В зазеркалье

В зазеркалье

Глава

– Юрий Васильевич… Юрий Васильевич! Так что передать- то?,– снова спросил лаборант, удивленно глядя на доцента кафедры физики.

– Пока ничего говорить не надо… ,– отвечал немного смущенный доцент.– В понедельник я сам зайду к Михаилу Львовичу и все решу… Пускай то, что он принес, немного полежит у меня…

И быстро направившись к двери, доцент выскочил в коридор. По всему было видно, что он всеми силами пытается уйти от одной деликатной просьбы, ответа на которую у него пока не было. И потому, Михаилу Львовичу, просившему не напрямую, а через посредника, придется немного подождать.

Юрий Васильевич был плотный мужчина, лет тридцати пяти- сорока, одетый в серый костюм с галстуком. Крупные черты его лица словно тянулись к низу, изображая на нем присутствие апатии и уныния. Только зеленоватые глаза, выглядывающие из- под косматых бровей, слегка поблескивали живыми яркими искрами. По обе стороны от них клубились темные, чуть подёрнутые сединой, пышные бакенбарды. Над высоким лбом возвышалась внушительная копна аккуратно уложенных волос.

Доцент быстро пробежал по ступенькам, на ходу кивнул двум знакомым и оказался на улице, оставив за спиной нерешенное дело и технический вуз горбачёвской эпохи.

Мерно ступая по влажному после дождя асфальту, Юрий Васильевич смотрел вниз, раскачивая руку с дипломатом в такт шагам. Вид он имел задумчивый и немного растерянный. Шла вторая половина июня. Летняя сессия подходила к концу, но накал учебных баталий, видимо, не ослабевал.

Перемещаясь по полупустым кварталам вдоль старых четырёхэтажных домов, доцент неторопливо пересек две широкие дороги. Не смотря на свои размеры, они совсем не изобиловали транспортом. Поскольку эра свободного рынка ещё не наступила, здесь нечасто появлялись лишь казённые грузовые автомобили; ещё реже, частные «Москвичи», «Жигули» и «Запорожцы». Машины проезжали медленно и с большим интервалом.

Тихие улочки, обшарпанные тротуары неспеша, по очереди, демонстрировали нехитрые прелести советского, провинциального города. Кто- то вёл из детсада ребёнка, то и дело останавливаясь, и что- то ему объясняя. Кто- то, такой же, как Юрий Васильевич, задумчивый и усталый, шёл с работы, едва передвигая ноги. Из соседнего дворика виднелась группа пожилых людей и уже глубоких старичков. Столпившись вокруг стола, старшее поколение «резалось» в какую- то игру с лихим, молодецким азартом. То ли домино, то ли лото занимало всё их внимание. Седые волосы поблёскивали в лучах вечернего солнца; руки то и дело взметались вверх и разухабисто с шумом опускались на стол. Отдельные выкрики раздавались попеременно и иногда смешивались в общий гам; их отголоски ещё долго преследовали удаляющуюся фигуру усталого физика.

Юрий Васильевич едва обозревал всё рассеянным, невнимательным взглядом, ни на что не обращая своего внимания. Идущих на встречу он также не замечал. Тем не менее, некоторые из них невольно вынуждали сделать это.

По мере своего продвижения, ему все чаще стали попадаться люди с полными сумками и «авоськами». Некоторые из них громко разговаривали и, судя по всему, были чем- то возбуждены, будто возвращались с интересного спортивного состязания. В то же время, Юрия Васильевича в течение короткого времени обогнали несколько отчаянно спешащих субъектов; а один из них даже чуть- было не налетел на него. Очевидно, что они еще только подходили к месту, с которого возвращались те, другие, но не теряли надежды тоже успеть. Заполненные сумки и довольные лица отходящих служили, по- видимому, дополнительным раздражителем; приходящие бросали в них остервенелые взгляды и мчались дальше вперед, почти уже со всех ног, стараясь обогнать друг друга. Неспешное, размеренное движение пешеходов превратилось в странные гонки.

Юрий Васильевич пересек третью дорогу, вышел на тротуар и, обогнув длинный дом, остановился…

Впереди, извиваясь и заполняя на десятки метров все свободное пространство, жило и дышало нечто, похожее на огромную змею. Вереница сограждан, стоявших друг за другом, напоминала извивающуюся рептилию, опутавшую собой все растущие поблизости кусты и деревья, вывалившую не вмещающиеся части своего тела в соседние переулки, и упершуюся в серое, затаившееся под жилыми этажами заведение, с небрежно- размашистой надписью под козырьком- «Гастроном». За его стеклянными витринами, за закрытыми дверями, очевидно, и находилось устье этой человечьей реки на виду у нескольких, отделенных друг от друга, постоянно спорящих и враждующих между собой проток. Все они сходились на небольшом, открытом окошке в самом конце серого здания. Выйдя на финишную прямую, «жертвы перестройки», словно обретя второе дыхание, бранились, давили и толкали друг друга с удвоенной энергией. У заветного окошка было особенно жарко… Наконец, пройдя все препятствия, после многих неприятностей и испытаний, люди, с переполненными «авоськами» и холщовыми сумками, выползали из этого омута, постигая бесценные мгновения чистого счастья.

Стоящие в глубине очереди разговаривали между собой, ругались, или молчали; иные не выдерживали и лезли напролом. Их хватали за одежду, за руки, а то и вовсе сбивали с ног, не давая приблизится к окошку раньше положенного. Чем меньше оставалось до конечной цели, тем становилось всё оживлённее и веселее. Непонятно откуда, возникали новоявленные друзья и родственники, знакомые и друзья знакомых. Все они делали одно и то же: просили купить на их долю и под негодующую обструкцию окружающих совали зажатые в кулаке деньги. Это сильно затягивало и без того длительный и трудоёмкий процесс отоваривания.

Вдруг, вся толпа разом всколыхнулась и загудела. Ругань и крики, без того не прекращавшиеся ни на минуту, заметно возросли, став до неприличия громкими и забористыми, и окончательно сбились в сплошной гвалт. Из двора, прилегающего с другой стороны к зданию, сквозь ряды очереди, как резвый огонь по сухой траве, пробивалась группа молодых людей. Расталкивая и распихивая всех на своем пути, она приближалась к заветной цели все ближе и ближе. Гул возмущения, негодования и отчаяния стоял сплошной стеной. Метрах в десяти от окошка, вероломная шайка натолкнулась на такую плотную преграду, что была вынуждена остановиться. Растревоженный людской улей достиг апогея своей ярости и готов был смести чужаков. С каждым мгновением их шансы на успех стремительно таяли.

Неожиданно, что- то темное, как комок грязи взмыло вверх из рядов дерзкой компании и спланировав на стоящих спереди, проворно поползло враскаряку прямо по головам, спеша и судорожно дергаясь, как некое человекообразное членистоногое. Поначалу, никто даже и не понял, что же это, на самом деле, такое произошло. А между тем, заброшенный «гонец» был уже у цели, и вцепившись одной рукой за край вожделенного проема, протягивал другой несколько смятых червонцев.

– На все!,– крикнул он внутрь.– Без сдачи!

Оттиснутая в сторону немолодая тетка на мгновение растерялась от свалившейся сверху напасти, но тут же пришла в себя. Истошно крича «помогите!» она попыталась отодрать от окошка присосавшегося к нему наглеца. Однако, силы были не равны. Получив пару раз по голове, она дико взвизгнула и, тут же кровожадно впилась зубами в протянутую вперед руку. Теперь уже настал черед кричать ее обладателю:

– Пусти руку, тварь! – жалобно взвыл искатель легких путей, беспомощно полулежа- полувися у порога долгожданной цели…

…Доцент повернулся и скорыми шагами пошел обратно. Где- то за его спиной, сползло и свалилось вниз мелькавшее еще некоторое время тело…

…Юрий Васильевич спешил все быстрее и быстрее. Доносившийся со спины шум словно подстегивал его. Не обращая больше ни на что внимания, доцент прошел все тем- же путем обратно, до самого института, потянул за ручку и шагнул внутрь. Взлетев по ступенькам, он почти- что промчался по пустому коридору; долго искал ключ и открыл лабораторию непослушными пальцами. Наконец, оказавшись за порогом, сразу же запер за собой дверь. Шум торопливой суеты исчез, оставив после себя лишь размеренное тиканье часов и тяжелое прерывистое дыхание.

Юрий Васильевич огляделся, не затаился ли кто- нибудь здесь, словно специально дожидаясь его прихода. Постояв с полминуты, он медленно обошел все столы и даже заглянул за шторы. Потом, подошел к умывальнику, открыл воду и смочил ей лицо. Потерев глаза и лоб, доцент направился к висевшему зеркалу и внимательно изучал себя в нем целую минуту. Наконец, он тряхнул головой, всплеснул руками и шагнул к своему столу; открыл ящик, вынул пакет и зачетную книжку.

Кое- как отыскав нужную страницу «зачетки», Юрий Васильевич с уже занесенной ручкой на мгновение замер, как будто еще раздумывая, и поспешно размашисто расписался.

Теплый летний вечер давно уже проник за стены старого здания, наполняя его ласковым шёпотом листьев с отголосками пения птиц, ароматом цветущей липы и игрой теней заходящего солнца. Ко всему этому иногда примешивалось эхо шагов.

Юрий Васильевич положил «зачетку» обратно в ящик, взял пакет и запер его в дипломате, затем, защелкнул крышку и поторопился к выходу.

* * *

Смеркалось. Во дворе «хрущевки» еще слышался смех. Время от времени, по асфальту стучали сандалии и заливисто лаяла чья- то собака. То с одного, то с другого балкона заботливые мамаши призывали детей возвращаться домой громкими, взволнованными голосами. Над ними безостановочно сновали неугомонные стрижи, очерчивая крыльями видимость тревоги и опасности. Постепенно детские голоса стихали.

На темно- сером небе проступили первые звезды и печально мерцали. Где- то в зарослях палисадника забренчала гитара. Сипловатый, неокрепший после подростковой ломки голос затянул песню еще не разрешенного подпольного барда. Исполнитель, находясь в эпицентре небольшой компании, старательно набирал три незамысловатых аккорда на старенькой, шестиструнной гитаре. Расположившиеся вокруг слушатели, примерно такого же возраста, с восхищением смотрели на него, иногда вполголоса подпевая.

Внезапно резкий окрик оборвал пение. На мгновение все замерло. Как видно, кому- то из жильцов дома пришлись не по душе то ли репертуар, то ли время его исполнения. В последовавшей затем перепалке отчетливо и громко прозвучала угроза вызвать милицию. Как видно, она и стала решающей. Концерт был окончен.

Тем временем, совсем стемнело. Во дворе все стихло. Лишь только уличные коты, чувствуя себя безраздельными хозяевами, пробирались впотьмах в поисках добычи и ночных приключений…

В квартире Юрия Васильевича повсюду горел свет. Сам хозяин по- прежнему был в рабочем костюме со слегка ослабленным галстуком. Проходя то в одну, то в другую комнату, он с рассеянным взглядом что- то искал; брал в руки разные предметы и, неуверенно повертев в руках, вспоминал о чем- то еще, оставляя лежать на месте то сумку, то ножик, то банку с огурцами. При этом, он часто вполголоса бормотал и слегка жестикулировал. Наконец, запах пригорающего ужина погнал его на кухню. Выключив огонь, доцент взялся за долгую и тщательную сервировку стола. Выложив ужин на большую тарелку, Юрий Васильевич разложил по блюдцам квашеную капусту, свежие помидоры, кильку и забытые было в комнате соленые огурцы. Поместив по обе стороны от тарелки вилку и нож, он нагнулся вниз, и переложил на стул дипломат.

Вот щелкнул замок, открылась крышка и на столе появился пакет из лаборатории. Доцент, нетвердой рукой, вытащил из его недр, одну за другой, четыре бутылки водки. После этого, он очень долго смотрел на них с таким искренним изумлением, словно совсем не ожидал здесь увидеть.

Коренастые бутылки, с манящим изгибом покатых бедер смотрели на него с кухонного стола, гордо демонстрируя надпись «Столичная» во всю грудь, с внушительной коллекцией медалей в придачу. Именно они стали виновницами продолжительного оцепенения, в котором пребывал хозяин квартиры.

Наконец, доцент пришел в себя и вышел из кухни. Через минуту он появился снова, неся в руке небольшую хрустальную рюмку, украшенную изысканным узором над стройной ножкой, и поставил её на стол. Снова наступила длительная пауза. Юрий Васильевич застыл, как будто все еще не понимая, что ему с этим делать. На часах было ровно одиннадцать. Стояли тишина и покой.

Проведя так минуты три, доцент потянулся за одной из бутылок, неспеша открыл её и неуверенной рукой стал наполнять хрусталь. Бесцветная жидкость, под аккомпанемент встревоженных бульков ринулась вниз, наполняя рюмку до самых краев и перебежала край. Лишнее вытекло из стеклянной полусферы и образовало вокруг небольшую лужицу. Где- то глубоко, на самом её дне, засияло отражение кухонной лампы. Доцент поставил бутылку на стол и перевел дыхание. Затем, он присел и немного задумался, словно вспоминая, не забыл- ли еще чего. Все эти нескончаемые телодвижения и остановки, чем- то напоминали подготовку к прыжку с трамплина, или японский ритуал чаепития. Стало совсем тихо, только стенные часы продолжали безостановочно отсчитывать вечность.

Спустя несколько мгновений он, наконец, очнулся, взял рюмку и торжественно встал. Вот уже подрагивающая рука, запинаясь, понесла свою ношу, и прежде крепко сжатый рот приоткрылся. Веки доцента наполовину опустились, а зрачки качнулись вверх, уходя за горизонты своей видимости…