скачать книгу бесплатно
2 ВАРИАНТ
Такая осень на Меридиане
в кромешном Че за ангела сидит
в сугробе [с пьяной рожей и часами],
с химическим заводом говорит,
внутри себя имея дуру речи,
внутри которой чешет колобок,
читающий Платона – тает-тает,
таит алкоголизм, зашитый в бок,
сверчит [покрытый кожей и хитином]
меридиана ангел и подлец,
чтоб жизнь тебе не показалась длинной
и приключилась всё же под конец.
О, людоед [под тканью голубиной]
с пластмассовым стаканчиком в глоток,
и ножичком в ладонях перочинных,
порежется лишайником на чпок.
Такая осень на меридиане —
что нечего и незачем писать.
В сугробе пьяном – с рожей и часами —
о бабе думать – с филогиней спать
с химическим ожогом в селезёнке.
С кромешной тьмою переезжий Че,
храня с Урала бабу под пилоткой,
следит, как едешь ты вообще, вообще.
3 ВАРИАНТ
В одиннадцать часов утра
темно на этом свете,
что означает, что на том
москва – в поту и смерти,
с таджикской немощью во рту,
с водой мордовской в коже,
и как бы ей уральский стыд
в отместку осторожен.
В одиннадцать часов косых,
летящих вертикально,
к которым ты почти привык,
с линейкой пятибалльной
к тебе подходит вялый бог,
и гипсовой рукою
подписывает эпилог.
Свободою такою
пока спускаемся в Аид
и пишем – прицепные,
и непохожие стихи едят
Урал с Москвою —
пока в одиннадцать утра
темно от разговора,
гуляет слева от утрат
ментяра стоголовый.
Гуляет стыд и режет срам
свои, как масло, ноги
почти прозрачным существам,
стоящим на пороге,
когда в одиннадцать утра
светло, и гул проносит
нелепых, как птенцов, в губах
и воды дворник косит.
4 ВАРИАНТ
Февраль синицу подметает,
и в форточку её глядит,
и ничего не понимает —
хотя на воздухе горчит.
И Иванов, нелепый Коля,
обросший перьями в анфас,
читает Одена для Оли,
и немец хлещет «was ist das».
Повсюду Квантум и Перфектум,
школяр немого перевода,
февраль, блуждающий вдоль стенки,
как поиск повода и входа
для сущих пустяков синичьих,
чьи коготки на глине стёрты
повсюду ласковость купчины
и дым упоротый, как чёрт, и
стоящий посредине мессы,
которой лишь язык наш стоит,
февраль синицу вынимает
на словаре, который воет,
февраль заглядывая в это
синичье отраженье снега
пытается впихнуть ей в горло
за всё [особенно за лето].
И я смотрю на огород свой,
в котором птица оживает —
в окошко метеор летит
чтобы прибиться к местных стае.
5 ВАРИАНТ
Всё начинается глупостью, чтобы остыть:
дым и черешня, кажимый проколотый стыд —
Шарик, летящий навылет себя, напролёт
ночи повдольно, земле же всегда поперёк
как стрекоза, и прозрачные с нёба [глядят]
ангелы тырят игрушки [из сора] махорку смолят.
Вот деревянный, как хвост вертолёта, спит Бог,
чинит во сне сапоги, и заборы тачает в берёзовый сок.
Шарик царапает волка, и Шарик жужжит,
падает в горло, чтоб косточку там размозжить —
так скувыркнутся светила и встанет дыра
посередине у слова, грозя и гремя
пачкою банок, приклеенной богу во рту,
едет во фраке из дыр в этот сырный Тарту,
голубоглазый, будто открытка в конце декабря,
шарик-дружок, алфавит, будто дым, проредя.
Пашет мужик, будто пчёлы попали в косу —
носит Ж ангел в отверстии лобном осу.
Все начинается, мается милой хуйнёй —
иже уральской [из камня сочимой] слюной
чинишь инструкцию по размозжению дыр
в валенке ангела смысла – прекрасен наш пир!
Смотришь: сентябрь стоит посредине щенка,
светится будто Рентген, все слова отмоля.
«И вот, придумав, что любим…»
Фёдору Увицкому
И вот, придумав, что любим
на свете тот, что богнебог —
горит на кровяном огне
трамвай печальный без стихов:
без рельсов заезжает он
в дома, где нет ни этажей,
ни жителей, и бьётся кровь
стеклянных голубых стрижей.
Светлеет в крове – богнебог
претерпевает, что простим,
и ощущает здесь подлог —
когда не рай, а всё же лимб,
когда трамвай порожний спит,
прильнувши краешку окна,
когда с той стороны земли
ушедший смотрит на меня,
с той стороны реки, с воды
сдувая свежей почвы вдох —
приходит дно, приходит сын
и срамно богу, что – не бог.
(05/03/2013)
«На птичьем рынке – торфяной язык …»
Евгении Извариной
На птичьем рынке – торфяной язык —
читавший арамейски – разумеет:
поди налево, если не убит,
поди направо – видишь: там светлеет.
На каждый полумёртвый светофор,
на всякий крестоцветный – без базара,
как птица в клетке, по карманам вор:
он кормится – прости – ему так надо.
Исполнив эту глиняную печь
и перечни свои опустошивши —
поищешь свет, а он – ни там, ни здесь,
как зёма, из-под почвы тихо свищет.
(23/03/2013)
«Пыль протирает человека…»
Пыль протирает человека,
приподымает ему веко,
чихает на, чихает в
[как будто он её забыл],
стирает слюни до зрачка,
в котором свет до нагиша
ещё одет и неотвечен,
отдарен, словом изувечен,
как глина, смятая до ша.
