наверное, он попал в аварию, его приняли за покойника и привезли сюда. Такие случаи бывают, он слышал о них, и часто.
Хорошо еще, что они не успели провести вскрытие. Иначе пришлось бы так и записать в свидетельстве о смерти: причина смерти – вскрытие…
Он слез на пол, сделал шаг, другой.
Как ни странно, у него ничего не болело, наоборот, он чувствовал себя удивительно сильным и здоровым. В покойницкой было холодно, но этот холод ничуть его не беспокоил, он только придавал бодрости и энергии. А то, что здесь было темно… это было вообще здорово, темнота отчего-то особенно его радовала. Кстати, он удивительно хорошо видел в темноте. Куда лучше, чем прежде. Вот только ужасно хотелось есть – до судорог, до головокружения. И еще… еще он никак не мог вспомнить, что с ним было раньше, до аварии. Если честно, он и аварию не помнил. Если это действительно была авария.
И еще у него чесалась и горела шея.
В дальнем конце мертвецкой, возле неплотно закрытой двери, послышался какой-то шум.
Он обернулся и увидел человека в белом халате. Тот странно себя вел – пятился, размахивал руками…
При виде человека он почувствовал себя как-то странно. Голод стал еще сильнее, и отчего-то ему показалось, что тот человек возле двери чем-то может ему помочь…
Он пошел к человеку, но тот взмахнул руками и упал.
Он подошел ближе, оглядел лежащего, облизнулся…
Голод стал просто невыносимым.
Да что это с ним?
Он сделал над собой усилие, обошел лежащего человека и вышел из мертвецкой.
За дверью был короткий коридор и еще одна дверь.
Открыв эту дверь, он оказался в другом коридоре, длинном, тускло освещенном льющимся из дальнего окна бледным расплывчатым светом уличных фонарей.
Он пошел вдоль коридора, толкнул одну дверь, другую…
Одна дверь особенно привлекла его внимание. Она была заперта, но он сильно надавил плечом, и дверь распахнулась.
Это было странно: раньше у него никогда не хватило бы сил высадить дверь плечом.
Он вошел внутрь и оказался в кладовой. Здесь был и большой белый холодильник, и стеллаж, на котором лежали коробки и пакеты с крупами, сахаром и хлебом. Он вспомнил, что голоден, разорвал один пакет, достал хлеб… и бросил его: хлеб не вызывал у него ничего, кроме отвращения.
В растерянности подошел к холодильнику, открыл.
На полках лежали масло, колбаса, сыр, стояли кастрюльки и судки с едой. Есть хотелось, но вся эта еда отчего-то не привлекала его.
Тем не менее он неуверенно взял кусок колбасы, потянул в рот, прожевал…
Вдруг желудок скрутило судорогой, он согнулся, и его стошнило колбасой.
Что же с ним такое происходит?
Он обвел взглядом содержимое холодильника, снова почувствовал тошноту, закрыл дверцу и торопливо покинул кладовую.
Снова оказался в коридоре и пошел вперед…
Очередная дверь заставила его остановиться.
Он привычно надавил плечом, вошел в большую комнату, где было несколько белых столов с какими-то медицинскими приборами и три закрытых шкафа. Отчего-то его неудержимо потянуло к одному из этих шкафов.
Он распахнул дверцу.
Внутри, на узких белых полках, стояли пробирки с темно-красной жидкостью. При виде этой жидкости голод стал еще сильнее. Жидкость издавала удивительный, волнующий запах. Он схватил одну пробирку, другую и жадно выпил их содержимое.
Это было восхитительно. Никогда прежде он не пробовал ничего вкуснее. Чуть солоноватая жидкость наполнила желудок чудесным теплом, разлившимся по всему телу.
Он хватал пробирки одну за другой и пил, пил, пил…
Опомнился, только когда выпил все, что было в шкафу.
Голод пропал, самочувствие стало еще лучше, чем прежде. Хотелось петь и танцевать.
Он чувствовал необычайный прилив сил. Вообще, он никогда, даже в молодости, не чувствовал себя таким сильным и молодым, как сейчас.
Он закрыл шкаф.
Только теперь до него дошло, что это такое.
Это медицинская лаборатория, а восхитительная жидкость в пробирках – кровь…
Ну и что? Он слышал и читал, что многие народы употребляют кровь в пищу. Кровь очень полезна и питательна, и если не все еще оценили ее вкус, то это вопрос привычки.
В окно заглянула луна. Он отступил в сторону – отчего-то не захотелось, чтобы лунный свет коснулся его кожи.
Тут вдруг он осознал, что ходит по больнице совершенно голым.
Открыл еще один шкаф, нашел там белый халат и мягкие тапочки без задников. Халат был маловат, тапочки сваливались, но лучше так, чем ничего.
Он снова вышел в коридор.
Теперь его переполняла странная, пьянящая радость.
Впереди открылась одна из дверей, появился человек в мятом белом халате…
Отчего-то он понял, что лучше не попадаться этому человеку на глаза, и юркнул в темную дверную нишу.
Человек, негромко напевая, прошел мимо.
Почему-то ему снова захотелось есть, но это чувство быстро прошло – он был еще сыт.
Опять стало тихо.
Он крадучись двинулся по больнице, переходил из коридора в коридор, с этажа на этаж, пытаясь вспомнить, что с ним было прежде и кто он, собственно, такой.
Время быстро шло. Небо за окном начало понемногу светлеть, и тогда его охватила паника.
Это светлеющее небо… отчего-то оно пугало его.
Пока еще ничего, но потом, когда окончательно рассветет… нельзя остаться один на один с этим небом! Нельзя остаться наедине с солнечным светом! При одной мысли о солнечном свете его охватил ужас. Пока не рассвело, нужно найти себе какое-то убежище!
Больница тем временем начала оживать, где-то раздавались голоса, звякала посуда. Впереди в коридоре показалась санитарка со столиком на колесиках.
Он дернул первую попавшуюся дверь и оказался в подсобке, где уборщица держала свой инвентарь – ведра, швабры, дешевую бытовую химию. Здесь был еще стенной шкаф, и он забрался туда, вжался в дальний угол, завесив себя какими-то старыми ватниками.
Тут было тихо, спокойно, а самое главное – темно.
Он закрыл глаза и провалился в глубокий черный сон без сновидений.
* * *
И вот сейчас он снова проснулся, выбрался из своего убежища и огляделся.
Опять была ночь, а ночь – это его время.
Опять безумно хотелось есть.
Но впереди долгая осенняя ночь, так что он успеет насытиться.
А еще за это время нужно найти какое-то более надежное убежище, куда он сможет спрятаться на рассвете.
Немного выждав, он выбрался в коридор.
Больница понемногу затихала.
Кое-где еще раздавались голоса, ходячие больные в застиранных халатах переходили из палаты в палату: искали собутыльников или так – поговорить.
Он пробирался по коридору, инстинктивно выбирая самые темные места, затаиваясь, прижимаясь к стене, когда навстречу попадался человек. Его потянуло вниз, он нашел темную лестницу и спустился в больничный подвал. Там, перед неплотно закрытой дверью, горела тусклая пыльная лампочка. Он раздраженно покосился на лампочку, свет которой вызывал неприятное, болезненное чувство. Из груди неожиданно вырвалось глухое рычание. Впрочем, вопрос решился просто: подняв с пола обломок кирпича, он бросил его в лампочку. Сразу стало темно и спокойно.
Впрочем, тут же открылась дверь, оттуда вытек неприятный желтоватый свет, в нимбе этого света появилось злое красное лицо. Тетка в сатиновом халате огляделась и прошипела:
– Опять лампочка лопнула! Надо Федьке сказать…
Он инстинктивно вжался в темный угол, тетка его не заметила, вернулась, неплотно притворив за собой дверь.
Из-за двери выбивался тусклый электрический свет.
Свет его раздражал, но гораздо сильнее этого раздражения был голод, сводивший внутренности судорогой, темным ядом проникавший в каждую пору.
Отчего-то он подумал, что там, за дверью, можно как-то утолить голод.
Он подкрался к двери, приоткрыл ее, осторожно заглянул.
За дверью была кладовая, где хранили одежду больных, пока они находились в больнице. Кладовщица Васильевна шарила по карманам чужих пальто и курток, искала там забытую хозяевами мелочь. Она была так увлечена этим занятием, что не сразу услышала скрип двери. Услышав, повернулась в испуге – подумала, что ее застала за предосудительным занятием старшая медсестра Марья Дмитриевна или еще кто-то из начальства. Однако на пороге кладовой стоял какой-то доходяга из больных – бледный, сутулый, с горящими воспаленными глазами, в кое-как застегнутом халате с чужого плеча.
– Ты куда приперся, козел? – заорала Васильевна, вымещая на доходяге свой минувший испуг. – Тебя кто в подвал пустил? Ежели ходячий, так думаешь, где угодно шляться можешь? Вот я тебя сейчас быстро из ходячего в лежачие переведу!
Она схватила подвернувшуюся под руку швабру и с угрожающим видом двинулась на нарушителя больничного режима. Тот, однако, с неожиданной для больного ловкостью выбил у нее из рук швабру и ухватил Васильевну за руки. Хватка у него была железная, а руки – твердые и холодные, как мороженая рыба.
– Пусти! – завизжала Васильевна. – Пусти, сволочь инфекционная! Я племяннику своему, Лешке, пожалуюсь, он в полиции служит, отметелит тебя как сидорову козу… После Лешкиного крещения ты прямым ходом на инвалидность отправишься…
Однако упоминание грозного племянника не произвело на странного больного никакого впечатления. Руки его сжались еще сильнее, рот приоткрылся, показались удивительно белые зубы. Но самым страшным в нем были глаза – черные, глубоко запавшие и совершенно пустые. Васильевне показалось, что эти глаза затягивают ее, засасывают, как бездонное болото. Еще мгновение – и она, наверное, исчезла бы, затянутая в черные провалы этих глаз, но вдруг он отвернулся, пристально уставился на лампочку, освещавшую подвал. Лампочка на мгновение вспыхнула ярче прежнего и тут же погасла.
Подвал погрузился в тяжелую свинцовую темноту, в которой светились только глаза страшного существа. Васильевна еще успела удивиться: при свете его глаза казались угольно-черными, в темноте же они светились…
Он смотрел на противную визжащую тетку и чувствовал что-то странное. Казалось бы, она не должна вызывать ничего, кроме омерзения, но в то же время она его притягивала, он чувствовал, что она может утолить его голод. И еще… он не мог отвести взгляд от жилки, бьющейся на ее дряблой желтоватой шее.
А голод стал просто невыносимым. И вдруг, сам не понимая, что с ним происходит, он впился зубами в ее шею.
Васильевна издала резкий, пронзительный звук, затем странно закашлялась, закудахтала, как зарезанная курица, и обмякла в его руках.
А он жадно пил темную, чуть солоноватую кровь.
Кровь у старой кладовщицы была невкусная, какая-то затхлая, но все равно она утоляла мучивший его зверский голод, наполняла тело силой и энергией.
Он пил долго, жадно, и когда почувствовал, что насытился, – кладовщица превратилась в пустой, легкий бурдюк, в чехол от человека. Он с омерзением отбросил ее и огляделся.
Это было удачное место: здесь хранилась одежда больных, и ему удалось без труда подобрать что-то по своему размеру. Одевшись, он вспомнил, что для существования в мире живых людей нужны деньги, и взял все, что сумела найти по карманам Васильевна.
Затем он сыто рыгнул и покинул подвал, а на улицу вышел через маленькую неприметную дверку.
На улице было хорошо – темно и тихо. Правда, кое-где горели фонари, но он их благополучно обходил.
Ноги сами несли его куда-то.
