скачать книгу бесплатно
К смешанной группе не подошли двое: хунвейбин в собачьей шапке и майор Романов. Оба с настороженностью следили за происходящим. Майор лишь предупредил своих пограничников:
– За вешки не заходить!
9
Сломанные вешки были восстановлены. После совместного перекура, братания, майор приказал Бабенкову ехать вдоль границы до стыка флангов с восточной заставой.
Машина шла по льду мягко, кое-где шурша колесами на мелких торосах, на отвердевших наносах снега. За окном проплывали вешки и в отдалении – панорама заснеженных берегов, дубов, кустов тальника, высокой травы-ковыля.
За островами Уссури раздавалась вширь, но вдали, километрах в пяти, река сужается, загибая влево. Там, за мысом, в Уссури впадает река Хор, где и находился стык флангов двух застав.
С расформированием в пятидесятые годы заставы "Ново-Советской", фланг отодвинулся от Аргунской заставы до этой реки. Увеличение дистанции на добрую половину, может быть, особенно не сказывалось бы на физическом состоянии пограничников, если бы все они были членами олимпийской сборной по марафону. Однако уложиться в восьмичасовой график, преодолев путь в 45 км. (туда и обратно) особенно в весенне-летний и осенний периоды по галечнику, по песку вдоль береговой отмели Уссури или по бездорожью в распутицу и в половодье было бы проблематично и атлету. Поэтому редкий наряд, уходивший на Хор, укладывался в общепринятый восьмичасовой норматив рабочего дня и возвращался обычно часа на четыре, а то и на шесть, позже. Многое зависело ещё от погодных условий: первую часть пути мог идти под солнышком, обратно – под дождичком, а если в зимнее время – то и под метелью.
Мирная братская обстановка между сопредельными странами когда-то благоприятно сказалась на экономике застав, отрядов и всего Дальневосточного пограничного округа – она их облегчала. А поскольку были упразднены конные подразделения, то, следовательно, отпала необходимость в фураже, кавалерийском снаряжении и прочих затратах на содержание испытанных и верных помощников пограничников. Правда, увеличился расход на сапоги, а при осложнившейся теперешней ситуации на границе – в особенности.
Теперь потребовалось и увеличение штата пограничных застав для интенсивного патрулирования границы, её оснащённости техническими и электронными средствами. Но этого-то как раз наша, привыкшая к экономике экономика не могла себе позволить. И потому начальники застав выкручивались наличным составом… Майор задумчиво смотрел вдоль берега на нескончаемый, казалось, фланг своей заставы.
Когда Романов приказал ехать до стыка флангов, Урченко пошутил:
– Съездим на Хор и споем хором.
Морёнов иронично заметил:
– Да мы вроде бы ещё не соскучились. Вчера до него плясали и едва притащились обратно, ноги оттоптали до самой задницы.
– Кое-кому не помешало бы на него сбегать. Пробздеться, – усмехнулся Потапов. – Поди, забыл, где Хор находится.
– Счас вспомню, – попытался отшутиться Слава. Не получилось.
Все промолчали, его шутку не поддержали.
На левый фланг обычно ходили перед выходным, который полагался пограничникам через каждые десять дней. Как только на боевом расчёте начальник заставы или его заместитель, а то и старшина заставы зачитывали:
– На шесть ноль-ноль. Направление – река Хор, выходят в дозор…
Значит после него – выходной.
Но не каждый удостаивался такой чести – мерить левый фланг. Те, кто слабо стоял на лыжах и не обладал атлетическим здоровьем, ходили "колуном" по заставе или же на правый короткий двенадцати километровый фланг. Да ещё те, кто очень загружен был на хозяйственных работах. В том числе каптенармус Романов, за что солдаты в шутку прозвали руководство заставы династией Романовых – это майор знал.
У Урченко по лицу пробежала не то досада на подковырку Потапова, не то смятение, хрящи на его носу побледнели. Обычно оппоненту он изрекал жаргонный каламбур:
– Молчи громче, целей будешь, – но тут промолчал, смущал майор.
Замечание Потапова задело и начальника заставы. Получалось так, что на заставе существует группа, на которую тяготы службы как бы не распространяются. Она стоит за определенными обязанностями, как за привилегиями. И это неправильно. Надо будет иметь это в виду…
Впрочем, на хозяйстве тоже кому-то надо быть. Может двоих: Сапеля и Урченко – много, кого-то из них надо приобщать к службе, или почаще чередовать их. К этой группе относится ещё и повар Панчук.
Хозяйство, и надо сказать, неплохое хозяйство, майору досталось от его предшественника – капитана Хабибуллина; со всем движимым и недвижимым имуществом и с устоявшейся в нём обслугой.
До поры до времени майор не вмешивался в ведомство старшины, поскольку и старшину бывший начальник заставы подобрал неплохого в хозяйственники. Иначе разве ели бы солдаты кету до следующей кетовой путины, кету и кетовую икру; имелись бы в хозяйстве две коровы, две лошади, свои свиньи и даже куры? Солдаты сухой паёк видят только в нарядах, да и то только тогда, когда нет сала и вяленой кеты. Не-ет, тут не каждая реплика в строку.
Но расслабляться хозяйственникам на заставе никак нельзя.
– Урченко, вам, сколько лет? – спросил майор, повернувшись в салон.
На узких продольных кожаных лавках со стороны Бабенкова сидели: Морёнов, Потапов, Триполи; за майором – Прокопенко и Урченко. Урченко на плече держал топор, из хозяйской, видимо, рачительности.
– Двадцать четыре года, товарищ майор, – ответил Слава.
Романов утвердительно кивнул, словно сверил с картотекой ответ подчиненного.
– Не успели жениться?
Урченко призамялся с ответом. Слава призвался на три года позже и вполне мог сожительствовать с кем-то.
Но то, что произошло у Славы за год до призыва в Армию, нельзя было назвать женитьбой, хотя он и чувствовал, и чувствует себя обязанным перед той девочкой, с которой до этого дружил и которую оставил навсегда калекой. Вернее, бездетной, но не женой…
Получилось всё так сумбурно в их короткой, поспешной связи и настолько безграмотно и неосторожно, что даже теперь, по истечении стольких лет после того рокового дня, вернее, минуты, сгорал от стыда и вины перед ней. Литературы по вопросу сексуальных отношений было днём с огнём не сыскать, у матери, с которой жил вдвоём, поинтересоваться на запретную тему, не допускал и в мыслях, и потому сексуальные отношения с женщиной ему представлялись примитивно, механически. И, поняв, что его могут долго ещё не призвать на службу, а может произойти так, что и совсем не возьмут, – мать одна, болезненная, отец, фронтовик, умер одиннадцать лет назад, – Слава решил жениться.
Незадолго до свадьбы, молодые рискнули апробироваться. Девочка была во всех смыслах целомудренна и такой же бестолковой в интимных отношениях, как и её партнер, отчего – тут же поплатилась. Уличная академия подвела. А горячность, темперамент усугубили дело, и первый сексуальный опыт оказался драматичным, если не трагичным.
После больницы, в которой невеста пролежала больше месяца, она напрочь отказала жениху в замужестве. И как Слава потом её не уговаривал, не увещевал, – поскольку кое-что уразумел на будущее, так как тут сразу же появилось по данному вопросу много консультантов, – всё было напрасно. Невеста десятой дорогой обегала его.
И неизвестно, чем бы эта трагедия обернулась для него самого, чем бы кончились переживания, обида невесть на что, самоедство, если бы не медсестра того стационара, где оперировалась и проходила лечение его невеста. Медсестра была старше лет на пять, имела дочку, но не имела, на счастье, мужа. И она взяла на себя труд сексуального образования молодого человека. Её знания были куда глубже и многообразнее, которые Слава, каким бы он не был тупицей, постиг в совершенстве. Только после неё Слава понял, что вырастил в своём хозяйстве не гадкого утёнка, – таким лебедем, или хотя бы его шеей, можно только гордиться!
Теперь, за годы службы на заставе, он от этой женщины чуть ли не через день получал письма. И такие, какие, наверное, никто не получал из его сослуживцев. Но как бы не горячи, и не поэтичны были те письма, всё же душа Славика оставалась привязанной к той, которую любил и которой томился: к его девочке, к его невесте. Он ей писал. Он ей так писал, как писала ему та медсестра, может быть, даже лучше, не стесняясь плагиата, используя в своих опусах чужие стихи и прозу, подбирая их из книг из заставской скромной библиотеки.
Но нет и, похоже, никогда не будет ответа от неё, желанной, болезной, как и прощения за его невежество. Уж больно много он ей причинил страдания. И всё же в душе, он считал только её своей женой. И теперь ждал одного, счастливого случая – отпуска на родину. Хотя бы один в три года! И он не раз представлял, как войдёт к ней в дом, упадёт к её ногам и вымолит, выплачет прощения. Теперь он не тот желторотый юнец – мужчина!..
– Нет, товарищ майор, – ответил Слава грустно. – Не получилось.
Триполи хохотнул:
– Ему на кобыле али на корове женица надо. Нормальна баба ему тесный будет.
Солдаты рассмеялись.
Слава сорвал с плеча топор.
– Как дам меж рогов! – замахнулся он обухом. Рыжеватое лицо его вспыхнуло огнем.
– Но-но, шутка не понимаш? – загородился автоматом Михаил, который держал до этого меж ног, как и все его товарищи.
– Тогда молчи громче, целей будешь.
Слава вновь повесил топор на плечо и насупился. Замолчал.
– А вы, Триполи? – спросил майор молдаванина.
– Холос, – ответил Триполи. – Куды нужна спешить?
Романов кивнул, но сказал:
– У меня служили молдаване. Но в основном, женатые. Полгода, год отслужат, и домой демобилизовываются.
– Почему? – спросил Бабенков.
– Они, как правило, перед армией по одному ребёнку имеют. А перед призывом ещё одного закладывают. Года не отслужил, глядишь, увольняется, как многодетный отец.
– Хитро…
– Два ребёнка, хм, эт-та хорошо, – задумчиво проговорил Михаил. – Меня женили, да я не схотел. Чево-то закуражился.
– Поди, невесту подобрали не чище лошади, – съязвил Урченко.
– Я её не видал. В город сбежал. На работу пошёл, на завод.
– Не переживайте. Успеете, женитесь.
"Бобик" приткнулся к берегу и остановился. Берег выходил мысом к реке и оттого был голым, снег небольшим слоем прикрыл галечник.
Майор вышел из машины и вызвал Морёнова.
– Слушаю, товарищ майор. – Юрий, выйдя вслед за майором, закинул на плечо автомат.
– Пойдёте со мной.
– Есть.
Они направились вглубь берега, обходя заносы. Майор шёл к месту встречи пограничных нарядов его и соседней заставы.
Пограничники вышли из "бобика" покурить. Но курева не было. Оно ушло на "трубку мира".
Глава 2
Ледовая купель.
1
Возвращались на заставу уже вдоль берега, по старым следам, по которым когда-то проезжал Бабенков, доставляя наряды секрета. Ново-Советские острова оставались теперь с левой стороны.
– А вешки-то, кажется, стоят, – сказал Бабуля, кося глаза на острова.
– Ага, помогла, видать, трубка мира. Наш табачок, – поддержал разговор Морёнов, сидевший сзади него, опираясь левой рукой на поручень спинки водителя, другой, держа автомат между ног. Ему было жарко после ходьбы по снегам с начальником заставы. Он расстегнул полушубок до пояса, завернул клапана шапки наверх. Майор тоже расстегнулся на две пуговицы и ослабил шарфик.
– Надолго ли? – произнёс Славка Потапов.
Прокопенко ответил:
– На два дня.
– Почему именно на два дня? – майор повернулся к салону вполоборота.
Николай пожал плечами. С усмешкой ответил:
– Так один день на раздумье, второй на действие. Как этот фазан, в собачьей шапке, проведёт с ними политико-воспитательную работу, отодвинет миску с баландой, так побегут вешки ломать, как миленькие. Мало того, ещё комли выдолбят. Народ-то, видите какой, запуганный.
– Да нет, не станут, – возразил Морёнов. Не верилось в предсказание Прокопенко.
Лед был ровный, без выступающих торос, и Бабуля, радуясь возможности показать скоростные способности своего "бобика", прокатить с ветерком товарища майора, ратанов, вдавил педаль "газа" до самого пола. Даже у самого дух захватывало.
– Ну вот, без четверти тринадцать, – сказал Романов, глянув на часы. – За три часа тридцать минут управились. – Сказал, словно извиняясь перед выходными.
– Да сейчас пообедать бы не помешало, – подал голос Урченко, – заморить червячка.
– Твой червячок, не прямой кишкой называется? – спросил Потапов.
Ратаны рассмеялись.
– Кривой, – буркнул Славик и отвернулся. "Что за народ, что не скажи, всегда подколупнут!"
У Савватеевского заливчика, почти напротив Ново-Советских островов, лед просел. Ледовая гладь лежала с едва заметным уклоном к заливу, и Морёнов, глядя на эту впалую лощину, вспомнил, что в прошлом году где-то здесь провалился трактор "Беларусь". Долго, до самого лета белела его крыша из-под воды. Вспомнив, хотел напомнить об этом начальнику заставы, а больше Бабуле, чтобы тот не больно-то резвился, и не успел.
– Товарищ майор… – Майор обернулся.
В этот момент перед машиной сбросили бетонный блок (по крайней мере, так показалось). Машина, ударившись бампером во вдруг возникшую преграду, вздыбилась. Всё живое и неживое внутри салона устремилось по инерции вперёд. Майор головой разбил лобовое стекло. Прокопенко через откинувшуюся спинку пассажирского сидения, коршуном взлетел командиру на спину. Следом – на них вспорхнул Урченко. У Романова из глаз брызнули искры, а с лица – кровь.
Примерно тоже произошло и по левому борту. Лишь с той разницей, что Бабулю к окну не пропустил руль. Эта деталь автомашины оказалась настолько прочной, что едва не сплющила ему грудную клетку, водитель оказался между "молотом и наковальней" – спереди рулевая колонка, сзади – снаряд почти в два центнера весом, состоящий из совокупного веса трёх человек. У Бабенкова не только искры просыпались из глаз, но и дух вышел – он потерял сознание.
Получили ушибы еще двое: Морёнов и Потапов. Первому отбило левую руку и бок о дужку водительского кресла, отчего перехватило дыхание, и онемела рука. А Славку догнал обух топора, который исполнил угрозу своего хозяина и, конечно же, по невиновному. Топор, вместо Триполи, щелкнул Потапову по колену обухом, сорвавшись с плеча Урченко, и упал под ноги.
Когда машина встала обратно на колеса и закачалась, в передней части её, кроме пограничников, лежала и пустая фляга. Её полёт никого не обеспокоил. Она ядром пролетела по салону, стукнулась об оконный переплёт и легла между передними сидениями. Ломы же проявили сдержанность. Они лежали под лавками, и потому их движение было ограниченно. Хлестнув задними концами по лавкам снизу, как змеи хвостами, они вернулись в исходное положение.
Словно отброшенные невидимой пружиной, солдаты отлетели назад на лавки. Ошалело закрутили головами.
Первым пришёл в себя майор.
– За мной! – просипел он сдавленно от боли и, выдернув несколько осколков стекла из переплета окно, нырнул в него.
Машина качалась на воде, словно на мягких пружинах. Из-под неё выныривали обломки льдин, шлёпала о борта шуга. Над полыньёй закурился парок.
– Чо?!. Чо?!. – невпопад спрашивал Урченко, и голос у него срывался на придушенный рёв.
Потапов зло стукнул ему в грудь кулаком и со стоном прикрикнул:
– Заткнись, мерин!.. – он держался за ушибленное колено.
Его толчок привёл Славу в движение, включил сознание. Он, расталкивая всех, устремился вслед за майором в окно. И застрял. Увидев перед собой разверзшийся лед, чёрную воду и плавающие льды, и льдинки на волнах, обезумел от страха. Заскулил, заторопился, но оставшиеся осколки стекла в окне сдерживали его толстый зад. В него из машины уперся Коля Прокопенко, а майор Романов, стоя одной ногой на льду, другой на капоте, тащил солдата за ворот.
