скачать книгу бесплатно
(Наклонилась к соседке, трясясь от смеха. Коснулась грудью поверхности стола.)
– …видите ли, возраст – не препятствие появлению шедевров. Но в редакциях с вами не захотят разговаривать. Чем оригинальней вы пишете, тем труднее печататься. Я бы не хотел идеализировать, но, скажем, пишущей братии начала века было куда как легче.
– Что же, не писать?!
(Выгнувшись, коснулась стола животом. Долгий взгляд.)
– Постойте, а почему бы не организовать… журнал?
– Журнал, – проговорил Андрей, – очень интересно… Журнал.
Встал, зашагал по проходу.
– Идея… Рискованная, однако. Но как это можно сделать!
Эти двое уже двигались к выходу: она впереди, в такт упругому шагу поддевая бедром болтающуюся на ремне сумку, он – напряженно–внимательный, настороженный.
Илья, наконец, обнаружил отсутствие друга.
– Вечно одна история…
И уже вдогонку мелькнувшей в дверях тени:
– Катись отсюда!
После бегства предателя Илья стал мрачен и вскоре ушел. Я уже не надеялся, что идея с изданием может осуществиться и был несказанно удивлен, когда через несколько дней, столкнувшись в институтском коридоре с Андреем, услышал от него предложение заняться подготовкой к выпуску. Более того, он получил принципиальное согласие знакомой машинистки на бесплатную распечатку двадцати экземпляров! Илья? Илью он уговорит. Но где собираться… В его комнате шумно, за стеной пьяные соседи. У Ильи – махонькая квартирка, мать, сестра… А что у меня? Замечательно! То, что нужно.
III
Илья трогает корешки книг в шкафу нервными быстрыми пальцами, кое–что вынимает, бегло просматривает. Сквозь щелку приоткрытой двери виден дед, читающий газету в продавленном кожаном кресле. Из коридора доносится смех матери – болтает по телефону.
– Какие книги! Все твои?
– Деда.
– Эрудит, однако. Обязательно выучу. Три языка.
– Пять, – подсказывает Андрей.
Он сидит на диване, глубоко засунув руки в карманы пиджака, и болтает ногой. Уголки губ опущены, и опущены плечи. Пустой взгляд.
– Библиотека, – говорит он, – эка невидаль.
– У тебя она есть, что ли?
– Пока нет.
– Завидуешь.
– Я–то?
Нога замирает в воздухе.
– Захочу – и будет. Все будет.
– Ну, знаешь…
– Ребята, перестаньте! Это все ужасные пустяки.
– Хотел бы я знать, что для него не пустяки.
– Хм…
Андрей вынимает руки из карманов, распрямляется. Сейчас он встанет – и уйдет!
– Вот что, – говорит он, – надо начать с программы.
– Чего?
– Дурачина. Всегда так делают. Пишут программное заявление от имени редакции. Кто и зачем. Понятно?
– Да – да, – подхватываю я, – прекрасная идея, прекрасная! Кто – ясно. А вот зачем?
– Нужно пройти по проволочке. Чтоб комар носа не подточил. Ссылки на соответствующие документы. Разумеется, несколько фраз о необходимости совершенствования юных талантов и…
– Напиши. У тебя прекрасно получится. Особенно, ссылки.
– Правда, Андрей, напиши эту… это введение, что ли… Противно, конечно, но с другой стороны, обезопасив себя, мы сможем…
– Жалкое приспособленчество и половинчатость!
– Я устал от красивых фраз. Ты всегда меняешь дело на треп.
– Подождите! Мы действительно задумали что–то хорошее, умное, нужное. Вот увидите, через неделю у нас будет гора материалов!
– Мне бы твою уверенность… Впрочем, может, на этот раз колесо повернется в другую сторону?..
– Снег, – кричит Илья, – снег, честное слово!
Мы подходим к окну. В блеклом воздухе, едва различимые, кружатся белые паутинки. Через дорогу, за железной оградой, еще по–осеннему голо чернеют деревья парка.
– Это не снег… Скорее, предчувствие снега.
– Здорово–то как!
К концу дня общими усилиями наметив программу, пьем чай под желтым абажуром настольной лампы.
– А ты пишешь стихи?
Кивает лохматой головой.
– Рифмы мешают.
– Попробуй без рифм.
– Как Сапфо, – говорит Андрей.
– Ты вообще… против лирики?
Поглаживает бородку. В глазах пляшет желтая точка настольной лампы.
– Разумеется, нет. Как можно.
– Не обращай внимания, – говорит Илья, – я привык.
– Надо срочно найти предмет вожделения. Данте и Беатриче. Абеляр и Элоиза. Стихи потекут.
– А я бы хотел влюбиться. Мне кажется, я смогу полюбить. Кажется… Чертовски сложная материя!
Снег за окном валит такой густой, что долго смотреть невозможно – начинает рябить в глазах. Едва коснувшись мостовой, он тает и только у самой кромки оставляет тонкий белый след.
Поздно вечером прохожу по коридору. Свет в комнате матери, голоса.
– Что же ты молчишь? Он погубит себя!
– Не послушается. Скажи сама.
– Сама! Будто не знаешь… Я полностью утратила не него влияние. И не без твоей помощи.
– Не без своей… Так будет точнее.
– Ты не вправе говорить мне это… Я…
– Видишь ли, милочка, он не маленький уже. Все замечает. К тому же… я ничего не делал специально.
– Знаю. Ты дико безответственный человек.
– Лена!
– И не выше ты всего – равнодушней! Сказал – и прошел мимо. А что будет с тем, другим? У мальчика нет никакой внутренней устойчивости, сплошные шараханья…
– Эти, как ты выражаешься, шараханья свойственны молодости и проходят вместе с ней.
– Я знаю, ты можешь все объяснить!
Глухой кашель, поскрипывание дивана, шелест переворачиваемых страниц.
IV
С трудом припоминаю события следующего месяца – так лихорадочно, так самозабвенно мы жили. Уже через несколько дней на моем столе благодаря усиленным заботам Ильи высилась груда рукописей. Были здесь и рассказы, и заметки. Но основное место занимали стихи – не очень профессиональные и очень искренние. Впервые оказавшись в роли редактора, я испытывал муки, не зная, каким из них отдать предпочтение. Два раза в неделю до ссор, до хрипоты обсуждался отобранный мною материал – и Андрей уносил рукописи на перепечатку.
Я написал редакционную статью, выдержанную в спокойно–нейтральном тоне, но, подвергнувшись множеству исправлений, она утратила первоначальную цельность и, призывая в одном месте к свободе творчества, в другом цитировала решения очередного партсъезда.
И все–таки, несмотря на наше неуменье, разноголосицу, низкое качество материала, журнал удался. Это стало ясно в первые же дни его выхода в свет: к нам подходили, нас расспрашивали, просили экземпляры, несли новые и новые рукописи. Мой доклад на чухначевском семинаре собрал много посторонней публики. Правда, интерес вряд ли был вызван моими глубокомысленными историческими экзерсисами – доклад слушали невнимательно. Но разго ревшаяся после него ожесточенная полемика привлекла сочувственное любопытство зала. В нас же, опьяненных всеобщим вниманием, забурлила кровь великих ораторов Французской революции, и мы полностью утратили необходимую осторожность. Чухначев пытался утишить разбушевавшиеся страсти – тщетно.
На следующее утро перед первой лекцией меня вызвали в деканат. Полный человек в тяжелых роговых очках на плоском, словно приплюснутом лице, сидел за столом декана. Перед ним высилась внушительная стопка экземпляров журнала.
– Поверни–ка ключ, друже… Поговорим в тишине.
Он улыбнулся. Седая щеточка усов над верхней губой стремительно скакнула вверх. Потными пальцами я коснулся ключа. Щелкнул замок.
– Садись, – широким жестом он указал на стул у противоположной стены.
Я сел. Несколько мгновений он разглядывал меня, морща лицо в полуулыбке. Кивнул головой в сторону аккуратной стопки экземпляров.
– Что–то ты не то придумал. Вроде бы и чепуха мальчишеская, ан нет! Душок в нос шибает. Нехоро–о–ший. – Последнее слово он произнес нараспев и сокрушенно вздохнул.
– По какому праву я должен подвергаться столь унизительному…
– А кто сказал, что ты подвергаешься? Иди. Свободному – воля. Мы с тобой разговариваем… Пока. Видишь, даже паспорт у тебя не спросил.
– Вы и остальных будете… И с остальными будете разговаривать?
– А как же. Уже поговорили. Ты смотри, напрягся, как струнка! Эх, друже, от правды–то все одно никуда не уйти.
– Что вы имеете в виду?!
– А то. Приятели твои честно сказали: зачинщик – ты!
– Вот как? Замечательно…
– Может, врут? Может, Андрей или Илюшка?
– Я.
– Так–так… Знаешь, как это называется? Самиздат. Сегодня – трагедии да комедии, а завтра, если не остановить вовремя, пасквиль какой–нибудь по рукам пойдет. И не виноват будешь – не ты писал. Но с твоего ведома выпустили… И – прощай, мама, прощай, папа. Так я говорю? Что молчишь?
– Мне не о чем с вами разговаривать.
– Гордый… Если бы ты знал, друже, как гордость–то твою выбить легко. Видишь телефон? Стоит мне поднять трубку – и завтра духу твоего здесь не останется! А еще лучше штемпельнуть в паспорточек, и будь любезен – в двадцать четыре часа из Москвы. Хочешь? Молчишь… Ну молчи, молчи. В былые годы с тобой бы цацкаться не стали. Парню двадцать лет. Понимать должон!
Слегка подавшись вперед, уперся руками в стол.
– А какую околесицу на семинаре нес? Это же призывы к свержению существующего строя! Так тебя понимать?!
– Вы видите контрреволюцию там, где ее нет. Все это бездоказательно.
– Ха! Доказательства ему нужны! Слушай, парень, я тебя предупредил. По узкой тропиночке идешь. Один неверный шаг – и поминай, как звали!.. Все, – вытянув руку, ткнул указательным пальцем в сторону двери. – Ступай!
