Поверь!

Александр Козлов

Поверь!

Дождь шел третий день подряд – монотонный, беспросветный. Капли устало струились по стеклу, вычерчивая неровные линии.

Я сидел у окна, поджав колени к груди, и наблюдал, как город теряет очертания, превращаясь в размытую акварель. Серые дома сливались с такими же серыми тротуарами, а лица прохожих – с общим фоном безысходности. Даже воздух казался пропитанным промозглой серостью.

«Я растворяюсь во всем этом», – пронеслось в голове. Провел пальцем по запотевшему стеклу – след тут же затянуло влагой.

На кухне настойчиво звенел чайник – этот звук, привычный до зубного скрежета, означал: мама уже накрыла на стол. Суп, второе, компот. Все по расписанию. Кто‑то наверху, похоже, методично перелистывал страницы одного и того же сценария, не удосуживаясь внести хоть каплю разнообразия.

– Лёш, ты поел? – донесся из кухни материнский голос, сладкий до приторности.

Я задержал дыхание. Опять этот вопрос, на который никто не ждет ответа.

– Да, – бросил, не оборачиваясь. – Перекусил в универе.

Молчание. Потом – едва уловимый вздох. Я знал: не поверила. Но уточнять не станет. Зачем нарушать устоявшийся порядок? Главное – формальность соблюдена, роли сыграны, можно переходить к следующему акту.

Я поднялся, машинально сунул руку в карман и нащупал смятый чек из магазина. Достал, развернул. На обратной стороне снова каракули: глаза, нос, рот. Множество лиц, но ни одного знакомого.

«Кто вы такие?» – мысленно спросил у них.

Ответа не последовало. Только капли продолжали свой бесконечный танец по стеклу, насмехаясь над тщетностью попыток найти смысл.

Зеркало в прихожей поймало мой взгляд, но я отверг его – давно избегал этой встречи. В отражении неизменно проступало что-то чужое: бледное лицо, потухшие глаза, плечи, сгорбленные под грузом невысказанных слов. Кто-то другой, более покорный и безвольный, занял мое место, а я превратился в тень, скользящую по этой ненужной жизни.

Тут – резкий рингтон телефона – эсэмэска от однокурсницы Кати:

«Алло, ты придешь на встречу группы?»

Я уставился на сообщение. Пальцы замерли над клавиатурой. Что сказать? Правду? О том, что каждый выход из дома – подвиг, а разговоры с людьми похожи на попытку дышать под водой? Нет, этого не поймут.

«Не могу, завален учебой», – наконец напечатал.

И это, конечно, тоже ложь. Учеба тут ни при чем. Просто мир снаружи казался слишком громким и ярким. Я пока не готов принять его, а он, по всей видимости, – меня.

Где-то вдалеке прогремел глухой раскат – то ли гром, то ли старый дом вздыхал под натиском непогоды.

Я прошелся по комнате, машинально касаясь предметов: книги, рамки с фотографиями, «уснувшая» бегония на подоконнике. Все они хранили память о временах, когда цвета казались ярче, а будущее – не таким расплывчатым. Теперь все покрылось тонким слоем пыли, приглушающей любые ощущения. Может, в детстве мир еще радовал меня?

Взгляд снова зацепили каракули на чеке. Кто-то бы спросил: «Балуешься?». Но я видел в них нечто большее – безмолвные вопли души, стремящейся вырваться из оков тишины. Может, это – мои невысказанные «я», которые проявляются через бумагу?

На кухне звякнула посуда – мама убирала со стола. Еще один ритуал завершен, и день катится к закату, оставляя за собой лишь мокрые следы на стекле и смятый чек с незнакомыми каракулями.

Парк встретил меня промозглым ветром, и тонкая куртка не спасала от холода. Под ногами шуршали опавшие листья. Я брел по дорожке, засунув руки в карманы, и наблюдал за жизнью, разворачивающейся вокруг.

Вот молодая пара хохочет, жмется под одним зонтом. Девушка прячет лицо в воротник, парень пытается накрыть ее своей курткой – бестолковая, но трогательная забота. Мать катит коляску, напевает что-то под нос; мелодия теряется в шорохе листьев, сливаясь с атмосферой этого тусклого дня. Подростки оживленно болтают, толкаются плечами; их смех звенит, разбиваясь о мокрые тротуары осколками стекла.

Они – часть целого, живут внутри, а я – снаружи. Как за стеклянной стеной, через которую можно видеть, но ни к чему нельзя прикоснуться.

Присел на скамейку – ту самую, с расколотой доской, которую никто не спешил починить. Рядом упал лист клена – яркий, багряный, еще живой. Поднял его, повертел в пальцах. Ветер вырвал лист из рук и унес прочь – легко, без намека на сожаление.

«Так и мои мечты, – подумал я. – Улетают, и мне даже не хочется их удерживать».

Память услужливо подсунула кадры из прошлого. Я с друзьями в кафе – хохочем так, что соседи за столиком рядом косятся с неодобрением. Рисую на полях тетради, а сосед по парте тянет шею: «Покажи!». Вот бегу под ливнем, потому что хочется, потому что могу. Где это все? Куда испарилось?

Закрыл глаза. В ушах гудела одна мысль: «Как вернуться к жизни?» Ветер промчался по аллее, играя с листвой.

Я достал из кармана чек с нарисованными лицами. Перевернул. На чистой стороне вывел карандашом, выдавливая из себя каждое слово: «Я здесь. Но меня не видят», – и спрятал листок обратно.

Где-то вдали раздался звон церковных колоколов – напоминание, что мир жив. Я поднял голову. Небо темнело, наливалось свинцовой тяжестью. Дождь хлынул неожиданно, застучал по скамейке, по плечам, по волосам.

В кармане завибрировал телефон. Сообщение от Кати: «Ты где? Мы ждем».

Посмотрел на дисплей, потом на пустую аллею. Ответил не сразу – подождал, пока очередная капля скатится по экрану, размывая буквы.

«Подхожу», – написал я.

И это тоже ложь.

Дождь усилился – хлестал яростно, настойчиво. Я шел, не разбирая дороги, погруженный в вихрь мыслей, пока не наткнулся на кованые ворота, увитые мокрыми прядями плюща.

Церковь.

Я никогда не заходил сюда по своей воле. В детстве – только с бабушкой, которая шептала молитвы и ставила свечи, а я скучал, разглядывая позолоту и причудливые узоры на стенах. Тогда все выглядело пыльным, торжественным и бесконечно далеким от моих детских забот. Теперь я просто зашел – без плана и цели. Лишь бы укрыться от дождя и навязчивого, всепроникающего холода.

Меня встретила тишина, теплая, обволакивающая, как мягкое одеяло; она не давила, а принимала, распахнув объятия. Пламя свечей дрожало, играя на каменных стенах причудливыми тенями. Солнечные лучи пробивались сквозь витражи, устилая пол разноцветными пятнами – алыми, сапфировыми, янтарными.