скачать книгу бесплатно
– Мы у себя в магазине новоделом не торгуем! – возразил продавец, протискиваясь к Старыгину. – Ну что – осмотрели?
– Допустим. Но уж больно цена высока…
– Ничего не могу поделать, такую цену установил владелец вещи, – отозвался продавец, пожав плечами. – Магазин от себя прибавляет только маленький процент.
– Ну-ну, маленький процент! Знаю я этот маленький процент! – проворчал Дмитрий Алексеевич и двинулся в направлении к выходу.
Лиза все еще сидела за столиком кафе, глядя в пространство отсутствующими глазами и рисуя на столешнице пальцем какие-то узоры.
Она подняла на приблизившегося Старыгина грустные глаза и спросила:
– Ну что? Конечно, вы ничего не нашли?
– Что-то нашел, – возразил тот, усаживаясь напротив девушки. – Только, по-моему, это совсем не похоже на завещание.
Он достал из-за пазухи конверт, аккуратно открыл его, вынул сложенный вдвое пожелтевший листок бумаги и положил его на стол.
Они с Лизой сдвинулись головами, разглядывая находку.
Да, несомненно, это было не завещание.
– Ноты! – В голосе Лизы удивление примерно в равных дозах перемешалось с разочарованием.
Теперь и Старыгин видел, что на столе перед ними лежал листок нотной бумаги, покрытый непривычными мелкими значками.
– Неужели покойная старушка прятала в тайнике ноты романса, популярного во времена ее молодости?
– Вряд ли это романс, – возразила Лиза. – Приглядитесь-ка…
– Действительно, какие-то странные ноты… – проговорил Дмитрий Алексеевич, разглядывая запись.
– Это устаревший вариант нотной записи, такой применялся в семнадцатом и восемнадцатом веках, – сказала Лиза и добавила, нагнувшись к его уху: – Закажите кофе и еще что-нибудь, а то официантка смотрит на меня зверем, поговорить не даст. Только идите к стойке…
Старыгин согласно кивнул. На миг ему стало как-то неуютно, захотелось уйти отсюда как можно скорее и очутиться у себя дома, в тишине и покое. Но он тут же взял себя в руки.
– А ведь и бумага относится примерно к тому периоду. – Старыгин поставил свой стул так, чтобы от стойки не было видно, чем он занимается, осторожно, двумя пальцами поднял листок, взглянул на его сгибы, потом посмотрел на свет. – Скажу вам даже точнее – это бумага изготовлена во второй половине восемнадцатого века.
– Неужели можно так точно определить возраст бумаги? – В голосе Лизы прозвучало недоверие.
– Безусловно, – кивнул Старыгин. – А чему, собственно, вы удивляетесь? Ведь вы тоже смогли достаточно точно сказать, к какому времени относится эта нотная запись!
– Ну, с этим дело обстоит гораздо проще! – Лиза оживилась, почувствовав себя увереннее. – Нотные записи и вообще-то появились не так давно, гораздо позднее, чем письменность. Еще в седьмом веке средневековый ученый и теоретик музыки Исидор Севильский писал, что записать музыку невозможно. Но уже в середине девятого века в монастырях Европы начали записывать мелодии Григорианских хоралов при помощи специальных значков, которые называли невмами. В России подобная запись появилась позднее, нотные знаки назывались крюками или знаменами. Эти обозначения состояли из черточек, точек, запятых, которые расставлялись над словесным текстом и обозначали отдельные звуки и мелодические обороты, движения голоса вверх и вниз, повторение одного и того же звука, способ и характер исполнения. Невмы не указывали точной высоты звуков, но наглядно изображали мелодическую линию, помогая певцам вспомнить мелодию уже знакомых им на слух песнопений.
Позднее в западноевропейской музыке невмы стали записываться на одной или двух горизонтальных линиях. Буквенное обозначение этих линий или их цвет (красный, желтый) определяли высоту расположенных на них невм. Так зародилась линейная нотация, уже напоминающая привычную нам нотную запись. В XI веке эта система была усовершенствована итальянским музыкантом Гвидо д’Ареццо. Он придумал способ записи нот на нотной строке, состоящих из четырех горизонтальных параллельных линий. Эти четыре линии и стали прообразом современного нотного стана, а буквенные обозначения высоты линий постепенно трансформировались в ключи – условные графические знаки, определяющие высоту расположенных на нем нот. Этот же музыкант, Гвидо д’Ареццо, придумал слоговые обозначения для ступеней звукоряда, только у него их было не семь, а шесть: «ут», «ре», «ми», «фа», «соль» и «ля»… В конце XVI века для обозначения седьмой ступени был введен слог «си», во второй половине XVII века слог «ут» заменен слогом «до». Эти названия сохранились до нашего времени…
Дмитрий Алексеевич почувствовал, что засыпает под монотонную лекцию образованной девушки. Лиза заметила его состояние и едва заметно усмехнулась:
– Собственно, я только хотела вам показать, что не вы один можете правильно датировать это письмо…
– Ну, о точной датировке говорить еще рано! – оживился Старыгин, поняв, что лекция закончена. – Конечно, если бы я мог произвести тщательный лабораторный анализ, я бы сказал гораздо точнее. Мог бы установить возраст бумаги, вплоть до десятилетия, и даже назвать, на какой мануфактуре она изготовлена. Но и на глаз я могу определить примерный возраст бумаги по характерным волокнам, которые видны на свет, а также по тому, насколько она пожелтела…
– Ну, желтеет-то бумага гораздо быстрее! – усмехнулась Лиза. – Я видела газетные вырезки двадцатилетней давности, так они куда более желтые, чем этот листок.
– Так то газеты! На газеты употребляется самая дешевая бумага, которая через десять лет желтеет, а через пятьдесят рассыпается в труху. А хорошая, дорогая бумага и за сто лет нисколько не меняет свой внешний вид, не желтеет и не выцветает. Поэтому и сохранилось множество старинных, даже средневековых книг, документов, рукописей. Да и нот тоже довольно много. Так что не думаю, что эта запись такая уж уникальная и ее стоило хранить в тайнике.
Он снова поднял листок, приблизил его к глазам, чуть ли не обнюхал и добавил задумчиво:
– Это не палимпсест…
– Что? – переспросила Лиза.
– Палимпсест – это старинная бумага или пергамент, с которой счищен первоначальный текст и потом, в другую эпоху, написано что-то другое. Так вот, эта надпись сделана примерно тогда же, когда изготовили саму бумагу. Об этом говорит цвет чернил и то, как они выцвели. А что вы можете сказать о самой мелодии, которая здесь записана? Что это за музыка?
– Странно… – Лиза придвинула к себе листок с нотами. – Во-первых, это только часть мелодии… здесь явно не хватает конца… и во-вторых, сама мелодия какая-то странная, непривычная… особенно странно, если эта запись действительно сделана в восемнадцатом веке, тогда о таких гармониях никто и не помышлял.
Она наклонила голову набок и тихонько напела обрывок мелодии, прозвучавший нервно и надрывно, как будто придумавший его композитор страдал тяжелым похмельем или муками совести.
– Да, не так я представлял себе музыку восемнадцатого века! – удивленно проговорил Старыгин. – Хотя, если честно признаться, старинная музыка меня не очень интересует, куда меньше, чем живопись или архитектура. Но в данном случае мне ужасно интересно, почему эту нотную запись спрятали в тайнике?
– Одну минутку… – пробормотала Лиза, что-то рисуя на бумажной салфетке. – Может быть, я немного ошиблась…
– Что это вы делаете? – Старыгин с любопытством склонился над ее листком.
– Записываю эту мелодию в более привычном, современном виде, – пояснила девушка. – Вот так…
На салфетке появилась цепочка черных значков.
– Странно… как странно… – бормотала Лиза, набрасывая значки. – Может быть, переписчик просто ошибся? Ну вот, к примеру, разве могли тогда быть такие аккорды – до-ре-соль? Должно быть до-ми-соль, а до-ре-соль – это какая-то бессмыслица!
– Как вы сказали? – переспросил Старыгин. – До-ре-соль? Вы не ошибаетесь?
– Почему я должна ошибаться? – недоуменно проговорила Лиза. – Уж в этом-то я разбираюсь. Вы вообще о чем?
– На многих предметах времен Людовика Четырнадцатого ставилась такая надпись – До Ре Соль, сокращение от латинского выражения Donatio Rex Sol, то есть «Даровано Королем-Солнце». Вы же знаете, что так называли приближенные этого великого французского короля, почти семьдесят лет державшего в своих руках абсолютную власть в величайшем католическом государстве Европы! Постойте-ка, может быть, эта нотная запись – вовсе и не нотная запись, а зашифрованное в виде нот тайное послание?
Он уставился на исписанную значками салфетку, а потом смущенно взглянул на Лизу:
– Вы знаете, я, к сожалению, не разбираюсь в нотной грамоте. Для меня это – темный лес. Будьте любезны, запишите для меня все эти значки буквами, так, чтобы я мог попытаться прочесть это письмо. Возможно, тогда мы узнаем, почему оно было спрятано в тайнике.
Лиза взяла еще одну салфетку и быстро перенесла на нее запись в виде понятных Старыгину букв.
Он несколько минут пристально рассматривал их, напряженно наморщив лоб и потирая переносицу. Наконец поднял взгляд и разочарованно вздохнул:
– Полная бессмыслица! То ли я чего-то не понимаю, то ли эта нотная запись не несет никакой осмысленной информации… хотя, постойте-ка! Ведь вы записали ноты и остальные знаки русскими буквами, а клавесин, несомненно, французский, и ссылка на Людовика Четырнадцатого говорит о том же.
Он снова, на этот раз сам, переписал злополучный текст и опять углубился в его изучение.
Лиза с сочувственным интересом наблюдала за тем, как он морщил лоб, пыхтел, сосредоточенно тер переносицу, почесывал кончик носа… все эти действия, по-видимому, должны были стимулировать умственную деятельность.
После нескольких минут такого гримасничанья Старыгин поднял голову и тяжело вздохнул.
– Ну как, до чего вы додумались? – поинтересовалась девушка.
– Чего-то мне не хватает, – признался Старыгин. – Какие-то обрывки слов складываются, но в целом выходит бессмыслица.
– Ну, может быть, здесь и нет никакого послания… – проговорила Лиза, достав из сумочки зеркальце и тюбик помады и поправляя макияж. – Может быть, это действительно всего лишь мелодия.
– Постойте! – воскликнул Старыгин и внезапно вырвал зеркальце из рук девушки.
– Что это вы… – начала Лиза возмущенную фразу, но не закончила ее, поскольку поняла, что Старыгин вовсе ее не слушает: он поднес зеркальце к листку с записью и зашевелил губами, как будто что-то читая.
– Вот оно! – проговорил он наконец, возвращая девушке зеркало. – Простейший шифр, как же я не догадался? Каждое слово разбито на две части, первая часть написана справа налево, так что читается в зеркале, а вторая часть записана обычным способом, слева направо!
– И что же вы в результате прочли?
Старыгин произнес чеканную латинскую фразу и тут же перевел ее на русский язык:
– Великое сокровище, святыня первых христианских королей, драгоценность Людовика Святого, реликвия, дарованная Королю-Солнце, хранится…
– Что же вы замолчали? – осведомилась Лиза. – Ведь дальше – самое интересное!
– В том-то и дело, что дальше ничего нет! – с сожалением проговорил Дмитрий Алексеевич. – Дальше надпись кончается, точнее – она оборвана! – И он показал девушке нижний край найденного в тайнике листка.
Действительно, листок был разорван, нижняя его часть отсутствовала.
– Ну вот, так всегда и бывает, – вздохнула Лиза. – Все заканчивается на самом интересном месте!
– Он здесь! – Принцесса Роган схватила молодую королеву за руку и потащила за собой. – Он здесь! Хорошо, что ты пришла!
– У нашей милой принцессы опять видение! – проговорил, не вставая с канапе, маркиз де Водрейль. – Мадам, не пора ли отвести во дворце специальное крыло для призраков?
Не обращая внимания на колкости маркиза, принцесса вела Марию-Антуанетту к двери музыкального салона.
– Он здесь! – повторила она, распахнув дверь и остановившись на пороге.
– Где… – проговорила королева, мягким изгибом русых бровей изображая легкое недовольство.
– Тс-с! – Принцесса Роган поднесла палец к губам. – Неужели ты не видишь?
И тут королева увидела его.
Кардинал сидел на табурете, обитом золоченой испанской кожей, перед резным клавесином. Рукава кардинальского облачения свободно спадали с его красивых смуглых рук. Он был красив той тонкой изысканной красотой, которую приобретают в старости умные и решительные мужчины. И он был так похож на свой портрет – тот самый, что висел в малом кабинете Луи… Острая бородка клинышком, пышные усы, тонкое, выразительное лицо, соединяющее в себе глубокое понимание человеческой природы и умение повелевать…
– Боже! – прошептала королева, невольно сжав руку своей подруги. – Но это… это действительно он!.. Красный кардинал! Жан Арман дю Плесси де Ришелье!
– А ты мне не верила! – По красивому лицу принцессы пробежало облачко. – Смотри…
Мертвый кардинал поднял руки еще выше, алые рукава упали до локтей. Он откинул величественную голову, уронил руки на клавиши инструмента и заиграл.
Мария-Антуанетта никогда не слышала такой музыки. В ней не было ничего от тех легкомысленных пасторалей и мадригалов, которые часто исполнялись придворными музыкантами, не было даже намека на ту легкую куртуазную музыку, которую принесли ко двору галантные итальянцы из свиты кардинала Манчини. Это было вообще не похоже на музыку: это было похоже на нервный припадок, или угрызения совести, или на ветреную осеннюю ночь – словом, на все то, что молодая королева на дух не выносила…
– Что это? – испуганно прошептала Мария-Антуанетта.
Она повернулась к своей подруге.
Лицо принцессы буквально светилось. Она не сводила глаз с призрачного кардинала, грудь ее высоко вздымалась под кружевным лифом платья, бледное лицо покрылось пятнами лихорадочного румянца.
– Неужели ты не понимаешь, Туанетта! – прошептала она, порывисто схватив королеву за руку. – Это музыка оттуда, из-за покрова небытия! Кардинал приоткрыл для нас завесу вечной тайны!
Мария-Антуанетта прижала ладони к вискам:
– Это невозможно! Я не в силах переносить такую какофонию! Прикажи, чтобы мне принесли нюхательную соль, от этой потусторонней музыки у меня разболелась голова!
– Подожди еще минуту, Туанетта! – воскликнула принцесса с болезненной горячностью. – Разве можно беспокоить души мертвых нашими земными заботами? И потом, он еще не доиграл до конца!
Кардинал снова опустил руки на клавиши, и из-под его пальцев донесся какой-то немыслимый, мучительный, пугающий аккорд – да и не аккорд вовсе, а противоестественное, чудовищное, болезненное сочетание звуков…
В следующее мгновение мучительная музыка замолкла, и человек в красной мантии растаял, растворился, словно его и не было… да, впрочем, правда ли он был здесь?
Мария-Антуанетта огляделась по сторонам, как будто проснувшись от тяжелого сна.
– Что это было?.. – пробормотала она, наморщив высокий лоб и проведя пальцами по глазам. – Мне показалось, что…
– Тебе ничего не показалось! – жарко выдохнула принцесса. – Ты видела, видела и слышала! Для нас ненадолго приоткрылась дверь иного мира… я уверена: покойный кардинал явился именно для тебя! Он хотел тебе что-то сообщить и не нашел другого способа, кроме этой удивительной мелодии…
– Но этого не может быть! – запротестовала здравомыслящая королева. – Я, должно быть, просто устала…
Ей было очень трудно признать, что она только что столкнулась с чем-то непостижимым. Воспитанная в практичных и приземленных правилах венского двора, она не допускала существования явлений и предметов, выходящих за рамки традиций и приличий, за границы обыденности и здравого смысла. Она охотно признавала право на видения за своей экзальтированной подругой, причем относила эти видения на счет больных нервов принцессы Роган, а еще больше – на счет ее несчастливой семейной жизни. Принцесса страстно любила своего мужа, тот же не ставил ее ни в грош, постоянно помыкал ею, оскорблял ее. Немудрено, что несчастная принцесса искала утешения у мертвецов. Но чтобы сама Мария-Антуанетта увидела привидение…
Жужу, собачка принцессы, уселась посреди персидского ковра и тонко, жалобно завыла.
– Вот видишь, Жужу тоже чувствовала его присутствие! – воскликнула принцесса. – В присутствии кардинала она не смела подать голос, зато теперь…
Дверь музыкального салона приоткрылась, на пороге появился маркиз де Водрейль. На лице его было не свойственное маркизу удивление.
– Что за адская музыка здесь раздавалась? – проговорил он, переводя взгляд с Марии-Антуанетты на принцессу.
– Вот видишь, Туанетта, маркиз тоже слышал эту музыку! – Лицо принцессы засияло. – Вот видишь…
– Дамы, зачем вы мучили бедное животное? – Маркиз покосился на собачку.
Он хотел свести все к шутке, но на его лицо набежала какая-то тень, и шутка вышла несмешной.
– Маркиз, вы действительно что-то слышали? – осторожно поинтересовалась Мария-Антуанетта.
– Да, кое-что слышал… – Маркиз посерьезнел. – На месте вашего духовника я запретил бы вам слушать подобную музыку. В ней есть что-то языческое или даже адское!
– Маркиз, дорогой мой! – взмолилась принцесса Роган. – Я знаю, у вас прекрасный музыкальный слух и замечательная память. Если вы слышали и запомнили эту мелодию – запишите ее!
