скачать книгу бесплатно
Последний канцлер
Игорь Олегович Родин
Пьеса «Последний канцлер» посвящена великому русскому дипломату и общественному деятелю, однокашнику и другу Пушкина, последнему канцлеру Российской империи, денонсировавшему унизительный Парижский договор и вернувшему России Крым, черноморский флот и влияние в южных регионах.
И. О. Родин
Последний канцлер
Драма в трех актах
© Родин И. О., 2018
Действующие лица:
Горчаков Александр Михайлович – последний канцлер Российской империи.
Пушкин Александр Сергеевич – великий русский поэт.
Филипп – слуга в имении Михайловском.
Карл Роберт фон Нессельроде – предпоследний канцлер Российской империи. Занимал пост министра иностранных дел дольше, чем кто-либо другой – 40 лет.
Урусова Мария Александровна – жена Горчакова, вдова И. А. Мусина-Пушкина, племянница Татищева Дмитрия Павловича.
Татищев Дмитрий Павлович – знатный русский вельможа, сенатор, обер-камергер, действительный статский советник, посол России в Вене в 1822–1841 гг.
Личный секретарь Татищева
Эдвард Стекль – в 1864–1869 г. посол России в Америке.
Император Александр II
Великий князь Константин Николаевич – брат царя Александра II.
Надежда Сергеевна Акинфова – любовница Горчакова, впоследствии жена герцога Лейтхенбергского, графиня Богарне.
Бисмарк Отто фон – первый канцлер Германской империи, осуществивший план объединения Германии.
Секретарь Горчакова
Акт 1
1825 год
Картина 1
(Михайловское. Гостиная старинной усадьбы. У стола сидит Горчаков и читает, развернув перед собой, газету. Входит слуга).
Слуга: Александр Сергеевич уже встали и сейчас выйдут.
Горчаков: Неужели? А то поспал бы еще немного. Всего-то за полдень перевалило!
(Слуга уходит, в гостиной появляется заспанный Пушкин в халате).
Горчаков: Здравствуй, друг мой бесценный! Все спишь? Время – скоро полдень! Похоже, ты совсем не изменился! Как был первым лодырем в классе, так и остался!
(Пушкин сонно смотрит на гостя).
Горчаков:Эй! Пора вставать! Горчаков пожаловал с ответным визитом! (громко трубит побудку, словно на трубе).
Пушкин (морщится и трет лоб, как от головной боли): Ради бога, не кричи! Экий ты неугомонный. Тоже ничуть не изменился. И выглядишь… Недаром тебя в лицее Франтом прозвали.
Горчаков: Я не изменился?! Да как ты посмел сказать такое! Я неимоверно вырос как по службе, так и в смысле личного развития! Это ты дезертировал с дипломатической службы, а я по-прежнему вношу свой скромный вклад. Чего морщишься? Небось, всю ночь пьянствовал?
Пушкин (мрачно): Не всю.
Горчаков: А чего тогда такой букой смотришь? В карты что ли проигрался? (Пушкин молча сопит). Точно, проигрался! Сколько раз говорил – не играй ты в азартные игры, а тем более на деньги! Ну, не твое это! Даже в самой выигрышной партии умудряешься проиграть.
Пушкин: Да ерунда все это. Просто не повезло.
Горчаков: Вот в этом твоя главная беда. Выигрывает не тот, кому везет, а тот, у кого больше выдержки и способности просчитывать ходы. Математика, мой дорогой, чистая математика!
Пушкин: Никогда не любил точные науки.
Горчаков: То-то и оно! Ну, скажи на милость, здесь-то ты кому умудрился проиграть? Я понимаю, в Петербурге. Но в этой глуши…
Пушкин: Да тут у соседского помещика общество собиралось…
Горчаков: Девицы, наверное, на выданье были?
Пушкин: Как догадался?
Горчаков: Ну, брат, я тебя не первый год знаю. Чем еще тебя можно заманить в провинциальное собрание? Ладно, ну их к черту! Дай я тебя обниму что ли! (обнимаются, трижды целуются). Тьфу, а бакенбарды-то отрастил! Баки как у собаки! Да просыпайся уже! Гимнастику, поди, бросил делать? Помнишь, как в лицее? Гимнастика лучших французских борцов! И английский бокс! А? (пытается боксировать с Пушкиным, тот вяло отмахивается).
Пушкин: Да отстань ты! Голова болит! Пошли лучше завтракать. (Садятся за стол). Надо холодное полотенце на лоб положить.
Горчаков: Тебе бы сейчас не полотенце, а другого лекарства надо. Эй, человек! Человек! (Входит слуга) Рюмку водки барину!
Слуга: Позвольте, это как же с утра-с…
Горчаков: Ты еще поговори у меня! Ну-ка быстро! (Поворачивается к Пушкину). Кстати. Почитываю твои сочинения. Хоть служба и не много времени оставляет, стараюсь быть в курсе.
(Слуга вносит водку, Пушкин нюхает, с отвращением морщится).
Горчаков: Давай, давай. Надо.
(Пушкин залпом выпивает рюмку водки).
Пушкин: И как?
Горчаков: Что «и как»?
Пушкин: Сочинения.
Горчаков: Ты знаешь, свежо. Местами живо. «Руслан и Людмила» – просто чудо. В некоторых моментах смеялся громко и довольно долго. А вот стихи есть очень унылые. Не могу такое читать.
Пушкин: Не все же время радоваться.
Горчаков: Не все. Бывают в жизни и огорчения. И тоска даже одолевает. Но в такие моменты еще и стихи меланхолические читать – увольте! Это ж только и будешь что лежать на диване, предаваться грусти и жалеть себя любимого.
Пушкин: Так а чем же это плохо?
Горчаков: Дело кто делать будет? Кто интересы государства станет отстаивать? Кто политику вести будет и заводами управлять?
Пушкин: Ну, не всем же политику вести. Кому-то и на диване похандрить не грех.
Горчаков: А еще лучше на печи. На Руси это принято. Сидеть сиднем 30 лет и 3 года, а потом в богатыри записаться.
Пушкин: Ну, предположим, служака ты такой потому, что другого источника доходов у тебя нет. Что ж, сам виноват. Кто отказался от своей части наследства в пользу сестер? Может, не стоило быть уж настолько благородным?
Горчаков: Стоило. Может, я это специально сделал, чтобы пути обратного не было, чтобы работать, а не наследство потихоньку проедать? Знаешь, Пушкин, ничто так не способствует поднятию работоспособности и возникновению вдохновения, как отсутствие денег.
Пушкин: Вот с этим я, пожалуй, соглашусь.
Горчаков: Помню, я когда только на службу пришел, все время яд в кармане с собой таскал.
Пушкин: Да ну! Это еще зачем?
Горчаков: Чтобы употребить, если меня вдруг должностью или чином обойдут.
Пушкин: Вот глупость какая.
Горчаков: Да это понятно. Знаешь, только при всей глупости, подобное «memento mori» было совсем не лишним.
Пушкин: Не обошли, как я понимаю?
Горчаков: Ни чином, ни должностью, ни наградой.
Пушкин: Поздравляю. А все-таки ты большой… э-э-э… романтик.
Горчаков: Да ладно, дело прошлое.
Пушкин: Сам-то сейчас откуда? Да еще такой бодрый. Говорят, в Англии служишь?
Горчаков (жуя): Почитай уж пятый год в туманном Альбионе обретаюсь в должности секретаря посольства.
Пушкин: Неплохо. И как англичане?
Горчаков: Пардон?
Пушкин: Ну, что они за люди? Как тебе вообще тамошняя жизнь?
Горчаков: Никак. Скучно, чопорно, душно. Претензии нести цивилизацию остальному миру, а на деле – палочная дисциплина и нацеленность на грабеж. Всегда были разбойники, разбойники и есть. Хотя, что им еще остается? Острова маленькие, толком там ни черта не растет, погода дрянь, сплошное море вокруг. Единственный выход – пиратствовать, подминать под себя морскую торговлю да грабить разных папуасов в южных колониях, параллельно объясняя им, что это делается для их же блага. Ну и, конечно, шпионить. Лично у меня иногда создается впечатление, что в Англии вообще живут одни матросы и шпионы. Впрочем, матросы зачастую тоже оказываются шпионами.
Пушкин: А как же английские писатели?
Горчаков: Перестань. Шпионы через одного. Им это не зазорно. Даже похвально. Это у нас писатели по ночам пьянствуют и в карты играют. А у них они делом заняты. (Оба смеются).
Пушкин: Как-то у тебя все слишком просто получается.
Горчаков: Согласен. На самом деле все сложнее. У англичан есть чему поучиться. Особенно нам. Той же дисциплине, например. Или тому, что они называют «здравый смысл». Но тут важно соблюдать меру. Ведь оно как? С одной стороны, вещь хорошая, а с другой, этот «здравый смысл» иногда поворачивается к тебе таким противным боком, что только руками разведешь. Прямо хочется плюнуть и отойти подальше. Основа «здравого смысла» – рассудок. А рассудок всегда и везде выбирает выгоду. Мелкую, пошлую, гнусную выгоду. Короче, скучно. Туман над Темзой и английский сплин.
Пушкин (зевая): Ну, и чем ты там занимаешься?
Горчаков: Честно говоря, в основном циркуляры и дипломатические бумаги составляю.
Пушкин: Господи помилуй! Хотя, помню, ты еще в лицее с увлечением осваивал даже такую науку, как складывание и запечатывание конвертов.
Горчаков: На дипломатической работе вещь крайне нужная! Вот ты, например, знаешь, что почта конфиденциальная и официальная запечатываются совсем по-разному?
Пушкин: Помню что-то такое…
Горчаков: А вот запечатать сам вряд ли сможешь.
Пушкин: Тебе в лицее золотую медаль за это дали.
Горчаков: Всегда подозревал, что ты мне завидуешь черной завистью!
Пушкин: Да ну тебя совсем с этой ерундой! Горчаков, неужели тебе это все нравится?
Горчаков: Что именно?
Пушкин: Да циркуляры и прочая бумажная возня.
Горчаков: Поначалу не нравилась. Совсем. Но потом…
Пушкин: Ты шутишь. Как может нравиться писать какой-то циркуляр? Я понимаю там, стихотворение, или рассказ… А тут… клопы сдохнут от этого слога.
Горчаков: Да пусть дохнут. Ну, ты сам посуди… Что есть циркуляр?
Пушкин: И что же?
Горчаков: Торжество содержания над формой. Только представь… Эмоций – и правда, никаких. Зато в нем вся мощь государства, вся необъятная территория нашей империи! Циркуляр при всей своей литературной неказистости приводит в движение армии, его сухой слог заставляет сдаваться города и отрекаться царей от престола.
Пушкин: О, да это прямо ода циркуляру! Поэзия, да и только!
Горчаков: Зря иронизируете, господин пиит!
Пушкин: Да где уж нам! Мы такому высокому слогу чужды. Мы на земле копошимся, в пыли и прахе.
