скачать книгу бесплатно
Россия в войне 1941-1945 гг. Великая отечественная глазами британского журналиста
Александр Адольфович Верт
Книга-эпоха
Одна из самых известных в мире книг о Великой Отечественной войне. Впервые вышла в Англии в 1964 г., затем в США, Франции, ФРГ и других странах. По общему мнению, она «открыла глаза» западным читателям на подлинные события, происходившие на Восточном фронте и в России.
Корреспондент британской газеты «Санди тайме» и радиокомпании ВВС (Би-би-си) Александр Верт (1901 – 1969) хорошо знал русский язык и находился в СССР с июля 1941 по 1946 год, а потом по собственным впечатлениям, документам и другим первоисточникам написал эту, по его словам, «человеческую историю». «Я делал все, что было в моих силах, чтобы рассказать Западу о военных усилиях советского народа», – отмечал Верт. Автор честно и откровенно с портретами, зарисовками, бытовыми подробностями рассказывает о Великой Отечественной войне. Он не был сторонним наблюдателем, он переживал – за нашу страну и живущих в ней людей…
В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.
Александр Верт
Россия в войне. 1941–1945. Великая Отечественная глазами британского журналиста
© Верт А., 2023
© Болтин Е. А., пер. с англ., 2023
© ООО «Издательство Родина», 2023
Предисловие к русскому изданию
Всю Великую Отечественную войну советского народа я провел в Советской стране, поэтому, когда мне исполнилось шестьдесят лет, я острее, чем когда-либо, почувствовал, что должен написать эту книгу – прежде всего как долг и выражение признательности советскому народу. Именно советский народ вынес на себе основную тяжесть Второй мировой войны; именно он потерял в ней 20 миллионов людей. Надо напомнить об этом Западу – ведь у многих там память коротка. К их числу относится, например, президент США Джонсон: в своей речи по случаю 20-й годовщины победы союзников над Германией он даже не упомянул о жертвах, которые принес для общей победы Советский Союз. А если говорить только о человеческих жертвах, то Америка потеряла во Второй мировой войне в сорок раз меньше людей, чем Советский Союз.
У его предшественника, Кеннеди, память была лучше. 10 июня 1963 г. он сказал:
«Во всей истории войн еще не было страны, которая выстрадала бы больше, чем Россия во время Второй мировой войны.
Не меньше двадцати миллионов людей было убито. Многие миллионы домов и крестьянских дворов были сожжены или разграблены. Третья часть (европейской) территории страны, включая почти две трети ее основных промышленных районов, была превращена в пустыню».
Нечего и говорить, что столь тяжкие потери оставили глубокий след в жизни Советского Союза и именно они, нравится это западным политикам или нет, определяли курс внешней политики Советского правительства после войны. Недоверие советских людей к Германии и к любой стране, которая помогает ей снова стать великой военной державой, остается очень сильным. Ведь в СССР нет, пожалуй, ни одной семьи, которой фашистское нашествие не коснулось бы самым непосредственным и чаще всего самым трагическим образом. Память о 1941–1945 гг. и теперь свежа в каждом советском человеке старшего возраста, а молодому поколению постоянно рассказывают и напоминают в книгах, кинофильмах, радио- и телевизионных передачах о том, что выстрадала страна, и какую борьбу пришлось ей вынести для того, чтобы сначала выстоять, а потом завоевать победу.
Было бы пустым занятием строить сейчас догадки, что произошло бы с СССР, Англией и США в 1941–1945 гг., если бы они не объединились в своей решимости сокрушить нацистскую Германию. Может быть, это и был «странный союз» (а именно так и назвал его в конце войны генерал Джон Р. Дин, возглавлявший военную миссию США в Москве), может быть, после того, как дело было сделано, он и должен был неизбежно распасться, несмотря на официальный договор о двадцатилетнем союзе, который СССР и Англия подписали в 1942 г., и другие благие решения военного времени. Но что бы члены «Общества Джона Берча» и другие политические психопаты ни болтали сегодня насчет того, что мы-де сражались «не на той стороне», мы до сих пор должны говорить: «Слава тебе, Господи, за этот “странный союз”».
В 1940–1941 гг., в течение года, Англия боролась с Гитлером почти без посторонней помощи. И также почти без посторонней помощи воевал и СССР в период с июня 1941 до конца 1942 г. Для каждой из этих стран угроза нацистского завоевания была огромной. Англия выстояла в 1940–1941 гг., Советский Союз выстоял в 1941–1942 гг. Но даже много месяцев спустя после Сталинграда Сталин по-прежнему заявлял, что нацистскую Германию можно разгромить не иначе как общими усилиями Большой тройки.
Еще одна причина, по которой я взялся за эту книгу, заключается в том, что молодое поколение на Западе очень мало знает о тех днях. Французское радио провело опрос среди некоторой части молодежи на тему о Второй мировой войне, и довольно многие ответили, например: «Гитлер? Не знаю, кто это». Когда несколько лет назад я преподавал в одном американском университете, то убедился, что многие студенты-первокурсники имеют лишь очень смутное представление о Гитлере, Сталине и Черчилле. Но имеет ли даже большинство взрослого населения на Западе достаточно ясное представление о том, как, какой ценой была достигнута победа над нацистской Германией? Естественно, что англичане интересуются главным образом военными усилиями Англии, американцы – военными усилиями Соединенных Штатов и интерес этот поддерживается в них множеством выходящих в свет мемуаров английских и американских генералов. Но в целом авторы этих мемуаров склонны затушевывать тот важный факт, что не кто иной, как русские, говоря словами Черчилля, сказанными в 1944 г., «выпотрошили германскую армию». В силу исторических и географических причин случилось так, что действительно именно Советский Союз вынес самое тяжелое бремя в войне против нацистской Германии и что именно благодаря его борьбе были спасены миллионы жизней англичан и американцев. И во время войны как Америка, так и Англия отчетливо это сознавали. «Англия охвачена волной национальной признательности [к СССР]», – говорил в 1942 г. английский историк Бернард Пэре. Аналогичные чувства открыто высказывались и в более официальных кругах. Так, 21 июня 1942 г. Эрнест Бевин заявил:
«Вся помощь, какую мы смогли оказать, невелика, если сравнить ее с титаническими усилиями советского народа. Наши внуки, сидя за своими учебниками истории, будут думать о прошлом, полные восхищения и благодарности перед героизмом великого русского народа».
Теперь я сомневаюсь, что даже дети современников Бевина, не говоря уже о внуках, испытывают подобные чувства. И я надеюсь, что этот мой «учебник истории» напомнит им о некоторых вещах, которые имел в виду Бевин.
Надо добавить, разумеется, что советские люди во время войны прекрасно отдавали себе отчет в том, что члены Большой тройки несут «неравные жертвы». «Малый второй фронт» (высадка в Северной Африке) был открыт только в конце 1942 г., а «большой второй фронт» – лишь летом 1944 г. Эти с примесью холодка чувства, которые народные массы СССР испытывали во время войны по отношению к союзникам, являются одной из тем, к которой я не раз буду возвращаться в своей книге.
Что представляет собой эта книга? Ее ни в коем случае нельзя назвать официальной историей войны. И это тем более не военная история, не история военных операций. Правда, поскольку тема книги – Советский Союз в годы войны, читатель найдет в ней, конечно, ряд глав, посвященных важнейшим военным операциям. Но, рассказывая об этих операциях, я по мере возможности избегал касаться подробностей военных действий, которые могут интересовать только военных специалистов, а старался нарисовать общую картину драматического развития военных событий, концентрируя зачастую внимание лишь на таких деталях, которые оказывали прямое моральное воздействие на войска обеих сторон, например на таких фактах, как огромное превосходство немцев в авиации и в автоматическом оружии в 1941–1942 гг., или превосходство советских войск в артиллерии и минометах под Сталинградом, или, наконец, появление в Красной Армии со второй половины 1943 г. сотен тысяч американских автомашин. Я старался также рассматривать все важнейшие военные события на советско-германском фронте в их общем значении как для СССР, так и для всей международной обстановки, потому что ход войны очень заметно влиял не только на моральное состояние Советской страны, но и на межсоюзнические отношения. Не случайно, например, мы наблюдали активизацию советской внешней политики после Сталинграда, так же как не случаен и тот факт, что Тегеранская конференция состоялась не до, а после советской победы под Курском, которая с военной точки зрения была настоящим поворотным пунктом в войне – даже в большей степени, чем битва под Сталинградом, которая, по словам немецкого историка Вальтера Герлица, имела скорее характер «политико-психологического поворотного пункта».
Эта книга представляет собой в гораздо меньшей степени историю военных действий, чем человеческую историю, а отчасти также и политическую историю войны. Мне кажется, что одним из главных обстоятельств, которые давали мне основание написать книгу, было то, что я там был. За исключением лишь первых месяцев 1942 г., я находился в Советском Союзе весь период Отечественной войны, и что меня интересовало больше всего, так это поведение, реакция советского народа перед лицом как поражения, так и победы. В страшные дни 1941–1942 гг. и на протяжении следующих двух с половиной лет тяжело и дорого доставшихся побед меня никогда не покидало ощущение, что то была подлинно народная война. Сначала это была война народа, поднявшегося против намного превосходящих сил врага (а в 1941-м, так же как отчасти и в 1942 г., немцы обладали страшной ударной силой), чтобы отстоять свою родину и собственное существование, а потом – война неагрессивного в душе народа, но теперь разъяренного и решившего доказать врагу свое военное превосходство. Сознание того, что это была их собственная война, было в общем одинаково сильно как у гражданского населения, так и у солдат. Несмотря на то что жизненные условия были очень тяжелы в течение всей войны, а в некоторые периоды – поистине ужасны, люди работали так, как никогда прежде им не приходилось работать; работали иной раз до того, что падали и умирали. Несомненно, и в армии, и среди гражданского населения бывали моменты паники и деморализации – я расскажу и об этом. И тем не менее дух подлинной патриотической преданности и самопожертвования, проявленный советским народом за эти четыре года, имеет мало подобных примеров в человеческой истории, а история осады Ленинграда (и в меньшем масштабе Севастополя) является вообще единственной в своем роде.
На Западе некоторые спрашивали иногда у меня, как Россия могла вести и выиграть эту титаническую народную войну в условиях жесткой власти Сталина. Но народ сражался, и он сражался прежде всего, чтобы защитить «самого себя», то есть свою родину; а у Сталина было достаточно здравого смысла, чтобы с самого начала понять, что это прежде всего война отечественная. В трудные дни 1941 г. он не только прямо провозгласил, что народ сражается в этой войне за Россию и за свои национальные традиции, пробудив тем самым в советских людях чувство национальной гордости и чувство задетого национального самолюбия, но и сумел добиться того, что его признали национальным вождем. Было бы, разумеется, слишком большим упрощением считать (как считают некоторые), что это была «национальная» или даже «националистическая» война, и ничего больше. Нет, в этой национальной, народной войне советские люди сражались также за свою, советскую власть.
Я достаточно жил на свете, чтобы помнить Первую мировую войну: там, с одной стороны, тоже можно было видеть патриотизм солдат, но царский режим, с другой стороны, был и в экономическом, и в организационном отношении совершенно бессилен и не мог одержать победу, хотя тогдашняя германская армия, сражавшаяся на двух огромной протяженности фронтах (в России и во Франции), представляла для России куда меньшую опасность, чем гитлеровские захватчики, бросившие в 1941 г. на Восток всю свою военную мощь и фактически державшие ее там вплоть до 1944 г. Промышленность в России 1914–1917 гг. была не в состоянии снабдить армию всем необходимым, и русские войска несли несравненно более крупные людские потери, чем германские.
Конечно, и Красная Армия в 1941 г. (а иной раз и в 1942 г.) ощущала кое в чем страшные нехватки, но советский строй за период, прошедший с 1928 г., создал мощную промышленную базу для ведения войны, и те две с половиной пятилетки, которые СССР успешно выполнил, позволили ему организовать оборону против чужеземного захватчика. Правда, огромной важности промышленные районы в европейской части Советского Союза в 1941 г. были оккупированы немцами, но опять-таки советский строй, Советское государство, партия совершили в этих условиях великолепнейший организаторский подвиг, сумев в разгар германского вторжения эвакуировать значительную часть промышленности на Восток. Без мощной промышленной базы на Востоке и без этой эвакуации промышленности СССР потерпел бы поражение. Очень характерно также то, что, хотя Германия и подвластные ей страны производили во время войны больше угля, стали и других важнейших материалов, чем Советский Союз, советский строй, советская организация обеспечивали лучшее использование имеющихся ресурсов, чем это было у немцев[1 - Об этом говорил, в частности, академик П. Н. Поспелов в своем докладе на научной конференции в Москве, посвященной 20-летию победы над фашистской Германией.].
Отношение к советской власти и к Сталину во время войны представляет собой, конечно, лишь одну из многочисленных сторон психологии советского народа, о которых я буду говорить в этой книге. Я старался также установить путем наблюдений, как советский народ относился к немцам и к западным союзникам. Отношение к немцам определялось отчасти непосредственным опытом, отчасти же пропагандистскими установками, которые партия и правительство давали на различных этапах войны. В ходе изложения я расскажу о накапливавшейся в народе ярости против гитлеровцев, о специфически антинемецкой (скорее, чем антифашистской) пропаганде Эренбурга и других (пропаганде, которая сразу прекратилась в апреле 1945 г., когда Красная Армия вела боевые действия на территории Германии) и о том, как гитлеровская оккупация вызвала еще большую ненависть к врагу как у населения оккупированных территорий, так потом и у победоносной Красной Армии, когда она стала освобождать эти территории. И все же в отношении к немцам и к каждому из них в отдельности у советских воинов не было никакой национальной, ни тем более «расовой» ненависти. Даже в Сталинграде, помню, один сержант так отозвался о двух немецких военнопленных, находившихся у него под охраной: «Да ничего, люди как люди…» Вспоминаю также, с каким спокойным достоинством толпы москвичей смотрели в июле 1944 г. на проходивших по улицам города пленных немцев – их было 57 тысяч.
Отношение к западным союзникам также было весьма неодинаковым. Недоверие к Западу было настолько велико, что у советских людей вырвался вздох облегчения в 1941 г., когда стало известно, что Англия не пошла на сговор с Гитлером. Но когда дела на Восточном фронте стали идти все хуже и хуже, скоро начали раздаваться требования об открытии второго фронта, а летом и осенью 1942 г. они сопровождались бранью по адресу союзников. В большой мере эта ярость подогревалась советской прессой. Хотя и без этого, впрочем, ярость вспыхнула бы. Красная Армия терпела на фронте большие неудачи, а союзники «ничего не делали». К лету 1943 г., особенно с прибытием на фронт крупных поставок по ленд-лизу, настроения заметно изменились, и в советской авиации в особенности западные союзники приобрели явную популярность. На советских летчиков большое впечатление производили, например, массированные налеты на Германию англо-американских бомбардировщиков. Они понимали также, что авиация Англии и США сковывает значительную часть немецкой авиации на Западе. Тем не менее даже в лучшие времена русские очень болезненно реагировали на факт «неравенства жертв».
Я пробыл в СССР все военные годы и почти каждый день записывал в свой дневник обо всем, что видел и слышал. Среди иностранных корреспондентов я, можно сказать, находился в привилегированном положении; я родился в Петербурге и говорю по-русски, как на родном языке. Поэтому я мог свободно и неофициально беседовать с тысячами людей, военных и гражданских. Я находился в особом положении еще и потому, что был не только корреспондентом крупной английской газеты «Санди таймс», но, что самое главное, корреспондентом Би-би-си, которая каждое воскресенье передавала мри «Русские комментарии», собиравшие у приемников рекордное число – 12 или 13 миллионов слушателей в Англии, не считая еще многих миллионов в оккупированной Европе и в других странах; я делал все, что было в моих силах, чтобы рассказывать Западу правду о военных усилиях советского народа[2 - Характерно, что Би-би-си прекратила мои комментарии из Москвы немедленно после капитуляции Германии в мае 1945 г.].
Я был рад оказывать эту услугу советскому народу, и советские власти ценили мою работу, а потому создавали исключительно хорошие условия, чтобы я мог посещать фронтовые районы, освобожденные территории и встречаться как можно с большим числом людей. Бывало, что организовывались поездки небольшими группами по пять-шесть корреспондентов, в которых, естественно, принимал участие и я, но я часто ездил и один. К числу таких поездок, самых достопамятных для меня, было мое пребывание в Ленинграде во время блокады, поездка в Воронеж сразу после его освобождения, неделя, которую я провел на Украине в марте 1944 г. с войсками 2-го Украинского фронта, которыми командовал Маршал Советского Союза И. С. Конев. Я был на Смоленском фронте в сентябре 1941 г., в районе Сталинграда в январе и в самом Сталинграде в феврале 1943 г., потом в Харькове (дважды в 1943 г.), в Орле (в августе 1943 г.), в Киеве, Одессе и Севастополе после их освобождения в 1944 г., в Румынии и Польше тоже в 1944 г. и, наконец, снова в Польше и в Германии в 1945 г. Я не говорю уже о поездках в тыловые районы – в Тулу, Горький и другие города.
Во время этих поездок я имел возможность встречаться со многими знаменитыми генералами, в том числе с генералом В. Д. Соколовским в Вязьме трагической осенью 1941 г.; с генералами В. И. Чуйковым и Р. Я. Малиновским в районе Сталинграда; с К. К. Рокоссовским в Польше и, наконец, с маршалом Г. К. Жуковым в Берлине.
И потом – жить в Москве все эти военные годы было тоже исключительно интересно. Как на фронте, так и в Москве я пользовался каждой возможностью, чтобы поговорить с людьми. Так, разговаривая с солдатами, рабочими, интеллигентами и другими, я мог видеть, как менялись настроения в народе от некоторой растерянности 1941–1942 гг. к оптимизму и ликованию 1943 г. и дальше, несмотря на многочисленные личные потери, лишения и огромные трудности, которые испытывало большинство населения. В Москве я познакомился со многими представителями советской интеллигенции – с писателями К. М. Симоновым, А. А. Сурковым, И. Г. Эренбургом, М. А. Шолоховым, А. А. Фадеевым, Б. Л. Пастернаком; композиторами С. С. Прокофьевым и Д. Д. Шостаковичем; знаменитыми кинорежиссерами В. И. Пудовкиным, С. М. Эйзенштейном и А. П. Довженко и многими другими… Естественно, во время войны я имел также возможность встречаться с высшими руководителями партии и правительства, а в сентябре 1946 г. состоялось мое известное интервью со Сталиным.
Все эти контакты позволяли мне составлять широкую картину советского общественного мнения – в Москве, на фронте, в только что освобожденных районах, – и я думаю, мне не нужно извиняться за то, что я уделил такую большую часть этой книги моим личным наблюдениям за жизнью и настроениями в Советском Союзе в годы войны.
Приступая к написанию этого рассказа о Советском Союзе в годы войны, было бы, однако, совершенно недостаточно полагаться только на мои личные наблюдения, как бы богаты они ни были, и на материалы прессы этого времени. В первые месяцы германского нашествия можно было догадываться об очень многих вещах, но дать точное объяснение, почему через два месяца немцы были уже на подступах к Ленинграду, а за три с половиной месяца дошли до окрестностей Москвы, было практически невозможно. В эти месяцы, когда, по выражению Пастернака, «осень шагом испытаний шла», я разделял это общее оцепенение и растерянность, охватившие советский народ. Много было такого, что оставалось неясным во время войны, но немало таких темных мест было освещено потом, в огромном количестве книг, которые вышли в Советском Союзе, особенно после XX съезда партии. Всю доступную мне литературу я внимательно изучил, и она мне во многом помогла. В первую очередь я должен назвать шеститомную «Историю Великой Отечественной войны Советского Союза». Первый том этого издания лучше всякого другого источника объясняет, например, многие военные, экономические, политические и психологические причины неподготовленности Красной Армии к отражению германского нападения 22 июня 1941 г. Я широко использовал также ряд прекрасно написанных личных воспоминаний некоторых советских военачальников, таких, как А. И. Еременко, И. В. Болдина, И. И. Федюнинского и других, давших описание трагических первых дней войны. Огромное количество фактического материала как о начальном периоде войны, так и о ее последующих этапах я почерпнул из сотен других книг, которые прочел, в частности из многих книг о партизанах и о советском подполье в оккупированных районах. Или возьмем Ленинград, эту беспримерную эпопею города, в котором почти третья часть трехмиллионного населения умерла от голода, но который не сдался врагу. В своей книге «Ленинград» («Leningrad», London, 1944) я дал по-человечески правдивый, полный и точный отчет о том, что происходило там во время голода. Но тогда я, конечно, не мог располагать точными статистическими данными, скажем, о количестве продовольствия, которое имелось в городе к началу германской блокады, или о его количествах, доставленных в разные периоды в город по льду Ладожского озера. Сейчас точные сведения об этом можно найти в таких исключительно ценных работах, как книги Д. В. Павлова и А. В. Карасева о блокаде Ленинграда. С какой бы меркой к ним ни подходить, это первоклассные исторические документы. Использовал я и еще десятки книг, посвященных другим важным эпизодам войны – трудному лету 1942 г., севастопольской трагедии, Сталинградской битве, партизанским операциям в различные периоды войны, освобождению Польши, битве за Берлин и др. Большую познавательную ценность имеют также некоторые недавно опубликованные романы. «Живые и мертвые» Симонова – это фактически лучший, хотя и запоздавший, репортаж о трагических первых месяцах войны из всех, какие были написаны.
Я довольно подробно касаюсь также дипломатической истории войны, так как некоторые эпизоды ее я имел возможность наблюдать непосредственно. Мои частые беседы со Стаффордом Криппсом в 1941 г. и с Кларком Керром в более поздний период войны очень мне пригодились для уяснения англо-советских отношений. Встречался я во время войны и со многими американскими дипломатами, а из французов самыми ценными для меня собеседниками были Роже Гарро, представитель генерала де Голля в Москве, и генерал Э. Пети, французский военный атташе, оба искренние друзья Советского Союза. Вообще же, как увидит читатель, отношение дипломатов к Советскому Союзу было самое различное. Даже в американском посольстве были люди, которые симпатизировали Советскому Союзу (генерал Филипп Фэймонвил, например) и всегда, даже в самые трудные моменты, верили в конечную победу Красной Армии, но были и «пессимисты», только и занимавшиеся предсказанием всяких «катастроф». Так, один американский военный «эксперт» (генерал Микела) расценил окружение 6-й германской армии под Сталинградом как… «гениальный стратегический ход» немцев!
Эта книга уже вышла во многих странах и на многих языках. Впервые опубликованная в Англии и США в конце 1964 г., она потом была издана во Франции, в Западной Германии, Японии, Италии, Голландии, Мексике, Бразилии и других странах. Всюду она встретила горячий прием у читателей. Только в Западной Германии комментарии были кисло-сладкие, а некоторые неонацисты пришли в настоящую ярость от того, что я якобы возвел «клевету» и «ложь» на вермахт.
Но я особенно счастлив тем, что моя книга – горячая и искренняя дань признательности героическому советскому народу теперь будет опубликована в Советском Союзе. Хочу также поблагодарить генерал-майора Е. А. Болтина, с которым я впервые познакомился еще в страшное лето 1941 г., за долгие часы труда, которые он посвятил редактированию и подготовке к печати русского издания книги…
Александр Верт
Париж, июль 1966 г.
Часть первая
Прелюдия войны
Глава I
Гитлер у власти. Мюнхенский сговор
Премьер-министр Великобритании Невилл Чемберлен демонстрирует текст Мюнхенского соглашения со словами: «Я привёз мир для нашего поколения!»
Последний президент Веймарской республики, престарелый фельдмаршал фон Гинденбург 30 января 1933 г. назначил 43-летнего фашистского демагога Адольфа Гитлера канцлером Германской империи. Несмотря на личную антипатию, которую Гинденбург, прусский юнкер и старый солдат, питал к этому австрийскому выскочке и авантюристу, ему пришлось-таки назначить его главой правительства, так как Гинденбурга понуждало к этому его ближайшее окружение, выражавшее замыслы и желания юнкеров и крупных промышленников. Назначению Гитлера канцлером предшествовала сложная закулисная борьба между различными кликами, добивавшимися власти в Германии, которая разгорелась после выборов в рейхстаг в ноябре 1932 г. Хотя с 1930 г. нацистская партия неуклонно набирала силы и укрепляла свои позиции, ноябрьские выборы 1932 г. явились первым признаком того, что влияние нацистов начало наконец падать. Они по-прежнему оставались крупнейшей партией в Германии, но на этот раз потеряли на выборах 2 миллиона голосов – общее число проголосовавших за них избирателей уменьшилось с 13 до 11 миллионов. Вскоре после выборов канцлер фон Пален, занимавший этот пост с середины 1932 г., был по ряду причин смещен, а на его место назначен министр обороны генерал фон Шлейхер. Но это назначение не устраивало ни нацистов, ни германские монополии. Во-первых, Шлейхер попытался расколоть нацистскую партию, оторвав от нее «фракцию Штрассера»; во-вторых, он начал заигрывать с социал-демократами и профсоюзами, что не на шутку встревожило господ – хозяев крупной промышленности; наконец, он решил немного пошантажировать юнкеров и самого Гинденбурга, использовав для этого такое средство, как разоблаченный скандал по делу о «помощи Востоку» (о невозвращенных государственных субсидиях, которые были выплачены терпевшим банкротство юнкерским поместьям в Восточной Германии), – скандал, в котором был непосредственно замешан сын президента Оскар фон Гинденбург. На последнем этапе своего недолгого пребывания на посту канцлера Шлейхер, видимо, носился также с мыслью об установлении военной диктатуры.
Но из всех этих противоречивых планов Шлейхера ничего не вышло. Хотя после ноябрьских выборов нацисты довольно пессимистично смотрели на свое будущее, руку помощи подал им соперник Шлейхера Франц фон Папен, который не только был видным представителем западногерманских монополий, но и пользовался очень большим доверием лично Гинденбурга. После выборов нацисты крайне нуждались в деньгах и Папен добился у крупных капиталистов согласия восполнить их обедневшую казну. Судьба Шлейхера была решена, когда Папен и Гитлер встретились в Кёльне, в доме банкира Курта фон Шредера, который еще раньше оказывал финансовую помощь нацистам.
Итак, по инициативе Папена Гитлер был назначен канцлером. Он возглавил правительство, в котором из одиннадцати членов только трое были нацисты: сам он, канцлер, министр внутренних дел Фрик и министр без портфеля Геринг. Папен стал вице-канцлером и в этой роли всячески убеждал Гинденбурга, что назначение Гитлера главой правительства ничего, кроме хорошего, не даст; ведь фактически он будет «пленником» консервативных министров – ставленников крупной индустрии. Но если пост Фрика был, пожалуй, чисто декоративным, то министр без портфеля Геринг был одновременно назначен министром внутренних дел Пруссии и таким образом получил в свое распоряжение прусскую полицию. А она стала очень опасным орудием в его руках.
Заботясь лишь о том, чтобы власть была распределена между нацистами и ими самими «в должной пропорции», германские консерваторы, такие, как Папен и Гутенберг (министр экономики), совершенно сбросили со счетов то психологическое воздействие, которое оказало на значительную часть немецкого народа назначение Гитлера главой правительства. Так как «посвятил» его на пост канцлера сам Гинденбург, этот не пользовавшийся хорошей репутацией и легко впадавший в истерику демагог теперь в глазах немцев стал «респектабельной» фигурой.
Уже с 1929 г. Германия переживала острый экономический кризис. Все надежды на то, что Веймарская республика сможет разрешить экономические проблемы страны (а в ней все еще насчитывалось свыше 6 миллионов безработных), окончательно испарились; ни при одном из трех правительств – Брюнинга, Папена и Плейхера – никаких серьезных экономических улучшений не произошло, а те едва заметные признаки экономического выздоровления, которые в последнее время начали появляться (и которые, кстати, и явились причиной потери нацистами голосов на ноябрьских выборах), еще не стали настолько явственными, чтобы ослабить народное недовольство в сколько-нибудь значительной степени. Назначение канцлером Гитлера возымело огромный психологический эффект. Людям казалось, что для Германии началась совершенно новая эра. Нацисты уже много лет вели свою ядовитую пропаганду, и немецкий народ в общем был уже хорошо знаком с главными темами гитлеровской «Майн кампф».
Первые три месяца 1933 г. мне случилось провести в Берлине, где я временно замещал корреспондента «Манчестер гардиан» Ф. А. Войта. Помню тот день, когда я впервые увидел Гитлера в штаб-квартире нацистов в отеле «Кайзергоф», помню выражение торжества на его лице. А вечером в тот же день я стал свидетелем массовой истерии – не только многих тысяч штурмовиков, когда они маршировали в своих коричневых рубашках, с зажженными факелами, а Гитлер, выбросив руку вперед, приветствовал их с балкона, но и, пожалуй, даже еще более шумной массовой истерии сотен тысяч немцев, громкими криками приветствовавших своего «фюрера». В разговорах многих немцев, особенно из мелкой буржуазии, можно было услышать смехотворные эпитеты, вроде «величайший человек в мире» или «германский Мессия», которые, однако, произносились со всей серьезностью.
В какого рода режим выльется гитлеровское «коалиционное правительство», ждать пришлось недолго. Став прусским министром внутренних дел, Геринг создал гестапо, и короткий переходный период «нормального» правления длился при Гитлере всего какой-нибудь месяц. В конце февраля произошел поджог рейхстага и нацистский террор приобрел гигантские масштабы.
На выборах после поджога рейхстага – а проводились они в атмосфере террора и запугивания – нацисты собрали 17 миллионов голосов, но даже и эта цифра составляла еще только 44 процента общего числа избирателей. У социал-демократов все еще было свыше 7 миллионов голосов, а у коммунистов – около 5 миллионов (они потеряли 1 миллион, и это было очень немного, если учесть, что нацистский террор обрушился в первую голову на них). Вместе со своими союзниками из партии Немецкий национальный союз нацисты уже имели в рейхстаге простое большинство, но для отмены конституции требовалось большинство в две трети (Гитлер пока делал вид, что он действует в рамках конституции). Но, воспользовавшись декретом о чрезвычайном положении, который Гинденбург подписал сразу же после поджога рейхстага, Гитлер сумел обеспечить себе в рейхстаге и абсолютное большинство, просто арестовав всех депутатов-коммунистов, а также и некоторых других, главным образом социал-демократов из тех, что были более строптивы. Многие социал-демократы, еще остававшиеся в рейхстаге (а он заседал теперь в опере Кролль), пытались вначале оказывать какое-то сопротивление, но уже через два месяца, 19 мая, присоединились к нацистам, одобрив лицемерную речь Гитлера по вопроса внешней политики. Но это пресмыкательство им не помогло; их партия была разогнана, как и все другие партии, в том числе даже Немецкий национальный союз, который привел Гитлера к власти, и 14 июля национал-социалисты провозгласили себя единственной законной партией в Германии. Профсоюзы нацисты тоже прибрали к своим рукам. Меньше чем через год «унификация» («Gleichschaltung») Германии была завершена. В самой нацистской партии оставалось еще «радикальное», «антикапиталистическое» крыло, которое возглавлял Рем, но в июне 1934 г. нацисты с обычной для них жестокостью расправились над его руководителями и оно было ликвидировано.
Как смотрел на Германию внешний мир в 1933 г.? Пожар рейхстага, последовавший за этим террор, бойкот еврейских магазинов, объявленный (1 апреля) по всей стране, – небольшое начало, которое привело потом к Освенциму и другим лагерям смерти как средству «окончательного решения» еврейского вопроса, – все это произвело тяжелое впечатление на внешний мир. Именно поэтому, дав втайне, за закрытыми дверями, самые твердые заверения офицерскому корпусу в том, что он скоро перевооружит Германию, Гитлер в то же время попытался вначале «успокоить» другие страны, демагогически предложив им полностью разоружиться, но опять выдвинув при этом принцип полного равенства Германии с другими странами. В то время его, видимо, не могла не беспокоить большая озабоченность, которую установление нацистского режима в Германии создало и на Востоке и на Западе; известно, что Пилсудский сначала предложил Франции, пока не поздно, начать превентивную войну против Германии. Возможно, что Гитлер знал об этом.
Мое собственное впечатление, которое я вынес о Германии в эти месяцы истерии непосредственно до и после пожара рейхстага, было таково, что эта объятая фанатизмом страна скоро, очень скоро вырастет в угрозу для международного мира. Хотя Гитлер вел себя вначале осторожно в отношениях с другими странами, тема о том, что Германия должна «сбросить с себя версальские кандалы», уже изо дня в день варьировалась в германской прессе; всем стало ясно, что впереди ремилитаризация Германии и пересмотр (мирным или другим путем) ее «версальских» границ. Следует отметить, разумеется, что «пересмотр» Версальского договора был начат еще до Гитлepa. В 1930 г., задолго до срока, установленного договором, французские войска были эвакуированы из Рейнской зоны, а при правительствах Папена и Шлейхера Германии были сделаны особенно важные уступки. Германия фактически прекратила выплату репарационных платежей, а в пресловутой резолюции от 11 декабря 1932 г., которую Франция подписала под нажимом Англии и США, был наконец провозглашен принцип «равноправия» Германии, означавший, само собой разумеется, и военное равенство. Хотя в эту декларацию и был включен ряд «гарантийных» пунктов, главное было в том, что принцип равенства получил в ней официальное признание, а это как раз очень помогло Гитлеру, когда, придя на смену Шлейхеру, он стал добиваться для Германии права перевооружиться. Чтобы обеспечить себе полную свободу рук, поскольку Франция и Англия стали теперь оказывать некоторое сопротивление ее политике, нацистская Германия в октябре 1933 г. покинула конференцию по разоружению в Женеве и вышла из Лиги наций. Характерно, что менее чем через год Советский Союз, наоборот, вступил в Лигу наций.
Хотя пожар рейхстага, нацистский террор, разгул антисемитизма и «легальная» отмена демократического режима в Германии создали довольно-таки тревожные настроения за границей, я нашел Францию (куда я возвратился из Германии в мае 1933 г.) в исключительно благодушном расположении духа. Несомненно, в том, что произошло, премьер Даладье видел потенциальную опасность, но он уже тогда стал подумывать об установлении личного контакта с Гитлером. Для начала он послал на свидание с ним одного из своих доверенных лиц – Фернана де Бринона (в будущем откровенного коллаборациониста и предателя). Результатом этой встречи было появившееся в «Матэн» интервью Гитлера Бринону – восторженно «пацифистское» заявление, полное заверений в самой горячей дружбе к Франции. Это интервью, опубликованное по указанию Даладье, произвело успокаивающее – если не сказать полностью дезориентирующее – воздействие на французское общественное мнение, которое до тех пор с крайним подозрением смотрело на все, что происходит в Германии.
Гитлеризм к этому времени уже пустил корни и в самой Франции. Если фашистский режим Муссолини в Италии, существовавший уже более 10 лет, не оказал большого влияния на внешний мир, то этого нельзя сказать о гитлеризме. Во Франции не только среди правых, но даже и среди «левых» начали возникать всякого рода полуфашистские или фашиствующие организации и группы. Летом 1933 г. была создана отколовшаяся от социалистической партии Блюма так называемая неосоциалистическая партия, лидеры которой Деа и Марке выбросили девиз: «Порядок, власть, нация». Еще ранее созданная группировка «Аксьон франсэз» в 1933 г. становилась все более крикливой в своей пропаганде и все более откровенно фашистской. Активизировались и другие такого же сорта организации, как, например, «Огненные кресты» полковника де ля Рока. Эти и некоторые другие, более мелкие профашистские организации 6 февраля 1934 г. выступили открыто, воспользовавшись крупными «антипарламентскими» беспорядками, которые вызвало разоблачение аферы Ставиского. Но французский народ дал тогда решительный отпор этим вылазкам доморощенных фашистов, и в результате в 1935 г. был создан Народный фронт. Характерно, однако, что из всех этих фашистских и профашистских партий и лиг только две были открыто прогитлеровскими: небольшая организация «франсистов» и более крупная, так называемая Французская народная партия (ППФ), лидером которой являлся бывший коммунист, ренегат Жак Дорио; эта последняя, впрочем, усилилась и стала более активной несколько позже, в 1937–1938 гг. Но уже тогда во всех этих партиях и группировках можно было распознать «предтеч» будущей вишистской идеологии («Аксьон франсэз», «Огненные кресты» и др.) и прямых пособников нацистов в годы войны – коллаборационистов («франсисты», ППФ Дорио, «неосоциалисты» Деа).
Как относились правительства Англии и Франции к нацистской Германии? Можно сказать, что в период с 1933 г. до начала войны в 1939 г. на Западе был только один государственный деятель, который правильно понял природу гитлеризма и готов был пойти на решительные меры для предотвращения угрозы. Это был французский националист старой школы Луи Барту, занимавший с февраля 1934 г. пост министра иностранных дел Франции. Но в октябре того же года он вместе с югославским королем Александром был убит в Марселе. Барту уже в то время намечал фактически создание «великой коалиции» против Германии, участниками которой, кроме Франции, должны были стать ее друзья и союзники в Восточной Европе, а также, что самое главное, Советский Союз. Первоначально Барту предложил создать так называемое «Восточное Локарно», но Германия и Польша отказались в нем участвовать. Также по инициативе Барту тридцать членов Лиги наций пригласили Советский Союз вступить в Лигу наций. Советские руководители, так же как и Барту, прекрасно понимали, какую опасность представляет нацистская Германия, и они энергично поддерживали Барту. К несчастью, Барту натолкнулся на препятствия, которые создавала не только Англия, где его планы создания коллективной безопасности расценивались как попытка «окружить», а значит, «спровоцировать» Германию, но также и Польша, где Пилсудский начал уже идти на сближение с Гитлером. Тем не менее планы Барту могли воплотиться в жизнь, если бы он не пал жертвой гитлеровских наемников – участников хорватской националистической фашистской организации усташей. В подготовке убийства Барту активную роль играл германский военный дипломат в Париже Шпейдель.
После убийства Барту министром иностранных дел Франции Стал Пьер Лаваль. Вскоре после того, как он вступил на этот пост, мне удалось однажды встретиться и побеседовать с ним. Мне хотелось узнать, намерен ли он, подобно своему предшественнику, добиваться принятия и проведения в жизнь плана коллективной безопасности при участии Советского Союза. Это была памятная встреча. «Все это очень хорошо, – раздраженным тоном сказал он мне, – все эти разговоры о Лиге наций, о коллективной безопасности, но (и тут он, повернувшись к карте Европы, ткнул пальцем в большое коричневое пятно в середине – Германию) как вы можете рассчитывать на мир в Европе, если мы не договоримся сначала вот с ними?»
Как уже было сказано, Германия демонстративно вышла из Лиги наций осенью 1933 г. И Англия, и Франция прореагировали на это исключительно вяло. Может быть, больше всего поражала примирительная позиция таких «левых» английских газет, как «Дейли геральд» и «Ньюс кроникл», чьи ведущие обозреватели У. Г. Юэр и Верной Бартлетт (последний выступал также по Би-би-си) рекомендовали терпение и вообще доказывали, что Германия имеет полное право требовать равенства и возможности перевооружиться[3 - Роберт Делл из «Манчестер гардиан» очень правильно охарактеризовал эту позицию Англии, назвав ее «честной игрой с гремучей змеей».]. Найдя в этом – и многом другом – себе поощрение, Германия продолжала нарушать военные статьи Версальского договора и в конце концов открыто их отвергла. Это произошло в марте 1935 г. В начале того же года состоялся Саарский плебисцит и Лаваль (чего не сделал бы Барту) решил ничем не препятствовать тому, чтобы Германия добилась нужных для нее результатов голосования; в итоге, не без помощи нацистских угроз, 90 процентов участников плебисцита высказались за воссоединение с Германией. После этого Гитлер заверил Францию, что у него больше нет никаких притязаний на французскую территорию, и, хотя тут сквозил намек, что. у него есть зато притязания на Востоке, Лаваля это вполне удовлетворило.
После передачи Саара Германии Англия и Франция настолько уверовали в «мирные заверения» Гитлера, что очень слабо реагировали на изданный Гитлером 16 марта 1935 г. декрет о введении в Германии всеобщей воинской повинности, на создание им полумиллионной армии (для начала), а также военно-воздушных сил.
Обе они заявили несколько пустопорожних протестов, и на этом дело кончилось. На состоявшейся вскоре после этого конференции в Стрезе с участием Англии, Франции и Италии Муссолини тоже «осудил» Гитлера; этой дешевой ценой он купил себе свободу рук в Эфиопии, которую тогда же предоставили ему Англия и Франция. А потом, без предварительной консультации с Францией и не сообщив об этом Лиге наций, английское правительство заключило с Германией военно-морское соглашение, по условиям которого последняя могла иметь военно-морской флот общим тоннажем до 35 процентов тоннажа английского флота. Так Англия в одностороннем порядке отменила и военно-морские ограничения, которые налагал на Германию Версальский договор. Более того, по этому же договору Германии разрешалось строить подводные лодки – что Версальский договор полностью ей запрещал – общим тоннажем до 45 процентов тоннажа английского подводного флота.
Это англо-германское военно-морское соглашение, подписанное за спиной Франции, неблагоприятно отразилось потом на англо-французских отношениях, и, когда после вторжения войск Муссолини в Эфиопию Англия высказалась за принятие санкций против Италии, Франция, заботясь о сохранности «единого фронта», сколоченного в Стрезе, не поддержала этого благого намерения Англии спасти престиж Лиги наций.
После гибели Барту ни Англия, ни Франция не проявляли большой заинтересованности в улучшении отношений с Советским Союзом. Тем не менее 2 мая 1935 г. в Париже был подписан договор о взаимопомощи между Советским Союзом и Францией. Вскоре после этого Лаваль решился наконец и на поездку в Москву, где состоялись переговоры и было подписано советско-французское коммюнике. Но было совершенно ясно, что сделал он это со многими задними мыслями; для Лаваля это отчасти был предвыборный трюк, и поэтому к договору не было приложено никакой военной конвенции. Лаваль не спешил с передачей пакта на ратификацию в парламент, и это было сделано лишь после падения правительства Лаваля в январе 1936 г. Только 27 февраля, при правительстве Сарро, франко-советский пакт был окончательно ратифицирован. Гитлер же только и ждал этого предлога, чтобы после этого фактически разорвать Локарнский договор, предусматривавший демилитаризацию Рейнской зоны.
7 марта 1936 г. германские войска вступили в Рейнскую зону. Франция никак не ответила на эту кражу того, что она считала самой надежной гарантией своей безопасности и поистине краеугольным камнем всей своей системы союзов, и этот факт означал начало конца ее роли ведущей в Европе военной державы. Старик Сарро, премьер-министр, выдавил из себя несколько смехотворных угроз, что Франция, мол, не потерпит, чтобы германские пушки были нацелены на Страсбургский собор, но, вместо того чтобы предпринять что-то дельное, он спешно направил своего министра иностранных дел Фландена в Лондон для консультаций с английским правительством. По Локарнскому договору англичане обязаны были выступить в поддержку Франции в случае такого вопиющего нарушения Версальского договора, каким была ремилитаризация Рейнской зоны, но вместо этого они стали советовать Франции воздержаться от какой-либо военной акции. Гитлер продолжал клясться в своей вечной дружбе к Франции в речах и интервью, которые он давал представителям французской прессы, а та всегда была готова ему услужить[4 - У Гитлера были в западной прессе свои «рупоры», на которых он всегда мог полагаться: Ф. де Бринон и Бертран де Жувенель во Франции, Уорд Прайс («Дейли мейл») в Англии, Карл фон Виганд (пресса Херста) в США и прочая фашистская сволочь.]. Французское правительство, в большинстве не желавшее что-либо предпринимать независимо от Англии, ограничилось платоническими протестами и подачей жалобы в Совет Лиги наций. Французский генеральный штаб, в котором мнения тоже разделились, разъяснил правительству, что если оно хочет пойти на военное вмешательство в Рейнской зоне, чтобы выбросить из нее германские войска, то для этого потребуется частичная мобилизация. Французское правительство не готово было идти так далеко.
Во Франции были в то время некоторые военные эксперты и политические деятели (как, например, Поль Рейно), которые уже давно доказывали, что у Франции нет армии, которая соответствовала бы ее внешней политике. Среди них был и будущий генерал Шарль де Голль. В 1934 г. де Голль, в то время полковник, опубликовал книгу под названием «За профессиональную армию» (на которую из широкой публики мало кто обратил внимание), в которой он выступал за сформирование мощных танковых ударных частей, доказывал, что французская армия, состоявшая из плохо обученных призывников, малопригодна для будущей войны и будет вряд ли способна оказать помощь французским друзьям и союзникам в Восточной Европе (Чехословакии, Польше, Югославии, Румынии, а потом и Советскому Союзу), и вообще осуждал оборонительную стратегию Франции, возлагающую все надежды на линию Мажино, которую, как он, кстати, подчеркивал, немцы смогут просто-напросто обойти, совершив прорыв через Бельгию. Сейчас нет смысла строить догадки о том, что произошло бы, будь у Франции в то время, в марте 1936 г., мощная танковая армия, вроде той, какую предлагал де Голль и за которую ратовали также такие политики, как Поль Рейно. Но возможно, что в этом случае весь ход дальнейшей истории был бы иным. Он также был бы иным, если бы французская армия даже с тем, что у нее было, вторглась тогда в Рейнскую зону.
Как бы то ни было, но с того дня, когда правительство Сарро не решилось выступить независимо от англичан в защиту самых жизненных интересов Франции, роль Франции как военной державы, с которой должна была считаться вся Европа, начала катастрофически снижаться. Как ни странно, французское общественное мнение очень вяло реагировало на случившееся. До всеобщих выборов оставалось меньше двух месяцев; помню, во время предвыборной кампании я совершил большую поездку по различным районам Франции. Предстояли выборы, на которых одержали победу партии Народного фронта. Предвыборная кампания проходила оживленно; все левые круги остро сознавали растущую угрозу фашизма, однако на предвыборных митингах и собраниях вопроса о Рейнской зоне касались немногие. Похоже было, что французы просто не отдавали себе отчета о всех последствиях, которыми было чревато занятие немцами Рейнской зоны. Даже рядовые коммунисты, несмотря на серьезные предупреждения, с которыми выступали их депутаты в парламенте, такие, как Габриэль Пери, казалось, гораздо больше интересовались тем, победит ли на выборах Народный фронт, чем рейнской проблемой.
Несомненно, что последствия Первой мировой войны, в которой Франция потеряла полтора миллиона человек, все еще ощущались в стране очень остро и перспектива всякой военной акции со стороны Франции, даже для осуществления такой жизненно важной задачи, как предотвращение ремилитаризации нацистами Рейнской зоны, вызывала у французов глубокое отвращение. Помню, как Марсель Деа, который был в кабинете Сарро министром авиации, а потом стал предателем и коллаборационистом, заметил мне однажды с типичной для него безответственностью: «Во всяком случае, раз мы ничего не сделали в Рейнской зоне, мы будем иметь два или три года мира, а это уже большой выигрыш. Поговорите с французами – большинство из них скажет вам то же самое».
Здесь мы лишь очень коротко можем коснуться зловещих событий трех последующих лет. В июле 1936 г. после антиправительственного мятежа генерала Франко началась война в Испании. После победы во Франции Народного фронта левые круги страны были решительно настроены в пользу того, чтобы оказать помощь законному правительству Испании. В частности, коммунисты развернули широкую кампанию за поставку самолетов Испании. К несчастью, во главе правительства Народного фронта оказался лидер социалистов Леон Блюм, а он, так же как до него Сарро, боялся действовать независимо от Англии. А консервативное правительство Англии, не желавшее вмешиваться в войну в Испании, особенно на стороне республиканцев, оказывало сильнейший нажим на Блюма, чтобы тот не вздумал помогать испанским республиканцам, и в конце концов добилось своего. После этого Блюм, сколько ни ломал себе руки, сколько ни произносил жалких слов для выражения своих «симпатий» к республиканцам, в конце концов согласился на проведение жульнической политики невмешательства, в соответствии с которой Англия и Франция воздерживались от посылки оружия Испании, в то время как Германия и Италия оказывали очень широкую военную помощь франкистским мятежникам. Фактически единственную помощь извне, особенно в 1937 г., республиканцы получали от Советского Союза. В 1938 г. французы возобновили было кое-какие поставки, но вскоре после этого Чемберлен сердито потребовал у Блюма закрытия каталонской границы «для того, чтобы война скорее закончилась».
Без малого три года продолжали испанские республиканцы свою героическую борьбу, которая становилась все более неравной, и прекратили ее только в начале 1939 г. Одной из причин поражения республиканцев было то, что различным группировкам, на которые они делились – а среди них были и буржуазные либералы, и социалисты, и коммунисты, и анархисты, и ПОУМ (троцкисты), – сильно не хватало единства, сплочения. Кроме того, почти всю войну республиканская Испания испытывала серьезные трудности с продовольствием. По моим личным впечатлениям об Испании, где я провел несколько недель в конце 1937 г., самым дисциплинированным элементом среди республиканцев были коммунисты, но их было не так уж много.
Для меня, особенно с момента оккупации гитлеровцами Рейнской зоны, было совершенно ясно, что Гитлер готовится к войне; я подозревал об этом все время начиная с 1933 г., а та дерзость, с которой Германия совершила свой прыжок за Рейн в марте 1936 г., и нежелание Англии и Франции что-либо сделать, чтобы этому помешать, не оставили у меня почти никаких сомнений в отношении того, что предпримет Германия дальше. Хотя в 1937 г. военные действия в Европе ограничивались пока одной Испанией, было ясно, что Гитлер готовится в самом ближайшем будущем, как только он продвинет дальше свою программу ремилитаризации страны, пойти на новые захватнические шаги. Можно было предполагать также, что, захватив Рейнскую зону, немцы теперь лихорадочно ее укрепляли. Характерно, что вскоре после германского «прыжка за Рейн» Бельгия порвала союз с Францией и объявила о своем нейтралитете.
В конце 1937 г. Ивон Дельбос, исполненный добрых намерений, но слабый министр иностранных дел в правительстве Народного фронта, предпринял большую поездку по союзным с Францией странам Восточной Европы. Он посетил Варшаву, Бухарест, Белград и Прагу. Характерно, что в Москву во время своего турне он не заехал, несмотря на то, что существовал франко-советский договор о взаимной помощи, к тому времени уже должным образом ратифицированный. Но хотя Дельбос и был на своем пути свидетелем ряда дружественных Франции демонстраций, он скоро понял, что друзья и союзники Франции в Восточной Европе в большой мере утратили веру во Францию после того, как она не сумела предотвратить занятия немцами Рейнской зоны. Только бедные чехи продолжали наивно верить, что в случае нападения Германии Франция придет к ним на помощь, и никак не хотели расстаться с этой иллюзией. В Польше, Румынии и Югославии уже мало кто заблуждался на этот счет. Политические лидеры этих стран, особенно Бек в Польше и Стоядинович в Югославии, уже тесно сотрудничали со странами «оси». В Румынии пробирался к власти другой прогитлеровец, генерал Антонеску.
Через три месяца после визита Дельбоса в страны Восточной Европы немецкие войска вступили в Австрию и был объявлен «аншлюсе». Чемберлен всего за три недели до этого открыл туда Гитлеру «зеленую улицу»:
«Если я прав, а я уверен, что я прав, говоря, что Лига… не способна обеспечить коллективную безопасность для кого бы то ни было, то нам незачем пытаться убаюкивать малые и слабые нации мыслью, что Лига защитит их против агрессии, и толкать их на соответствующие действия, в то время как они знают, что рассчитывать на это они ни в коем случае не могут».
Чемберлен заявил это в палате общин 22 февраля, через два дня после того, как Иден в знак протеста против чемберленовской политики «умиротворения» Гитлера везде и всюду вышел из состава правительства. Было ясно, что у Гитлера нет никаких оснований беспокоиться насчет того, как ответит Англия на оккупацию Австрии; вмешательства Франции, особенно после такого заявления Чемберлена, можно было тоже не опасаться. Тем не менее это заявление Чемберлена вызвало во Франции сильные протесты и в ходе внешнеполитических прений в палате депутатов, вращавшихся вокруг последней германской угрозы Австрии – ультиматума, который Гитлер предъявил Шушнигу, – Фланден, ярый защитник политики поворота «лицом к [колониальной] империи», как он сам ее называл, подвергся резким нападкам не только левых, но также правых и центра (особенно сильно критиковал его депутат-католик Пезе). Фландена называли «представителем Чемберлена» во Франции и указывали также на то, что германские газеты и радио с особенным удовольствием цитируют его пораженческие речи.
Однако Франция вряд ли могла предложить что-нибудь очень серьезное для спасения Австрии, кроме, может быть, обращения к Муссолини или проведения в самой Австрии плебисцита под международным контролем. Один только Поль Рейно сказал, что Франция должна действовать или она окажется в полной изоляции. Министр иностранных дел Дельбос, усталый и обескураженный человек, поддержал доводы Рейно о том, как важно спасти независимость Австрии, но о том, как Франция может помочь Шушнигу в его трудном положении, ничего ясно не сказал; зато он в очень категорическом тоне заявил, что Франция должна будет лояльно выполнить свои обязательства перед Чехословакией. Было попутно отмечено, что оккупация немцами Австрии сильно ослабит стратегические позиции Чехословакии, но только и всего. Премьер-министр Шотан, юркий, с бегающими глазами человечек, который все время был сторонником «политики невмешательства» в Испании любой ценой и который потом, в сентябре следующего года, станет одним из заядлых мюнхенцев, приняв благородную позу, тоже говорил о том, что Франция вернет себе свободу действий в Испании, если другие не будут соблюдать соглашения о невмешательстве, и изрекал всякие банальности насчет того, что Франции-де никак нельзя оставить Центральную Европу на произвол судьбы. Оба эти заявления были пустой болтовней.
Фактически это было в последний раз перед войной, когда значительная часть депутатов французского парламента все еще открыто восставала против политики предоставления Германии «свободы рук» в Центральной Европе; но, хотя коммунисты и кричали по адресу Фландена: «Зейс-Инкварт!» и «Поезжай в Берлин!», значительной части правых его речь насчет поворота «лицом к империи» с бесконечными цитатами из Чемберлена продолжала нравиться. Дух мюнхенского пораженчества еще не успел распространиться на французские левые круги, но по мере приближения мюнхенского кризиса зараза быстро охватит и их – исключение составят только коммунисты.
После захвата Гитлером Австрии Советское правительство, глубоко озабоченное будущей судьбой Чехословакии, настаивало на созыве конференции в составе Англии, Франции, Советского Союза и США для рассмотрения ситуации, возникшей в результате последней агрессивной акции Гитлера, но это предложение не получило ответа. Чемберлен отнесся к нему враждебно.
Для 1938 г. были особенно характерны два явления, оба не новые, правда. Во-первых, когда в апреле 1938 г. премьер-министром Франции стал Даладье, а министром иностранных дел – Боннэ, страна поставила свою внешнюю политику в полную зависимость от Англии. Решать спор между Чехословакией и Германией Франция фактически целиком передоверила правительству Чемберлена. На Франции лежало прямое обязательство оказать военную помощь Чехословакии. Англия такого обязательства не имела. Англия добивалась, чтобы Франция не выполняла этого своего обязательства, поскольку в конечном счете это могло вовлечь Англию в войну. Со своей стороны французское правительство не имело особого желания воевать за Чехословакию, а потому оно и обратилось к Чемберлену с просьбой урегулировать все это дело так, чтобы Франция была как-нибудь освобождена от своего обязательства.
Вспоминается очень характерный эпизод. В июле 1938 г., в последний день визита английской королевской четы в Париж, во французском министерстве иностранных дел был устроен большой прием. В углу одной из комнат, залитой ярким светом хрустальных люстр, Галифакс долго о чем-то беседовал с глазу на глаз с Фланденом. Разговор наконец закончился, и я видел, какая довольная усмешка была при этом на лице у Фландена – как у кота, только что проглотившего мышь. Рассказал же ему Галифакс о том, что, оказавшись в безвыходном положении, чехословацкое правительство только что согласилось на приезд в Чехословакию лорда Ренсимена в качестве «арбитра» по урегулированию спора из-за Судетской области. Фланден прекрасно знал: то, что предложит Ренсимен, будет означать раздел Чехословакии.
И Чемберлен (а не кто-либо из французов) вылетел в разгар кризиса, 15 сентября, в Берхтесгаден, чтобы запродать Чехословакию Гитлеру. Смешно вспоминать сейчас, какие восторги изливал в этот день Леон Блюм по поводу «благородной миссии» Чемберлена. А спустя две недели тот же Блюм встретил Мюнхенское соглашение с таким чувством, которое он сам назвал «смесью трусливого облегчения и стыда».
Вторым характерным для этого «мюнхенского года» явлением была твердая решимость Англии и Франции держать Советский Союз в стороне от всего этого дела. Эго было не ново. Еще в 1934 г. Англия вынашивала план заключения пакта четырех держав, который, хотя и противоречил принципу коллективной безопасности, очень нравился Рамсею Макдональду; Мюнхен же, можно сказать, очень близко отвечал духу такого четырехстороннего пакта, одной из главных целей которого было лишить Советский Союз – а заодно и малые страны Европы – всякого голоса при урегулировании европейских проблем. Мюнхенское соглашение было заключено в обход Советского Союза, и даже сама Чехословакия не была допущена к столу конференции.
В течение всех предыдущих лет контактов на высшем уровне между западными державами и Советским Союзом было немного. После подписания в Париже советско-французского договора о взаимопомощи в Москву приезжал Лаваль, но без военной конвенции цена этого пакта была сомнительной. В 1935 г. побывал в Москве и Иден, но Болдуин, Саймон и тем более Чемберлен отнеслись к этому визиту не очень-то благоприятно. Антисоветскую позицию Чемберлена разделяли и некоторые французские политические деятели, и не последним из них был Боннэ, занимавший пост министра иностранных дел в роковой период с апреля 1938 г. до начала войны в сентябре 1939 г. Как писал и неоднократно повторял в 1937–1938 гг. Роберт Делл, женевский корреспондент «Манчестер гардиан», «Советский Союз – это единственная держава, которая все еще хочет верить в Лигу наций и коллективную безопасность; другие великие державы саботируют их, а малые государства все больше перестают в них верить».
Хорошо характеризует «дух Мюнхена» и то, как правительства Англии и Франции уговаривали чехословацкое правительство не просить помощи у СССР по советско-чехословацкому договору о взаимопомощи. Этот пакт, как мы знаем, предусматривал вмешательство Советского Союза на стороне Чехословакии, но при условии, что Франция тоже придет на помощь этой стране. Инспирируемая правительствами Англии и Франции пресса с удовлетворением подчеркивала, однако, что Красная Армия не сможет оказать помощь Чехословакии, поскольку между Советским Союзом и Чехословакией нет общей границы.
Чтобы прийти на помощь Чехословакии, русским пришлось бы нарушить границу с Польшей или Румынией или вторгнуться в их воздушное пространство, а это было «невозможно». Другой, часто повторявшийся западной пропагандой довод состоял в том, что Красная Армия очень-де слаба, особенно после широких чисток среди ее высшего командования и офицерского корпуса вообще.
Глава II
После Мюнхена. Германия наносит удар на запад
Солдаты вермахта ломают шлагбаум на пограничном пункте в Сопоте (граница Польши и Вольного города Данцига), 1 сентября 1939 года
После похабного Мюнхенского соглашения Чемберлен, возомнивший себя великим героем, который «спас мир для нынешнего поколения», начал и вовсе игнорировать своего французского союзника и в совместном англо-германском заявлении, которое он и Гитлер опубликовали на следующее утро после Мюнхенского соглашения, заложил основу для «будущих» двусторонних англо-германских переговоров. Французам это не понравилось, поэтому, воспользовавшись первой представившейся возможностью, Даладье и Боннэ пригласили Риббентропа в Париж для двусторонних франко-германских переговоров. Но нельзя сказать, что Германия стала лучше относиться к Франции после Мюнхена. Уже 9 октября, выступая с речью в Саарбрюкксне, Гитлер ни словом не обмолвился о Франции, хотя говорил, находясь всего в нескольких километрах от французской границы. Но он подчеркнул зато, что линия Зигфрида будет укреплена еще надежней, и тем ясно дал понять, что полон решимости не допустить какого-либо вмешательства Англии и Франции в восточноевропейские дела. Новым явлением было также то, что Гитлер наложил фактически свое вето на участие в английском правительстве врагов «умиротворения» – Черчилля, Идена и Дафф Купера. Одна французская газета, очевидно инспирируемая Боннэ, приписывала также Гитлеру слова, что, «пока во главе французского правительства стоят Даладье и Боннэ, опасности конфликта между Германией и Францией не будет». Это заискивание перед Гитлером, эта позиция «что прикажете?» была типичной для англо-французских руководителей в период непосредственно после Мюнхена. Полушутя-полусерьезно люди начали называть Боннэ и Чемберлена гитлеровскими «гаулейтерами» во Франции и в Англии.
Во Франции меж тем начались события, предвещавшие недоброе. Палата депутатов одобрила Мюнхенское соглашение – против голосовали только коммунисты и один правый депутат, известный журналист Анри де Кериллис. Даладье и Боннэ старались нажить себе на этом политический капитал, говоря, что они добились «почетного мира», что Чехословакия осталась суверенной, независимой страной и что коммунисты – это почти единственные из французов, кто хочет ввергнуть Францию в войну. В правительственной и фашистской прессе началась разнузданная кампания против коммунистов. Даладье, теперь усвоивший диктаторские замашки, становился все более оголтелым в своем антикоммунизме и всячески подчеркивал, что с Народным фронтом, как он считает, теперь навсегда покончено. В своей речи на съезде партии радикалов в Марселе он обрушился на коммунистов как на «агентов иностранной державы», которые хотят войны и которые, кроме того, «грубо оскорбляют г-на Чемберлена». Даладье решил, что он будет работать с правыми и центром, и отказался от сотрудничества не только с коммунистами, но и с социалистами. Через месяц после съезда в Марселе, в конце октября, Даладье сорвал и подавил всеобщую забастовку французских трудящихся.
«Доктрина» свободы рук для Германии на Востоке казалась теперь англо-французским правящим кругам все более привлекательной. Сразу же после Мюнхена инспирируемая Боннэ газета «Тан» заявила, что франко-советский договор и франко-польский союз «во многом утратили свое практическое значение»; своего кульминационного пункта эта кампания достигла в ноябре и декабре, накануне, во время и после визита Риббентропа в Париж, когда «Тан», «Матэн» и другие газеты предались настоящей оргии, исступленно требуя в своих статьях «свободы рук для Германии на Востоке». Нечто очень похожее происходило также в Англии и США, где «Дейли мейл» и херстовская пресса развернули кампанию за создание «великой Украины» путем «присоединения» всей Советской Украины к Закарпатской Украине. Эту «великую Украину» должны были «основать» под германской эгидой авантюристы такого сорта, как престарелый «гетман» Скоропадский, Бискупский и другие «лидеры украинских националистов», проживавшие в Берлине.
В Англии Чемберлен между тем упивался своей «славой» умиротворителя. «Политика умиротворения, как ее называют, – это такая политика, которой мое правительство хочет искренне посвятить себя», – заявил премьер-министр в своей речи 1 ноября. Четыре державы, сказал он, могут плодотворно сотрудничать, несмотря на различия режимов. Будет совершенно естественно, продолжал Чемберлен, если Германия «займет господствующее положение в восточной и юго-восточной Европе». Он осторожно обошел вопрос, не придется ли в конце концов Англии поступиться и своими колониальными владениями для Германии, но эти его недомолвки вызвали настоящую бурю во Франции, где общественное мнение было настроено решительно против того, чтобы уступать Германии какие-либо французские колонии. Против этого протестовали не только деловые круги и французская армия, но также и депутаты от французских территорий в Африке, которые никак не хотели, чтобы их страны попали когда-нибудь под власть такого человека, как Гитлер, объявивший всех чернокожих «полуобезьянами».
Как только Чемберлен добился от Гитлера в Мюнхене заверения, что «между нами войны не будет», Боннэ решил в свою очередь заполучить у немцев такое же обещание в отношении Франции. 22 ноября он торжественно объявил, что договоренность насчет такого заявления достигнута и что для его подписания в Париж приедет Риббентроп. В своей книге «Франция и Мюнхен» (A. Werth, France and Munich, London, 1939) я рассказал о необычной атмосфере, которая окружала этот странный визит. После загадочного убийства одного германского дипломата, служившего в германском посольстве в Париже, которое совершил 7 ноября какой-то молодой еврей, по Германии прокатилась широкая волна еврейских погромов, а это только усилило антинацистские настроения во Франции. Правительство опасалось демонстраций против Риббентропа – из-за этих погромов, а также из-за Мюнхена. Поэтому Риббентроп и его жена находились под усиленной полицейской охраной всюду, где бы они ни появлялись: на вокзале, где их встречали, в отеле «Крийон», где они остановились и где для них был отведен особый, находившийся под сильной охраной вход, у Триумфальной арки, где Риббентроп возложил на могилу Неизвестного солдата венок, украшенный лентами с фашистской свастикой. В Париже воцарилась прямо-таки нацистская атмосфера. Так, например, «дорогим» гостям устроили два приема – один Даладье и другой Боннэ и «неарийцев» из состава французского правительства, а их было двое, Зэ и Мандель, ни на один не пригласили. Одну часть французской прессы Боннэ различными средствами приструнил и вынудил к полному послушанию, другая же ее часть «вела себя, как надо», потому что кормилась германскими субсидиями (а субсидии немцев на фашистскую пропаганду во Франции выросли, говорят, в 1938 г. до 10 миллионов долларов). Одним из излюбленных занятий некоторых насквозь продажных французских борзописцев, таких, как Жюль Зауэрвейн из «Пари-суар» или редакторы «Матэн», стало доказывать, что Франция больше не имеет интересов в Восточной Европе и что ее обязательства перед Польшей и Советским Союзом утратили силу. Как уже было сказано, именно примерно в это время пресса подняла страшную шумиху вокруг идеи создания «великой Украины» под властью Скоропадского и других германских марионеток. Хотя с виду франко-германская декларация о дружбе была довольно безобидной – в ней даже говорилось, что она не затрагивает «особых отношений обеих стран с третьими державами», – Риббентроп во время переговоров намекнул, что если теперь интересы Франции и Германии не противоречат друг другу, то это означает, что у Франции нет больше «интересов» в Восточной Европе. Кроме того, несколько дней спустя, выступая во внешнеполитической комиссии палаты депутатов, Боннэ (по словам Кериллиса, который был членом этой комиссии) заявил, что он «не убежден в том, что Россия, Польша и Румыния способны обороняться против Германии» и он рассчитывает на то, что Германия сумеет добиться ряда «мирных» завоеваний в Восточной Европе. Только если эти страны докажут, что они сильны в военном отношении, Франция может подумать о своих военных обязательствах перед ними; отсюда следовал вывод, что если они окажут сильное сопротивление Германии, то тогда, возможно, и Франция сочтет своим долгом выступить в их защиту, в противном же случае она это делать не намерена. Другими словами, Франция считает, что лучше будет, если эти страны согласятся на кое-какие «мирные» завоевания Германии, то есть уступят ей, например, Данциг и Польский коридор. Все подобные интонации в переговорах Боннэ с Риббентропом звучали в высшей степени подозрительно, так же как и кампания в прессе за создание «великой Украины» и т. п. Я в то время много писал об этом, и Боннэ чуть было не выслал меня из Франции.
Еще никогда в Париже так не пахло фашизмом, как в эти четыре месяца после Мюнхена. Политика умиротворения и предоставления Германии «свободы рук на Востоке», шедшая нога в ногу с истерической кампанией против коммунистов в самой Франции, достигла своего апогея. Между тем трагедия испанских республиканцев близилась к своему завершению. В январе 1939 г. Франко захватил Барселону и французское правительство поспешило установить дипломатические отношения с правительством Франко, направив к нему своим послом Петена. Даладье пытался поднять немного свой личный престиж, отправившись в турне по Южной Франции и Северной Африке, где он, особенно не опасаясь за последствия, дал отпор Муссолини и итальянским фашистам, носившимся с лозунгом «Тунис, Корсика, Ницца». Немцы, видимо, не поддерживали Муссолини в этом вопросе, и Даладье мог позволить себе быть дерзким с итальянцами! В действительности эта поездка Даладье на Средиземноморское побережье и в Северную Африку имела тоже прямое отношение к политике «свободы рук для Германии на Востоке». Даладье как бы хотел подчеркнуть: пусть в Европе происходит что угодно, а для Франции важно лишь сохранить за собой свои средиземноморские и африканские владения; в этом был своего рода отголосок фланденовской политики «поворота лицом к империи».
Тревожная послемюнхенская зима подходила к концу, когда 15 марта 1939 г. гитлеровские войска полностью оккупировали Чехословакию. Обещанный Чемберленом «мир для нынешнего поколения» кончился, и вся лживость и лицемерие мюнхенской политики вскрылись меньше чем за полгода.
Можно задать вопрос: каковы же были истинные мотивы, толкнувшие Англию и Францию на позорную мюнхенскую капитуляцию? Слишком упрощать это дело не следует. Несомненно, что люди вроде Чемберлена и Боннэ подсознательно чувствовали, что Гитлер почти наверняка не удовольствуется захватом только Австрии и Судетской области. Но они думали, что есть, может быть, какой-то маленький шанс и на то, что он не потребует большего. Они лелеяли план создания в Европе «директората четырех держав», коалиции, из которой Советский Союз был бы исключен и в решениях которой малые страны не принимали бы никакого участия. Франция, в частности, была связана прочным военным союзом с Чехословакией. Она знала, что соединенная военная мощь Франции, Чехословакии и Советского Союза почти наверняка заставила бы Гитлера отказаться от своих притязаний на Судетскую область. И все же какое-то сомнение насчет того, как будет реагировать Гитлер, у нее оставалось. Что же касается Чемберлена, то для него главной заботой было не иметь никакого дела с Советским Союзом. Не прошли даром и старания профашистской пропаганды, которая и во Франции, и в Англии на протяжении нескольких месяцев вдалбливала людям мысль, что теперь, когда Гитлер захватил Австрию, «чешский бастион», этот краеугольный камень французской системы союзов, более или менее утратил уже свое значение. Очень много шумела эта пропаганда и на такую тему, что «какое, дескать, Франции (или Англии) дело до того, что три миллиона немцев Судетской области хотят быть немцами?». Кроме того, правительства Франции и Англии всеми силами старались сыграть на глубоко укоренившихся в обеих странах пацифистских настроениях и страхе перед войной, – страхе не только перед войной, в которой они могли бы потерпеть поражение, но и перед войной вообще. Большое место занимала в этой пропаганде мощная линия Зигфрида, которая, дескать, чрезвычайно затруднит военный прорыв в Германию и потребует больших человеческих жертв. Был и еще один аргумент в пользу мюнхенской политики: говорилось, что как Англия, так и Франция должны еще выиграть время на свое перевооружение, что у обеих стран (а особенно у Франции) авиация пока очень слаба, а пресса «пораженцев» этому подпевала, всячески раздувая леденящие кровь угрозы Геринга послать в случае чего германскую авиацию на Париж.
Политика Франции и Англии в отношении Советского Союза продолжала в течение всего этого периода оставаться враждебной. Когда после «аншлюсса» Советский Союз предложил провести консультации с Англией, Францией, США и Чехословакией, Чемберлен отклонил это предложение, как «несвоевременное». В мае М. М. Литвинов предложил Боннэ начать переговоры между генеральными штабами обеих стран, но не получил на это никакого ответа. Ни в июле, когда английское правительство послало в Чехословакию Ренсимена, ни в последующие недели, когда оно продолжало оказывать давление на чехословацкое правительство, оно не сочло нужным консультироваться с СССР. В сентябре на предложение Литвинова французскому поверенному в делах в Москве о немедленных консультациях между обоими правительствами, переговорах между генеральными штабами и демарше перед Лигой наций не последовало никакого ответа. Аналогичные предложения советского посла в Англии Галифаксу 7 сентября постигла такая же судьба. 23 сентября Литвинов заявил английскому представителю в Женеве, что Советский Союз готов прийти на помощь Чехословакии, и предложил немедленно начать военные переговоры. Никакого ответа.
Хотя пораженческая пропаганда на Западе только и твердила, что «русские ничего не делают» и что, во всяком случае, если даже они предложат свою помощь Чехословакии, о проходе советских войск через Румынию не может быть и речи, мы теперь знаем, что в Киевском военном округе были в то время сосредоточены крупные силы советских сухопутных войск и авиации и что Советский Союз пришел бы на помощь Чехословакии, если бы та обратилась к нему с такой просьбой и особенно если бы Запад что-то предпринял для этого со своей стороны. Правда, 24 сентября французская армия и английский флот были приведены в боевую готовность, но уже по прошествии трех дней французский посол в Берлине Франсуа Понсе дал ясно понять Гитлеру, что ничего очень серьезного в этом нет и что на самом деле французское правительство готово фактически уступить всем его требованиям. Почетная роль «миротворца», предложившего созвать мюнхенскую конференцию, досталась Муссолини.
Горькая и унизительная правда была в том, что в Англии и Франции широкая публика встретила Мюнхен вздохом облегчения. Чехов жаль, конечно, но зато мир в Европе спасен. Как мы говорили выше, во Франции только коммунисты и еще один человек голосовали против Мюнхенского соглашения. В Англии реакция была чуточку острей – там Черчилль, Иден и Дафф Купер открыто выразили свое неодобрение, а Дафф Купер в знак протеста вышел из правительства, но, как показали дополнительные выборы в Оксфорде, Чемберлен пользовался (пока) довольно большой поддержкой в стране.
«Доктрину», гласившую «предоставим Германии свободу рук на Востоке», начали открыто пропагандировать не до, а скорее после Мюнхена, особенно когда стало ясно, что Гитлер скоро потребует новых жертв. Чемберлену хотелось, чтобы его «творение», искалеченная Мюнхеном Чехословакия, была оставлена в покое; он надеялся также, что Гитлер не тронет и Польшу. Вот почему в Англии лелеяли мысль, что если Гитлер захочет чего-то еще, пусть он это получит, развивая свою экспансию в юго-восточном направлении; отсюда бредовые планы создания «великой Украины» и отсюда же заявления Чемберлена о том, что на Востоке и Юго-Востоке Европы (то есть на Балканах) Германия должна занять «господствующее положение».
