скачать книгу бесплатно
Найдутся ещё и третьи, которых в нашей бескрайней стране, наверное, больше, чем во всякой другой. Так вот они, узнав о моём состоянии, с сожалением подумают: «Эх, заблудился мужик!» Они всегда так думают, жалеют, если тебе плохо. Но боже упаси обрести твёрдую под ногами опору; боже упаси зажить распрекрасно и припеваючи – эти же самые люди станут ненавидеть тебя лютой ненавистью и злобно шипеть вслед, словно разъярённые ядовитые змеи. Отчасти из-за них я и попал в то ужасное положение, о котором рассказываю. Впрочем, сам не мог определить, ужасное оно или напротив. Под разными углами, через всевозможные микроскопы рассматривал я своё прошлое и настоящее, но как ни силился, а не мог увидеть хотя бы слабенькую тень будущего.
Однако, как всякий верующий человек (а таковым считал себя с детства), я не смел покончить жизнь самоубийством. Не скажу, что даже не мыслил об этом. Искушение было громадным. Всякий день боролся я с лукавыми кознями Сатаны. И это ещё больше подрывало и без того слабенькие силы. Хотя я твёрдо решил, что со мной не совладать, но его настойчивое нашёптывание пагубно действовало на натянутые, как струна, нервы.
Уныние – также является смертным грехом. И вот тут ничего невозможно поделать. Это было сильнее меня! Всё, что оставалось, – так это перед очередным сном печально взглянуть в выбеленный угол комнаты, туда, где висел строгий образ Христа, и тут же, виновато отведя взгляд, подумать: «Прости».
Ещё одним кошмаром была мысль о сумасшествии. (Если нет цели, то до этого недалеко.) Когда-то одна хорошая знакомая, работавшая в знаменитой психиатрической клинике им. Кащенко (теперь им. Алексеева), нарассказывала таких ужасов, что теперь, всё чаще вспоминая наши с ней разговоры, я, честно говоря, боялся. Но постепенно и против этого своего страха нашлось «противоядие». Я, будто хорошую сторожевую собаку, приручил, вырастил и посадил на цепь такую мысль: «Паша, ты был богат и известен, но добровольно отказался от того, чего многие люди пытаются добиться долгие годы, и порой, что очень часто случается, безуспешно. Это ли не глупость? Паша, тебе сорок два, ты ещё здоров и крепок, но как можешь ты, Паша, уподобившись девяностолетнему старцу, лежать днями в постели? Разве можно найти в этом мире покой? Разве можно поймать тишину? Это ли не глупость из глупостей?!»
Руководствуясь вышеизложенным, всё чаще выставлял я себя перед самим собой абсолютным глупцом, то есть человеком, не имеющим с умом ничего общего. А как можно потерять то, чего нет? Этот принцип работал прочнее любой брони. Таким образом, кошмар о сумасшествии я смог распрекрасно (правда, не без некоторой доли сомнения) победить. Это было не так уж плохо и позволяло иногда задумываться над тем, что я не совсем безнадёжен, как кажусь себе сам.
Вот, пожалуй, и всё, что касалось моего сильно пошатнувшегося кредо.
На самом деле жизнь продолжалась. И как бы ни хотелось не шевелиться вообще, а делать это стоило, вернее, было необходимо, потому что надвигалась суровая русская зима.
Во всём здорово помогали Суконниковы. Петро в основном советами, а Елизавета зачастую приносила то чашку вареников со сметаной, то свежих, приятно пахнущих котлет, а то звала отобедать вместе с ними.
Однажды я даже попытался дать ей денег за заботу, но она, обиженно зыркнув из-под тёмной чёлки большими карими глазами, укоризненно сказала:
– Павел, да ты что! Мы же не из-за денег. Петя если узнает, то обидится до невозможности.
Я давно жил в мире своём, том мире, где без копейки для тебя воробей не чирикнет. А тут, услышав такие слова и поняв, что грубо ошибся, совершенно смутился.
– Надеюсь, он не узнает? – только и мог виновато ответить.
Если взять каждый отдельный день, то в течение него Петро приходил в гости раз по пять, шесть. Наблюдая мои упаднические настроения и напрямую связывая их с потерей матери, всё время пытался поддержать, приободрить:
– Что ты как варёный, дружок? Ничего, наладится всё. Васильевне царствие небесное, а нам нужно дальше чем-то дыхать. Отремонтируешь хату, ещё, гляди, бабёнку приведёшь путёвую, да и заживёте.
Я молчал. А что ему сказать? Тогда, в самый первый вечер, рассказал им с Елизаветой, что все эти годы работал на Севере. О семейном положении вскользь намекнул, что, дескать, жена была, да развелись, есть дочка. Вот, пожалуй, и всё.
Да, говоря о ремонте, Петька был прав. Родительский дом около двух лет стоял нежилым, поэтому ремонт требовался срочный. Замечая, что с этим делом у меня ничего не продвигается, Суконниковы посоветовали нанять рабочих. Я дал согласие. Через два дня Елизавета привела молодую, энергичную пару: Ивана и Марину – специалистов по ремонту. Ещё дней через пять отчий дом засиял, словно новая монетка. Работники удивились лишь тому, что я попросил их не ремонтировать переднюю комнату, а попросту отреставрировать её, чтобы всё там осталось, как было раньше. Даже сам не знаю, почему принял столь неординарное решение. Мою просьбу, естественно, выполнили.
Ещё перед всем этим, на третий день после моего возвращения, пожаловал в гости дядька Шурик, который жил в хуторе Зелёном.
Поздним ноябрьским утром подкатила ко двору видавшая виды красненькая «Нива». Я, лёжа в постели, лениво через окошко наблюдал, как он медленно вылез из машины. Родственник сильно постарел. Некогда чёрные «чапаевские» усы его стали совершенно белыми и обвисли так, что стали похожи на «тарасбульбовские».
Медленно преодолев расстояние от калитки к порогу, родной брат матери, чем-то громко загремев в сенях, вошёл в дом.
Я молча повернул голову и увидел укоризненный, почти ненавидящий взгляд. Дядя, замявшись, потоптался на входе, осмотрелся, не спеша подошёл.
– Ну, здравствуй, племяш. – Голос его был ледяным.
Откинув одеяло, я сел.
– Здравствуй, дядь Саш…
Последовало некоторое время гнетущего молчания. Затем снова заговорил он:
– Услыхал, что ты объявился, да и решил проведать.
– Спасибо…
Снова молчание. Я чувствовал вину, поэтому говорить не мог. Какие уж тут оправдания? А дядька Шурик знал, что я виноват, поэтому тоже не мог говорить. Лишь презрительно поглядывал то на меня, то через окошко на улицу и, очевидно, обдумывал, что бы такого пообиднее сморозить.
– Набегался, что ли? – наконец прогремел его громовой голос.
В душе я решил не портить отношений с родственником и «положить ему палец в рот» – пусть кусает.
– Угу, – только и вымолвил.
– А Аня ждала тебя. Всё выглядывала в окошко. Как ни приеду – сидит плачет: «Где ж наш Паша? Хорошо ему? Плохо ему?»
Чтобы хоть чем-то перебить нахлынувшие скорбные мысли, я с серьёзным видом, нахмурив брови, поднялся и молча стал одеваться.
Дядька Шурик, искоса поглядывавший и, видимо, давно сделавший для себя вывод о том, что человек я непробиваемый, более снисходительно продолжил:
– Где ж шатался столько годов?
Сразу же почувствовав его сменившийся тон, я решил, что настало время для разговора.
– На Севере был, дядь, деньги зарабатывал.
Очевидно то, что решил я, было совершенно не нужно моему пожилому рассерженному дядьке. Он взглянул с откровенной обидой, даже с некоторой долей отвращения, и, протопав к дверям, обернувшись, резко бросил:
– Ну-ну… Деньги, говоришь…
В следующую секунду грохнула о косяк тяжёлая дверь. Ещё через минуту, значительно быстрее, чем в первый раз, преодолев двор, дядька Шурик громко бухнул дверцами «Нивы» и, с пробуксовкой тронув её с места, исчез.
Таким было первое свидание с родственниками. А ведь когда-то дядька Шурик души во мне не чаял. В детстве очень часто и подолгу гостил я в хуторе Зелёном. Там всегда ждали, любили. А теперь?
Что ещё скажут Василий и Сергей – мои двоюродные братья!
Вот и остались позади: не совсем приятная встреча с дядей; ремонт жилья и связанные с ним хлопоты. Числа пятого декабря лежал я совершенно одиноко в постели. В последнее время это стало любимым занятием. В комнатах достаточно сильно пахло обойным клеем, краской и побелкой, но это совершенно нисколько не занимало моего внимания. (Если только что-нибудь могло его теперь занимать.) Я просто лежал и безучастно смотрел в окно.
На улице падал снег. Крупные, лапатые хлопья, кружась, опускались с небес. Казалось, сама природа решила изменить всё, что было прежде, скрыть, спрятать, превратить ненужную слякоть и грязь осени в белый, нетронутый, нарядный бархат зимы. Это был не первый снегопад, но настоящее превращение происходило только теперь. Окончательно, бесповоротно пришла и заявила свои права на землю властная холодная хозяйка-зима.
В доме довольно прохладно. Нужно подниматься, чтобы растопить печку. Даже этого не хотелось. И тут впервые дали о себе знать барские замашки. Я пожалел, что не могу нанять работника или работницу. В деревне ещё слишком сильны пережитки старого строя. Если бы не они, я, наверное, вообще бы никогда не вставал. А так – пришлось: не окоченеть же в кровати заживо!
Поднялся, оделся, растопил печку. Тихо кругом. Только снег за окном да тиканье старых настенных часов. Нагрел на газу чайник, немного почаевал. Тихо кругом. Вот бы так и было! Зачем? А зачем беготня? Не знаю. Не знаю то, не знаю это… Наверное, потому что балбес? Наверное. Тихо кругом. Только снег и я. Целая пустыня чистого белого снега, и прямо посередине мой одинокий, заброшенный, крохотный домишко. Дым из трубы. Тихо кругом…
Не спеша я прошёлся по комнатам, подбросил в печку дров (от плиты уже пошёл горячий дух!) и снова улёгся. Снова безвольно уставился в окошко. И вот что я там увидел…
…По свежевыстланному одеялу зимы от двора к двору, оставляя крохотную цепочку следов, ходила женщина с толстой, набитой газетами сумкой. Останавливаясь у почтовых ящиков, она клала в них аккуратно свёрнутую прессу и спешила дальше. Почтальонша была среднего роста, крепкого телосложения. Одета во всё белое! Словно сама зима, спустившись с небес, захотела оповестить каждого о своём приходе.
Я ещё не мог разглядеть её лица, но уже почему-то подумал о том, что оно непременно должно быть красивым и, конечно же, молодым.
Движения её были плавны, но чётки и собранны. Ничего лишнего. Достала, положила, дальше. Вот остановилась возле двора Суконниковых. Для чего-то взмахнула рукой. А вон и Петя. Вышел. Болтают у калитки. Она что-то пишет, а он показывает в сторону моего дома. Расстались. Кажется, идёт сюда. Зима, я уже знаю, что ты пришла.
Скрипнула покосившаяся калитка одинокого двора, и почтальонша в белом пуховике проследовала мимо окон. Открылась дверь в сенях, а затем в комнате. Она вошла. Боже, какая прелесть! Я не ошибся – женщина была красива и молода.
Увидев, что я лежу в постели, она несколько смутилась. Румянцем вспыхнули пухленькие нежные щёки!
– Э-э-э… вас, кажется, Пал Палычем зовут?
Я молчал. Оказывается, ещё жив. Она напомнила мне об этом исходившими от неё энергией и задором. Есть же ещё девушки в русских селеньях! Наконец я улыбнулся, кивнул и сказал:
– Да.
– Будем что-нибудь выписывать? – продолжила почтальонша деловым тоном. – Знаете ли, подписка заканчивается… а Пётр Тимофеевич… э-э… ну, в общем, посоветовал зайти к вам. Так что будете читать в следующем году?
Наша встреча и разговор – всё происходило так неожиданно и быстро, что я не совсем отдавал отчёт своим действиям. Вместо того чтобы предложить ей присесть или хотя бы мгновение подумать, прежде чем что-то сказать, вдруг ляпнул:
– «Спид-Инфо».
Она смутилась ещё больше прежнего, но, стараясь это скрыть, состроила совершенно серьезную физиономию и как можно спокойнее ответила:
– Хорошо. Так я пишу?
– Конечно, пишите… э-э-э…
– Зоя. – Она произнесла своё имя между делом, доставая бланки и ручку.
– Пишите, Зоя.
Пока почтальонша оформляла подписку, я окончательно пришёл в себя и мысленно анализировал свой глупый поступок. Слово не воробей – вылетит не поймаешь! Наконец Зоя закончила писать.
– Пал Палыч, может, встанете распишитесь? И с вас пятьсот шестьдесят рублей сорок семь копеек.
Я вылез из-под одеяла; хорошо, что был уже одет. Подошёл, заплатил, расписался в квитанции.
– Извините за беспокойство. Всего хорошего, – сказала она и, оставив сильно пахнущий духами квиток на подписку, ушла.
Хлопнула одна дверь, вторая, скрипнула калитка – всё, снова тишина.
Такая же тишина, как и раньше. А может, другая? Нет! Старый вонючий козёл! Да что ты о себе возомнил?! Падай в тёплую кровать и не смей даже мыслями касаться чужих душ. А душ ли?? Мне вдруг показалось, что вовсе не о душе думалось в те минуты.
Следующие трое суток не мог прийти в себя. Петро не являлся, так как выпавший глубокий снег добавил ему в хозяйстве много хлопот. Поэтому предоставлен был я самому себе да невесёлым своим мыслям. Неожиданный визит почтальонши невольно всколыхнул, ощутимо затронул мои уснувшие, спрятавшиеся от людей чувства. Снова и снова спрашивал сам себя: почему? И снова не находил ответа. Словно мумия, лежал неподвижно в кровати и пытался думать. Вставал лишь для того, чтобы истопить печку.
Зоя, Зоя, Зоя… ты даже не представляешь, сколько заставила меня вспомнить, переосмыслить, пережить вновь! Словно заинтригованный золотоискатель вручную перемывает тонны песка, так и я за трое суток просеял сквозь частое сито чувств все мои ушедшие отношения с женским полом. Лишь иногда проблёскивали перед внимательным взором настоящие самородки. В основном же всё прошлое было илом – ненужным, тусклым хламом…
Когда-то, как теперь казалось – очень давно, стала моей первой женщиной высокая стройная Галинка. Она была лет на восемь старше. В ту пору мне едва исполнилось семнадцать, а Галинка, уже успевшая неудачно сходить замуж, вернулась в Краюху с маленьким сынишкой. Поселилась в пустовавшем родительском доме. (Родители давно померли от тяжёлых болезней.) Рядышком жила её тётка Ксюха. Так вот, вернулась Галинка и пошла работать на ферму.
В последнем классе сельской школы мы, как полагалось в ту пору, раз в неделю ходили на производство – помогали взрослым, приучались к нелёгкому труду отцов, матерей и сами готовились встать на путь созидания. Там, на ферме, и увидел её впервые.
К тому моменту только вскользь слышал про совершенно непостижимые токи, искры и прочее возникающее между мужчинами и женщинами лихо, но то между мужчинами и женщинами, а я был молоденьким нецелованным мальчишкой. Так что даже теперь не мог припомнить, что случилось со мной. Знаю только, что всё внутри запротивилось, взбунтовалось, и будто мир стал не мир, а так. И я стал считать дни до того момента, когда снова придёт время идти на ферму.
Нет, Галинка не кокетничала. Она, строгая, в синем халате, с вьющимися из-под аккуратно повязанного платка волосами, машинально, но очень красиво, почти творчески выполняла тяжёлую работу: чистила клетки, поила телят, раздавала вилами сухую люцерну. Она даже не смотрела в мою сторону!
Шли дни, недели, месяцы. Каждый из них был настоящей мукой. Каждая случайная встреча с Галинкой разжигала во мне такие жаркие фантазии, что скажи о них теперь, то от стыда покраснели бы листы этой книги. И всё же я не мог! Не мог подойти к ней, не мог заговорить, не мог ровным счётом ни-че-го!
Всё случилось немного позже. Мы уже сдавали выпускные экзамены.
Естественно, что на производство больше не ходили. Я мучился всё сильнее и сильнее. И неслучайно, конечно же, не случайно повстречалась мне у сельского магазина высокая, черноволосая и чернобровая Галинка.
Дело было перед самым вечером. Она шла с широкой хозяйственной сумкой. Поравнявшись, негромко поздоровалась. Я тут же вспыхнул всей ребяческой натурой, смутился, покраснел, словно варёный рак, но, стараясь выглядеть спокойным, почти прошептал: «Зайду… в гости?..» Как же я боялся, что она возмутится, более того, может отчитать меня, салагу, за подобное нахальство! Гость выискался! Но нет. Галинка, словно раздумывая, остановилась и, не глядя в мою сторону, усмехнувшись, что-то тихо произнесла. Я даже не понял, что. Одно твёрдо сообразил: она не сказала «нет».
Пойти сразу из магазина за ней я не мог. Деревня, лишние глаза, общественное мнение, слухи и прочая ерунда, но какой страшной казалась она тогда. И я не мог дождаться ночи! Конечно, признаюсь, что изначально не было у меня мысли о женитьбе, вот не было – и всё! То ли в силу молодости, то ли глупости? Не знаю.
Так или иначе, а всё-таки ночь наступила. И хотя я твёрдо решил пойти к Галинке, сделать это на самом деле было довольно-таки нелегко. Для смелости даже забрался в мамины запасы самодельного виноградного вина. Кружку выпил на месте, а бутылку захватил с собой. Предварительно купил плитку шоколада. Не идти же в гости с пустыми руками.
И вот я уже шёл. Состояние было непередаваемо. Будто вовсе и не сердце находилось в груди, а пустое оцинкованное ведро, в которое кто-то отчаянно лупил палкой. Прижав к разгорячённому телу бутылку с вином, медленно прошёл по улице, на которой стоял Галинкин дом. Там было тихо, и только одно из окон заманчиво отсвечивало тусклым светом ночника. Я пошёл обратно и, поравнявшись с этим самым домом, перемахнул через невысокий забор. Даже про калитку забыл в тот момент! В разных концах деревни усердно брехали собаки, и казалось, что все они облаивают именно меня. Но теперь уже никакая, даже самая могучая на свете, сила не могла остановить происходящее.
Я поправил одежду, несмело постучал. Тихо! Постучал ещё и то ли с радостью, то ли с ужасом – сейчас точно не помню – услышал за дверью лёгкие шажки.
– Кто? – слегка встревоженно спросила Галинка.
О боже! Нужно было немедленно отвечать. И мне пришлось робко выдавить:
– Я.
Лязгнул железный крючок, дверь приоткрылась. Не задумываясь, вошёл я в сени, одним махом оставив за спиной мальчишескую робость и беззаботное, не обременённое тяжестью самых непонятных на земле отношений детство.
Галинка встретила сдержанно. Предложила сесть на покрытый цветастым пледом диван. Она была одета в розовый халатик и только.
Там, под халатиком, трепетало нежное молодое тело. Конечно же, она, уже познавшая настоящую мужскую любовь, понимала, с какой целью пришёл я в её уютное жилище. Она слушала мой детский, наивный, совершенно глупый лепет и знала, что будет дальше…
Тускло горел ночник. Выпив по бокальчику вина, мы сидели на диване. Я всё о чём-то болтал и болтал. А Галинка, придвинувшись вплотную, слушала и слушала; она уже знала, что будет дальше…
Так призывно и маняще поблёскивали её слегка повлажневшие от желания глаза! Она склонялась ко мне всё ближе и ближе. Даже теперь отчётливо помню бархатно-белую ложбинку между её упругими, налитыми здоровьем грудями. Ах, Галинка, Галинка, такое не забывается! Ты ведь знала, что будет дальше…
Когда наши губы встретились, я уже стал не я. Все чувства, все стремления и помыслы, сжигающие до того момента, вдруг ощутили и обрели счастливую возможность воплощения. Галинка и после не верила, что была у меня первой женщиной. Настолько умелой и нежной оказалась мальчишеская, вынянченная в уме любовь.
Мы встречались всё лето. Каждую ночь ноги сами несли к Галинкиной покосившейся хате. Только теперь, вспоминая те сладкие минуты, которые провели мы вместе, склоняюсь к мысли о том, что, наверное, то и была чистой воды настоящая любовь. Или одна из её самых приятных разновидностей. Никто точно не знает, какая она есть на самом деле.
Галинка не пыталась меня обязать к чему-то. Она оставалась просто женщиной, истосковавшейся по ласке самкой, почуявшей и ощутившей дикую нежность молодого самца.
Правда, осенью, перед тем как мне уйти в армию, Галинка прозрачными намёками старалась выяснить, чего ей ждать дальше. А я, не побоюсь этого слова, осёл, в наглую молчал. Просто-напросто молчал, словно в рот воды набрав! Сколько же раз после вспоминались растерянность и тоска во взгляде отдавшей мне вместе с телом и сердце Галинки; сколько же раз корил я себя за малодушие и трусость!
Да-да, тогда просто испугался, не мог даже представить, поверить в то, что между мной и взрослой, имевшей шестилетнего сына женщиной возникнет нечто похожее на официальные отношения. «А что скажет мать? А что подумают друзья? Краюхинцы уж точно засмеют!» – размышлял тогда своим ещё очень недалёким умишком.
Так, молча, и сбежал от Галинки в армию. А она через полгода вышла замуж, родила ещё двоих мальчиков и только тогда увидела, поняла, что её новый супруг – обыкновенный алкоголик. Снова не повезло. Она куда-то уезжала, потом приезжала обратно. А я в то время вернулся из армии совершенно другим человеком. Всё, что было прежде, растаяло, ушло. Иные песни звучали на улицах, иные мысли бродили в молодых умах.
Конечно, в те времена многие девушки и женщины перебывали в моей постели, но теперь с трудом мог вспомнить только их имена, да и то не все. Тогда просто-напросто некогда было забивать голову несерьёзными, как я считал, отношениями. Грянули начало и середина девяностых. Шла ожесточённая борьба за блага. Деньги валялись повсюду, нужно было только суметь их поднять. Я старался, но тщетно! Пока по воле обстоятельств мне не пришлось стать совершенно другим человеком. А он – тот другой – мог. Уже потом, когда финансовые вопросы порядком поднадоели, а прибыли увеличились и стабилизировались, пришло осознание того, что пора бы обзавестись семьёй.
Алёну я встретил случайно. Однажды с приятелем решили провести рождественские праздники на известном европейском курорте. Именно там, среди покрытых снегом горных вершин, на фоне прекраснейших альпийских пейзажей, разглядел я невысокую, уверенно несущуюся на лыжах по крутому склону горы девушку. Всё в ней было привлекательно, красиво! Завораживающая улыбка, ловкость движений и подчёркивающая женские прелести голубоватого цвета спортивная форма.
В тот же день мы познакомились. Алёна была профессиональной горнолыжницей, и вместе с командой готовилась к серьёзным стартам.
Полгода пролетели, словно один миг. Постепенно наши отношения становились чем-то большим, чем дружба. Очень хотелось, чтобы Алёна была всегда рядом, хотелось всегда слышать её тихий, почти детский голосок. А сколько нежности и любви отражалось в девичьих серых, слегка грустных глазах! Алёна полностью подходила под созданный мной в уме идеал женщины-жены.
