скачать книгу бесплатно
Однако его шутке никто не засмеялся. Увидев растерянное лицо Старыгина, одна из женщин подошла к нему и спросила:
– Ей плохо? Надо вызвать врача?
– Скорее, полицию… – отозвался Старыгин, поднимаясь. – Кажется, она мертва… возможно, убита…
Перехватив несколько настороженных взглядов, он поспешил объяснить, что сам наткнулся на труп минуту назад и не знает убитую женщину.
Кто-то из мужчин уже звонил по мобильному телефону.
Не прошло и пяти минут, как рядом остановилась полицейская машина, из нее выскочили трое озабоченных мужчин, один из них склонился над трупом, остальные принялись опрашивать свидетелей.
Еще через несколько минут появился давешний знакомый Старыгина – инспектор Мяги. Он был собран, деловит, внимателен. Увидев Дмитрия Алексеевича, удивленно поднял брови:
– Опять вы? Признаться должен, удивлен я… второй труп – и вы опять рядом оказались…
– Совершенно случайно… – поспешил оправдаться Старыгин.
– Случайно? – переспросил Мяги. – Однако убийство так похоже на первое… почерк такой же точно… удар в сердце прямо, мгновенная смерть…
– Уверяю вас – совершенно случайно! – повторил Старыгин. – Я шел к себе в отель и вдруг увидел ее…
– Да, Таллинн – город маленький… – проговорил инспектор с некоторым сомнением. – Не знаете ли вы, кто женщина эта есть?
– Первый раз в жизни ее вижу, – честно ответил Старыгин. – Однако хочу обратить ваше внимание – здесь оставлен такой же листок, как возле тела профессора…
Инспектор осторожно, за уголок поднял страницу, внимательно рассмотрел ее и показал Старыгину. Тот перевел латинское стихотворение, но отчего-то не сказал полицейскому, что уже брал листок в руки и прочел его до приезда полиции.
– Да, почерк, несомненно, один! – Мяги был мрачен. – Боюсь, с серийным убийцей имеем дело мы. Страница из той же книги, и способ убийства… как вы назвали это – ку де грас?
– Совершенно верно… – машинально подтвердил Старыгин. – Удар милосердия… иначе его называют мизерикорд, как и стилет, которым такой удар наносят…
– Однако как много вы об этом знаете! – произнес инспектор с непонятным выражением – то ли осуждения, то ли одобрения. – Прошу вас пока из города нашего не уезжать!
– Вот как? – вздохнул Старыгин. – Вот что называется – оказаться в ненужное время в ненужном месте…
– Первым делом узнать нужно, кто женщина эта! – проговорил инспектор, сделав вид, что не обратил внимания на слова Дмитрия Алексеевича.
– Это же Мария Клинге! – воскликнула вдруг одна из женщин.
– Точно! – подхватила вторая. – Как же я сразу не узнала? Во вчерашнем номере «Молодежки» была ее фотография…
– Вот как? – Инспектор еще больше помрачнел. – Этого только не хватало нам!
– Кто такая Мария Клинге? – вполголоса спросил Старыгин у инспектора. – И почему ее имя так вас расстроило? Что в ней такого особенного?
– Ах да, вы же приезжий, вы не знаете наших людей… – протянул Мяги. – Мария Клинге – очень известная у нас особа, дочь богатого и влиятельного человека Морица Савицкого… Я представляю, как ее отец… как это говорят по-русски… поставит на ухо всю полицию…
– На уши, – поправил Старыгин инспектора. – У нас говорят – поставит на уши…
– Ах вот как… – инспектор взглянул недоверчиво. – Что вы еще добавить можете относительно обстоятельств смерти госпожи Клинге?
– Ничего. – Старыгин пожал плечами. – Все, что знал, я вам уже сказал. Да, собственно, и не знал ничего…
– Что ж, можете идти, – разрешил инспектор. – Однако, если вспомните что-то, непременно позвоните по телефону мне! – И он протянул Дмитрию Алексеевичу свою визитку. – А завтра с утра в полицию придете…
Отец Павел закрыл псалтырь и медленно пошел к дверям церкви. Дверь была неплотно закрыта, и через щель с улицы тянуло холодом, а священник с прошлой субботы маялся поясницей.
В его маленьком православном храме было мало прихожан, но он считал своим долгом проводить в церкви как можно больше времени – не только служить обязательные службы, но находиться там и в свободные часы, на тот случай, если кому-то из его паствы потребуется духовная поддержка. Вот и сейчас, несмотря на поздний час и больную поясницу, он оставался в церкви.
Благочинный не ценил такого рвения, и пожилой священник был в епархии не на лучшем счету. В епархии больше одобряли молодых батюшек, которые шагали в ногу со временем – работали с молодежью, находили общий язык с православными бизнесменами, умели выбить из них щедрые пожертвования…
Отец Павел привычно вздохнул, плотно прикрыл створку двери и вновь направился к аналою. Вдруг из темного угла церкви выдвинулась странная фигура, закутанная в длинный плащ с капюшоном.
Верхний свет и большое паникадило были в целях экономии погашены, в храме царил полумрак, озаряемый неярким пламенем свечей, слегка колеблющихся от сквозняка, и священник не мог разглядеть лицо прихожанина.
– Чего ты хочешь, сын мой? – проговорил отец Павел, протянув руку благословляющим жестом к человеку в плаще.
– Покаяться, батюшка! – ответил тот глухим, тихим голосом. – Покаяться, ибо я совершил страшный грех!
– Нет такого греха, который нельзя было бы искупить искренним покаянием и молитвой! – возвысил голос священник. – Но только искренним покаянием, сын мой! Ты понимаешь – искренним! И молитвой, идущей от всего сердца!
– Я понимаю, – отозвался незнакомец, вплотную подойдя к священнику и низко склонив голову, так что тому по-прежнему не было видно его лицо. – Я понимаю… – И он тихим, спокойным голосом заговорил на знакомом отцу Павлу языке.
Прежде чем стать православным священником, отец Павел прожил долгую и сложную жизнь. Он служил в армии, работал на стройке, затем почувствовал тягу к знаниям и закончил Тартуский университет. Там среди прочих обязательных предметов изучали латынь, поэтому священник понял прочитанное незнакомцем четверостишие:
Ни ладан церковный тебя не спасет,
Ни темные лики икон.
Костлявый хозяин с собой несет
Единый для всех закон…
– Не понимаю, к чему ты клонишь, сын мой! – проговорил священник, невольно попятившись. – Ты пришел в церковь в поисках утешения, но в словах твоих звучит неверие. Ты ищешь прощения грехов – но оно невозможно без искренней веры…
Незнакомец молчал, и это молчание начало беспокоить отца Павла. Он отступил чуть в сторону, пытаясь разглядеть лицо пришельца, но из-под капюшона лишь тускло блестели белки глаз.
– Я вижу, что ты образованный человек, владеешь латынью, – снова заговорил отец Павел. – Однако сказано в Писании – от многих знаний многая печаль… Вера, сын мой, вера гораздо важнее знания! Если знаниями ты пытаешься подменить веру – ты никогда не придешь к истинной благодати!
Пришелец по-прежнему молчал, и беспокойство священника усилилось. Впрочем, он нередко сталкивался с очень странными людьми и считал своим долгом помогать каждому.
– Так какой же грех ты совершил, сын мой? – проговорил он со смирением и сочувствием.
– Я убил священника, – ответил тот вполголоса.
– Что? – Отец Павел подумал, что ослышался. – Ты… ты убил?..
Ему показалось, что по церкви пробежал порыв ледяного февральского ветра, едва не загасив последние свечи.
– Да, я убил священника! – повторил незнакомец, и вдруг из широкого рукава его плаща выскользнула узкая серебристая полоска, блеснувшая в полутьме церкви, как выпрыгнувшая из воды рыба.
Священник удивленно ахнул, поняв, что это – узкое лезвие ножа. И тут же серебристое лезвие вошло в его грудь, пронзив ледяной нестерпимой болью. Отец Павел шагнул вперед и поднял руку, как будто собираясь благословить своего убийцу, отпустить ему страшный грех, но тут же безвольно уронил руку. Ноги его подогнулись, и он тяжело рухнул на церковный пол.
Человек в плаще поправил свой капюшон, склонился над мертвецом и внимательно вгляделся в его лицо. Затем выпрямился, вынул из-за пазухи старинную книгу, перелистал ее, выдернул нужную страницу и положил ее на грудь мертвого священника.
Однако на этом он не остановился.
Из кармана плаща он достал какой-то небольшой блестящий предмет и положил его поверх страницы с латинским стихотворением.
В дальнем конце храма послышался скрип отворяемой двери.
Убийца насторожился, метнулся в темную галерею, беззвучно пробежал по ней и выскользнул из церкви, притворив за собой входную дверь.
Через служебный вход в церковь вошла пожилая приземистая женщина в темном пальто, с темным шерстяным платком на голове. Звали ее странным старомодным именем Манефа, и она за небольшое вознаграждение прибирала в церкви по вечерам.
Оглядевшись, Манефа громко проговорила:
– Отец Павел! Батюшка! Вы где?
Ей никто не ответил, и женщина побрела по центральному проходу, недовольно ворча под нос:
– Никак ушел… свет не погасил, дверей не закрыл… разве ж так делается? Вот прежний батюшка, отец Гермоген, такого бы никогда себе не позволил… аккуратный был священник!
Отец Павел сменил покойного отца Гермогена больше десяти лет назад, но пожилые прихожанки все еще называли его «новым священником» и сравнивали с предшественником, причем сравнение всегда выходило в пользу отца Гермогена.
Манефа собралась уже приступить к уборке, как вдруг заметила на полу какой-то большой темный предмет.
– Это еще что такое? – пробормотала она, вглядываясь в полутьму, и направилась к непонятному предмету, чтобы устранить непорядок.
Однако, приблизившись к нему и разглядев лежащего на полу священника, Манефа издала дикий вопль и бросилась прочь из храма.
Старыгин шел по улице Старого города в самом скверном настроении.
Почти полдня он провел в полиции, отвечая на бесчисленные и, на его взгляд, бессмысленные вопросы. Больше всего его раздражало то, что на один и тот же вопрос приходилось отвечать несколько раз. Когда же он говорил, что об этом его уже спрашивали, строгий инспектор Сепп гневался и в лучших традициях заявлял, что лучше его, Старыгина, знает, какие вопросы задавать. Если же Старыгин сам пытался о чем-нибудь спросить, чтобы лучше разобраться в ситуации, инспектор в тех же лучших традициях говорил, что вопросы здесь задает он.
Наконец Дмитрия Алексеевича отпустили, но последний автобус на Петербург уже ушел, так что отъезд откладывался на завтра.
Старыгин любил Таллинн и в другое время охотно провел бы здесь лишний вечер. Но сейчас, после двух смертей и многочасового допроса, у него было не то настроение, чтобы наслаждаться средневековой архитектурой, а самое главное – дома его ждали неотложные дела и, разумеется, кот.
Подумав, как по возвращении будет дуться на него кот Василий, Дмитрий Алексеевич расстроился еще больше.
Вдруг рядом с ним притормозила небольшая черная машина, и знакомый голос проговорил:
– О, какая встреча! Никак вы это, Дмитрий Алексеевич?
– Что это вы изображаете? – раздраженно отозвался Старыгин, узнав выглядывающего из машины инспектора Мяги. – Во-первых, часа не прошло, как мы с вами расстались, так что ваша радость неуместна. И, во-вторых, эта встреча вовсе не случайна, вы наверняка за мной ехали от самого полицейского участка…
– О, не обижайтесь на меня! – с виноватым видом воскликнул толстяк. – Да, правы вы, конечно, я этой встречи искал.
– Вам что – мало показалось такого долгого допроса? Не наговорились со мной?
– Отнюдь! – Инспектор смешно воздел руки. – Я хотел… как это? Загладить впечатление ваше от эстонской полиции. Честно скажу вам – коллега мой инспектор Сепп очень хороший полицейский, но чуть-чуть… как это? зануда, и вы могли обидеться на него немного. Поэтому я хочу угостить вас обедом. Здесь рядом местечко есть очень приятное…
Старыгин вздохнул: инспектора явно играли с ним в классическую игру «хороший и плохой полицейский», и толстяк Мяги взял на себя роль хорошего. Впрочем, так или иначе, он проголодался за время допроса и собирался где-нибудь поесть, а толстяк Мяги наверняка знает толк в здешних заведениях.
Инспектор припарковал машину и повел Дмитрия Алексеевича пешком. Их путь лежал через узкую улочку, точнее – проулок между двумя рядами мрачных каменных зданий. Этот проулок назывался проходом Святой Катерины, и все помещения первого этажа вдоль него занимали мастерские кузнецов, стеклодувов, ткачей, гончаров и прочих мастеров традиционных ремесел.
Мимоходом Старыгин заглянул в открытую дверь стекольной мастерской. Там он увидел раскаленную от жара печь, возле которой стоял красный распаренный стеклодув. На длинной трубке он держал искрящийся сгусток лилового стекла, который на глазах превращался то ли в бокал, то ли в подсвечник.
Миновав проулок Святой Катерины, инспектор вывел его на очередную горбатую средневековую улочку и свернул направо, оказавшись перед огромной тяжелой дверью, больше похожей на ворота замка или собора, чем на дверь ресторана.
Впрочем, и весь ресторан оказался под стать входу – он занимал бывшую трапезную соседнего монастыря и буквально поражал своими размерами.
Полы были вымощены огромными каменными плитами, тяжелые дубовые столы казались вырубленными из целых дубов, а камин в глубине зала казался таким огромным, что в него легко въехала бы запряженная лошадьми карета или тот туристский автобус, на котором Дмитрий Алексеевич приехал в Таллинн. В этом исполинском камине полыхало несколько бревен такого размера, что они вполне подошли бы в качестве мачты для старинного парусника.
Инспектор уверенно провел Старыгина в дальний конец зала, и они устроились за угловым столом. Тут же рядом появилась официантка в народном костюме с пышной юбкой и вышитым корсажем. Инспектор заговорил с ней по-эстонски и, насколько смог понять Старыгин, заказал такое количество еды, которого хватило бы не на двоих мужчин среднего возраста, а на целую толпу голодных студентов.
Пока еда готовилась, официантка принесла две кружки темного пива и тарелку неизбежных сырных сухариков.
Старыгин разгрыз сухарик и проговорил:
– Ну, раз уж теперь мы не в полицейском участке, я этим воспользуюсь и задам вам несколько вопросов.
– Пожалуйста! – воскликнул инспектор, отпив огромный глоток пива. – Сколько угодно вам!
– Эта женщина, которую вчера убили… Мария Клинге… что она собой представляла? Вы сказали, что она – дочь влиятельного и богатого человека, но это мало что говорит. Мне не дает покоя вопрос – какая связь между ней и профессором Сааром?
– Мария Клинге – как говорят у вас, светский персонаж, – с готовностью ответил инспектор. – Она посещает… то есть посещала всевозможные приемы и вечера, часто попадала в новости телевизионные. Однако окончила она университет, журналист по образованию, и вела она колонки в нескольких изданиях… Не для заработка, конечно, а, как у вас говорят, для душа…
– Для души, – машинально поправил его Старыгин. – В общем, по всему выходит, что она – принцесса…
– Принцесса? – переспросил инспектор. – Почему принцесса?
– Вспомните «Пляску смерти» в церкви Нигулисте. Там в хороводе со скелетами танцуют пять персонажей – король, император, кардинал, римский папа и только одна дама – принцесса… Так вот, если я правильно понимаю логику убийцы, Мария Клинге олицетворяет именно принцессу… Боюсь вас огорчить, дорогой инспектор, но у вашего убийцы обширные планы, и если вы его не остановите – произойдет еще несколько смертей.
– Но тогда кто у нас профессор Саар? – вскинулся инспектор. – Он не правитель и не священник…
– Судя по стихотворению, которое вы нашли рядом с его трупом, профессор у нас изображает средневекового алхимика.
– Но алхимика нет среди персонажей «Пляски смерти»!
– Среди тех, что сохранились, – нет, но ведь первоначально их насчитывалось не пять, а двадцать четыре! Во всяком случае, именно столько «танцоров» было изображено на Любекской «Пляске». Та картина погибла во время войны, но сохранилось немало ее изображений – фотографий и гравюр. Так вот, среди тех персонажей есть и алхимик…
– Боже! – воскликнул инспектор и шумно допил оставшееся пиво. – Значит, вы думаете, будет еще двадцать два убийства?
– Это только мое предположение, – поспешил успокоить его Старыгин. – И я надеюсь, что вы все же остановите убийцу, прежде чем он пополнит свой список…
Мастер Бернт Нотке отступил на несколько шагов и взглянул на свою работу. Уже второй месяц трудился он в Мариенкирхе над «Пляской смерти», которую заказал ему советник Вайсгартен. Несколько второстепенных фигур были уже запечатлены, а сегодня он завершил работу над фигурой молодого рыцаря, лицу которого придал черты Иоганна, старшего сына господина Вайсгартена.
Мастер нанес еще несколько точных мазков и хотел перейти к следующему фрагменту картины, когда за его спиной раздались медленные шаркающие шаги.
