скачать книгу бесплатно
Родоман. Памяти Бориса Родомана
Александр Евгеньевич Левинтов
Сборник произведений о Борисе Борисовиче Родомане (1931—2023). Памятник любви к человеку, оказавшему сильнейшее влияние на несколько поколений географов. Выдающийся советский, российский географ, путешественник, поэт, писатель, мыслитель, отец отечественной теоретической географии Борис Родоман при жизни был окружён мифами, слухами и легендами. Здесь собраны тексты, написанные в разное время и в разных жанрах, вплоть до прижизненного некролога, написанного по просьбе самого героя этой книги.
Родоман
Памяти Бориса Родомана
Александр Евгеньевич Левинтов
Редактор Максим Ефимович Осовский
Составитель Вячеслав Васильевич Матюнин
© Александр Евгеньевич Левинтов, 2024
ISBN 978-5-0064-5841-3
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
Что нашёл у себя в архиве, то и нашёл: в отличие от Родомана, я к своим архивам отношусь кое-как. Самое главное, конечно, некролог Бориса, написанный по его просьбе и одобренный им ещё летом 2012, кажется, года. Некролог был случайно опубликован, кого-то всполошил, Борис после этого загремел в больницу, чуть там не отбросил копыта, я испугался и с испугу написал некролог на себя, после чего тут же посыпался в кардиореанимацию и зарёкся писать некрологи, особенно на ещё живых.
Александр Левинтов
Потаённая дорога
Однажды ещё холодным апрелем 1995 года мы, два географа-любителя транспортных приключений на свою голову, Борис Родоман и я, сели на Витебском вокзале в поезд №197 Ленинград-Москва, в общий вагон, поскольку других в этом поезде нет, и отправились в путешествие длиной в сутки без копеек (на паровозной тяге, помню, он шёл 29 часов). Надо сказать, что все поезда, направляющиеся в Москву, имеют чётные номера, все, кроме поездов Октябрьской железной дороги. Это – единственная и последняя реальная память о том, что когда-то Питер был столицей нашей родины, непрерывно меняющей свои очертания.
Приезжаешь в какую-нибудь лапландскую столицу Рованиеми – бац! а это больше ста лет было нашей родиной, сынок! Или в Ситку на Аляске, или в Далянь в Китае, или в Варшаву – чего только не было нашей родиной.
Поезд этот имел несколько народных названий. Наиболее ходовыми были «Бутырка» (раньше Савёловский вокзал назывался Бутырским, в Москве все девять вокзалов успели за свою недолгую историю поменять названия, некоторые даже не единожды). Ещё его называли «Шестьсот-весёлый», потому что изначально он, как и прочие почтово-багажные поезда имел номер более шестисотого, а именно №651\652, и были те поезда сверхмедленные, как годы сталинских пятилеток. Было и такое – «Трамвай №600». Но самое меткое – «Чёрная стрела». Поезд этот – мой одногодок. Железную дорогу начали строить в 1942 году, потому что немцы перерезали основную дорогу между Москвой и Ленинградом. А поезд этот был пущен в 1944 году.
Расписание 1990 года
Мы, зная, что путь предстоит недальний, но долгий, запаслись в Питере какой-то сухостойной закуской (тогда с едой было строго, почти ничего, а из этого ничего почти ничего съедобного) и выпивкой, как алкогольной, так и безалкогольной. Рассчитывать на вагон-ресторан и пристанционную закуску мы не стали и правильно сделали – ничего такого и не было, на станциях можно было прикупить только курево и выпивку – самого омерзительного сорта.
Почему-то запомнилось, что ехали мы в основном в темноте или сумерках: реденькие чахлые огоньки, ещё более чахлые леса, унылые болота и пустоши.
Заселение этих мест началось в 40-е годы 19 века, когда строили Николаевскую железную дорогу Санкт-Петербург – Москва. Как строили, очень достоверно и реалистично описал Некрасов в своей поэме «Железная дорога». Как это принято до сих пор, строили сволочи – насильственно сволоченные крестьяне. Те, кто выжил, а таких было явно меньше тех, кто помер, по домам не отправили, чтобы не множить страшные рассказы об этой дьявольской затее и смуту. Их заселяли вдоль дороги, но в стороне от трассы, на расстоянии от нескольких километров до нескольких десятков километров.
А потом сюда выселяли ссыльных, потом раскулаченных (была такая льготная категория раскулаченных, которых сгоняли и высылали неподалёку). Потом пошли расконвоированные ГУЛАГА и те, что во время войны строили бутырскую дорогу. Словом – места потомственных ссыльных и обиженки. Очень опасные места, прямо сказать – разбойничьи. Я такого непрерывного и обыденного мата ни на каких северах и в Сибири не слыхал.
Хорошо, что у нас не было никаких вещей, включая и носильные (я имею в виду, что верхняя одежда на нас, особенно на Родомане, никакого разбойного аппетита не вызывала.
Ну, и помимо мата, висел в вагоне тяжёлый табачный дух, хоть святых выноси.
Конечно, алкоголя нам не хватило – приходилось угощать постоянно меняющихся попутчиков. Народ продвигался на одну-две-максимум пять станций (и, разумеется, безо всяких билетов): поговорить удалось с массой людей, но все эти разговоры, а равно и люди, были монотонны как болотные почвы: мат-перемат, покорёженные судьбы, невероятная злоба на окружающий и действительно недобрый мир.
Жизнь наша так странно устроена, что иногда приходится пить, не закусывая, и даже есть, не выпивая. Так мы, без всякой закуси, и доехали до Москвы, ошарашенные и под сильнейшим впечатлением.
Поезд этот отменили в 2001 году из-за потери пассажиропотока, а, если называть вещи своими именами, из-за обезлюдивания этих потаённых мест: разбежались людишки, потому что: работы нет, выпивки нет, закуски нет, жизни нет, вообще ничего нет.
История, конечно, неприглядная, но это – наша история, а не копия европейской или глобализационной. И другой истории у нас нет, эту бы как-то сохранить.
Борис Родоман
Этот очерк я пишу не по просьбе, но по предложению Владимира Каганского, любимого и преданного ученика Бориса Родомана.
Когда-то, лет десять тому назад, я писал подобный же текст. Тот текст Борису не понравился: много выдуманного, а он – сторонник твёрдых и проверенных знаний и фактов.
Шутя, я как-то предложил ему написать про него некролог, но эту идею он отверг с негодованием.
И вот теперь – ещё одна попытка выразить Борису Родоману свои чувства признательности, почтения и восхищения. Но прежде – пара замечаний.
В географии у меня было несколько учителей: Виктор Палеев, Игорь Никольский, Иван Белоусов, Евгений Лейзерович, Алексей Минц, Борис Родоман, Георгий Лаппо, Фёдор Дьяконов. Дали они мне разное и отношения у меня к ним – разные. Самые близкие и тонкие – с Евгением Лейзеровичем. Он, в частности, говорил мне: 80-летие – последняя репетиция перед похоронами. И фотография с этого юбилея потом пойдёт в некролог, и всё, что о тебе говорят, потом будет повторено уже у гроба. Я думаю, это справедливое и верное замечание, но оно не касается Бориса Родомана: пока он с нами, мы ещё недопонимаем, с чем имеем дело. Тот же Лейзерович внушил мне высокий градус недоверия к будущему. Благодаря ему я придумал сентенцию: «О будущем – ничего или хорошо и не чокаясь». Поэтому в этом тексте воздержусь от прогнозов.
И второе. Несмотря на то, что мы с Борисом знакомы с 1968 г. и иногда бывали очень теплы и близки, ни я, ни Борис в географии не считаем себя парой «учитель – ученик», как и никогда мы не были друзьями, но Борис Родоман для меня – учитель в науке и образец учёного. Это очень редко – видеть перед собой образ учёного, к которому тянет и которому хочется соответствовать. У меня в компьютере хранятся четыре интервью с Борисом Родоманом, своеобразный автопортрет этого человека и эпохи, прожитой им.
В этом небольшом очерке я хотел бы выделить четыре важнейших свойства Бориса Родомана как учёного.
Память. Мнемозина, богиня памяти, недаром – мать муз. Творчество, любое творчество, тем более научное, держится на памяти. Чем больше помнишь и знаешь, тем больше шансов быть учёным, а не аналитиком или компилятором. При этом, научное творчество (и, наверное, любое другое) держится на вдохновении и «забывании» всего предыдущего. Есть даже такое предположение, что именно в процессе забывания и происходит появление нового, а, может, наоборот, в процессе появления нового происходит «забывание». Такой своеобразный поршневой эффект. И тот, кому есть, что «забывать», обладает творческим потенциалом в меру объема знаний, способных к вытеснению.
Строго говоря, с памятью у Родомана неважно. И, зная это, он придумал для себя координатную систему знаний, где, как орнамент на ковре, любое событие и явление имеют чёткие пространственно-временные координаты и потому он никогда не путается ни в датах, ни в местах. Эта привычка держать весь универсум знаний в чётко заданной системе сделала для Родомана прошлое настоящим: для него самые дальние события и случаи не теряют своей актуальности и важности.
Борис Родоман обладает памятью пентиума в последней версии. Он может вспомнить самые мельчайшие детали давно ушедших времён и событий и это – его теоретический, творческий потенциал.
А память формируется и тренируется в записях. Надо тщательно вести записи: дневников, наблюдений, размышлений, чтобы стать аккумулятором памяти. Этому учит опыт Родомана.
Честность ученого – в его правдивости, а не в поступках. Честность, вызывающая уважение своим бесстрашием. Доходящая до цинизма честность вызывает – у кого оторопь, у кого – восхищение. Да и что такое цинизм? Сократ и Диоген Синопский были циниками: один клялся собакой (kyon, kynos по-гречески, собственно, отсюда и киник, или циник), другой занимался онанизмом на площади при всех. Но их цинизм вовсе не в этом, оба говорили честно и правдиво, не приукрашивая свою речь вежливыми и политкорректными оговорками. Честность перед собой и перед людьми открывает уста, делает речь понятной и доступной всем, как бы ошеломительно и парадоксально ни было содержание.
И это всё делается с полной невозмутимостью и спокойствием, с достоинством. Это – не кривлянье, шутовство, ёрничество – это то, что называется голой правдой, без прикрас и драпировок.
Быть честным, по Родоману, значит не трусить перед авторитетами и начальством. Да и какие авторитеты, какое начальство может быть перед творческим учёным? Смешно…
Оригинальность. Видящие Родомана впервые сразу отмечают – он не от мира сего: ни внешне, ни по разговору. Он всю жизнь был и остаётся не от мира сего и никак не вписывается в окружающую его социальную среду. Между прочим, это – трагедия. Я уже дважды видел, как он не смог вписаться в общий контекст и честно, мужественно отказался от дальнейшего сотрудничества.
Быть оригинальным значит обрекать себя на вечное одиночество, не уметь быть подчинённым или начальником, быть неуправляемым и неуправленцем, быть только самим собой и более никем. Аскеза оригинальности – не выпендрёж, а тяжкая и долгая, вечная ноша. Быть оригинальным – значит искренне любить себя и верить себе, а многие ли из нас на это способны?
Чувство юмора. Несмотря на видимое однообразие, глухость и монотонность речи, а, возможно, именно благодаря этому, речь Родомана полна юмора. При этом он ревниво следит, доходит ли до аудитории, хоть до кого-нибудь, его юмор. Он ценит свои шутки и дорожит ими, порой не меньше, чем изрекаемыми истинами и идеями, тем более, что часто эти идеи облачены, как в броню, в шутку.
Но, надо признать, несмотря на все его усилия быть злым, шутки Родомана очень добры. Они не жалят и не оскорбляют, в них гораздо больше литературной игры, чем пафоса злости, и именно эта литературность делает его юмор интеллигентным и мягким.
Ну, вот, портрет опять получился незаконченным и неполным. И понятно, почему. Даже такой учёный, как Родоман, пока жив, ещё не состоялся до конца и нельзя создать портрет в перфекте о том, кто находится в имперфекте, кто не зазеленел при жизни в бронзе славы и почитания.
Мы все надеемся услышать от него новое слово. Услышать и вместе с ним порадоваться этой новизне.
2011
Липец и Родоман
Не встречал среди географов двух таких несхожих между собой друзей-приятелей, старинных и закадычных.
Пат и Паташон: Родоман – худой и длинный, скорее унылый и задумчивый, Липец – мелкий, юркий, шустрый, приветливый, улыбчивый, совершенно бесконфликтный.
Липец любит играть в шахматы и умеет это делать – Родоман, кажется, с детства ни во что не играл и уж тем более избегает всяческих единоборств.
Липец любит поесть и умеет готовить, тонко разбирается в винах и имеет вкус к ним – Родоман только в самые последние годы жизни стал что-то различать в еде, а к винам имеет сугубо механический подход: пьёт, потому что жидкое.
У Липеца сугубо еврейский юмор, окрашенный самоиронией, мизантроп Родоман ироничен и саркастичен, но ничего реверсивного относительно себя не допускает.
Первое, что делает Липец на первой же железнодорожной станции – скупает все газеты, а потом жадно читает их (Липец умер и больше газетных киосков в стране нет), Родоман за полвека нашего знакомства не прочитал ни одной газеты, но, наверно, читал в детстве, например, сидя в туалете и страдая хроническим запором или от газетной лжи. Кстати, Липец также не верил ни одному газетному слову, включая прогноз погоды.
Липец был хорошим организатором и администратором, умеющим находить компромиссы, ловко устраивая и проводя различные научно-географические мероприятия любого масштаба, Родоман откровенно чурался и избегал всякого руководства людьми, я не помню его сидящим в президиумах и не представляю его себе членом какого-бы то ни было коллектива – он откровенный индивидуал.
Липец любил и был весьма почтителен со своей супругой Лерой – Родоман откровенно костерит свою жену и при этом удивляется, чего это она его не любит. Родоман – типичный и удачливый бабник, вечно окружённый почитательницами и читательницами, Липец – ярко выраженный однолюб, зато Родоман умудряется хранить верность своим многочисленным пассиям десятилетиями – и те отвечают ему той же монетою.
Липец умер мгновенно – взлетая по какой-то лестнице на очередное заседание, Родоман на моей памяти умирает с 1968 года и всё никак не умрёт, слава Богу. Смерть Липеца сильно и долго переживалась Родоманом как личная утрата – не было для него человека ближе Липеца.
Липец всегда был аккуратно и прилично одет – Родоман ходит в каких-то изношенных, с огромными английскими булавками, плащах и куртках, затоптанных кедах и небрежных штанах, которые только издали кажутся брюками. Однажды он, уже на восьмом десятке лет, приобрёл пальто (кто-то ему купил, не сам же), в нём приехал к нам в гости и, повертевшись в прихожей, заявил: «вот в нём меня и похороните».
Что же их объединяет?
Оба – глуховаты.
Энциклопедичность знаний – не понимаю, зачем им столько знать и помнить в Интернет-условиях? Оба – авторитетные географы и доктора наук, влюблённые – каждый в свою географию. При этом их объединяло отсутствие малейшей зависти к успехам и достижениям другого, а потому – глубокое и взаимное доверие.
Жажда до путешествий – за участие в работе «Города долины реки Вуоксы» я расплатился с обоими путешествием по Финляндии и вообще за участие в региональных и муниципальных работах платил им не столько деньгами, сколько командировками, поездками, а, главное, путешествиями. Как следствие – оба весьма неприхотливы к житейским условиям и обстоятельствам, безразличны к структурам повседневности и их отсутствию.
Вкус к жизни, в частности, оба – любители бани: в каких причудливых местах и ситуациях мы только не парились! При этом было видно, что более всего их радовала и баловала чистота тел после бани, а не сама баня.
Оба – жадные читатели географических карт, видящие и высматривающие в них куда больше нормального человека, пусть даже и с географическим образованием.
А ещё их объединяет дружеское отношение ко мне, за что я им искренне благодарен и признателен.
2023 г.
Всю жизнь опережая жизнь
к 80-летию Бориса Родомана
Отмечая несомненные заслуги Бориса Борисовича Родомана перед наукой, можно перечислить многочисленные публикации и регалии юбиляра, я бы предпочёл дать своё понимание научного вклада своего коллеги и учителя.
Большинство ученых географов озабочены злобой дня и сегодняшними проблемами. По-видимому, это имеет некоторый смысл в эпоху жажды быстрых и скорейших результатов, внедрения научных исследований в и без того опостылевшую практику; во всяком случае, это считается мейнстримом науки, если не задумываться об истоках мейнстрима: а, собственно, с чего, где и когда он начинается?
Есть, однако, небольшая группа ученых не от мира сего дня, не озабоченных и неозадаченных происходящим вокруг и окрест них, сосредоточенных на собственной имманентности и прислушивающихся к миру, только если наличествует в этом мире отзвук на их внутреннее состояние. Эти ничего не изучают во внешнем мире, но познают свой внутренний мир в нем. В этой малой группе совсем крошечную часть составляют те, кто, волей или неволей, сознательно или интуитивно, но определяют будущее науки и являются таким образом ключами, с которых и начинаются все мейнстримы и которыми открываются двери предстоящих перспектив. Величие этих малых величин заключается именно в том, что они и есть источники будущего.
Среди них уже более полувека маячит сутулая фигура Бориса Борисовича Родомана, проживающего жизнь, опережая жизнь.
Ландшафтное единство
Еще будучи студентом, он восстал против разделения географии на физическую и экономическую, а, следовательно, посягнул на святая святых марксистко-ленинской научно-философской методологии, утверждавшей тогда (позже пришлось это проглотить и не вспоминать), что законы природы протекают м-е-д-л-е-н-н-о-м-е-д-л-е-н-н-о, а общественные законы – быстро-быстро (вообще-то, как потом выяснилось, законы напрочь лишены текучести), а потому общество не зависит от природы и даже может «не ждать милостей от природы, а взять их – наша задача».
В те времена (середина 50-х) процветала идеология ПТК и ТПК [Колосовский 1947, Колосовский 1958, Колосовский 1969], критерием существования которых является «достижение максимального народнохозяйственного эффекта при минимальных затратах», то есть грабежа природных, интеллектуальных, культурных и трудовых ресурсов.
Студент Родоман ничего этого не понял, пафоса созидательного ограбления не принял, но, по счастью, отчислен не был, несмотря на многочисленные академические задолженности, и даже смог получить диплом. Смотрелись его воззрения и взгляды малопонятным, но безобидным чудачеством, хотя дальновидные Н. Н. Баранский и Ю. Г. Саушкин поняли: возможно, за ним будущее. Его защитники и покровители потом, в первой половине 60-х, встали в кипучем споре географических детерминистов и индетерминистов (знаменитая защита докторской диссертации В. А. Анучина, основные положения которой изложены в работах [Анучин 1969, Анучин 1972]) на сторону первых. Победив и формально и по содержанию, детерминисты по сути открыли для географии новый мейнстрим, а именно – экологический. Настолько, что на Всемирном географическом конгрессе в Москве летом 1972 года официально было объявлено, что экология – столбовая дорога всей будущей географии.
Теоретическая
математическая география
В те же 50-е годы на Западе начала бурно развиваться теоретическая, конструктивная и математическая география [Бунге 1967, H?gerstrand 1953, позже Изард 1967, Хаггет, Чорли 1967, Хаггет, Чорли 1969, Хаггет 1972 и др.] (всё это считалось одним и тем же, по крайней мере, у нас). Сами мы долгое время никак не могли пройти дальше дробей и пропорций, а также таблицы умножения под названием «транспортная задача» – перемножение веса грузов на расстояния их перемещения, однако утешали себя тем, что на Западе, в условиях хаоса рыночной экономики, невозможно планировать, а у нас – всё закономерно, планомерно и пропорционально, к тому же западные ученые лишены такого отличного и надежного средства, как марксистко-ленинская научно-философская методология, а потому вынуждены изощряться в методах, а вот теоретические и фундаментальные исследования – наша грядка, на которой, кроме нас, – никого.
Б. Родоману повезло дважды: во-первых, он проходил в школе логику (вскоре ее, вместе с психологией, как подозреваемых в буржуазности, в школе отменили), а, во-вторых, он ее понял и стал применять и употреблять в географии. И при этом настолько успешно, что, с одной стороны, не сел за протаскивание в советскую географическую школу чуждых ей веяний загнивающего капитализма, а, с другой, даже ведшего в 1967—68 годах летнюю школу «Математика в географии» (так в августе 1968 года в Сваляве автор и познакомился с Б. Б. Родоманом).
В кильватере западной конструктивной географии и работ Б. Б. Родомана по логизированию и абстрагированию в географии начались бурные и весьма изощрённые математические модели и расчеты, призванные оптимизировать, максимизировать, минимизировать и повышать экономическую эффективность – в условиях отсутствия экономики как таковой (советский способ управления к экономике относился в редких случаях и использовал ее либо в подручных целях, либо в декоративных; так, например, географам и экономистам так и не удалось обосновать экономическую целесообразность строительства БАМа и большинства других великих строек коммунизма просто в силу внеэкономичности этих проектов) и в ущерб другим, не менее важным эффективностям и эффектам: социальным, демографическим, культурным, экологическим и т. д.
Картоиды как абстрактная эстетизация ландшафта
А Б. Б. Родоман пошел дальше [Родоман 1999, Родоман 2007].
Это кажется маловероятным, особенно у нас, но «красота спасет мир» – и Родоман создает новый картографический жанр, картоиды, которые призваны не заполнять пространства и, следовательно, не заниматься членением территории по морфологическим признакам, а рассматривать пространство структурно, в абстрактных гармониях, стало быть, скорее зонируя, чем районируя.
Возник тот самый случай, который описан Г. Галилеем: «Если факты противоречат моей теории, то тем хуже для фактов». Картоиды Родомана – отражения не действительности, а эстетических установок автора картоидов. На сегодня их набралось уже несколько десятков, если не сотен.
Эстетизация ландшафта, предпринятая Родоманом, не имеет ничего общего с эстетикой и романтизацией географической профессии, процветавшими в еще незавершившийся послевоенный период: ни о каких песнях, кострах, трудностях и прочем ур-дур-патриотизме речи не идет. Более того, уверен, что эстетизация ландшафта (а не деятельности), выражаемая в картоидах, сознательно противопоставлялась Родоманом толпотворению. Картоиды Родомана – акмеистика в чистом виде.
Вполне возможно, они, картоиды, когда-нибудь лягут в подоснову ландшафтного проектирования, но пока можно лишь утверждать: эстетические и ценностные основания теософа Д. Л. Арманда [Арманд 1964, Арманд 1975] и особенно А. Д. Арманда, ориентированного на дзен-буддизм [Арманд 1983, Арманд 2008] с его эстетикой опрокидывания на нашу грешную небесных гармоний «ин-янь» возникли во-многом благодаря абстрактному эстетизму картоидов Родомана.
Туризм и рекреация – не подспорье, а смысл существования
Будучи географом, то есть профессиональным путешественником и туристом, Родоман значительно обогнал своё время, время развития туризма как сочетания спорта, патриотического воспитания, коллективизма, столь милого любому тоталитарному режиму, и краеведения (довольно быстро эти ценности сменились идеями любви и дружбы, а также выпивки и пьянки). Помимо и независимо от перечисленного выше, он придает рекреации и туризму новый смысл, обогащая тем самым понятие рекреации.
Если понимать под индустриальным обществом общество трудолюбивых, а так оно и было в период Реформации – Лютер оставил мирянам только одну аскезу, аскезу трудолюбия, называемую по латыни industria [Вебер 1990], то первым вошел в постиндустриальное общество, пожалуй, Б. Б. Родоман [Родоман 2004], своим поведением и образом жизни заявивший: туризм и рекреация – важнее стуло-часов, трудов и работ. Смысл жизни – вовсе не в трудоднях, карьерах и трудовом стаже. В конце концов, на Страшном Суде с нас спросится не только за это и не только за грехи – кто тут безгрешен? – а за то, насколько мы выполнили свое творческое предназначение, не зарыли ли мы свой талант в землю, не изменили ли Образу Божию, образу Творца.
А что такое рекреация как не восстановление креативного, творческого потенциала человека? Мы занимаемся туризмом и рекреацией, утверждает Б. Родоман, в поисках вдохновения и новых творческих сил. Мы созерцаем мир и природу, выявляя красоту мира и природы, их гармонию – и потому нас так коробит индустриальное, городское и бытовое свинство, нарушающее красоту и гармонию мира.
Его не интересовала география рекреации и туризма как ещё одной отрасли народного хозяйства, а это значит, его не интересовало размещение (а, следовательно, и районирование), потоки и связи, ресурсы, продукты, показатели и измерители рекреации: средняя продолжительность и протяженность туристических маршрутов, плотность тел на пляже (между прочим, согласно СНИПам по рекреации на одного отдыхающего полагается 20 погонных сантиметров пляжа). Творческая и рекреационная сила вина выражается вовсе не в градусах и гектолитрах, а в качестве вина, рекреационный и творческий потенциал прибоя – не в силе волнения, а в конкордансе созерцаемого и созерцающего, в резонансе и синхронии дыхания человека и океана, в совпадении мыслей, переживаний и звуков, издаваемых внутренним голосом и Солярисом.
Чем рекреационная деятельность отличается от креативной и вообще любой иной интеллектуальной? В интеллектуальной, например, научной деятельности мы напряженно, но отстраненно всматриваемся в объект своих интеллектуальных, когнитивных, эпистемологических усилий – в рекреационной деятельности мы погружаем себя в объект восприятия, мы начинаем проживать, сосуществовать с ним. Включение себя, слияние себя с внешним миром имеет очень важное следствие.
Внешний мир, согласно Г. Галилею [Галилей 1948], мы не можем воспринимать, не идеализируя его – таково имманентное свойство человеческого сознания. Себя же мы не можем воспринимать неэтически [Лефевр 2003a, Лефевр 2003b], не делая выбора между Добром и злом, порой мучительного выбора.
Это означает, что только в рекреационной деятельности непременным условием ее существования является жёсткий, на идеальном и принципиальном уровне этический самоанализ.
И в этом смысле рекреация имеет мало общего с релаксацией, ремиссией, ресторацией и прочими ре-мирами.
В последние пятнадцать лет Б. Родоман много путешествует по миру, он – практикующий путешественник. Он делает это профессионально и совершенно по-своему, неповторимо и неподражаемо.
