Не такой как все. Ведьмы

скачать книгу бесплатно


Я уже рос идеалистом, превратив любовь в свой идеал, служивший мне литературным камертоном; музой.

Еще раз – если не изменяет мне память – меня пригласили на день рождения дочери ее друзей – Мамонши и Кальсона.

В тот раз, я приехал домой, чтоб взять отцовские сети для рыбалки в Житомирскую область, где мы проходили учебные практики.

Мамонша не доучилась с нами. Она рожала в самом начале лета, когда у нас были выпускные экзамены. Проживала она у своей свекрови, в шикарном каменном доме, теперь уже в нашем селе. У нее часто гостила моя бывшая подружка, НН. Возможно, что она никогда не была моей подружкой, проводя со мной время в ожидании прыщавых ухажеров? Я уже полностью охладился внутри для творчества; мне легко было изображать равнодушие к ней. Учитывая то обстоятельство, что мне не хотелось с ней мириться: не узнав правды о ее сексуальной жизни, как теперь говорят. Любое подтверждение очевидного, автоматически ставило бы крест на наших отношениях, перешедших в летальную форму.

Меня позвали с дороги, когда я направлялся к сельскому клубу. За столами оставалась еще некоторая молодежь. Почему-то, на сей раз, НН оставалась без очередного своего прыщавого поклонника. Я поздоровался со всеми.

– НН, надо провести додому, – сказала Мамонша. Я никак не отреагировал на эту фразу. Ждал подтверждения, этих слов, от НН. Она, по-прежнему, корчила из себя гордую девушку. Это еще больше меня разозлило чем то, что она не признавалась о своих любовных связях и продолжала играть невинную девушку. Выглядела прекрасной, в своем белом платье. Меня они явно здесь не ожидали. “Значит нарядилась для кого-то другого”, – думал я, глядя на ее цветущий вид. Приглашая меня с дороги, Кальсон не словом не обмолвился, что НН у него, опасаясь, очевидно, что я сразу же откажусь побывать от именин его дочери. Он правильно думал. Не дождавшись моей реакции, НН пригласила меня на белый вальс. Я уже отметил, что в ней отталкивало меня. Во мне уже прочно поселилась ее копия (матрица, симулякр), которая отличалась от оригинала их юностью. Та, что жила во мне, была все той же девчонкой, до поездки в Витебск. Мы, молча? потоптались на месте. Что заставило ее пойти на это сближение? Какое-то остаточное подобие «любви»? Хотя – я повторюсь – она больше любила тот социальный круг, к которому себя причисляла. Ее бывшие прыщавые поклонники, которых становилось все больше, не добавили мне энтузиазма, поухаживать за нею. Она это поняла. Она быстро засобиралась куда-то уходить. И, Мамонша, возбужденным голосом, объявила: «НН ждет Коля», – очередной её прыщавый избранник. (Прыщей у меня не было, в достаточном количестве, а если и появлялись, – в единственном экземпляре, – то прятались под густыми волосами).

Выбравшись в столичный мир, я обзавелся идеалами, которые привели меня к серьезной литературе.

…Я провел, не один год в столице. Пережитый любовный стресс, мешал мне найти новую подружку. Тяжелый осадок покоился на дне моего сознания. Я создал в себе иллюзорный мирок из мечтаний и разных вариаций на похожие темы.

Скоро, пришло письмо… с предложением дружбы…

Она поступила в Г…кий педагогический институт. Она выбрала модную на селе профессию учителя. Педагоги необходимы были всегда. Село, по сути дела, было уже разрушенное колхозной системой, но оставались еще люди. Молодые девушки могли бы выйти там замуж за каких-то остающихся при делах авторитетов, спасая их потомство от олигофрении.

НН, вполне могла вписаться в ту социальную систему. Мне что-то пытаются порассказать о ней, но я сознательно, старательно, избегаю всяких сплетен.

…Едва оправившись от неожиданного потрясения – я отправился, словно сомнамбула, бродить по Киеву. Это случилось в субботу, после занятий…

После третьего письма, я пришел к выводу, что нет смысла в этой переписке. Я не мог гарантировать ей передышку возле меня, пока будут налаживаться отношения внутри ее самой. Скоро она и сама это поняла, что история не имеет сослагательного наклонения.

… Начало осени, выдалось очень теплым. Я зашел в Крещатый парк. Глядя на холсты художников, я думал о ней: о том, что мой рассудок уже никогда не примирится с моими чувствами к ней. Он многое может простить другим, в том числе и женщинам (уже много раз прощал) – а ей: нет. Рассудок учил меня многому, что необходимо было такому инвалиду, потерявшему в жизни – свою любовь.

На следующий год, НН повторила новую попытку сблизиться. Она возобновила переписку. Но рассудок не позволял мне соглашаться на какие-то компромиссы.

Мне нужна была муза, а не подделка под нее.

«Мы все в эти годы любили, Но, значит, Любили и нас», – так заканчивается поэма С.А.Есенина. Так заканчивается и этот рассказ о первой любви.

Вместо эпилога

…С Хрещатого парка, Человек пошел по аллее в Городской сад, мимо стадиона «Динамо» перешел Мариинский и вышел Грушевского, и по ней, уже – до станции «Арсенальная».

Человек вошел в вагон метро… и обомлел… «Мать честная! да как они схожи, и хоть снова записки пиши», – есенинские строчки, «выплывают из мрака». В вагоне метро – НН со своей подружкою. Его первая любовь!

Девушка была похожа на нее – словно две капли воды. Только сопровождающая ее девушка, выглядела по-иному. Не такая, как из его прошлого. Эта – рыжеволосая. У его воспоминаний – естественного, затемненного цвета волос

Но, как они были похожи! Поразительное подобие! Хоть записки пиши!

Девушка посмотрела на военного человека. Смотрела через голову подружки, как через прожитые годы… Что ей было до пятидесяти шестилетнего человека, только что вернувшегося с войны?

Одетый в военную форму мужчина, должен привлекать хорошеньких женщин. Все правильно; шла война, и мужчины должны воевать. Он, по прежнему, не такой как все. Потому что, такие как все – в Украине не воюют. Такие как все, голосуя за рецидивистов и проституток, выбирают их себе в поводыри вражеских агентов, приглашая супостата на свою территорию.

…Девушки покинули вагон на «Дарницкой», а он проследовал еще одну остановку – до «Черниговской»…

Автору остается только поблагодарить прекрасную незнакомку за дорогие его сердцу воспоминания, которые послужили ему для написания этого рассказа.

* Финал этой примерной мелодрамы, выдался драматическим. Мамонша, не обретя к богатствам свекрови, любви (вот уж чего нельзя купить не за какие коврижки), – по всей видимости – научилась: как быть «первой дамой на селе», не утруждая себя узами Гименея, воспроизводя точную копию ее отношений с альфа-самцами; занимала завидную чиновничью должность (как, собственно, и свекровь), в то время, как Кальсон, сексотил в бывшей гэдээр, на путинскую разведку; настучав там на целую «Волгу», которой и задавил свою попутчицу, когда та возвращалась из своих похождений, – был, как и водится в сексотской юриспруденции: «оправдан», – и, в сложившейся в Украине сложной политической обстановке, был «направлен» для выполнения важных агентурных заданий (Вроде, бы, в Харьков). Где, как раз ожидали подхода «русской весны».

26 сентября 2017 года

II

Из кальсон Дзержинского

Все мы вышли из „Шинели“ Гоголя»

(Из беседы Ф. М. Достоевского с французским критиком М. де Вогюэ)

1

С прожитых вершин – видится многое; если не все.

Родители делают все от них зависящее, чтобы их потомство развивалось в социально полноценных членов сообщества, даже если это противоречит общему смыслу существования всего рода человеческого; в государствах тоталитарного – "каннибалистического" – подобия.

Лишь Высший Космический Разум заботится о творческом начале в своем земном воплощении, определяя ему, дальнейший путь.

Новый рассказ, начинается с определения «божественного» в творчестве. У всякого напоминания об ушедшем времени, существует прообраз ближайшего будущего. Когда сек.соты и стукачи становятся настоящим страны.

…Однажды, во втором классе одного, «ненормального» класса, случилось прибавление в лице еще одного первоклассника-головастика: к тринадцати особям мужского пола, присовокупилось еще одно творение родителей предвоенного выпуска, детство которых было опалено войной. Эти родители жили, в подавляющем большинстве своем, выживали без своих родителей, поскольку многих забрала пиррова победа в только что прошедшей кровавой бойне. (Противоположный пол, в этом классе, представляли собою только пять женских лиц). С таким мрачным гендерным перекосом, очередное советское поколение, сделало вескую заявку на будущую войну. Состав девчонок, периодически, варьировался – на одну и другую особь. Арифметически, эту перманентность не сложно изобразить, взяв в основу картинку в их первом учебнике арифметики: с цифрами-воробушками-девчонками, рассевшимися на ветках-годах-классах: 1968… 1976, – и, соответственно: 4… 5…4… 3. 14/3 с таким балансом они закончили Х… восьмилетнюю школу.

Середышкин Коля – воплощение ангелочка во плоти, срисовавшегося с советского воспитательного плаката: расплющенный носик еще не портил светлый образ образцового советского школяра и патриота на его личике. Он был как все, читал советские книжки, а позже стал забрасывать одноклассников пропагандистской макулатурой, которую через завербованную с помощью члена, мать, передавал альфа-сексот Бар—ков. Они вместе работали в сельском совете: он – председателем, она – секретуткой.

Коля был большеголовый, как и все мы, в столь юном возрасте. Одет он был, как и все мы, тогдашние ученики, в начальных классах: в костюмчик из толстого голубого сукна, в брюках которого, вместо ширинки, был открывающийся клапан (который надо было опускать вниз, при справлении малой нужды).

Колька НЕ ходил в спортивных трико с оттопыренными пузырями на коленках, как его фигуристая мать (обстоятельная женщина, как воплощение навязываемого – советским кинематографом – стилем, если быть строго привязанным к тому времени), – и как две капли воды, похожий на свое дитя, отец.

Отец принадлежал к тому поколению, отрочество которых, опалено только что отгремевшей войной. Стойкая пристрастие ко всякого рода взрывоопасным находкам и к оружию, сохранила о нем много мифов в односельчан. Многим, подобные увлечения, правда, стоили жизней. Старший Середа – выжил. Хотя, по многим преданиям, был самый бесшабашный со всех своих послевоенных сверстников.

Старшая дочь, смахивающая фигурой на мать, щеголяла тоже в таких же диковинных штанах, как и родители. За что, новоприбывшие получили заслуженную кличку – «Кальсоны».

Кальсоны приехали электрифицировать село. Работать в трико было удобно: делая связки на проводах, и лазая по электрическим опорам.

Спортивные трико, – наравне с китайскими кедами, – уже вплотную подобралось к селу. Застряв где-то на уровне пригородного Загребелья в Конотопе.

К концу 60-х, трико проникло в наше село, на семействе Кальсонов. К новшествам, с колхозном селе, относились с едким презрением. Одеваясь еще по военной моде: в ватники, галифе и плюшевые пальто. Кто пренебрегал подобным дресс-кодом, получал язвительные прозвища, типа – «Кальсоны».

Первая учительница. Г.Й., – построила в шеренгу мальчишек по ранжиру, – воткнула новенького куда-то в самый хвост шеренги (автор стоял вторым спереди, поэтому не в силах припомнить даже место Кальсончика в этом «воинственном» строю).

Война накладывала свой отпечаток на поведение школяров. Они вели себя как партизаны на допросах, если дело касалось каких-то признаний. Никто не был исключением. Мы все тогда играли «В войну».

Случилось, что, однажды: автор невзначай плюнул в проход между парт. Что неожиданно выросло в предмет послеурочных, классных разбирательств. Толстая, похожая на жирную гусеницу, Г.Й, затеяла показательный процесс. Она пыталась играть роль строгого надзирателя; и ей это, по большей части, удавалось. Не гнушалась рукоприкладства, если это помогало.

Она оставила весь класс после уроков. Девчонок отпустила, по логике (они не будут плевать). Остальным пообещала, что уйдут только после чистосердечного признания. По ее словам, выходило, что она давно знает, кто это сделал, но ждет добровольного раскаяния, которое нарекла «смелостью». Автор был уверен, что она ничего не знает, а только делает вид. Учительница, углубившись в ученические тетрадки, всем своим видом показывала, что может сколько угодно просидеть в одной позе. Весь класс, затих в предвкушении развязки…

Вдруг, над партой, вырос невысокий Коля Кальсончик.

– Я нэ робыв, – говорит он, выходя из-за парты. – Вытру, бо нэ хочэться тут седить тут до вэчора. – Берет тряпку, и вытирает плевок. Он пытается завоевать авторитет среди учеников. Это ему не скоро удастся. Только когда его начнут уже приучать следить за нами и провоцировать на нехорошие поступки. Он будет слушать радио “Свобода”, приносить в школу брошюрки типа “Коли кров холоне в жилах”, об украинских националистах “ и американском летчике летевшем на самолете-разведчике У-2 Пауэрсе, сбитом над Свердловском 1 мая 1960 года. А также о сифилисе и других венерических заболеваниях, где можно было увидеть нарисованную женскую сиську и даже пах. В самом красивом на селе, только что выстроенном доме, – с паровым отоплением, несколькими комнатами, “залой” и водяной колонкой, – одноклассники могли полистать очень красивую кулинарную книга “О вкусной и здоровой пище”, а также – подшивки глянцевого “Огонька”, за многие годы.

2

Зачем я сознаюсь в этом? Пишу рассказ о школьных взаимоотношениях. Мне интересно наблюдать это с вершин прожитого, на развитие наших гомункулов. С тех пор, как я разглядел в нем скрытного и талантливого агента-стукача; он превращается в субъект моих литературных наблюдений. Стартовые позиции не равные; но – скоро – он вырвется далеко вперед. Благодаря маме-секретутке. Физическая сила уже не будет столь важна. В селе, с развитием брежневско-андроповского произвола, начала действовать соббранные из сексотских холуев, банда, для внесудебных расправ. Первым делом, расправившись с моим отцом. Дети, естественно, во всем копировали взрослых, организовывались в подобные шайки.

…Мы, долгое время, дружим. Собирались, даже, путешествовать на плоту по Сейму. Притащили, по глубокому снегу, из леса на плечах несколько тяжелых бревен (около двух километров!), и попрятали в лозах. Весенний паводок лишил нас такой возможности. Правда, к тому времени, мы уже полностью остыли от этой затеи. Мы и без этого: много плавали на лодке, рыбача вместе. Весной: отправлялись в лес за ореховыми удилищами. Мы сварганили не одну юшку из выловленных ершей и пескарей. Мы были предоставлены солнцу, ветру и другим стихиям. Однажды, нас чуть ли не до смерти напугала волчица, когда мы отправились на колхозное поле за молодым, зеленым горошком. Глаза волчицы, выскочившей на дорогу перед нами, горели фосфорическим огнем. Мы тогда спрятались под стеной пшеницы и безостановочно курили сигареты “Лайка”. Когда мы, решались снова идти к селу – волчица, подхватывалась в пшенице, и шумно бежала рядом. Спина ее, переливалась в лунном свете, голубыми оттенками. Она проводила нас почти до самого села. Даже: когда мы сорвали жерди, огораживающие поля, и несли их на плечах.

Вначале, семейство Кальсонов поселились в крытой соломой халупе своей матери (свекрови и бабушки), и ускоренными темпами, возвели каменные чертоги.

После электрификации села, кальсончикова мать, Шура, стала секретаршей. Я уже упоминал это. На завидную должность, она попала благодаря тому, что приглянулась Бар—ву – альфа-сексоту. Колхозники до самого 1974 года, не имели паспортов ( по сути дела, они являлись государственными рабами). Любая государственная должность, делала обладателя – рабовладельцем на селе. Сам, альфа-сексот Бар–ков, курировал благоустройство семейки сексотов. Их перестали поносить на словах, за преславутые кальсоны.

Это было время разгула «андроповщины», когда, по украинским селам, только сформировались агентурные сети.

Управляющий всеми делами в сельсовете Бар–ков, утвердил Шуру, своей секретаршей и агентом. Эта адюльтерная связь, стала воплощающать эру брежневской стабильности, на селе. Семейство Кальсонов было в авторитете. Дети холуев (да и не только), в это время, получая паспорта, начала массово покидать село.

3

Впервые мы увидели телевизор, – с маленьким экранчиком (запомнилось, как мы смотрели «Сказку о Мальчише-Кибальчише»), – в Кальсона. Пройдет совсем немного времени, и телевизор появиться чуть ли не в каждой сельской хате. В 1968 году голубой экран засветился и у нас (Зорька-2): установили как раз на похороны первого космонавта – Юрия Алексеевича Гагарина.

Весной 1973 года, отец опрометчиво берет, вместе со мной, за компанию, Кальсончика в Харьков. Ездили к его двоюродному брату – моему крестному. По возвращению, у отца пропадает моток капроновых нитей для вязки сетей (подарок брата) и, вроде бы, случайно, отец увидел такую же бобину у кальсончикового отца. После взаимных обвинений, отца показательно избили те, которых принято теперь называть: «титушками». Гебнявые, за счет колхоза, организуют отряды сельских гопников, для внесудебных расправ. Гопники летом тусуются на уборке зерна, а зимою – жируют: пью водку в буфете, в котором поставлена заведующей жена их “главаря”.

С соседом, Ленькой К., мы заходим к Кальсончику погулять. К нашим услугам подшивки глянцевых журналов. Листаем знаменитую, поваренную книгу «О вкусной и здоровой пище». У Кальсончика появляется приемник ВЭФ; наши разговоры вклиниваются его пересказы «забугорных новостей». Он их – оказывается – слушает уже не первый раз. Мы слышим лишь завывания «глушилок» – «голосов» практически не слышно. «Ноччю, – признавался Кальсончик, – можно багато чого можно разобрать…»

Он затягивал нас в какую-то агентурную игру. Это, скорее всего, его «хитро-мудрая» мать, натаскивает свое чадо. Мы становились питательным бульоном для вскармливания ее талантливого отпрыска.

В четырнадцать лет, мы еще едва ли представляем для органов особого интереса: с нами – просто – развивают способности будущего провокатора. Он стучит на нас. Мы, же… проживаем свое неповторимое детство: для общения, часто захаживаем друг к другу.

Заходя к своему однокласснику, мы разгадываем кроссворды в подшивках «Огонька».

Ленька К., воспитывался у деда Коляды и бабы Любки. Его мать, недавно, вышла замуж, и жила на другом конце села, с киномехаником Батуниным. За сплетнями, которые активно транслируются на волнах сарафанного радио, бабы – практически – не бывала дома; дед К., (служил в свое время в немецкой комендатуре: писарем). В шестидесятые, вел незаметную жизнь при колхозной кузнице в бригаде №2. «У телефона немецкий писарь». – В насмешку, припомнили ему сельчане невольные прегрешения против советской власти. Противным, – по-воспоминаниям переживших оккупацию, – был «полицаем». Смывал это кровью в штрафбате: ему прострелили одну ногу, после чего, он, всю оставшуюся жизнь, накульгивал. Особенно, когда был изрядно выпивши. Чем был опасней штрафной батальон, в котором «смывал кровью» дед К., свои прегрешения перед советской властью, от участи «освобожденных» мужиков, которых бросили, безоружными форсировать Днепр, до сих не возьму в толк.