скачать книгу бесплатно
– Так не бывает! – Маша вспомнила, как в садике Танька Соловьева стремглав несется к синей машине, откуда машет ей светловолосый кудрявый дядя, как другой дядя, постарше, с седыми висками, ждет Димку Крутикова и при встрече подбрасывает его высоко в воздух. Даже у толстого картавого Кольки Голубца есть папа – маленький, кривоногий, от которого противно пахнет, а воспитательница ругается и говорит, чтобы не приходил за ребенком пьяный.
– Так не бывает, – повторила Маша, как могла твердо, – у всех детей есть папа.
– Он с нами не живет, – мама говорила, почти не разжимая губ.
– Почему? – Маша уже перестала удивляться своей смелости.
– Потому что он нас бросил! – Мама повысила голос. – Он нам не нужен, мы прекрасно проживем и без него! И чтобы больше я не слышала от тебя никаких разговоров на эту тему!
Когда мама повышает голос, лучше с ней не спорить, эту истину Маша усвоила с пеленок. Ужин закончился в полном молчании, Маша даже, давясь, доела ненавистные резиновые сосиски.
У бабушки все было очень вкусно, она пекла румяные пироги с капустой, жарила замечательные блинчики с яблоками, Маше очень нравилось заворачивать их аккуратными треугольничками. Иногда они с бабушкой вместе пекли песочное печенье – бабушка раскатывала тесто, а Маша формочками вырезала из него различные фигурки. Еще ей очень нравились слоеные пирожки с мясом – крошечные, на один укус, смеялась бабушка.
Дома же вечно были сосиски, даже в выходной, мама повторяла, что ей некогда готовить для Маши разносолы.
О папе они больше не говорили, но Маша много про него думала. И сумела вызвать в душе одно воспоминание: сильные мужские руки поднимают ее в воздух, она прижимается к слегка колючей щеке, а земля где-то далеко внизу.
Возможно, это и был папа? И что значит – бросил? Взял на руки и бросил вниз? Маша такого не помнит, хотя, если падать с такой высоты, было бы больно. Вон позавчера она споткнулась и расшибла коленку, мама еще очень рассердилась, потому что пришлось возвращаться, чтобы переодеть рейтузы, так коленка болит до сих пор…
Маша больше не смела задавать вопросы про папу, но мама сама нет-нет да и напоминала ей, что папа Машу бросил и не хочет ее знать. К тому времени уже в школе Маша узнала, что бывают семьи, где родители расходятся, но папа хотя бы раз в месяц встречается с ребенком и дарит ему подарки. Или даже берет с собой в отпуск.
У Маши было все самое необходимое, раз в полгода мама брала ее в магазин и покупала все, что нужно, особенно не выбирая. А желанные подарки всегда приносила бабушка. Мама только поднимала брови, видя обновки и игры, но ничего не говорила, ей было некогда. Отдыхать Маша с бабушкой ездили в дом отдыха под Зеленогорском. Свой отпуск – не больше десяти дней – мама проводила в санатории без Маши.
Маша привыкла к такой жизни, она любила бабушку, которая баловала внучку, как могла, обращалась с ней ласково. Они много гуляли по лесу, бабушка рассказывала Маше про каждое дерево и про каждый цветочек, названия были какие-то забавные – «венерин башмачок», «разрыв-трава», «болиголов», «зверобой»…
Как отдыхать с мамой, Маша понятия не имела. В те короткие часы, что они проводили вместе дома, мама вечно выглядела хмурой и озабоченной, часто разговаривала по телефону отрывистыми фразами и допоздна просматривала какие-то бумаги. Маша своим детским умом понимала ясно, что там, в лесу, среди деревьев и трав мама была бы неуместна. Там люди гуляют расслабленно, с улыбкой на лице вдыхают воздух, напоенный ароматом нагретой сосны. Или присаживаются на бревнышке, подставив лица неяркому лесному солнышку. Маша не представляла свою мать в простом летнем платье в цветочек, она привыкла видеть ее всегда в деловом костюме.
Об отце Маша не вспоминала, не было в ее жизни такого понятия. К тому же мама так часто твердила, что Маша была не нужна ему с самого начала, что девочка наконец уверилась, что мать права.
Скандал разразился, когда Маше было тринадцать лет. Маме на работу позвонила какая-то женщина, представилась женой ее бывшего мужа и очень просила, чтобы мама брала с ее мужа поменьше денег – дескать, у них трудное финансовое положение, она сейчас не работает, а у нее, матери, деньги и так есть, она зарабатывает гораздо больше, чем отец ее дочки.
Неизвестно, что ответила ей Машина мама – возможно, стала отнекиваться и объяснять, что денег с Машиного отца она никогда не брала, возможно, грубо обругала – она это умела. А скорее всего, просто повесила трубку. И поехала к бабушке, потому все происходило во время весенних каникул, и Маша жила там. Мама приехала днем, уйдя с работы, что было делом неслыханным.
Ух как она кричала! Оказывается, бабушка все это время поддерживала связь с Машиным отцом, рассказывала о Машиной жизни, показывала фотографии, брала у него деньги, на которые покупала Маше одежду и подарки вроде бы от себя. Бабушка пыталась оправдываться – она ничего плохого не делала, копейки из тех денег себе не взяла, ребенку пыталась жизнь облегчить…
Мать была в такой ярости, что Маше хотелось спрятаться в шкаф, чтобы не видеть малинового лица и капель пота, стекающих по подбородку на воротник очередного делового костюма. Или закрыть глаза и очутиться далеко-далеко от этой комнаты, которую Маша так любила, от воплей матери, ее колючего ненавидящего взгляда, ее ранящих слов.
Бабушка внезапно махнула рукой и села на диван, напряженно прислушиваясь к чему-то внутри себя.
– Чтобы я тебя больше возле ребенка не видела! – отчеканила мать холодным голосом, внезапно успокоившись. – Не смей даже звонить! Знать тебя не желаю!
Бабушка ничего не ответила, она сидела бледная, и губы ее дрожали.
Мама схватила Машу за руку и ушла. Всю дорогу они молчали, Маша боялась сказать хоть слово. Дома мать собрала все подарки, что Маша получала от бабушки за много лет и выбросила их в мусоропровод. Маша снова не посмела перечить.
– Чтобы больше не смела ходить к этой… к этой… – мать сделала над собой явственное усилие, чтобы не сорвалось бранное слово.
«Как они мне все надоели! – думала Маша, лежа ночью без сна. – Все время врут, уже невозможно понять, как же все обстоит на самом деле. Был ли он вообще – мой неизвестный папа? Если он есть и живет в нашем городе, отчего бабушка никогда о нем не говорила? Тоже врала…»
После того случая мама накупила Маше всевозможных тряпок, а также плеер, компьютер и еще многое другое. Теперь она никогда не отказывала Маше в деньгах, только просила сказать, на что они нужны. Деньги у мамы водились, она отлично зарабатывала, они поменяли квартиру, купили новую мебель, плазменный телевизор и музыкальный центр. Машина маме не требовалась, теперь каждое утро у подъезда ее ожидала служебная «Ауди» с водителем – солидным немногословным Михаилом Петровичем. Мама работала главным бухгалтером крупной торговой фирмы и буквально пропадала на службе. Но Маша не была предоставлена самой себе, мама нашла женщину, которая убирала квартиру, готовила и даже встречала иногда Машу, когда она возвращалась домой после художественной школы.
Это тоже было новшеством. Маша с детства хорошо рисовала – привыкла проводить долгие часы одна с альбомом и красками. Поначалу мама и слышать не хотела о рисовании – баловство это, несерьезное занятие, но после разрыва с бабушкой вдруг уступила.
Летом мама отправляла теперь Машу на теплое море – в Болгарию или в Турцию, на зимние каникулы – в Европу. Маша повидала много красивых городов, жизнь вообще повернулась к ней яркой стороной. А про бабушку она забыла. Просто все, связанное с бабушкой, вылетело у нее из головы.
– Простить себе не могу, что была такой скотиной. – Маша отпила остывший кофе и поморщилась, – просто наваждение какое-то на меня нашло, как будто одурманили…
– Ты давай покороче, к кулону переходи, – посоветовала я, поглядев на часы – как бы не опоздать…
Прошло два или три года, продолжала Маша, и как-то в доме раздался звонок. Звонила бабушкина старинная и очень близкая подруга тетя Валя. Ни о чем не спрашивая, она сухо сообщила, что бабушка очень больна и хочет видеть Машу. И пускай Маша поторопится, потому что промедление смерти подобно.
Маша прижала к груди пикающую трубку и села в прихожей прямо на пол, стараясь унять колотящееся сердце.
– Ты чего, Маш? – выглянула в прихожую домработница Дарья Ивановна. – Кто звонил-то?
– Да так… – выговорила непослушными губами Маша, – мальчишки из школы.
Дарья Ивановна скрылась на кухне, она в дела хозяев никогда не вмешивалась, у нее своих забот хватало. Зять с дочкой все время ссорились, раза два в неделю крупно скандалили и даже били посуду. Дарья Ивановна отдыхала в тишине Машиной квартиры от криков, жалоб соседей и визитов участкового.
Маша полетела к бабушке и застала ту – слабую, страшно похудевшую, с седым ежиком волос на трясущейся голове. Она долго плакала, стоя на коленях возле кровати, а бабушка гладила ее по голове и шептала, что все пройдет, а сейчас Маше нужно успокоиться, потому что бабушка хочет с ней серьезно поговорить.
– Ты уже взрослая, – сказала бабушка, – паспорт получила. Пора и тебе все узнать, сама потом будешь решать, кто – прав, а кто – нет.
Она рассказала, что Машины родители поженились молодыми и знакомы-то были недолго. Поэтому и не успел Володя как следует свою невесту узнать. А у нее характер такой, что ни замуж выходить, ни детей рожать ей вообще не следовало. Работа у нее ответственная, справляется отлично – вот и слава богу, работай себе да радуйся! А семью заводить не стоило, та ей только мешает… Она же не женщина, а калькулятор, отчет бухгалтерский с сухими цифрами. И еще упряма очень, характер твердокаменный. Ничьего мнения не слушает, на чужих ошибках не учится, себя очень высоко ставит, считает непогрешимой. И два цвета только признает – черный да белый, никаких полутонов. Дорогу – только прямую, никаких там тебе хитроумных поворотов да сглаживания острых углов. Может, при ее работе такой характер и хорош, а уж в семейной жизни… Ни один мужик такую жену долго не вынесет, разве уж совсем завалящий подкаблучник.
Машин отец не такой оказался, он поначалу-то веселый был, ласковый, песни пел, на гитаре играл. Да только как стали они ссориться – да ладно бы еще так, по мелочи, как говорят, милые бранятся – только тешатся. Так нет, у Анны характер тяжелый, уж если поссорится, то ни за что первая к мужу не подойдет. Будет молчать весь вечер, а молчание такое тяжелое, как будто утюг чугунный на темечко положили. Может два дня не разговаривать или редкие слова сквозь зубы цедит. Какой мужик такое одобрит? Вечно себя виноватым чувствовать, когда и грехов-то нету… Мужику ласка требуется, слово душевное, поцеловать да по головке погладить… Ну, а когда дома такого нету, то всегда найдется какая-нибудь, кто поглядит ласково да приголубит сердечно…
В этом месте бабушка закашлялась и долго сидела, откинувшись на подушки, держа Машу за руку, потом заговорила снова.
– В общем, ничего такого и не было с Володей. Ну, завел какую-то девчонку молоденькую, гулял с ней да в подъезде целовался – по тем временам места для встреч трудно найти было. Анне, ясное дело, быстро донесли, она и разбираться не стала: выставила чемодан на лестницу – духу твоего, сказала, чтоб не было, и дочку никогда больше не увидишь, сама проживу и помощи от тебя никогда в жизни не попрошу! Он – ко мне, вот тут на этом диване прямо головой о стенку бился, виноватил себя как мог, а я считаю – не права Анна была тогда. Тебе всего полтора года исполнилось, несправедливо это – ребенка отца лишать. Но Анна сказала – как отрезала. Один раз решила – и на всю жизнь, меня и слушать не стала. А папа твой погоревал, да и уехал в Сибирь деньги зарабатывать. Лет через пять вернулся, зашел ко мне, и решили мы с ним, что все подарки, что он тебе купит, вроде как от меня будут. И подкормлю тебя на его деньги, на мою-то пенсию не больно разъешься. Так и жили. У него другая жена тогда появилась, вроде бы ничего они жили, только детей не народилось, а он хотел. А потом что-то не заладилось у них с женой, и решила она ему напоследок гадость сделать. Володя-то все ей рассказал про то, что Анна с тобой ему видеться не разрешает, ну и про наш договор… Бабы ужас до чего хитрыми бывают, улестит, да все и выведает, когда он расслабится… Она и позвонила Анне, вроде бы по-хорошему, а на самом деле чтобы напакостить мужу перед разводом. Тоже та еще стерва, Володе на жен не везло.
Ну, а что потом было, ты и сама знаешь…
Бабушка задышала тяжело и часто, потирая левую сторону груди.
– Прости меня! – Маша сунулась лицом в старенькую простыню. – Прости! Я не должна была тебя бросать!
– Да что уж теперь… – бабушка слабо улыбнулась, – я ведь знаю, каково тебе с матерью, с ней лучше не спорить… Ты вот что… – слабой рукой она пошарила под подушкой и протянула Маше скомканную бумажку, – вот тут адрес отца твоего и телефон. Если захочешь, сама ему позвони. Ну не сейчас, так потом…
Маша не глядя сунула листок в карман джинсов. Бабушка внезапно побледнела до синевы и схватилась за горло.
– Плохо мне… – прохрипела она, – воздуха нету!
Перепуганная Маша кинулась к телефону. Приехавшая «Скорая» забрала бабушку в больницу, потому что за одинокой старушкой некому было ухаживать дома.
На следующий день Маша пошла в больницу. Для того чтобы у бабушки были сносные условия, требовалось много денег. Маша быстро истратила все, что у нее имелось, залезла в сервант – там лежали деньги, выдаваемые Дарье Ивановне на хозяйство, продала по дешевке плеер и «наладонник». Деньги улетали, как в трубу… Тогда Танька Соловьева согласилась взять за четверть цены новую кожаную куртку, которую мама привезла Маше из Италии.
Бабушка пролежала в больнице всего неделю и умерла ночью, не приходя в сознание. Маша явилась домой в четыре утра, до того она сидела в пустом больничном коридоре, ожидая, что выйдет сестра и скажет, что с бабушкой все кончено. А когда это случилось, Маша побрела домой пешком через весь город, удивительно, что с ней ничего не случилось глубокой ночью.
А дома в это время разразился жестокий скандал. Мать вздумала требовать отчета у Дарьи Ивановны по поводу хозяйственных денег. Та не стала покрывать Машу – относилась она к девчонке в общем неплохо, но в хозяйские дела предпочитала не вмешиваться. Дарья Ивановна рассказала хозяйке, что Маша продает вещи и где-то пропадает целыми днями. Она была полностью в курсе истории с курткой – Танька Соловьева ничуть не скрывалась, носила дорогую вещь с большим удовольствием и к Маше в ней заходила.
К появлению Маши мать уже полностью уверилась, что дочка связалась с плохой компанией, принимает наркотики и едва ли не грабит прохожих на улице.
Увидев дочь – бледную, трясущуюся от холода, с дикими глазами, мама сочла, что у Маши ломка, и ринулась принимать меры. Не тратя времени на пустые разговоры, она залепила Маше здоровенную пощечину тяжелой рукой. Маша сползла на пол прямо в прихожей и затихла, так что весь гневный монолог матери прошел мимо ее ушей.
Остыв, мать поглядела на Машу более внимательно, да тут еще соседи постучали в стенку, интересуясь, что за крики доносятся из квартиры Галкиных в четыре часа утра. Мама перенесла Машу на диван и, раздевая, обнаружила справку из больницы.
Похороны бабушки мама взяла на себя, то есть заплатила агенту, который и занимался всей организацией. Денег мать не пожалела, как сказала Маше тетя Валя. Она тоже очень постарела, сгорбилась, ходила с палочкой, в каких-то жутких ортопедических ботинках. Народу было мало – Маша с матерью, две соседки. Всем заправлял агент в черном костюме, с дежурно-скорбным выражением лица.
Маша все эти дни находилась в прострации. Она все делала, как велят, но ничего не чувствовала. И все время молчала.
– Ну и гадина же ты! – тихо сказала тетя Валя маме, после того как все кончилось. – Хотела бы пожелать тебе самого худшего, да вот ради нее не буду! – она указала на Машу.
Мама ничего на это не ответила, только смотрела холодным колючим взглядом. Тетя Валя плюнула на капот черной «Ауди», ожидавшей маму возле ворот кладбища, и пошла прочь, тяжело опираясь на палку. Водитель Михаил Петрович только головой покачал.
Мама взглянула на часы и заторопилась.
Маша перестала ходить в школу, она целыми днями лежала на диване, бездумно глядя в потолок, отказывалась от еды, предлагаемой Дарьей Ивановной, не слушала музыку, не смотрела телевизор – просто молчала, и это молчание наливалось в комнате свинцовой тяжестью, скапливалось в ее душе. Мама приходила поздно, очень усталая и взвинченная: что-то у них там в торговой фирме происходило – не то дела шли хуже, не то, наоборот, фирма расширялась, Маше это было совершенно неинтересно.
Она перестала спать по ночам – просто лежала без сна и напряженно думала. Кто она такая? Нелюбимый, никому не нужный ребенок. Нужна ли она маме? Конечно, нет, в противном случае разве мама вела бы себя с ней так? Всю свою жизнь Маша слышала от мамы только недовольные замечания: «Отстань! Не мешай! Не приставай со своей ерундой! Ты разве не видишь, что мать занята!» Ни разу в жизни мама не сделала дочке никакого подарка без повода, никогда не было в жизни Маши никаких сюрпризов, когда родители заранее готовятся, выясняют, что хотели получить их сын или дочь, покупают это и искренне радуются, глядя, каким восторгом загораются глаза их чада при виде заветного подарка. Маме ничего такого просто не приходило в голову. Есть у Маши все, что нужно, – и ладно.
Раньше была бабушка, она Машу любила, ей доставляло удовольствие Машино общество, но мама сделала так, чтобы теперь не осталось никого, Маша одна, совсем одна в этом мире. И в ночь смерти бабушки, в самую страшную ночь Машиной жизни, мама встретила ее руганью и пощечиной.
Такие мысли посещали Машу каждую ночь, и однажды она нашла в ящике на кухне упаковку димедрола и проглотила все двенадцать штук таблеток, запивая их водой прямо из чайника. Посидела немного, глядя в окно на пустой темный двор, на деревья с голыми черными ветвями, на обледеневшие машины. Скучно… Пусто и одиноко… Все пройдет, сказала бабушка и погладила Машу по голове…
Маша сгорбилась на стуле и надолго затихла.
Когда она снова повернулась к окну, на дереве с оранжевыми ветвями сидел кот. Кот был совершенно зеленый. У кота было шесть лап.
«Так не бывает», – в ослабленном сознании мелькнула последняя здравая мысль, Маша схватила чайник и бросила его на пол.
Мама проснулась от грохота, и Маша, прежде чем окончательно отключиться, успела показать ей пустую упаковку от таблеток.
Она пролежала в больнице больше месяца. Условия там были отличные, доктора и сестры относились к ней ласково – мама не пожалела денег. Маше поставили диагноз – нервный срыв после смерти бабушки, лечили легким успокоительным и разными процедурами. Однако после месяца такого лечения особенных сдвигов не наблюдалось – Маша по-прежнему оставалась в депрессии, мало говорила, мало ела, ничем не интересовалась. Ее показали консультанту – старому профессору с седыми кустистыми бровями. Профессор поглядел на Машу, почитал историю болезни, удалил сестричку из кабинета и сказал Маше, чтобы перестала валять дурака. Хватит мучиться детскими обидами, пора повзрослеть.
– У тебя вся жизнь впереди, а ты хочешь ее начать с психушки? – громко спросил он. – Туда, милая, ты всегда успеешь. Вот еще месяц-другой тут проваляешься, будет поздно школу заканчивать, год пропадет, отстанешь, друзей потеряешь.
– У меня нет друзей! – излишне резко сказала Маша.
– А кто в этом виноват? – не растерялся ее собеседник. – Ты сама отталкиваешь от себя людей, уходишь в себя, как в раковину, и ничем не интересуешься! Девочка, ты должна сама себя преодолеть, тогда все наладится!
После продуктивной беседы с доктором Маша осознала, что ей давно уже надоело тосковать, к тому же пришла весна и захотелось на улицу. Профессор вызвал еще в кабинет маму, и долго оттуда раздавался его сердитый бас. Криком-то маму было не взять, она на своей работе всякого повидала, могла человека одним словом, что называется, по стенке размазать. Профессор, как умел, пытался объяснить маме ее поведение. Объяснить-то он объяснил, и мама кое-что поняла, вот только переделать себя у нее не получилось. Да Маше этого уже и не требовалось.
Они все так же мало разговаривали по вечерам, только теперь это Машу не задевало нисколько. Она быстро догнала сверстников в учебе, сдала выпускные экзамены без троек и решила поступать в Университет искусств на искусствоведческий факультет. Она ждала от мамы резкого отказа – обучение там было платным и, по маминым меркам, совершенно бесполезным. Что это за профессия – искусствовед? Ни денег приличных, ни перспектив… Но мама только пожала плечами и сказала, пускай Маша делает, что хочет.
Она, как всегда, была очень занята своей работой, домой приходила поздно.
– Девочки, может, еще кофе хотите? – крикнула буфетчица от стойки.
Она вовсе не собиралась нас выгонять, просто ей было скучно. Студенты все куда-то исчезли – очевидно, начались занятия, мы с Машей сидели в кафе совершенно одни.
– Я выпью! – крикнула я. Валандаться с этой тетехой столько сил нужно, кофе меня поддержит. – Слушай, давай уж переходить ближе к делу! – недовольно сказала я.
В самом деле, сижу тут почти час, а что узнала? Понимаю, конечно, девочка расстроена, ей хочется рассказать кому-то от печки всю свою жизнь, очень, кстати, несладкую – при такой-то мамаше. Но за этим идут к психоаналитику. А мне-то платят деньги за результат, а не по часам! И к тому же Бонни дома один, а дядя Вася совершенно извелся небось в машине…
– Извини. – Маша покаянно наклонила голову, – что-то я действительно разболталась…
– Ничего, – оттаяла я, – продолжай уж…
Учиться в университете Маше нравилось. Интересные предметы, замечательные преподаватели, вот Геннадий Серафимович, он так много знает и так увлекательно рассказывает!
Глаза ее вспыхнули, даже щеки порозовели. Маша поймала мой внимательный взгляд и тут же опустила глаза в чашку.
Ребята в группе подобрались неплохие, у Маши появились друзья, и она очень подружилась с Ленкой Симаковой, прямо стала с ней не разлей вода.
На восемнадцатилетие мама подарила Маше поездку в Италию. Маша была рада побывать в стране прекрасных замков, дворцов, мостов и фонтанов. А когда она вернулась, в доме многое изменилось. Мама стала какой-то другой – постриглась, купила новую яркую одежду. Теперь вместо черной «Ауди» ее ждал по утрам у подъезда серебристый «Мерседес». И водитель поменялся – вместо солидного немногословного Михаила Петровича за рулем сидел Виталик – здоровенный мордатый парень с красным лицом и наглым взглядом, которым он обшарил Машу с головы до ног при первой встрече. Машу неприятно поразило, что Виталик, привезя маму домой вечером, никогда сразу не уезжал, а долго ужинал на кухне, а потом пил пиво и смотрел телевизор в гостиной, громко комментируя спортивные передачи.
Вел он себя в доме как хозяин, брал вещи без спроса, заходил в Машину комнату и трогал книги и диски. Дарья Ивановна, видя его на кухне, поджимала губы, но не смела ничего сказать. Ночевать Виталик не оставался, однако из прозрачных намеков домработницы Маша поняла, что в ее отсутствие случалось и такое.
И еще в доме появился пекинес Кузя – злобное скандальное существо. То ли матери его подарили, то ли отдали на время, а потом не смогли забрать, Маша не спрашивала. У Кузи был отвратительный характер – вредный и истеричный. Он грыз дорогую мебель, прятался в темном коридоре и кусал за ноги всех проходящих. По утрам он норовил устроить лужу в прихожей возле двери, так что Маше, рано выходящей из дому, приходилось быть начеку.
Дарья Ивановна, которой вменялось в обязанности кормить пекинеса и гулять с ним три раза в день, тихо его ненавидела. Но сказать ничего не смела, поскольку мама совершенно неожиданно для всех, да, пожалуй, и для себя, чрезвычайно привязалась к собаке. Кузя спал у нее на кровати, мама сюсюкала с ним, называла своим мальчиком и деточкой. Маша только дергала плечом, слыша такое.
Несколько примиряло Машу с собакой то, что Виталика Кузя на дух не выносил, при встрече с ним заливался визгливым лаем и норовил цапнуть за ногу. Тот отвечал псу взаимностью, старался вроде бы случайно наступить ему на лапу и щелкнуть по носу. Однажды после такого Кузя прокусил Виталику палец до крови. Но мама только рассмеялась и сказала, что Виталик сам нарвался.
К тому времени Маша уже знала, что фирма, где работала мама, пошла в гору, теперь она владела сетью гипермаркетов «Бонжур», и мама являлась ее главным бухгалтером, все деньги проходили через нее.
Она не стала мягче в общении, пожалуй, исчезла только нарочитая грубость. Она по-прежнему глядела на окружающих холодно и равнодушно. Исключение делалось только для Кузи.
В общем, обстановка в семье не улучшалась. И однажды Маша достала из дальнего ящика стола смятую бумажку, что дала ей бабушка, и позвонила по указанному номеру. Ответила незнакомая женщина и на просьбу позвать к телефону Владимира Петровича не стала ничего расспрашивать, а просто передала трубку Машиному отцу.
Если бы Маша уловила в разговоре хоть малую толику недовольства и фальши, она тотчас бросила бы трубку. Но в голосе отца звучала такая искренняя радость, что у нее самой потеплело на сердце.
Они встретились.
Отец… Маша каждый раз запиналась, произнося даже мысленно это слово, ее отец вполне преуспевал, был женат в третий раз на молодой привлекательной женщине, которая видела свое предназначение в том, чтобы украшать его жизнь и заботиться о муже. Во всяком случае, так казалось на первый взгляд.
Маше очень нравилась их квартира – просторная, светлая, мебели мало, и воздух всегда свежий. Марина любила цветы и развела в гостиной целый сад. С отцом она была всегда ласкова, Маше иногда казалось, что чересчур. Впрочем, у нее не имелось опыта по этой части. Где ей было научиться обращаться с любимым мужчиной, с близким человеком, не дома же…
К Маше молодая жена отца относилась хорошо, встречала ее всегда приветливо, держалась ровно, дарила мелкие подарки на праздники. Она не работала, но все время была занята – посещала то курсы по фэншуй, то занятия сальсой, то танец живота… Она очень серьезно относилась к разным предсказаниям и гороскопам, первым делом расспросила Машу, в год какого животного она родилась, какой ее любимый цвет, садовый цветок и так далее.
– Твой камень – изумруд! – сказала она как-то Маше, указывая на статью в дамском журнале. – Вот, кстати, и глаза у тебя зеленые.
До сего времени Маша и понятия не имела, что у нее зеленые глаза, она считала их серыми, с бурым оттенком.
Марина раскрыла красивую перламутровую шкатулку и выложила на стол старинный кулон. Цепочка была простая, зато сам кулон… Маша даже зажмурила глаза от нестерпимого зеленого света, хлынувшего на нее от камня. Кулон имел форму шестиконечной звезды, внутри сиял крупный изумруд, звездные лучи были усыпаны крошечными бриллиантиками.
– Вот это да… – в восторге протянула Маша, а Марина уже застегнула цепочку у нее на шее.
