скачать книгу бесплатно
Вскинула на Филиппа взгляд и усмехнулась. Положила трубку.
– Что, крепость пала?
– А то.
Нина осуждающе покачала головой.
– Не сносить тебе головы.
– Почему? – спросил Филипп вроде со свойственным ему спокойствием, но Нина уловила вибрацию в его голосе.
– Сашка тебе её сшибьёт.
– Хм. Гришка сшиб?
– Я промолчала. И потом, ты мне давно нравился. Но я не знала, что ты такой бесбашенный. Думала, тебе нас двоих хватит.
– Кого это?
– Ну, жены и меня. Или что, мы все разные?
– Ничего вы не разные. Разные только до первого раза, а там все едины.
Их разговор прервал звонок телефона. Нина подняла трубку.
– Нина, Филипп там? Дай ему трубку, – услышала она голос с небольшой скороговоркой начальника цеха Хлопотушкина.
Нина, сказав: – Тут, – протянула мастеру трубку.
– Слушай, Филя, завтра дай кого-нибудь в бригаду Миши Холодцова на картошку.
– Так кого ж я дам? У меня и так в каждом цехе по одному человеку снято, кто на картошку, кто на пахоту, кто на ремонт скотных дворов, – проговорил Филиппов не довольный таким решением начальника цеха.
– Ну не знаю. Не могу же последних слесарей отдать в колхоз. Третий стоит?
– Только что остановили.
– Вот и пошли кого-нибудь из него.
– А завтра как? Не, ну Михалыч, это ж грабёж!
– Слушай, Филиппов, ещё слово скажешь, я тебя знаешь, куда направлю?
– Догадываюсь…
– Вот-вот, к нему на собеседование, на осознание насущного момента. Партия сказала, Родион Саныч ответил – есть! Если никого не найдёшь, поедешь сам. Понял?
Разговор уже приобретал серьёзный оборот, и последние слова надо понимать, как приказ. Тут уж не о производстве должна душа болеть, а о колхозе. И Хлопотушкин его выразил жёстко. Сельхоз работы генеральный директор держал под своим непосредственным контролем. Не увильнёшь.
– Понял, Виктор Михайлович. Сейчас подумаю.
– Ну, думай. Чтоб завтра к восьми ноль-ноль человек был на площади перед Поссоветом. Там найдёт Холодцова и пускай вливается в его бригаду. С собой пусть не забудет «тормозок», а то голодным останется, и ведро.
– Понял.
– Я бы так не настаивал и сам ни за что не отдал бы человека, но заболела Валентина Козловская. Сердце прихватило. Подгузин звонит, говорит: с твоёго цеха, вот и ищи замену. Так что выручай. Пусть кто-то из твоей смены постоит за честь цеха, – мрачно пошутил Хлопотушкин и отключился.
– Понял… – произнёс Филипп и передал трубку Нине.
– Что, в колхоз? – спросила она, кладя её на аппарат.
Мастер вскинул на неё взгляд. Спросил:
– Поедешь?
– Да хоть счаззз!
Он дёрнул в усмешке головой.
– Ты у меня, как пожарная машина – на любой пожар готова.
– А почему бы нет. Вольный воздух, погода, как на Черноморском курорте… Перебирай картошечку в буртах, сортируй, нарезай… милое дело. Мечта. Может там, какого колхозничка на часок найду…
Филипп опять усмехнулся.
– Не-ет. Ты мне тут нужна. Печь без тебя скучать будет, я.
– Ну, раз так, я остаюсь. Мне без тебя тоже скучно будет.
– Тогда после работы, сходишь к Маше домой и передашь ей распоряжение начальника цеха. В бригаду Холодца. И чтоб с собой прихватила что-нибудь покушать. Кормёшка там за свой счёт.
– А почему я? – с деланным удивлением спросила Нина.
– А кто? Я?
– А почему бы нет? По горячим-то следам, пока муженька дома нет, и заглянул бы.
Филипп, глядя продолжительно на женщину, покачал головой.
– Э, нет. Зачем рисковать и девушку в неловкость вводить? Мы ж с понятием, – подмигнул собеседнице.
– Ладно, схожу, – пообещала Нина, и спросила: – Что мне за это будет?..
Филипп, закинув руки за голову, потянулся. Позевнул с ленцой.
– А что будет? Плата одна: у вас со мной – у меня с вами. Пошли.
И, выходя из пультовой, он сказал ей:
– Когда будешь убираться у печи, уберись в той комнате. А то как-то неуютно в ней с дамой встречаться.
– Ага, счаззз… У тебя теперь есть, кому там прибираться.
– Её не будет и не известно сколько. Неужто тебе самой-то не противно?
– Ланна, уговорил. Ох, умеешь ты нашего брата уговаривать.
Он поправил:
– Сестёр, – и направился к уличному выходу. Она к печному.
Так было безопаснее и менее подозрительно. Вышли порознь, и сбежались за глазами. Тем более в цехе никого, кроме Палыча, да и тот стучал кувалдочкой где-то в приямке, проверяя пустоту трубопроводов. Опорожнились ли они после остановки цеха?..
5
Маша с работы не шла – бежала. Казалось, её ноги уносили не от грязи и от цеховой и заводской пыли, а от скверны. На территории ДСЗ после дождей даже грязь непролазная безобиднее, поскольку в ней измазывались лишь ноги, и даже не они сами, а обувь, резиновые сапожки. Каким бы слоем она не налипала и как бы глубоко она не засасывала, её тут же смоешь при входе в цех под той же лестницей мрачного коридора, под краном с водой. А пыль, какой бы въедливой и удушливой не была, она стряхивалась, откашливалась. Тут же всё тело, казалось, измазано, оплёвано, поругано. Словно на него накинули вторую кожу в коростах со струпными язвами.
Тело хоть и не чесалось, но его хотелось мыть и мыть, с мылом, с мочалкой, и хоть с порошком. В душевой она уже проделала это, и тщательно. Но та процедура помогла лишь на какие-то минуты. Стоило выйти из душевой, Машу вновь охватывало состояния омерзения. Словно в воздухе витали неосязаемые пылинки и подтравливали сознание. Казалось, вокруг неё создалась обволакивающая плотная аура, и она преследовала, удушала, угнетала. Маше хотелось бежать из этого цеха, завода. Вынырнуть как можно скорее из этой удушающей атмосферы. Но куда убежишь от самой себя? От стыда и унижения? Сознание этого не даст, память…
Она едва успела на служебный автобус. И это к лучшему. Не пришлось болтать с работницами, перетирать чьи-то косточки, когда свои, кажутся, обнажены и торчат сквозь одежду. И было не до смеха, не до разговоров. Было вообще не до чего, ни до самой жизни. Если бы не дочь, она бы, наверное, умерла, оставшись в той комнатке одна.
Филипп, проявляя приливы нежности, чувственности, целуя её, на прощание сказал:
– Приводи себя в порядок и чеши домой. В пультовую не заходи.
Она осталась одна, среди старых фуфаек на широкой лавке. Среди всей этой мерзости запустения. Среди разбросанных березовых прутьев от мётел на полу. Их привозили в цех для уборки помещения и территории, складировали сюда.
Кроме спавшего в ней жара возбуждения, наступил такой прилив презрения к себе, что, казалось, из такой грязной ямы есть лишь один выход – нырнуть в бункер головой и лететь вместе с отсевом в мельницу под била на измол. Никто не найдёт, и никто не узнает, где она и о тех чувствах, какие переживает её душа и поруганное тело.
И она, охваченная тем чувством, была готова на этот шаг. Но в ней толкнулась… любовь к маленькому существу, толкнулась смехом. Почему-то дочка именно смехом, заливистым, звонким предстала перед ней. И он отозвался в душе малиновым звоном, как поётся в песне. Он и удержал, приклеил к лавке.
Среди сумбура и хаоса мыслей и чувств одна лишь мысль теперь ею владела – бежать! Бежать из этого кошмара.
Этот порыв и двигал. Но слишком след явственный, слишком вязкий. Не-ет, больше она сюда ни ногой…
Автобус был, как всегда переполнен. Машу, когда она протискивалась в него, протолкнули почти в середину салона, где она нашла поручень и ухватилась за него. Встала возле сидения. Но тут же ей захотелось от него отдалиться и ввернуться в толпу – у окна на спаренном сидении увидела свекровь! Та смотрела в окно и не заметила Машу.
И Маша тоже поспешила её не заметить. Откуда она? Ведь должна быть на работе, сама же Сашу предупредила, что не сможет с внучкой посидеть до прихода Маши, а тут сидит в автобусе и едет в посёлок. Тут такое из-за этого пришлось пережить, а она сидит себе преспокойненько, в окошечко поглядывает. Ведь не иначе как к ним едет. Неужто нельзя было позвонить, сообщить! Ни ей, так Саше на работу…
В Маше волной поднялось возмущение, смешанное с обидой.
Отошла она от этого сидения и из-за внутреннего испуга. Побоялась, что Галина Васильевна может по её состоянию, узнать приключившееся с ней несчастье. Казалось, стыд и позор на ней отпечатаны и красной и белой краской. Её, то окатывало горячей волной, то бросало в холод. Поэтому постаралась быть подальше от свекрови, пытаясь затеряться в толпе.
6
Отношения с матерью Саши как-то сразу не заладились. Галина Васильевна работала на базе ОРСа старшим товароведом. Место работы и должность сильно подняло её над обывателями республики Татаркова, как называли остряки посёлка. Она вела весь товар базы, и, следовательно, любителей дефицитов.
Свекровь всегда одевалась хорошо и выглядела модно. Одевала и мужа, он работал на стройке прорабом, двух сыновей и дочку в вещи, которые не всегда были доступные даже в областном городе. За такими товарами в республику приезжали отовсюду. Конечно же, из тех, из нужных людей предприятию и личных приятелей, заранее предупреждённых о новинках и дефицитах. Невестка выпадала из зоны её заботы, но, однако же, не упускала случая бросить неодобрительный взгляд на её вид.
Маша, выйдя из автобуса, тут же нырнула в парковую зону и, скрываясь за рядом акации, тянувшейся вдоль улицы, и деревьев, создающие тень в парке, поспешила по аллейке параллельно с улицей Ленина. Ей хотелось быть первой дома, и выйти навстречу к бабушке, как ни в чём не бывало. Дескать, и без вашей помощи обходимся…
Всё так и получилось. Бабушку они встретили вдвоём с дочкой.
Галина Васильевна с внучкой была всегда ласкова, баловала её сладостями, игрушками. Но при этом с таким видом, как будто мамы девочки нет и бабушка с ней вдвоём. Она могла даже не отреагировать на вопросы невестки.
Саша, придя из армии, должен был жениться на подобранной ему девушке. Родители невесты тоже принадлежали к местной элите. Но дети не всегда могут достойно оценить заботу родителей, и, Саша, проявляя характер, уехал в Калугу, где устроился на «Турбинку». Возвращаться в Бауманский институт не захотел. Всё делал как будто бы им назло. И женился вскоре – по их представлениям – тоже им назло на первой подвернувшейся девушке. Молодые и на самом деле познакомились в общежитии, ранее не зная, и не ведая о существовании друг друга.
Маша полюбила мужа искренне, всем своим юношеским порывом, и была очень счастлива. Но возникла жилищная проблема. В городе от завода перспектива получения квартиры светила далёкой призрачной надеждой – дай-то Бог к пенсии. А в ближайшем недалёком – предстояло рождение ребёнка. И поэтому Саша решил возвращаться в Татарково. Там хоть через год-другой, но какое-то жильё получат – дома строятся интенсивно, и бывает, говорят, так, что жилплощадь выделяется даже больше положенной нормы на человека. И к тому же мама с папой, смирившись со своеволием дитя, обещали приютить у себя молодых и поспособствовать в получении временного жилья из обменного фонда.
До получения заветных квадратов разместились в предоставленной им комнате в четырёхкомнатной квартире, предварительно выселив из неё младшую сестру Саши Мариночку. Конечно, первое время хоть и временные неудобства, но молодые создали. Но, не возьмёт лихота, не возьмёт теснота… Младший сын ещё служил в армии.
Маша не работала, и по столь благоприятному совпадению незаметно перешла на роль домработницы. Сама, будучи не обделённой житейской мудростью, хорошо поняла свои обязанности на время проживания в данном сообществе. В течение дня следила за чистотой и порядком в квартире, и на кухне руки находили себе занятия. К возвращению взрослых с работы, на столе был готов ужин, состоящий из борща с мясом, супа ли с вермишелью или гороха, или уха. Из холодных закусок – винегрет, салат. В годы дефицита на мясную и молочную продукцию, холодильник и маленький морозильник «Морозко» не знали пустоты. Маша не была искусницей в поварском деле, но чему обучилась, живя с мамой, и то, что при беззаботной жизни, казалось, проходило мимо её внимания, теперь восстанавливалось в памяти и находило себе место на обеденном столе.
И, как ей казалось, аппетит её блюда не понижали. Особенно свёкор, Николай Иванович, часто нахваливал Машу, выходя из-за стола.
– Спасибо, Машенька, всё было очень вкусно. Замечательно.
Но вскоре ей стал мешать токсикоз. С трудом приготовив еду, она пряталась у себя в комнате. А за месяц до родов просто боялась кухни. Боялась, что вместе с желудком из неё вывернет и плод. Старалась больше бывать на улице, выходить на балкон. И хоть зима была суровой, она на воздухе чувствовала себя лучше.
Но, когда пусто в желудке, тогда становится тесно мыслям в голове, особенно претенциозным. К тому времени Галина Васильевна уже призабыла о сопровождающих беременность недугах, или их тяжесть, и на бездеятельность невестки поглядывала с осуждением. Иногда и высказываясь в её адрес:
– У девочки, похоже, лень вперёд её народилась. – Или: – Да какой там токсикоз?.. Знаем, что это такое, переживали и не раз. Да, Шурик, хлебнёшь ты ещё с ней ушицы по самые ноздри. Не послушал нас, вот и попал, как кур в ощип.
Умонастроения мамы живо отпечатывались на промокашке, и она, Маринка, без стеснения высказывала свои претензии и недовольство по содержанию квартиры, особенно за неприготовленную пищу. Придя со школы и не найдя на кухне обеда, она входила бесцеремонно в комнату к молодым, навалясь плечиком на косяк двери и, сложив руки на груди, спрашивала:
– Ну и чем ты тут занималась, что жрачки не приготовила?
Маша вначале пускалась в объяснения, при этом иной раз, преодолевая приступы тошноты даже при упоминании о еде.
– Не могу, Мариша. Всю, до кишок выворачивает… Прости. Посмотри там, в холодильнике что-нибудь сама. Поджарь себе яичницу, колбаску.
Девочка презрительно фыркала и уходила.
Потом Маша отвечала уже с вызовом:
– Читала. Во, смотри – повесть «О настоящем человек»! – бросая на стол томик «граф Монте Кристо».
Но девочка всё равно не понимала, и Маша уже более откровенно, едва ли не со злостью, выражалась.
– Рыгала! А если будешь со жрачкой приставать, то прямо здесь, перед твоими ногами рыгалет устрою. Облюю, как верблюд Хмыря…
Маше нравился кинофильм «Джентльмены удачи», и с досады она ввернула эпизод из фильма, где верблюд оплевал Савелия Крамарова в роли Хмыря.
Маринка делилась своими впечатлениями с мамой. Обе оставались при своём мнении. Мама доводила его до слуха сына, а тот, интересуясь состоянием Маши, делал ей замечания, хотя и не грубые, но для болезного болезненные.
– Они не понимают, ты-то должен меня понять! Я сама давно не ем нормально, почти голодаю. За мной бы кто поухаживал, а тут им разносолы подавай. Не обижайся, не могу. Или они хотят, и ты тоже, чтобы я вместе с рыгалетом и ребёнка стошнила?..
Саша понимал. Но те, что за дверью, сочувствия не проявляли.
