скачать книгу бесплатно
Роман Андреевич слегка потянулся, и заявил:
– Ничего. Обломаем крылья Купидону.
Тимур издал короткий деликатный смешок. Ему уже представилось гордое шествие по логову разврата, с позвякиванием латами порядка и правосудия. Как и большинство юношей его возраста, он тянулся к волнующим впечатлениям праздника тела, насыщавшего альковы домов терпимости. Но молодой человек вырос в религиозной семье. И, хотя он, со свойственным юности бунтарством, капризно отворачивался от строгих догматов, пока окончательно не покинул родительский дом, что-то прочно осело в глубине его сознания. Теперь разум Тимура будоражило странное ощущение борьбы противоположностей, только добавляя остроты интригующему ожиданию.
Весенние сумерки едва ощутимо притуманили зрение засидевшихся на работе сотрудников. Отпустив помощника, Антонов, поднявшись, зажег электрический свет – уже чтобы собраться и покинуть, наконец, управление. Яркие лампы тут же свели на нет слабые попытки вечернего полумрака охватить просторный кабинет своими тенями.
Люди давно научились побеждать темноту, и, по их воле, марево заката сменялось цветной иллюминацией искусственных огней в шумных, неспящих городах. А Ночь не повиновалась им, и никуда не исчезала, лишь снисходительно взирая с далёких небес на дерзкие огоньки. Но вдруг она почувствовала иной, запредельный свет, давно утраченный живыми. И зябко укуталась с головою в звездное своё покрывало, словно прячась от взгляда мертвенных зелёных глаз.
Из бездны ушедших веков проливалась этот необоримый свет, над которым не властно было само Время. Все еще такой слабый, едва различимый в переплетениях бытия, он постепенно креп и набирался крупицами забытого всеми могущества. С лютой ненавистью смотрели на человеческий мир зеленые глаза, но немощным рукам пока не хватало сил перевернуть страницу Истории. И леденящий взор в бессилии своего ужасного естества заглядывал в города, жилища и души, ждал и копил мстительную злобу.
Но вот пронзил он темнеющие ряды безмолвных дерев, окружавших людское селение, и выхватил из мрака неведения живущих картину нечистого действа.
Много долгих часов сухая, изможденная голодом и жаждой фигура металась взатхлой библиотеке, в окружении раскрытых книг и артефактов, на испещренном тайными знаками полу. Значение символов этих не было сокрыто для хладного взора. Ломкий силуэт был жалок в своих попытках прикоснуться к вечности, только страшная рана в измученной душе заставляла снова и снова черпать трясущимися ладонями из колодца Познания. И раздался безумный, надрывный вопль, полный бессильного отчаяния и тоски. Фигура в темных одеждах пала без памяти на землю, и сознание на время погасло в тщедушном теле.
– Сегодня будут вознаграждены надежды и устремления твои, – произнес Голос.
Несчастное создание не могло слышать его, и не могло видеть, как по белеющей во мраке словно вываренная кость странице побежали невидимой рукой наносимые строки – витиеватые письмена на мертвом и жутком языке.
– Но ты не ведаешь, к чему стремишься. И в конце пути, так желанного тобой, ждет тебя только новая боль.
Умолк и растаял Голос из неведомых пределов, и ненавидящий взор отвратился от обездвиженного пятна на сырой земле. А где-то в небесах, огненной слезой упала звезда со щеки продрогшей от страха Ночи. Тяжким бременем нахлынули на нее забытые – казалось, навсегда – воспоминания. О страшных временах, и о веках, проведенных в нерушимых оковах, когда темнота и красота её были в плену у чудовищной воли. Нет, не сгинула проклятая сила, и не смыта белесая печать смерти с человеческого рода. Ничто не искуплено и не прощено! И от Вечности не спастись…
Глава вторая
ПРИНЦЕССА Я-ЛИ
Наивны тщеславные глупцы, охотно мнящие даже собственные страдания особенными жестокими дарами, неведомыми другим. Но Тина не входила в их число. Она знала. Знала с самого начала, что её история лишь одна из тысяч других историй таких же юных и неопытных девушек с большими надеждами и еще большими ошибками. Но разве молодость не создана для дерзаний? Упрямое миловидное личико в обрамлении каскада густых каштановых кудряшек отразило недетскую решимость. И остроглазая, смелая девчонка с головою бросилась в омут потрясающего, яркого, самого увлекательного приключения в мире, имя которому – любовь.
Валентину Мельникову, студентку третьего курса историко-английского факультета, любили и преподаватели, и студенты. Бойкая, смышленая девица легко заводила друзей, умела быть и внимательной слушательницей, и участливой советчицей, к тому же, обладала отличной памятью. Легко усваивая преподносимый самыми нудными лекторами материал, она избегала дурного расположения духа даже на студенческих эшафотах-сессиях. Но ее нельзя было назвать беззаботной «тусовщицей». Кипучая энергия сочеталась в Тине с твердой жизненной позицией и вполне устойчивыми моральными принципами. Нередко выходило так, что сердитая девушка в юбочке-колокольчик с родительской строгостью пресекала хулиганские выходки друзей, инициаторы которых были вдвое больше и агрессивней. Плещущие гормонами и разрушительными бунтарскими настроениями молодые люди почему-то тушевались, заслышав дробный стук каблучков её васильковых «лодочек».
Целеустремленная, общительная, веселая третьекурсница казалась неуязвимой для невзгод судьбы, о которых вещали многомудрые изречения на старицах её ровесниц в социальных сетях. Этот превосходный образчик здоровья – как телесного, так и душевного – бороздил неспокойные воды студенческой жизни победоносным фрегатом, рассекая туманы острым носиком-утлегарем. И лишь один ворчливый доцент, невысокий пожилой вдовец, смотрел на Мельникову с меланхоличным сочувствием. Ведь он знал, что в морях опасность таится порой не в хмурых штормовых тучах, а в темной глубине, где илистое дно так часто вздымается гибельными пиками подводных рифов. «Не потони только, девочка», вздыхал Валентин Семенович, со старческой брюзгливостью накликая неприятности на неосторожную юность. Но опасениям его было не суждено сбыться. Нет, не потонула юркая, добрая девочка в пенных волнах. Опустившись на самое дно, она восстала вновь, не дрогнув под давящей толщей вод, не став добычей плотоядных акул. Она обрела силу этой бездны. И изменилась.
– Долго спишь, – промурлыкала гибкая хищница, вернувшись в свои томные покои, – Давайте немного взбодрим нашего гостя, – бросила она двум рослым охранникам, вошедшим следом.
Повинуясь её красноречивым жестам, мужчины, не дав юноше опомниться, распластали обнаженное тело лицом вниз. Пленник вяло сопротивлялся, уже хорошо зная, насколько бессмысленны и беспомощны эти попытки. Только когда ему грубо и недвусмысленно раздвинули худые безволосые ноги, он затрепыхался, как пойманный мотылёк, вызвав довольную улыбку хозяйки покоев.
– Проснулся! Проснулся! – зашлась мучительница заливистым смехам, хлопнув в ладоши.
На измученную долгими днями истязаний плоть обрушились новые побои. Темнота за стенами лупанария сгустилась и прильнула к окнам, жадно глотая человеческие страдания подобно ненасытному омуту, а порочные лица на висящих в массивных рамах портретах скалились будто живые.
Руки, державшие юношу, разжались, когда непрерывный вой сменился надрывными всхлипами. Охранники в чёрной полувоенной униформе вторили плебейским гоготом своей начальнице, пока тело на ковре извивалось и корчилось в судорогах. Их набирали особым порядком, из кандидатов, чьи характеристики были безнадежно испорчены склонностью к садизму, чтобы все поручения руководства исполнялись не только старательно, но и с удовольствием. Вторым «бонусом» к подобному выбору являлась верность. Здесь осужденные обществом ненавистных моралистов личности получали единственный шанс обрести новый мир, которому становились преданы как псы.
Массивное здание лупанария громоздилось в форме правильного восьмиэтажного куба с трапециевидным пентхаусом на крыше, но углами ему служили приземистые толстые башни-цилиндры, где располагались комнаты охраны. Первые четыре этажа были полностью оборудованы отданы под апартаменты для клиентов, и разделены на секции руками хитроумных архитекторов так, что местами напоминали лабиринты. Здесь царил вечный праздник удовольствия, курившийся сладким дымом запретных страстей, и дорогие гости жадно срывали плоды долгожданных наслаждений. Мужчины и девушки, юноши и женщины, гермафродиты, инвалиды, беременные и уродливые, сколько и как пожелаешь: все было доступно в этой реинкарнации ветхозаветного города. Отобранная по лучшим рекомендациям вышколенная безмолвная прислуга (занимавшая «соты» комнатушек на пятом этаже) научилась двигаться почти бесшумно и с невероятной ловкостью исполняя желания клиентов. Потайные ходы позволяли техническому персоналу появляться и исчезать как призракам, но даже самым смелым не пришло бы в голову задуматься о воровстве или шантаже. Ведь именно слуги лучше всех знают изнанку жизни своих хозяев.
Шестой и седьмой этажи были тем «садом», в котором произрастали плодоносные древа страстей – здесь царила вечная суета готовящихся к своим ритуалам жриц и жрецов любви с горящими наркотическим опьянением глазами и жаркими телами, предназначенными только для услаждения плоти. Узкие спальни, гардеробные и гримерные натыкались друг на друга, оставляя лишь небольшое пространство в центре – кабинеты младшей администрации, надзирателей и управляющих текущими делами. Старшее, действительное, руководство занимало весь восьмой этаж, который был их постоянным домом. Восемь хозяек борделя, восемь изворотливых, цепких хищниц обитали на порочном Олимпе, обличенные властью над своим маленьким царством.
Но в этом храме любви была и собственная преисподняя. Мало кто знал, как далеко и глубоко простиралось подземелье, где были оборудованы компактные арены для одиночных смертельных боев, процедурные (а, по сути, камеры пыток) и катакомбы, в которых держали рабов. Половина узников лупанария были добровольцами – несчастными больными людьми с искалеченной психикой, с мазохистской радостью упоенно служившими хозяйкам, ублажая клиентов борделя. Другие же стоили намного дороже, и предназначались тем, кто желал видеть настоящее страдание. И именно их так любили пользовать на восьмом этаже, куда из подземелья вели скрытые лифтовые шахты в западном крыле здания, противоположном центральному входу.
В пытках и унижении часы казались пленнику годами. Арсенал хозяйки лупанария содержал немало приспособлений для полного подавления сознания, и самого глубокого познания плоти. Она брала его, как мужчина берет женщину, играла в омерзительные игры, знакомые лишь самым отъявленным извращенцам. Юноша знал – мучительница не выпустит его из своих когтей никогда, и не отдаст даже самой Смерти – покуда его тело не истлеет само в этих проклятых стенах. Но он не представлял всех глубин её опаленной жаром ярости души.
– Теперь свободны, – вдруг ласковым голосом пропела девушка своим сопровождающим, и те послушно исчезли из её покоев, затворив за собой тяжелую дверь.
Взглянув в испуганное, сведенное судорогами лицо, хозяйка внезапно ощутила, как колотится собственное сердце. Так странно было знать, что оно ещё бьётся в груди. Сегодня она так и не смогла целиком отдаться удовольствию. Разум глумливой и жестокой садистки вдруг отказался подчиняться её воле, и заставил окунуться в калейдоскоп всех прожитых лет.
Родители часто смеялись, вспоминая, что первым словом двухгодовалой крохи было «я». А вторым – «ли». Никто долго не мог понять, откуда оно взялось, пока не догадались, что так звали персонажа детского мультфильма, случайно увиденного ребенком в этом полубессознательном возрасте. Оттого дома Тину иногда называли «принцесса Я-Ли», когда хотели напомнить, что она навсегда останется для мамы и папы их маленькой дочкой. Разве могли они догадаться, каким будет заколдованный замок, который приютит в своих стенах их синеглазую принцессу?
Единственная дочь добропорядочной четы Мельниковых росла шумным и непоседливым ребенком. Разбитые коленки и расцарапанные лазаньем по деревьям ладони, перелом ключицы, шрам от укуса собаки – все это было неотъемлемой частью детства Тины. А потом – первая влюбленность, неумелый макияж и безрассудство переходного возраста – тех лет которые кажутся самыми важными и долгими в жизни, пока, наконец, не остаются лишь воспоминаниями, уступая неотвратимо цветущей молодости. Но вместе с ней пришли и настоящие, взрослые чувства, впиваясь когтями прямо в нетронутую душу.
Студенческие годы пахли весной и адреналином, бежали по коже мурашками-днями, полными впечатлений, и казались куда более настоящими, чем маячившая в далеком будущем рутина серых дней, упорядоченных семьей и работой. А может, не казались, а были. Очень часто юные девушки намного взрослее – смелее, сильнее и самоотверженнее, чем женщины средних лет, пропитанные тоской о недополученной заботе, и вздыхающие о хозяйственных, добрых и ответственных мужчинах, что будут покорены их увядающими прелестями.
Но юность еще полна отваги и наглости любить не за поступки и не ради надежного будущего, отвергая сомнения и спасаясь от холода практичного мира у костра неудержимых страстей. Тина не ждала от своего избранника роскошных ухаживаний и дорогих подарков, не трепетала в предвкушении момента, когда с его губ слетят томные вздохи обожания. Она поступила так, как поступала всегда: очаровательная в своём дерзком напоре и самоотверженной целеустремленности, девушка принялась штурмовать сердце ветреного мальчишки. И кто бы не попытался в те дни предупредить её, куда приведет этот путь, слова его не были бы услышаны.
Полуночный мрак за стенами лупанария вздыхал обманчиво-теплым ветром, резвившимся между рядами душистых сосен. Кто знает, о чем шептал он жестокой хищнице, в которой не осталось ничего от упрямой и смышлёной студентки, что была такой обычной и такой особенной шесть долгих лет назад, когда её мир ещё был большим и светлым. Теперь же он сжался до размеров зловещей цитадели желаний, приюта всех мыслимых пороков, и темницы для её пленника. Но глумливые садистки Гоморры не были изгоями. Здесь они властвовали над человеческой природой, и, как алчные до крови и плоти паучихи, плели тенета, простирающиеся в незримом мире страстей до самого горизонта.
Хозяйка лупанария никогда не страдала. Лишь дарила страдания сама. Но и счастлива она не была никогда, это чувство умерло для неё навсегда. Как горькое лекарство, лишь на время оживляющее пустую душу вкусом извращенных радостей, принимала Я-Ли чужую боль. И медленно, по капле, смаковала жестокую радость удовлетворения, последнее напоминание о том, что она ещё жива.
С жарким выдохом, хищница отбросила помутившие разум воспоминания, делая алчные, глубокие глотки из чаши своей мести. Испуганно спрятавшись в самом удаленном уголке её сознания, укрылась от собственной личины честная, добрая и влюбчивая девчонка, на лице которой даже в осколках памяти так и не высохли горькие слезы отчаяния давних лет.
– Ничтожество!
Короткие сильные пощечины обрушились на пленника, разбивая в кровь нездоровые посиневшие губы. Его давно заставили забыть все мольбы о пощаде, жестоко карая за попытки воззвать к милосердию, которому в этих стенах не было места. Оставалось только кричать, срывая голос, и захлебываясь сиплыми всхлипами с солёным привкусом крови и отчаяния. Но ей было мало абсолютной власти над чужим телом. Распаляясь с каждой волной злобы, хозяйка мечтала, как этот изнеженный мальчишка превратится в скулящее, презренное существо, лишенное разума и воли.
Звуконепроницаемые стены комнат надежно хранили покой клиентов и хозяек, но иногда ей казалось, что будто само здание внемлет всему происходящему внутри. Словно оно умеет и хочет получать удовольствие как живые люди. Словно где-то бьётся толчками его порочное, жадное до мерзостей сердце, в ритме бессчетных тысячелетий человеческих страстей…
Чувства и ощущения были перевёрнуты и искажены в этом затаённом мире удовольствий и нечистых радостей. Самые раздутые репутации здесь не значили ничего, и с высочайших постаментов социума, сластолюбцы не раздумывая ныряли в бездонные омуты похоти. Сладкими стонами, страстными криками пульсировали комнаты, где ублажали клиентов, и состоятельные гости лупанария растворялись в запретных страстях, уставшие от масок приличия и деловитости, задавленные тем самым обществом, столпами которого считались по праву. И образцовой частью которого была когда-то девочка Тина, стойкая к соблазнам и твёрдая волей.
Нет, она не была ханжой, из тех, что прячут собственные подавленные желания за маской добродетели. Ни фантазией, ни смелостью не была обделена та девчонка, что умела сохранять в глубине себя до поры настой из нерастраченных эмоций, не позволив ему забродить и отравить сознание похотью. Просто молодой студентке хотелось, чтобы кто-то сумел распахнуть двери в её сердце прежде, чем сорвать одежду. Простые и смешные надежды, но разве она не имела права выбирать хотя бы собственные мечты?
Больно видеть и чувствовать разочарование в жизни, когда судьба разрушает невинные грезы. Но, порою, во сто крат больнее может сделать она, лишь осуществив их…
Молодость бывает столь же жестока и бездушна, сколь радостна и беспечна. Кружились калейдоскопом краски счастливых дней, плескались чувства в синеве чистой воды её глаз, и горели губы огнём поцелуев, жарче самой распалённой в экстазе плоти. Беззаботно смеялась девчонка, отряхиваясь от веток и пыли после страстных объятий, опускавших её на теплый ковер июльской травы, и не поморщившись замазывала лечебными мазями царапины и ссадины на упругой коже – последствия их нежного единения на лоне природы. А дальше все было как описывают грустные истории на просторах всемирной сети. Тина стала одной из тех меланхоличных и одиноких девушек, что изображены на грустных фотографиях сидящими у залитого дождём окна. Она готова была выносить и воспитать ребёнка одна, освободив сердце от обиды и тоски. Но той же осенью узнала, что долгие недели слёз погубили плод.
Тина научилась переживать собственную боль раньше, чем чужую. Она видела, что её родители подавлены не меньше неё самой, чувствуя их внутренние терзания и горькие мысли, когда мать и отец старались ни единым лишним словом не задеть несчастную дочь. И приняла тяжёлое решение. Умения радоваться миру, чувствовать ярко неискусственно, искренне смеяться и надеяться вопреки всему умерли в ней тем сырым ноябрём вместе с нерождённым ребенком. Но воля её была тверда как никогда.
Много слухов перемололи болтливые языки близких и дальних знакомых семьи Мельниковых. О том, как сильно испортилась их шальная дочка, когда стала продавать свою молодость богатым старикам, и куда, в конце концов, это её привело. Тина не захотела оставаться вечной тенью печали под родительским кровом, отравляя своим унынием родительские сердца. И предпочла вступить в неравный, хоть и выгодный, брак.
На самом деле, «старик» был только один. Яну исполнилось всего сорок четыре года, но такая разница в возрасте с юной студенткой и нездоровый вид жениха, дважды пошатнувшегося на свадьбе, разумеется не могли остаться без осуждения. А ведь он был просто таким же несчастным человеком, как и она сама. Много лет назад потеряв в автокатастрофе свою семью, мужчина искал утешения в вине и наркотиках, но смог заглушить не боль, а лишь голос разума. И вот, в безумии замутненного сознания, судьба привела Яна к дверям храма порока.
Финансовые активы будущего супруга Тины в те годы были столь велики, что даже чудовищные расценки лупанария не поколебали его благополучия. Повредили только душе. Случайное знакомство с неулыбчивой, ссутулившейся и рассудительной не по возрасту девушкой чудом вернули вдовца на поверхность из глубокой бездны пороков. Она подарила мужу свои ласки, как дают наркоз, чтобы облегчить боль смертельно больному пациенту, её тело и внутренняя сила помогли ему дожить последние годы как человеку, а не как зверю. Организм и сознание Яна были повреждены слишком сильно. Через два года странной и тихой жизни, словно в келье кающегося грешника, Тина осталась вдовой.
– Хозяйка Я-Ли! – раздался скрипучий, прерывистый голос, в котором слышались жестокость и голодная угроза.
Пинком отбросив пленника, девушка выпрямилась, напрягшись как струна. Лицо её сделалось непроницаемым и не выдавало ни одной мысли, хотя вошедший без предупреждения чуял в воздухе резкий запах неприязни, шумно вдыхая приторные ароматы её покоев. За его спиной робко топтались еще недавно распущенные и наглые охранники, и даже самой хозяйке не хватило смелости проявить дерзость.
– Что тебе нужно, страж?
Фигура в бесформенных одеждах грязно-серого цвета качнулась вперед, снова принюхиваясь к происходящему в комнате. Низко надвинутый капюшон скрывал большую часть лица с землистым цветом кожи и уродливым обрубком носа, но оставлял открытыми толстые жадные губы, покрытые рубцами от укусов собственных зубов. Они снова раскрылись, источая зловоние, и отвратительный голос наконец сообщил:
– Госпожа ждёт. Немедленно. Иди за мной.
Даже высокопоставленные клиенты, обеспечивающие защиту и благоденствие элитному борделю, с боязливой осторожностью относились к его могущественной управительнице. В её руках было сосредоточено неимоверное количество компрометирующей информации, немалые деньги и прочные связи. Но всё это присуще многим сильным мира сего, и особенно из тех, кого слишком высокий взлёт приводил к преждевременной кончине. Что-то совсем иное вселяло даже в иерархов современного общества подростковые растерянность и неловкость, появлявшиеся перед лицом Госпожи лупанария.
Редко покидала она свой пентхаус, и никогда не прикасалась ни к слугам, ни рабам, ни к клиентам. Никто не представлял её предающейся плотским утехам, и не встречал ни единого свидетельства участия в любовных забавах. Владея целым маленьким собственным миром, Госпожа Ида оставалась его языческой богиней, пренебрегавшей простыми смертными.
Точно так же брезговала она и охраной борделя, хотя когда-то сама повелела набрать на службу именно таких бойцов. Иду окружали собственные защитники, которых в Гоморре называли «стражами». Молчаливые, жуткие, безымянные, они не участвовали в оргиях, не брали денег и не вступали в праздные разговоры. Завернутые в невообразимое тряпьё силуэты изредка маячили по коридорам с немой угрозой, но большую часть времени проводили, сторожа верхние покои лупанария. Их не видели ни спящими, ни употребляющими пищу или вино, и даже самые матёрые и жестокие бойцы службы безопасности старались без нужды не пересекаться со сторожевыми псами Госпожи. Только Я-Ли и другие семь хозяек борделя не испытывали явного страха перед этими обезличенными существами, никогда не снимавшими капюшонов, но и они избегали провоцировать страшных прислужников Иды.
– Я не заставлю Госпожу ждать, – с преувеличенной почтительностью ответила стражу хозяйка.
Неразговорчивый силуэт коротко кивнул, и тяжелой поступью вышел из комнаты. Проводив его напряженным взглядом, один из новых охранников, состоявший на службе не больше полугода, негромко пробурчал:
– От этих уродов всем не по себе. Никогда не привыкну к их безобразным рожам.
Обвинённый в изнасиловании двух мальчиков-цыганят, и последующем удушении одного из них (по свидетельству выжившего и сбежавшего второго), он принадлежал к той части бойцов, полностью извлечь которых из-под нависшего меча Фемиды так и не удалось. Подавшегося в бега подозреваемого посланцы Госпожи нашли раньше полиции, и укрыли в лупанарии на вечное проживание вместе с подобными ему. Рыбу бросили в реку, и не было предела радости преступника, выросшего в детском доме, и впервые почувствовавшего себя обретшим собственную тёмную семью. Только немногословные слуги Иды портили своим существованием его новый, отравленный сладким ядом, мирок.
– Правильно делаешь, что говоришь тихо, Влад, – едко бросила хозяйка, отправляясь следом за посланником, – стражи не любят смельчаков.
После смерти Яна его вдова стала богаче, чем когда-либо могла себе представить. Детей у этой мрачной пары не было и быть не могло – Тина навсегда утратила способность зачать и выносить плод. Самонадеянный и беспечный как большинство мужчин, он оставил все счета и имущество молодой супруге, которую мнил большей роднёй по духу себе, чем оставшиеся дальние родственники по крови. Реакция обманутых в своих ожиданиях мнимых наследников была вполне предсказуемой, и над вдовой нависла серьёзная угроза. Опасность положения Тины ещё больше усугублялась многочисленными деловыми партнерами Яна, враз позабывшими свои заверения в дружбе и преданности, когда речь зашла об огромном объеме активов в руках жены почившего предпринимателя.
Но и покойный супруг и охотники за его наследством сильно ошиблись в одном. Тина помогла обрести Яну покой и умиротворение в последние годы жизни. Только она вовсе не была близка серой кучке пепла, оставшейся еще при жизни от сгоревшей души супруга. И боль не сломила её. Как не сломили страшные сны, в которых нерожённое дитя тянуло руки к матери, отворачивающейся от своего ребенка, чтобы тот не мешал ей вдоволь рыдать над фотографиями его отца. В элегии своего горя Тина наконец поняла: её любовь, честность и доброта никогда не были нужны этому миру. И теперь окружающей действительности нет дела до девичьих рыданий и томлений. Людское сочувствие притворно, а снисходительная жалость – лишь разновидность презрения. Даже сломленный супруг в оболочке своей разрушающейся плоти стал казаться ей лицемером, сначала испугавшимся собственной боли, а потом – силы, что могла от неё избавить.
В сырой и гибельной глубине руин её сердца, измученное сознание нашло источник спасительного огня. Одним солнечным утром, вновь проснувшись на подушке, сырой от слёз, Тина уронила из своих синих глаз искру тёмной ярости, разжегшую пламя страстей. Ян до самой смерти так и не узнал, что его прекрасная в своей ласковой грусти жена хранит под покрывалом нежной печали. Окончив свой жизненный путь, он оставил это неприятное открытие своим родственникам и партнёрам, с удивлением обнаружившим, что глупая девчонка проявляет железную хватку, упрямство и смелость, никак не ожидаемые от мнимой молоденькой охотницы за богатым мужем.
– Ты сегодня странно напряжен, страж, – с нарочитой безучастностью проговорила Я-Ли, не глядя на своего сопровождающего, когда они подошли к помпезному лифту в углублённой арке из резного дуба.
Она не ждала ответа, и даже почувствовала некоторое волнение, когда спутник проскрипел ломаным голосом:
– Она… чувствует… беспокойство.
Страж дернулся, словно и сам не понимал, зачем произнёс эти слова. Хозяйка задумчиво посмотрела на него, но не попыталась продолжить разговор. Эти странные существа явно имели какую-то ментальную связь с Идой, об этом Я-Ли знала давно. Они служили её как животные, послушные, преданные и очень сильные. Слишком сильные для обычных людей.
Честная и добрая девочка умерла много лет назад, вместе со своим ребёнком. Та, что теперь владела этим телом, была не менее смелой и сильной, но не знающей жалости и любви. В последние месяцы жизни мужа она многое узнала о том особенном месте, где он предавался разврату пока не истощил свою душу. И что-то неудержимо тянуло её к жарким альковам и извращенным радостям Гоморры подобно неумолчному зову. Туда, где можно властвовать над чужой плотью и человеческим разумом, и где холодная, предательская реальность подчиняется самым дерзким грёзам. Глупым, жестоким и мерзким показалась бы девочке Тине вся радуга удовольствий лупанария. Но для хозяйки Я-Ли глупой и смешной теперь была только та никчемная девчонка, еще жившая где-то в тайниках памяти.
Она выбрала себе это имя с позволения самой Госпожи, в первый день их встречи. Беззвездной февральской ночью, уходя от преследователей, девушка мчалась по еще неизвестной дороге. Что-то внутри неё уже точно знало нужное направление, будто машиной управляла сама судьба. Много дней её улещивали и угрожали, пытались соблазнить, договориться и напугать. Но наследница отказывалась подписывать составленные ушлыми юристами документы. Терпение серьезных людей истощилось, и однажды вдова попала в ловушку, в которой была перебита вся её личная охрана. Чудом избежав похищения и пыток, она не смогла оторваться от погони, пока в белесой метели не показались очертания монументального здания Гоморры. Бывший лучший друг её мужа со своими людьми и два кузена Яна были вынуждены остановиться, когда перед мчавшейся впереди машиной распахнулись тяжелые ворота, а навстречу преследователем вышли скалящиеся и вооруженные до зубов бойцы службы безопасности лупанария. Поняв, куда они угодили, мужчины предпочли развернуться и отправиться восвояси с пустыми руками. Они не собирались отказываться от своих намерений, планируя только дождаться удобного момента, сколько бы дней, месяцев и лет ни пришлось бы ждать. Ибо во многих людях алчность пересиливает и страх, и разум.
Но о том было известно не им одним. И как только вереница автомобилей канула обратно в белую метель, стремительные уродливые тени бросились на них из леса, окружавшего Гоморру. Чудовищные титанические удары обрушились на машины как огромные молоты, корежа и сминая тонкий металл. И только когда кровь брызнула из раздавленных тел, и захлебнулись предсмертные крики, страшные силуэты растворились в снежной пурге так же внезапно, как и появились. А на следующий день заголовки новостей с утра пестрели сообщениями о массовой аварии на трассе, унесшей дюжину жизней. Простые обыватели забыли о том уже к обеду.
– Госпожа не в духе, – со значимостью сообщил прислужник-мулат, выходивший из покоев повелительницы лупанария.
Я-Ли настороженно кивнула, и мысленно подготовилась к встрече, выбросив все лишнее из головы. Перед ней возвышались широкие двери, украшенные переплетением мужских и женских тел, выполненном в позолоченной лепнине. Двое стражей, тяжело переваливающихся на мощных ногах, распахнули перед хозяйкой врата обители Госпожи, и она вошла, оставив снаружи посланника, тут же смешавшегося с подобными себе.
В Гоморре было не принято говорить о времени. Дни порой тянулись здесь годами, а иные годы пролетали быстрее ночи. Оттого, обладая здоровой математической памятью с детства, Я-Ли в этом зыбком мире не ощущала прожитых дней, и без принуждения не смогла бы сказать, когда она обрела для себя новый дом – много лет назад или только вчера. Она лишь помнила, что однажды за золотыми дверями завершилось её перерождение, и вся прошлая жизнь осталась позади. Но ни высоким доходам и красивой жизни, ни сладости пороков, ни даже воле самой Госпожи было не возродить из тлена её окаменевшее сердце. И в этом камне неколебимо застыл пронзивший его когда-то клинок отчаяния, неустанно взывающий к возмездию.
Пленник Я-Ли понял это, когда было уже слишком поздно. Беспомощные попытки воззвать к её былой сущности пролегли по его телу глубокими рубцами, а любое проявление собственного «я» каралось немедленно и жестоко. Дни и ночи слились в единый поток позорных экзекуций и боли, в котором всё глубже тонули его разум и чувства, и оставались лишь унижение и страх. Хозяйка хорошо подготовилась к своей мести, и теперь преуспевала в стремлении обезличить, лишить памяти, воли, пола и разума свою жертву. Заставить его забыть, что такое быть мужчиной и человеком, стать меньше чем животным и превратиться в раболепное создание, зависимое от её малейшей прихоти.
Когда Я-Ли покинула свои апартаменты, охранники выволокли юношу из её покоев, чтобы вернуть в подвальные помещения, где держали прочих рабов Гоморры. Без разрешения хозяйки бойцы не причиняли ему вреда, и почти бережно доставили обессиленного молодого человека в подземелье, где, в отличии от нарочито вычурного стиля наземной части здания, царил холодный полумрак и преобладали бездушные металлические оттенки. Мутным взором он видел, как мимо проплывали картины непотребных, сокровенных желаний чьих-то безумных грёз, здесь воплощенных в яви. Женщины в строгих ошейниках, чьи лица были залиты мужским семенем, угодливо стелились по полу словно кошки. Они старательно виляли пышными хвостами, сдвоенные основания которых были до предела вогнаны в их распалённую плоть. Мужчины, лишенные всяких половых признаков, извивались как питоны, жадно подставляя беззубые рты потокам испражнений. Дети, едва вошедшие в сознательный возраст, ухмылялись мерзостно и похабно, уже познав много больше зачавших их родителей, старики и старухи, пытающиеся выжать последние соки страсти из своих ветхих, изношенных тел. Клиенты, рабы и жрицы со жрецами любви порой были перемешаны настолько, что и сами забывали свои роли в мире. На аренах со звучным хрустом ломались судьбы и кости, а в отравленном сладчайшими ароматами спертом воздухе подземелья не умолкали крики, стоны и дикий, разнузданный смех.
– Жаль, что пришлось оторвать тебя от любимой игрушки, – необычайно проникновенный и глубокий голос Иды колебался от невинной юности до чувственной зрелости, и обладал гипнотической силой.
Пентхаус, немногим уступавший по площади каждому из этажей лупанария, разделялся на несколько залов покоев Иды, и таинственный альков Госпожи, куда кроме стражей заходили лишь старшая хозяйка Кара и трое немых слуг. Он находился за дверью из цельного камня, и имел собственный лифт к отдельному выходу из Гоморры. Неизбежно поползли зловещие слухи о сокрытых тайнах, и о том, что изредка в альков приводят рабов, которые больше не возвращаются.
Единственное помещение, где всевластная владелица плоти и душ принимала гостей, слегка походило на тронный зал. В нём не было окон, и, несмотря на немалую площадь, стены давили зловещими фантасмагориями гнетущих фресок и барельефов. Как и в покоях хозяек, здесь царили вульгарные оттенки красного цвета, но обитель Госпожи представлялась взглядам намного мрачнее и помпезнее. Купольный потолок её покоев в античном стиле украшали скульптуры в виде человеческих метаморфоз, и невообразимые, фантастические фигуры будто вырывались из камня, тяжело нависая над залом.
Сейчас здесь не было слуг, и Госпожа сама неспешно наливала креплёное вино цвета венозной крови в высокий бокал. Возраст Иды было невозможно угадать. Точёное, как стилет, её тело обладало безупречной стройностью, подчёркнутой длинным облегающим платьем из пурпурного бархата. Вьющиеся густые и тяжелые волосы придавали ей образ Горгоны, а кожа была безупречна, как мрамор в руках гениального мастера. Каждое, самое незначительное движение, дышало великолепной грацией и очарованием. И только глаза на её безупречном лице говорили о том, что эта языческая богиня пришла в мир не ради красивых легенд. Цепкие, жестокие, цвета гноящейся раны, они притягивали своей нечистой угрозой и болезненной желтизной, подавляли волю, и лишали физических и духовных сил.
– С вашего позволения у меня ещё будет довольно времени для забавы с ним, – почтительно ответила Я-Ли своей Госпоже, – Ваша воля для меня прежде всего.
Ида одарила хозяйку полуулыбкой, и указала на одно из массивных кресел, веля располагаться для разговора. Сама она в обманчиво-расслабленной позе устроилась на огромном диване, обитом мягкой кожей. Многим в нездоровых фантазиях, и благодаря гнетущей атмосфере пентхауса, казалось, что она слишком напоминает человеческую, хоть и выкрашена в чёрный цвет.
– Обитатели нашего маленького мира не могли не заметить, что я разгневана. И они правы. Но гнев этот направлен не на моих любимых хозяек.
При этих словах двери снова распахнулись, и в покои вошли семь владычиц Гоморры, ведомые синеволосой нимфой с высокой и сочной грудью, видневшейся в манящем декольте терракотового латексного комбинезона. Долго и верно служили они своей повелительнице, и каждая, посвящая себя пылающему водовороту страстей лупанария, принимала новое имя, как и большинство обитателей Гоморры. Но, в отличии от рабов, жрецов и жриц, и гладиаторов арен развращенной обители, для хозяек эти имена были не красивой маской, а второй неотделимой сущностью. А для Я-Ли – единственной, ибо она отказалась от всякой жизни вне стен лупанария подобно самой Госпоже.
Повинуясь жесту горгоны, все они опустились в кресла, расположенные полукругом перед её диваном. Каждая из хозяек была непохожа на остальных, выделяясь собственным стилем от садистской строгости до притворной сладкой нежности и лживой невинности. И у каждой была собственная судьба, свившая жизненный путь от обывательского тепла до порога храма наслаждений.
На несколько минут воцарилась тишина. Хорошо изолированные стены не пропускали звуков происходящего в лупанарии, а Госпожа медленно допивала вино, предаваясь сокрытым мыслям. Прочие молчали в терпеливом ожидании. Наконец, Ида, отставив бокал на каменный столик, обратилась к своим хозяйкам:
– Сегодня до меня дошли дурные вести из внешнего мира. Наши давние недоброжелатели нашли себе новых союзников. Долгое время одно особое ведомство сохраняло нейтралитет, но мой источник убеждён, что на этот раз руководство спецслужбы отступило от своих принципов.
– Но Госпожа, разве у нас в гостях не собирается весь цвет нации? – иронично и самонадеянно пропела огненно-рыжая ведьма с шальными глазами, – Жертвы собственных желаний будут служить нам и защищать нас на самых высоких уровнях. Стоит ли Вам волноваться?
Эта дерзкая женщина была самой вздорной и жестокой из хозяек, и лично снисходила до наиболее высокопоставленных клиентов, чтобы жадно впитывать их страсти, всей своей пылающей душой ощущая, какую силу имеет пламя пороков.
– Тильда, – улыбнулась Ида идеальными чувственными губами так, что у любого неподготовленного собеседника перехватило бы дыхание, – Я не сержусь на глупую болтливость. Обещаю, что моя любовь будет с тобой даже если тебе придется урезать язык.
Ведьма вжалась в кресло, и потупила взгляд, пряча дерзкие огоньки жгучих зрачков. В этом мире власть Госпожи не имела границ, и никто не знал, и не хотел бы узнать, всей силы её гнева, рождающегося в ласковых речах.
– Я надеюсь, – мелодично произнесла горгона, бросая пронзительные опасные взгляды на своих хозяек, – что вы все будете чутки и гостеприимны к нашим новым гостям. Они должны познать силу пламени, прежде, чем увидят языки огня. И внемлить зову глубины тёмных вод не успев распознать их невозвратную бездну. Ибо здесь, в Гоморре, правда – есть величайшая ложь.
Единым жестом женщины склонили головы в знак послушания Госпоже Гоморры и её безмерной мудрости. Их истинное оружие – не громкие звания и статусы сладострастных клиентов. А суть познания человеческих слабостей и тайных желаний. И горгона не собиралась полностью зависеть от возможностей последователей её культа, а желала явить свою власть всякому, кто отважится вторгнуться в её владения.
Сладким потоком лились вкрадчивые речи Госпожи, насмешливо и похабно скалились многоликие метаморфы под высоким куполом и тяжелыми каплями разлетались брызги её вина в неподвижном бокале. Тёмный мир Гоморры, пронизанный зловещими тайнами, гибельным омутом готовился поглощать всё новые души, взламывая защиту их наигранной добродетели как устричную раковину, чтобы обнажить хлипкую сущность человеческого естества.
Но в желтизне глаз горгоны Я-Ли впервые привиделась тень сомнения. Она вдруг поняла, что нечто тревожит всесильную Госпожу, быть может такое, чего она ещё и не ведает сама. И самая юная из хозяек готова была готова бороться против любого врага, осмелившегося угрожать её миру. На краткое время хищницей была забыта даже собственная игрушка, брошенная в подземелье в ожидании предстоящих мук. Я-Ли могла позволить себе отвлечься и растянуть свою жестокую месть. Ведь у её пленника не было ни единого шанса на спасение.
«Я ещё жив. Я ещё человек. Я мужчина», – шептал себе несчастный юноша, обхватив себя за плечи и извиваясь на полу своей камеры. Хозяйка так часто и глубоко проникала в него, что только её виртуозное владение орудием и опыт обращения с плотью уберегли жертву от смертельных разрывов. Ведь не мучительной смерти желала она ему, но мучительной жизни. И была очень старательна в своих стремлениях. Молодой человек уже начинал забывать, когда-то он считал своим призванием овладевать женщинами, а не принадлежать им. Он с трудом сводил ноги, много плакал и отвыкал от звуков собственного голоса, поскольку хозяйка запрещала ему говорить. Но жестокость и мстительная злоба Я-Ли не могли отобрать его снов. Она так и не призвала своего пленника вновь этой ночью, и юноша смог снова провалиться в спасительное забвение.
На выгоревшей под солнцем траве необъятной степи Срединных земель юная дочь свободных кочевых племён кружилась в диком танце вместе с теплыми южными ветрами. Была она необузданна и отважна, легка и красива жаркой варварской красотой, и ни единожды ещё не познала мужчину. Немало достойных соплеменников жаждали её, готовили щедрые дары и сражались друг с другом. Но пока лишь степь была её ложем, а супругом – далекий горизонт. На севере, востоке и юге видела молодая дикарка, как небо сливается с землёй в незримую грань, и пленялась непознанными далями. И лишь на западе её острому взору было доступно видение исполинских гор – природной нерушимой границы, за которой пролегали земли великой империи. Богатая, сытая, сильная, она существовала за долгие века до первых поселений кочевников, и пением горнов звучала на страницах летописей старейшин.
Мудрые старцы многое ведали из сокрытого тайной, и перед их советом преклонялись сильнейшие воины и вожди. И потому без ропота приняло племя их запрет на союз дерзкой Ианны с любым из мужей прежде прошествия ещё одного долгого года. Хоть и горько раскаялись они вскоре в своём решении.
Однажды, когда дикарка в излюбленном одиночестве гуляла босиком по горячей земле, едва прикрыв смуглое знойное тело цветными одеждами, узрела она невиданно чудо в родных землях. По выжженной степи струилась золотая река, ослепительная в полуденном свете. Но вот сияющий поток приблизился к поселению, и стало видно, что сотни всадников в блистающей броне мчатся по Срединным землям, ведомые тщедушным, но горделивым мальчишкой в роскошных одеждах.
То возвращался из победоносного похода молодой наследник империи, не поднявший меча, но одолевший врагов именем своим и клинками верных гвардейцев. Кратчайший путь к вратам крепостей Пограничных гор пролегал мимо селений кочевников, давно не осмеливавшихся иметь недобрые помыслы против величественного соседа. Гордо и снисходительно оглядел принц убогие жилища дикарей, и пришпорил белого жеребца, уводя к родным землям большую часть своих воинов. Лишь две дюжины всадников задержались, спешившись с лошадей – они должны были дать передышку от тягот пути четырём своим тяжело раненым в бою собратьям. И тогда показалось Ианне, что её свободолюбивое и вздорное сердце остановилось.
Остановившимися в поселении всадниками командовал высокий воитель с чистым и ясным взором, от которого было невозможно оторваться влюблённой девушке, впервые познавшей неизведанное доселе чувство. Был он совсем не похож на мужчин её племени, грубых, широкоплечих и коренастых, отращивающих бороды и соревновавшихся в кулачных боях. Предводитель золотых всадников был красив и благороден лицом, а стройное тело его казалось выкованным из бронзы. И мнилось Ианне, что оружие любого врага преломится, пытаясь поразить его, а женщине не знать в жизни большего счастья, чем его объятия.
Сильные и нежные руки юной дикарки смогли лишить защиты и доспехов лучшего воина империи и всего древнего мира, чего до того не удавалось самым чудовищным его противникам в бесконечных войнах. Презрев речи старейшин, законы племён и благоразумие, Ианна бросилась в пламя любви, и теперь ни соплеменники, ни друзья, ни семья больше не имели значения для юной бунтарки. Лишь ради него одного жила она отныне, и только ему посвящала каждый прожитый день в подлунном мире.
