скачать книгу бесплатно
Капризы своей госпожи Джорджиана сносила с покорной улыбкой, в ответ на ее придирки просила прощения, а незаслуженные обиды проглатывала, будто горькую таблетку.
Возможно, ее останавливала от своевременного бегства бедность, в которой девушка влачила существование. А может, на дне ее сердца еще жила жалость к одинокой старухе. Но чем покладистее становилась Джорджиана, чем ниже она опускала голову перед колдуньей, тем безжалостнее становились упреки озлобившейся госпожи. Не могла она простить Джорджиане ни идеально заправленные постели, ни вкусно приготовленный завтрак, а уж тем более что ее кожа была ровной, будто гладь молока в стакане, а волосы – яркими, словно огонь в камине.
Молодость – вот за что старуха ненавидела служанку больше всего. Когда один цветок зацветает, другой увядает. Это закон жизни, который колдунья не хотела принять.
– Собери мне букет прекрасных роз, – сказала ей старуха, – да смотри не вздумай заснуть.
Девушка вышла из покоев своей госпожи довольная. Задание казалось ей вовсе не сложным, а даже приятным. Нарвать букет цветов – что может быть проще? Джорджиана, привыкшая к черной работе, так обрадовалась, что не заметила коварной ухмылки своей хозяйки.
Девушка вышла в сад и, что-то напевая, начала собирать розы. Выбирала самые красивые – едва распустившиеся скромные бутоны, ибо те, которых коснулись следы увядания, не устроили бы ее госпожу. Она брала лишь те, что находятся на пике своего расцвета.
То ли дала знать о себе усталость от ежедневной непосильной работы, то ли морок, пущенный колдуньей на собственный сад. Но Джорджиана зевнула, склонившись над очередным бутоном. «Я прилягу на одну минуточку… только на одну! Ни в коем случае не буду спать!» – пообещала она себе. Но только прилегла на мягкой траве и сомкнула глаза, как сон взял ее в свои объятия.
– Ага! Попалась! Лентяйка! Ты нарушила указ своей госпожи, – возликовала колдунья. И начала что-то нашептывать над мирно спящей служанкой.
* * *
«Я нарушила указ! Господи, что мне будет?! – подумала девушка, едва проснувшись. – Нужно поскорее собрать эти розы, чтобы отнести моей госпоже!» Но, к собственному ужасу, она не могла пошевелить ни рукой, ни ногой. А розы вокруг казались настолько огромными, просто исполинскими, что Джорджиана при всем желании не смогла бы их сорвать, а уж тем более – донести до дома.
То, что она сама стала розой, Джорджиана поняла лишь тогда, когда увидела злую ухмылку хозяйки, которая склонилась над ней.
– Поделом тебе! Нечего было дрыхнуть! Бездельница, – сказала колдунья, срывая алую розу.
Она принесла ее в ванную. Ощипывала лепесток за лепестком и кидала в мутную воду. Затем погрузила в нее свое огромное обрюзгшее тело. Она впитывала ее красоту, ее грацию, ее мысли и чувства, впитывая вместе с тем ее лучащуюся серебром душу.
Когда старуха выбралась оттуда, ее лицо сияло улыбкой Джорджианы. Ее седые волосы горели рыжим огнем Джорджианы. Ее мысли были мыслями Джорджианы. Ее скукожившаяся, будто иссохшее яблоко, душа была вытеснена более сильной душой – душой Джорджианы.
Слишком поздно старуха поняла, что старухи отныне нет. Это робкая Джорджиана вышла из ванны, тихо улыбнулась на скорчившуюся тень колдуньи на краю умывальни. Оглядела величественные покои.
«Надо, пожалуй, вытереть пыль, выкинуть половину вещей и устроить величественный прием», – подумала она, решив не сообщать никому, что у этого замка отныне новая хозяйка.
Ведь колдунью никто не видел много лет. А на портретах, которые она заказывала подкупленным художникам, на зрителей глядела великолепная молодая волшебница – с мудрыми нежными глазами, огненно-рыжими волосами, похожими на лесной пожар, чистой и ровной кожей, будто гладь молока в стакане…
«Замок большой, одной мне с ним не справиться, – подумала Джорджиана. – Нужно нанять служанку!» Но, взглянув на плавающие в ванне лепестки алой розы, решила: это не обязательно.
Анна и рождественский ангел
Снежинки кружились за окном, сияя, как маленькие звездочки. Анна вздохнула. Рождество встречать было негде и не с кем: единственный сын уехал вместе с невестой далеко-далеко, в блестящую Москву. С родителями? Так снова начнутся расспросы: «Не пора ли тебе, Анна, найти новую любовь? А может, есть кто-то, но ты от нас скрываешь? Так не таись, пожалуйста, ты – девочка взрослая, мы все поймем». С подругами? Та же история! Начнут вздыхать, давать непрошеные советы. И как им объяснить, что ей никто не нужен после ее Олега? Прошло уже пять лет, но до сих пор при упоминании его имени у нее стоит ком в горле. Когда Аня представляла, что кто-то другой займет его место, будет сидеть в его кресле, смотреть его телевизор, наденет его тапочки, возьмет его кружку, ее начинало трясти. Ей не хотелось ни свиданий, ни новой «притирки» к чужому, непонятному человеку. Анна вздохнула и включила телевизор. Какая-то певичка извивалась под музыку. Пела вроде по-русски, а так, что ни слова не разберешь. В Анины времена такого не было.
«Вот и вся жизнь пронеслась», – подумала женщина, зажигая праздничную свечу, и положила себе ложечку крабового салата. Зачем столько приготовила? Все равно к ней никто не придет. У нее была хорошая, насыщенная жизнь. Она работала учительницей литературы, старалась вести урок так, чтобы дети его любили. Иногда даже (Аня вспомнила это с улыбкой) исключала некоторые особо сложные произведения из программы и давала что-то попроще, потеплее, поближе ребятам. А как они обменивались с девочками книгами! Те приносили ей свои любимые, а Аня взамен – свои! Многие потом признавались, что только из-за нее и полюбили читать. Все выросли, стали чужими, непонятными ей блогерами. О старой учительнице вспоминали редко.
Она была мамой для Лёшеньки. Все для него, кровиночки, делала, и когда повзрослевший мужчина, в котором она с трудом узнавала своего мальчика, заявил, что ему нужно ехать в Москву – только там, мол, могут исполниться его мечты, – Аня не проронила ни слезинки, не сказала ни слова, только обняла его крепко-крепко и пожелала удачи. Слезы были потом, когда никто не видел. Она плакала не переставая два месяца. С работы шла – плакала, из магазина – плакала.
Один лишь муж Олежка остался с ней. Они были вместе со школы, она любила его до одури, ее бросало в дрожь от одного его взгляда. (Умеют ли сейчас так любить?) За годы их когда-то страстная любовь отполировалась до состояния нежной, всепонимающей дружбы. А потом и Олежки не стало… Аня мотнула головой, пытаясь вытряхнуть непрошеные воспоминания. Она помнила то утро до пугающих мелочей: ее Олежка встал, с удовольствием съел приготовленную Аней яичницу, выпил чаю, потянулся и умер. Анна кинулась к нему, не веря, что так может быть, – не в каком-то дурном фарсе, а в реальной жизни. Она не верила даже тогда, когда равнодушный врач вынес свое заключение.
За пять лет Анна высохла, приобрела несвойственную ей строгость. Закрылась. «Самое интересное – все, что я делала в жизни, я делала для других. Каждое мое действие было вызвано любовью – к ученикам, мужу, родителям, сыну… А сейчас я абсолютно одна, мне даже не с кем встретить Рождество… Что я сделала не так? Неужели моя жизнь уже прошла? Все было зря?»
Она не успела отругать себя за унылые мысли, как раздался звонок в дверь. На пороге стоял усталый мужчина. Почему-то с елкой, хотя Новый год уже давно закончился.
– Я слышал, вам не с кем справить Рождество, – сказал он, – мне тоже. Можно пройти? Мне передали, что здесь готовят отличный крабовый салат.
Аня хотела захлопнуть дверь перед незваным гостем. Вдруг он какой-нибудь домушник? Ударит ее по голове – и прощай, вся бытовая техника. Ее с пяти лет учили не доверять незваным гостям. Но вдруг, вопреки любой логике, очень обрадовалась, ее бледные щеки впервые за пять лет зарумянились, а из глаз исчезла печальная пелена.
Они смотрели телевизор, наряжали елку. Напряжение, возникшее вначале, исчезло. Аня смотрела на светлое мудрое лицо гостя, и ей уже казалось, что она знает его всю жизнь. Ели салат. Не утратила она еще своего кулинарного мастерства!
– Вы устали? – спросила хозяйка гостя.
– Да. Только со смены.
– Сегодня?! В Рождество?! – ахнула женщина.
– Ага. Сегодня в нашем отделении самый пик работы! Меня ведь тоже сегодня никуда не позвали, – вздохнул он. – Как желание исполнять, так сразу нужен! А салатами угостить, – мужчина вдруг смутился, – ну, вы это сами понимаете! Ноль приглашений!
Они просидели вместе почти до самого рассвета. Ничего лишнего – всего лишь смотрели на снег, звезды, на то, как во дворе веселятся подростки, и говорили. Она о семье, сыне, Олежке, о своих ученицах (как у кого сложилась жизнь, Аня знала – внимательно за каждой следила). Он о работе – босс в последнее время стал хмурым, задумчивым (дурной знак), клиенты, как ни стараешься им угодить, недовольные – сами заказывают не пойми что, а потом еще обижаются: это исполнил не так, то не так! Сами назагадывают желаний, а потом жалуются: «И за что все это на мою голову?»
Потом Анна заснула, и гость исчез, будто и не появлялся вовсе. Женщина так и не поняла, кто это был, – ни когда нашла на диване, где мужчина сидел, несколько белых перьев (мало ли!), ни когда соседские подростки, перебивая друг друга, размахивая руками, рассказывали о том, что там, на крыше, след от крыльев, такой не оставит человек – теть Ань, ну поверьте! Наверное, это был всего лишь какой-нибудь добрый мужчина из старых знакомых. Узнал, что Аня остается на Рождество совсем одна, и решил нанести ей визит.
Но с тех пор в ее одиноком доме стало немного светлее. А полоумная соседка Клара, которая видела то, что не видят другие, еще полгода твердила: это был рождественский ангел. Слышите, рождественский ангел!
Призрак
Сколько я знала Валентину Ефимовну, она была настоящей леди, какими их изображают в старинных фильмах и книгах: идеальная осанка, точеная фигура, мудрый и строгий взгляд, исключающий всякое панибратство по отношению к ней. И хотя она была уже в летах, ни у одного из ее знакомых не хватило бы духу даже мысленно назвать ее старой: она была из тех редких женщин, что носят свои годы как украшение, с достоинством и даже некоторой величавостью.
Каждое лето она предпочитала жить в домике в деревне, оставив мужа, детей и внуков в городе. Валентина Ефимовна посвящала им осень, зиму и весну и считала, что обладает полным правом посвятить четверть года себе. Валентина была немного ведьмой, как, впрочем, и все женщины. Она любила гулять по лесу, собирать восхитительно пахнущие травы («Заговорю их, будут оберегами в дом!»). Любила читать, жадно глотая книгу за вечер. Любила сидеть в одиночестве и думать, глядя на то, как трещит огонь в печке. Валентине Ефимовне казалось, что нет более увлекательного занятия, чем просто сидеть и думать о том, о чем не успеваешь подумать в круговерти города, когда тебя никто и ничто не прерывает и не отвлекает.
Тот вечер протекал как обычно: Валентина Ефимовна сидела с книжкой в руках, кот Птолемей тихонько урчал на ее коленях, пока ее уединение не было прервано тихим покхекиванием.
– Что читаем? Неужели произведение Ольвиана Великолепного, дошедшее до твоих дней, потомок?
Валентина оторвалась от книжки. Рядом с ней сидел беспокойный дух. То, что он беспокойный, ведьма поняла по гневно растрепанным светлым волосам, высокомерному выражению утонченного лица и затаенной надежде во взгляде. «Ну скажи, что читаешь стихи Ольвиана! Тебе что, жалко?» – казалось, просил весь его облик. Ведьма встрече с духом не удивилась, с ней частенько такое случалось.
«Вообще-то я перечитываю учебник по физике за одиннадцатый класс. Там куча сведений по магии. Но как бы тебе сказать об этом помягче?»
– Вы незнакомы с творчеством Ольвиана Великолепного? – Дух недовольно нахмурился. – Нет, не спрашивайте, кто это! Вы не можете его не знать! Он был величайшим поэтом современности! Непризнанным и гениальным!
Ведьма хмыкнула. Ох уж эта мания величия у некоторых неуспокоенных. Похоже, кое-кто здесь присутствующий считает, что оставил в истории огромный след!
С того дня Ольвиан Великолепный поселился в ее избушке. Валентина его не гнала, так как вреда от него не было, да и пользы (что там сказать!), по-честному, тоже. С самого утра он бродил из угла в угол, кашляя и бормоча какие-то стихи. Вначале немного пугал кота Птолемея, но кот к нему тож довольно быстро привык. Каждого духа на этой земле что-то держит. Кого-то – месть, кого-то – любовь, кого-то – страх, что его там дальше ждет что-то неизвестное. Ольвиан Великолепный был редким случаем. Его держали на этой земле стихи, созревшие в его душе, но не успевшие вырваться из искаженного предсмертной конвульсией рта. И теперь они пригвождали Ольвиана к этой земле, как тяжелые гири.
В моменты, когда его лицо озарялось вдохновением, он казался Валентине совсем молоденьким, почти ребенком. Как она ни сопротивлялась, к ее сердцу тянулись скользкие щупальца жалости. «Дура старая! Нельзя помогать всем и вся. Особенно без запроса. Сколько раз ты получала за то, что лезла не в свое дело! Сколько раз обещала больше не вмешиваться в дела духа иль человека!» Однажды, когда его бормотание стало совсем невыносимым, Валентина не выдержала. Спросила:
– Сколько тебе было лет?
– Не важно, сколько поэту лет, – он является рупором поколений! Его ртом говорят и древние старики, и только что родившиеся на свет младенцы.
– Двадцать пять – двадцать шесть? – перебила ведьма.
– Двадцать один год, – помолчав, признался призрак. – Чахотка. Она в тот год многих унесла.
Валентина почувствовала, как у нее что-то дернулось в области груди. Ее внуку столько же.
– Ладно, – неохотно сказала ведьма, – считай, тебе повезло. У меня есть на тебя немного времени. Буквально пара месяцев. Давай осуществим то, что ты не успел.
Ольвиан просиял. Но через секунду замялся:
– Знаешь, я не уверен, что у меня все получится. В конце концов, может быть, я был не так уж талантлив. Раз меня не заметили.
– Меня не волнует, что ты там думаешь, – Валентина Ефимовна ни разу за последние двадцать лет ни на кого не повысила голос, но когда она злилась, даже Верховная Ведьма ковена не решалась с ней спорить, – надиктовывай давай!
И начался самый странный период в ее жизни. Каждый вечер Ольвиан брал перо (ручки он считал чем-то чудным и почему-то их презирал, а когда Валентина хотела включить ноутбук, он зажужжал и загорелся синим, Ольвиан забился в дальний угол избы, решив, что этот диковинный зверь – изобретение самого Сатаны). Валентине пришлось попросить внучку найти перо, чернила и привезти все это из города. Лиза, конечно, решила, что бабушка чудит, но Валентину очень любила и давно привыкла к ее странным просьбам, поэтому исполнила и эту.
Валентина не помнила сам процесс написания. Она садилась за стол и начинала писать слово за словом, слово за словом, не понимая, что пишет. Ее сознание как будто отключалось на пару часов, а когда она вновь «возвращалась», перед ней лежали исписанные незнакомым (довольно корявым, между прочим) почерком листы. Довольный Ольвиан смотрел на нее с печки светящимися от удовольствия глазами. В эти моменты его чахотка, казалось, совсем отступала: он почти не кашлял, его щеки наливались здоровым румянцем, как у мальчика, вернувшегося с зимней прогулки.
Хорошие ли стихи он писал? Валентина Ефимовна не знала, она разбиралась в целебных травах, человеческих болезнях, а вот в стихотворениях – нет. Ей они казались искренними, хотя немного устаревшими и… Неактуальными, что ли. Вот кому в наше время интересны балы? И разве сейчас кого-то впечатлишь описанием враждебной атмосферы в литературных салонах? О кознях литераторов, кажется, Булгаков уже все написал! А язык! Да сейчас никто так не говорит.
– Сейчас нет слова «бесстудный», нужно – «бесстыдный», – попыталась как-то донести свою мысль Валентина.
– Замолчи, ведьма, ты ничего не понимаешь в высоком искусстве!
Ведьма не видела поэта, но знала, что он высокомерно-картинно вскинул голову, задрав подбородок – так, что лунный свет пафосно забликовал бы тонкой мерцающей линией на его коже, подчеркивая очертания его горделивого профиля. Если бы Ольвиан, конечно, еще обладал плотью.
Однажды Ольвиан явился к ней во сне в старомодном цилиндре с пером. Заявил, чтобы она переписала все покрасивее и отвезла издателю. Пора представить его творения на суд Валентининых современников! Интересно, достойны ли они оценить высокую поэзию? Или окажутся такими же недоумками без вкуса, как и представители его поколения?
– Издателю не повезу, – отрезала ведьма, – мы сделаем иначе. Хочешь, я опубликую твои стихи так, что их сразу увидит весь мир? Не боишься? – посмеиваясь, предложила она.
Ольвиан Великолепный побледнел еще сильнее (если так можно сказать о призраке). У него задергался глаз, но дух призвал все свое мужество и решительно кивнул.
«Ну держись, поэтишка», – думала Валентина. Помнится, внучка как-то выложила в интернет свою повесть, а потом плакала от нападок этих… как она их называла? (Валентина поморщилась, пытаясь вспомнить современное слово.) Хейтеров. А этому Ольвиану уж точно достанется.
– Не опубликуешь стихи – не уйду, – заявил ей призрак тоном капризного мальчишки.
– Ладненько, будь по-твоему.
К ее удивлению, стихотворения Ольвиана людям понравились. Почта Валентины с этого дня ломилась от писем.
«Знаете, я вообще-то ненавижу стилизацию, но тут ощущение, что поэт сам пережил это!» «Что за Ольвиан, в каком веке он жил?» «Почему его нет среди русских классиков?» «Бред какой-то, но я читал и проживал то же, что автор. Никогда такого не было. Что со мной?»
Валентина зачитывала эти отзывы вслух, тактично минуя комментарии «ерунда» и «бред». Ольвиан радовался как ребенок.
– Смотри, стихотворение прочитали пять тысяч человек! Я знаменит, знаменит!
– Ты молодец, – хвалила она, умолчав, что по сравнению с охватами блогеров это не такое уж выдающееся достижение.
Однажды утром они обнаружили на почте предложение от издателя. Тот отдавал должное наблюдательности и таланту юного дарования (Валентина позаботилась о том, чтобы везде указать его возраст: «Ольвиан, 21 год») и предложил им издать книжечку. Маленькую, тоненькую, всего пятьсот экземпляров. Ольвиан забегал по потолку от радости, обнял недовольного кота и неожиданно для себя самого от души поцеловал Валентину в щеку.
Ведьма могла бы сказать ему, что мир изменился и сейчас пятьсот экземпляров – не такой уж гигантский тираж, как Ольвиану кажется. Что эта книжонка растворится в гигантском потоке выпускаемой литературы.
Но Валентина опять промолчала.
В тот день она выпила бокал вина и еще один бокал поставила ему на печку. Никогда очертания Ольвиана не были настолько плотными.
– Там дядя, дядя! В том углу дядя, – заметила поэта соседская девочка, забежавшая к Валентине Ефимовне за мукой.
– Ты знаешь, мне кажется, что я никогда не жил. Я имею в виду – не жил по-настоящему до сегодняшнего дня. Даже когда был живым в общепринятом смысле этого слова. Спать хочется, – сладко протянул Ольвиан.
И, свернувшись у камина (так пафосно он почему-то называл печку), как котенок, тихонечко засопел. С каждым вдохом он становился все меньше и меньше, пока не стал совсем маленьким десятилетним мальчиком. Мальчиком, который видел прекрасное там, где остальные люди лишь проходили мимо, и мечтал однажды стать Настоящим Поэтом.
На следующее утро Ольвиана на печке не было. Жизнь пошла привычным чередом: вскоре навестить Валентину приехал муж и забрал ее в город. Внучки за лето успели подрасти: старший закончил институт, младшая перешла в десятый класс школы.
Ольвиан больше никогда о себе не напоминал. От него осталась только вышедшая через полгода тоненькая книжечка старинных стихов. Стихов, которые Валентина никогда не писала.
Черный дракон
Дева была некрасива. Прыщава и бестолкова. Может, хоть дракону она сгодится!
«Хоть кому-то буду нужна!» – подумалось Деве, и на ее губах мелькнула горькая улыбка. Дева стояла на краю обрыва и все звала и звала своего Змея.
– Прилетай, забери меня с собою на небо! Драконы же похищают юных дев! У них такая работа, – ныла девушка, глядя на грозовые тучи. Ей казалось, что это очень здорово – быть хозяйкой в его готическом замке, пронзающем шпилями пушистые облака, а по ночам летать, оседлав дракона, по небу, будто Бурерожденная. – Пожалуйста, забери!
Ее плечи продрогли от холода, дракон все не летел. Дева вздохнула. Если она не решится на встречу с ним, ей снова придется тащиться на скучную работу – туда, где никому нет дела до нее, в свою темную, никчемную, одинокую жизнь. Вдруг за ее спиной раздался шелест маховых крыльев.
– Дракон? – не веря в свою удачу, спросила девушка. Он был, как положено, прекрасен: огромный, с переливающейся в лунном свете, сверкающей чешуей. – Возьми меня прямо сейчас к себе!
«Да кто же тебя такую замуж возьмет?» – вспомнились ей мамины слова.
– Если можно, то даже замуж, – с придыханием дополнила просьбу самопровозглашенная «принцесса».
– А ты знаешь, что я темный дракон? – спросил Змей, задумчиво глядя на девушку. – Это значит, я никогда не делаю ничего, как меня просят, – сварливо отозвался он. – Тебе надоела земная жизнь, тебя тянут к себе небеса, но, чтобы стать моей женой, ты должна пройти одно испытание. Длиться оно будет восемьдесят лет и целых три года.
Дева вопросительно приподняла бровь:
– Так долго?
– По-моему, столько, сколько нужно для того, чтобы стать избранницей темного грозового дракона. Ты же не хочешь, чтобы я женился на ком попало.
«И то верно!» – подумала Дева, задумчиво глядя в его янтарные глазищи.
– Значит, слушай сюда: ты проживешь долгую и счастливую жизнь, сможешь найти работу по душе. Да-да, ты найдешь настоящего земного мужчину и полюбишь его всем сердцем. Возражения не принимаются! Родишь ребенка, – дракон задумчиво почесал крыло, – а может быть, даже двух. Это как сама захочешь.
– И?.. – с придыханием спросила Дева.
– И ОТОЙДЕШЬ от края обрыва! – прогромыхал над ее головой его грозный, будто раскаты грома, голос.
Девушка отступила. Что это было? Галлюцинация на нервной почве? Последствие невроза? Самоубийство больше не казалось ей самым удачным выходом.
– Когда минует срок, я прилечу за тобой, – раздался над ее головой чуть слышный шепот ветра.
И Дева упорно держала обет. Она отыскала дело по душе и бросила ненавистную работу. Встретила доброго и ответственного человека, отважилась открыть ему сердце и стать его женой. А в положенный срок, когда Дева почти позабыла о данном в юности обещании (она почти не думала о своем драконе, так как уже очень давно не призывала Смерть), Змей прилетел к ней. Он стоял среди ее правнуков – огромный, темный, занимающий всю комнату, нет, все помещение. Холод исходил от его раскинутых крыльев.
