скачать книгу бесплатно
На следующее утро, едва поднявшись, покачиваясь, прошёл на кухню и прямо из крана хлебнул холодненькой водички.
– Да-а… – хрипло протянул он и потряс по-лошадиному головой. – Брр… – и чуть было не упал. Заштормило.
Уцепившись за раковину, на какое-то время притих, пока палуба не успокоилась.
– Мда-а, это ж надо… Вот накушался… Брр… – осторожно поёжился. По спине побежали холодные "мурашки".
Зажёг газовую форсунку и пододвинул на неё чайник.
Попив крепкого чая, он почувствовал себя лучше, но не совсем. Желудок и пищевод потряхивало мелкой неприятной дрожью, мозги, словно студень в круглом сосуде, колебались в голове. Но проблески сознания уже появлялись, и на память вдруг пришёл застольный анекдот. Спиваков захохотал.
– Ой, эт ж надо такое придумать! Есть же юмористы, – зачесал он волосатую грудь. – А может и вправду такое может быть?.. Ведь ёги всё могут. Вон, какую беду вытворяют над собой. И на стекле пляшут, и на ножах спят, и пополам складываются. Что ему стоит самого себя довести до алкогольного опьянения?..
Спиваков опять хохотнул, было всё-таки занятно.
Немного посидев, решил своими мыслями поделиться с женой.
Прошёл к спальной комнате, с порога спросил:
– Нюр, ты помнишь анекдот, который вчера Рашид рассказывал? Ну, как у них там, на Кавказе, на ёгу перешли… Ну, когда у них там виноградники повырубали…
Нюра молчала.
– Нюр, ты чево? Обиделась на што, што ли?
Нюра молчала. Фёдор перестал улыбаться, виновато почесал нос, шею, вновь поплёлся на кухню.
– И что она? Вчера вроде бы всё ладно было, как кажется…
Очень хотелось опохмелиться. Хотя бы глоток. Но Фёдор понимал даже своими разжиженными мозгами, что дома ничего нет.
– Хоть синюхи какой найти, что ли?
Прошёл в ванную. Вибрирующим взглядом обвёл полки со стиральным порошком, мылом, шампунями и грустно усмехнулся.
– Дожил мужик. Эх, чтоб вас там!.. – это уже относилось к инициаторам антиалкогольной компании.
Открыл холодную воду, перевёл кран с умывальника на ванну и стал хлюпаться ею до пояса. Купание подействовало взбадривающе.
После купания Фёдор вернулся на кухню и решил ещё выпить кружку чая. Налил крепкого.
"Да-а, худо после такой пьянки. И надо же было вчера так надраться на халяву. Так ведь и копыта откинуть можно. Хоть бы самогонкой где разжиться?.."
Свою самогонку Спиваков перестал гнать ещё с осени, когда старика-соседа Вавилова, инвалида войны, на двести рублей оштрафовали. Грешил Авдеич, приторговывал малость. Нужда, говорит, заставляла, не больно-то на теперешней пенсии протянешь. Но закон есть закон, всех под одну гребёнку. Испугался тогда Федя, инвалида вон как вздрючили, а его и подавно обдерут, как липку. И своё ремесло прикрыл, хоть и для себя делал.
Фёдор открыл дверцу шкафчика. Он знал, что там пусто, но сделал это как-то самопроизвольно, механически, по привычке.
В недрах шкафчика стояла бутылка в виде штофа. Пустая. Та, которую, он вспомнил, они выпили вместе с тестем. Дед приезжал недели полторы назад в гости. Он и привёз. У них там, в деревне, по спискам выдают, раз в месяц. Вот и сберёг гостинец для зятька.
– Хм, смотри-ка, ещё с крышкой, – усмехнулся Фёдор.
Спиваков извлёк бутылку и, глядя сквозь стекло в утробную пустоту, вожделенно взглотнул слюнки.
– Эх, черти, всё выпили! – ругнул себя и тестя.
В другое время, когда с водкой-вином было проще, он выпивал, не отказывал себе в удовольствии. Но в меру. И не испытывал к спиртному такой жадности, ограничитель срабатывал. Захотелось – пожалуйста! Хоть самогоночки, хоть водочки, хоть вина. А теперь? Как с резьбы сорвало горло. На каждую бульку, да кого – на запах слюнки взглатываешь.
Спиваков отвернул крышку, потянул носом – в бутылке ещё был дух, дурманящий. Э-эх…
Можно было бы купить, коль своей нет, но в магазин сунься, живо кишки выпустят. Как в тот раз…
Пошёл Федя в "винный" перед Ноябрьскими праздниками, и пошёл один.
Народу у магазина собралось, как на митинге. Окружили вход плотной толпой, и молчание. И ни скандалов, ни призывов, ни лозунгов – тишина, как перед атакой, томительная, нервная. Ждут открытия магазина после обеда. Выдумала же чья-то светлая голова начинать торговлю спиртным в два часа пополудни. Видимо, с той целью, что если кому-то удастся к вечеру отовариться, так чтобы тот счастливчик потом всю ночь пил и до утра семью веселил. Трогательная забота.
Стоит народ, от холода с ноги на ногу качается. А холод в тот день – просто январский был, минус пятнадцать да с ветерком. Магазин высокий, двухэтажный, второй этаж колонны гранитные подпирают. Крыльцо каменное, из пяти, не то семи ступенек.
Перед открытием люди стали по ступенькам подниматься, к дверям тесниться. По счастливому случаю Фёдору удалось попасть в очередь где-то в середину, к фойе ближе, и у самой колонны. Придавили к ней так, что кажется, из грудной клетки кулачок сделался – ни вздохнуть, ни выдохнуть. Однако стоит, радуется: не в конце же очереди. Посинел, как куриный пупок после холодильной камеры, и остальные очередники не лучше. Но живые, от холода друг к другу жмутся, руки у ртов последним дыханием согревают. Ну, как тут не дождаться горячительного? Это просто вопрос жизни.
Перед самым открытием началось движение в народе ощущаться. Матюжки послышались. Ватажная братия к дверям полезла. И всех, кто без подкрепления пришёл, одиночек-камикадзе, стали в стороны теснить, а кого и с крыльца вниз. Фёдор тоже начал было недовольство проявлять. И тут же чуть не схлопотал. Куда один – против десятка штурмовиков.
Одни пролезли, ладно, чёрт с ними, с архаровцами. Так за ними новая братия, по проторённой дорожке. И у двери разодрались. Между собой очередь не поделили. Матерят и тех, кто матерится, и тех, кто незримо этак с алкоголизмом борется.
Тут и милиция, кстати. На "УАЗике" подкатили. По репродуктору командуют:
– Разойдись! Освободи дорогу!
Вначале покупатели не поняли: зачем проход освобождать? зачем расходиться?.. Надо пройти, так иди. Ан нет: освободи и всё тут! А кому охота? Каждый на своём законном месте. Он его полдня до открытия магазина отстаивал, а кто и отвоёвывал.
Милиционеры видят, что люди ни с места – всей машиной в магазин поехали. Двое передок приподняли, и она по ступенькам вверх запрыгала. Тут только толпа поняла, что к чему, в стороны подалась.
Фёдор как стоял у колонны, так и остался. Жалко было с нагретого места сходить. И буквально через минуту ещё больше пожалел, но о другом уже. Машина запрыгнула на ступеньки и пошла по проходу, толпу уминать. В первый момент Спивакову показалось, что из него кишки выпустили, что-то как будто в животе затрещало, и в глазах засверкало. Но когда машина в фойе въехала, почувствовал, что живой и даже обрадовался. Правда, почувствовал и ещё одну неприятность – сзади что-то холодить начало. Неужто, икру выдавили! Рукой под курткой – мац-мац! – а задница голая! Штаны от ширинки по самый пояс лопнули.
Тьфу! Да провались ты! И это был его последний поход в винный магазин.
А зря, теперь хоть пропадай…
– Эх, не пил ведь сколько… Так нет, добрался вчера, как голодный до похлёбки!
Спиваков подошёл к крану, открыл холодную воду и немного налил в бутылку. Покрутил ею, словно бы смывая со стенок остатки содержимого, и вылил себе в рот. Не торопясь, смакующе проглотил. Постоял в ожидании чего-то, затем удовлетворённо крякнул.
– Кхе… А что? Ничего…
Глаза его повеселели и приняли игривый блеск. Он ещё раз плеснул в бутылку воды, поболтал ею, и вновь выпил.
– Кхе-кхе. А ну-ка, ну-ка… – Игривость овладела им ещё более.
Федя наполнил бутылку до условной отметки, по которую обычно наполнял бутылки самогонкой, и аккуратно навернул крышку.
Прошёл с бутылкой в большую комнату.
В комнате было сумрачно и не соответствовало охватившему настроению.
Он снял со стола настольную лампу и опустил её на ковровую дорожку. Включил. Рядом с ней поставил бутылку. От света содержимое в бутылке "заиграло", приняло соответствующий цвет и, как показалось, даже запах и вкус, который вчера, после долгого воздержания, был так соблазнителен.
Смакуя и любуясь неожиданным эффектом, он наклонился над бутылкой и повернул этикеткой к себе. Само то!.. Взглотнул подступивший приток слюны.
Отступив шага на полтора, Спиваков сел на пол на ковровую дорожку и подогнул под себя ноги. Сидел, вперив играющий взгляд в бутылку…
Просидел в позе йоги минут пять, но нужного эффекта не наступало. Чего-то ещё как будто бы не хватало.
Федя поднялся и, покрякивая, в том же игривом настроении поспешил на кухню. Вернулся с двумя блюдечками: в одном лежала горка квашеной капусты, в другом – кусочек хлеба. Расставив закуску по обе стороны бутылки, вновь занял исходное положение.
Прошло ещё какое-то время. Кадык по Фединому горлу забегал оживлённее, теперь Федя успевал, видимо, пить и закусывать. На лбу выступила испарина. Его слегка даже стало покачивать. Похоже, йога начала действовать.
И точно – сработала!
Вдруг Спиваков закатил глаза и повалился на бок. Упал, громко стукнувшись головой о нижнюю дверку шкафа комнатного гарнитура. Заелозил ногами в хриплом кашле, с потугами стона.
На стук и шум из спальни вышла Нюра, маленькая, растрёпанная со сна женщина.
– Федька! Что с тобой?..
Настольная лампа, капуста, бутылка, хлеб и корчившийся на полу муж произвели на неё странное впечатление. Она поставила кулаки на бедра.
– Ага! И тут перебрал! Ёгой подавился! – и, подскочив к Фёдору, стала колотить его по "загривку". – Паразиты! Алкоголики, ёгоголики… Чтоб вам!.. Никакой меры не знаете…
Спиваков стал оживать.
– Хватит, – простонал он, слабо отмахиваясь. – Добралась…
Нюра перестала кулаками делать утреннюю массаж на горбу мужа, подхватила с пола тарелки со снедью, бутылку и убежала на кухню. Вскоре послышалось бульканье воды из бутылки в раковину.
Федя, привалясь спиной к шкафу, приходил в себя. По его щекам текли слезы.
С этого и началась Перестройка.
1987г.
Карие глаза.
"Ах, эти карие глаза, меня пленили. Ах, эти карие глаза…" – надо же, привяжется вот.
Юрий Саныч шёл домой. Отпросился с работы, взял отгул и теперь спешил на проводы сына. Сашка, или Шурка, сегодня в двенадцать дня уезжал.
Юрий Саныч шёл, прихрамывая на левую ногу, которой, как он сам говорит, тормозил на мотоцикле и стёр по самую щиколотку. На самом же деле сломал в аварии, и, то ли после умелых рук "хируликов", то ли уж так ей на роду было написано, стала сохнуть и укорачиваться. И он теперь ходил, заметно прихрамывая, что называется, приплясывая. Но к тросточки не прибегал.
Ах, эти карие глаза…
Карие глаза его преследуют давно, ещё со школы. Одноклассница его была с карими глазами. Он подшучивал над ней, и пел: "Ах, эти карие глаза…" Вместо: "Ах, эти чёрные глаза…" Юность давно прошла, а вот переиначенный романс остался. Иногда и при застольях он начитал его с карих глаз, уже автоматически. И вот сегодня, с утра.
После вчерашнего вечера на проводах сына. С похмелья и от радости. Романс, музыка, ложились волнами под ноги.
День (можно сказать, ещё утро) выдался ясным, под стать его настроению. Думы Юрия Саныча были заняты сыном. Шурке, то бишь Александру, предстояло отбыть сегодня в Столицу, (как сам сын называл Москву) на учёбу в авиационный институт.
Вот выстрелил, молодец парень!
Сам Юрий Саныч в свои молодые годы "пролетел" с институтом. По конкурсу дважды не проходил, и почему-то именно он, а не те, кто хуже него сдавали экзамены. Как в каком-то заколдованном круге был. Не верил и теперь в затею сына, хотя тот и имел кое-какие пристрастия к конструированию, но способности его, однако, оценивал скромно, тем более они не были подкреплены нужными связями и средствами, что способствует повышению вступительного бала на экзаменах.
А сын рискнул. И выстрелил в самое яблочко! Всех блатных обставил.
То ли времена изменились, то ли он недооценивал парня. Тут было чему радоваться. И вдвойне, потому что Сашка поступил не в простой ВУЗ, и в будущем ему предстоит работать не каким-нибудь там прорабом на стройке, к чему он сам когда-то стремился, а будет – о-го-го! – самолёты строить. Тут есть отчего отцу порадоваться: быть может, в сыне его мечта воплотится. Трам-та-та-тайра…
А с другой стороны было немножко грустновато: Сашка едет куда-то, в этакую даль – покидает и надолго их, родителей. Или, как сейчас стало модным среди молодежи называть: предков. Что его там ждёт, в столице-матушке? – удачи, радости, разочарования. Чужой город, чужие люди, ни родных, ни близких. Хотя как знать, что тебя тут ждёт-поджидает сию минуту, где родственников полно и друзей немало, да и сам не лыком шит.
– Ну, какой я предок? – изумлялся Юрий Саныч. – В сорок-то с небольшим? Да я ещё парень – о-го-го! – хоть куда! Ах, эти карие глаза меня любили. Их позабыть никак нельзя. Они стоят передо мной… Да я ещё и сейчас могу любому молодому кое в чём…
Он не успел закончить хмельную мысль о своих возможностях, как её прервали.
– Мужчина! Мужчина!..
У подъезда пятиэтажного дома, который он проходил, его окликнула женщина, ну не так, как на пожаре, а скромненько. И словно бы за язык поймала на грешных мыслях.
Юрий Саныч даже слегка смутился, притормозив на здоровую ногу.
– Что вам? – спросил он.
Женщина привстала со скамьи, придерживая перед собой детскую коляску. Молодая, невысокого роста, волосы белые, видимо, крашеные, лицом смуглая, цыганистая, и глаза – карие!
– Извините, пожалуйста, – приблизившись, сказала женщина несколько пониженным голосом, – вы не смогли бы мне помочь? Оказать маленькую услугу?
– В чём же?
– Представьте себе, не могу попасть в квартиру, – она изящным движением руки показала на окно первого этажа с открытой форточкой. Её улыбка умиляла, и пара золотых фикс в белых рядах зубов ослепляли. И голос, слегка приглушенный, и взгляд… настраивал как будто бы на игру. А может, это так показалось из-за его праздничного настроения?..
– Кхе… И чем же я могу вам помочь? – вновь спросил Юрий Саныч, тоже понизив отчего-то голос, настраиваясь на волну интриги, и почему-то сразу решил, что молодая мамочка потеряла ключ от квартиры. И, видать, намучилась с ребёнком на улице…
Так и есть. Или почти так.
– Понимаете, пошла с дочкой на прогулку, а ключ дома оставила. Вот вернулись, теперь домой попасть не можем. Папочка наш куда-то свинтил, – при последних словах мамочка, подсюсюкивая, наклонилась к коляске, поправила лежащую на ней дорогую накидку, плед или шаль. И стала легонько покачивать. – А-а!.. А дочку пора кормить. Она ещё и обмочилась, пелёнки надо поменять.
Женщина вопрошающе-смущённый взгляд положила на Юрия Саныча.
Ах, эти глаза напротив!..
– И как же вы предлагаете попасть к вам в квартиру? Дверь взламывать? – Юрий Саныч проникался сочувствием к женщине и симпатией, и слегка заюморил.
– Зачем же так громко? Можно и через форточку, – и она вновь повторила жест ручкой в сторону окна. – Я бы и сама, да боюсь, ребёнок проснётся, ещё вывалится из коляски. Да и одета я… – она бегло окинула себя взглядом, за котором невольно проследовал взгляд и Юрия Саныча, и, когда их взгляды встретились… он почувствовал, как в нём зазвенел романс фанфарами:
