Слова на асфальте

Александр Косвинцев

Слова на асфальте

Все персонажи и события являются

вымышленными, любые совпадения

с реальностью случайны.

Киллеры приходили ночью. Убили троих соседей

*Имена и фамилии изменены.

Проснулся Карагай от боли в животе. Боль была везде, справа налево, вдоль и поперек; внутри него крутило, сжимало, давило – все одновременно. Когда-то много лет назад у него случилась почечная колика: кто не испытывал, тому не объяснишь. Неужто то же самое? Не вставая с кровати, он выпил приготовленный с вечера баралгин, который по совету участкового врача держал теперь всегда рядом с собой. Но ждать, когда препарат начнет действовать и подействует ли, не смог. Растолкал Альбину.

– Что? Болит? Где? – Спросонья ошарашенно смотрела она. – Ну, все, допрыгался! Как ты не берег свой пузырь, теперь тебе придется оставить его нам. Я вызываю бригаду.

Пожилой врач с осоловелым от бессонной ночи лицом, узнав, что Альбина тоже медик, на минутку попросился с ней на кухню. Вернулся с приговором:

– Вам срочно надо в больницу, уважаемый. Собирайтесь!

– Так вы же меня даже не глянули…

– Не волнуйтесь, сейчас глянем.

Доктор помял ему живот явно для блезира. И – тот же приказ:

– Собирайтесь! Чем быстрее на стол, тем лучше.

Дежурила Третья городская. Пока ехали, сделанный доктором укол стал загонять боль в задний угол сознания. Но, когда проезжали больничный шлагбаум, Иван еще сильнее, чем в начале пути, заерзал на холодной лежанке в салоне УАЗика. Что было дальше, он не помнит.

Пришел в себя в палате. Губы пересохли. Нестерпимо хотелось пить.

– Пить… пить… – жалобно выдавливал он из себя.

Лежавший на соседней койке старик встал, натянул трико с лампасами и, направляясь к двери, проскрежетал:

– Нельзя тебе пить. Терпи! Сейчас сестричку покличу… Спать не дает!

Вместо дежурной медсестры объявился заспанный доктор с совершенно лысой головой и обвисшими щеками. Был он похож на соседского бульдога. Карагай насторожился.

– Ну, ничего, ничего, как-нибудь обойдется, – прошамкал доктор. – Вы это… Вы не волнуйтесь. Что я сейчас вам скажу, вас может расстроить, но, поверьте, и так можно жить.

– Что такое? – Карагай стал ни жив ни мертв. – Доктор, что случилось? Операция прошла нормально?

– Нормально, нормально. Жить будете. Вы, главное, не волнуйтесь. Понимаете, мы… мы… как бы это выразиться… мы…

– Ну, что – вы? Что вы мычите, как корова? – разозлился Карагай.

– Мы… мы по ошибке вырезали вам не то.

Невзирая на затаившуюся боль, которая была почему-то в груди, Иван приподнялся на локтях. Старик на соседней кровати истерично хохотнул и испуганно зажал себе рот крючковатой ладонью.

– Что вы сделали? По ошибке вырезали не то? Да вы что, в тюрьму захотели! Что же вы вырезали, эскулапы недоделанные?

Доктор превратился в болонку. Вид у него был испуганный, разве только хвостиком не вилял.

– Мы… мы… мы по ошибке вырезали вам сердце.

Карагай в ужасе подпрыгнул на кровати. Сидя в окружении смятых подушек и одеял, с удивлением узнал свою домашнюю комнату. С кухни доносилось щебетание дочки. Судя по всему, Альбина поила ее чаем. Обычная утренняя процедура перед уходом в детский сад. Все в порядке. Разве что в груди немного саднит. Ну и сон, мать вашу-перевашу!

– Вы уже уходите? Машенька, ты зайдешь ко мне? Поцеловать папочку, чтобы ему легче было просыпаться.

Немного погодя послышался веселый детский смех, и в комнату на коленях вползла Маша. Она изображала одной ей известного зверя.

Дочка, вылитая папа, чмокнула его в щеку. Прижала ладошку к своим губкам – колется.

Капризным голоском проговорила:

– Сегодня ты меня заберешь? Я еще хочу на те качели…

– Пока не знаю… Аль! Алечка, иди сюда, сон расскажу! – позвал он жену.

В дверном проеме появилась Альбина. Высокая, эффектная, в антураже стандартной квартиры она выглядела инородно: как будто редкий драгоценный камень вставили в алюминиевую оправу. Молодая женщина была уже в широкой шубке, нисколько не портившей ее тонкую фигуру. Несмотря на ранний час, изощренный макияж на лице супруги в который уже раз удивил Ивана – когда только успевает навести такую лепоту? И главное – для кого? Внутри у него шелохнулись недовольные струнки, но он постарался их приглушить. Ревность ведь возникает, когда человек начинает считать своего партнера вещью, на которую распространяется право собственности; если у человека рождается ревность к своей второй половинке, значит, любовь из него уже ушла. С вожделением глядя на жену, он передумал рассказывать сон – еще обидится. Альбина очень нервенно относилась к любой негативной информации о «Трешке». Больница стала частью ее жизни, пожалуй, даже наибольшей. Хорошо это или плохо, Карагай все никак не мог решить.

– Ну, что тебе приснилось? Ты же не веришь в сны.

– А! Пустяки… Я уже и забыл, – соврал он.

– Да? Ну, ладно. Пошли, доча, одеваться, – взяла Альбина малышку за локоток, – а не то в садик опоздаем.

Как только хлопнула дверь, Карагай нырнул под одеяло с головой. Досыпать! Досыпать! Негласную привилегию работать во свободному графику он считал компенсацией за ночи, проведенные за письменным столом.

Минут через пятнадцать раздался звонок домашнего телефона.

– Чтоб ты провалился! – с неохотой открывая глаза, изрек Карагай в адрес того, кто помешал ему наслаждаться утренним бездельем.

Он вылез из постели и прошлепал в коридор к телефону.

– Да! Карагай!

В трубке ничего не было слышно, кроме напряженного дыхания.

– Говорите! Или прощевайте!

Мужской голос произнес с подозрительной поспешностью:

– Да-да, конечно! Это Иван Митрофанович?

– Да, слушаю. Я же сказал!

– Иван Митрофанович, я долго думал после ваших материалов о нашем управлении…

– Каком еще управлении?

– …по борьбе с организованной преступностью. И вот решился.

– На что решились? Вы не могли бы покороче.

– Не бросайте трубку, пожалуйста! Я вас очень прошу, спуститесь к своему почтовому ящику. Только прямо сейчас, а то он у вас не закрывается на ключ. Найдете там кассету и бумаги. Я передаю вам эти документы, потому что страшно смотреть, что происходит в УБОПе. Напишите все как есть. Люди должны знать, что творят менты поганые. Не все в милиции такие, но есть.

Сна остатки мигом улетучились из любителя поваляться в постели, когда у всех уже начинался рабочий день. Натянув спортивные штаны, Карагай прямо в шлепанцах поскакал вниз по лестнице. Торопился напрасно – в подъезде никого уже не было.

Прямо у почтового ящика он в нетерпении вскрыл заклеенный скотчем бумажный пакет. Внутри пакета находились аудиокассета и какие-то листки. Один листок оказался докладной запиской регионального законника Симочкина. Тот писал Генеральному прокурору Федерации: "Деятельность подразделений регионального ГУВД по борьбе с организованной преступностью продолжает быть неадекватной уровню преступности. Материалы о преступлениях, совершаемых организованными преступными группами, должностных преступлениях органам предварительного следствия не направляются".

– Бодяга! Открыл Америку…

Журналист зевнул и взялся за другую бумагу.

– Что?! – вскрикнул он, едва начав читать.

Второй документ был ксерокопией докладной записки руководителя отдела регионального управления ФСБ своему начальству, на документе стоял гриф "Секретно". Из него следовало, что несколько лет тому назад региональный УБОП* пытался ликвидировать криминального "авторитета" по кличке Дурей. С этой целью в банду внедрился оперативник, там он завербовал исполнителей убийства, снабдил их оружием. Правоохранители фактически хотели провернуть внесудебную казнь человека, справиться с которым законными методами у них не хватало ума и терпения. Но не только это шокировало Карагая. Года за полтора до названной операции силовиков Дурей свил себе уютное гнездышко прямо под квартирой, в которой он, Карагай, жил со своей первой семьей. Незаконная операция милиции закончилась трагедией: киллеры убили не бандита, а троих соседей журналиста.

История выглядела довольно странной. Карагая она сразу насторожила.

Среди "ментов" у него имелись не только друзья. Однажды он расследовал смерть в СИЗО молодого парня, избитого и обожженного сигаретами еще в ночь пребывания в милиции. Вышел на факты торговли наркотиками в милицейском изоляторе. Естественно, подготовил публикацию. Начальника изолятора сняли с должности, но не уволили из органов, а перевели в хозчасть. Через некоторое время майор милиции позвонил ему и ненавистно прошипел:

– Готовь себе место, щелкопер.

– Где? – прикинулся Карагай дурачком.

– Сам знаешь, где, – со злобным смешком ответил милицейский офицер и бросил трубку.

Еще была история убийства молодого горноспасателя, один из сотрудников милиции с которым повздорил в очереди за пивом. Страж порядка заявился к парню домой в сопровождении двух коллег. Человека вытащили из квартиры, затолкнули в "воронок", долго избивали, а затем, полуживого, вывезли за город, приставили к сосне и изрешетили из табельных пистолетов… Россия-мачеха… Карагай расследовал эту дикую историю. По следам публикации троих сотрудников милиции отправили на несколько лет в элитную колонию для правоохранителей. А их друзья неоднократно передавали Ивану "большой-большой привет". Намек не мог понять лишь идиот.

В тот вечер, когда подосланные УБОПом киллеры убили его бывших соседей, Карагай, вернувшись из дальней поездки, прилег на диван отдохнуть и проспал напрочь час, когда нужно было выводить на улицу их собаку, восточно-европейскую овчарку по кличке Терри. Он всегда это делал приблизительно в одно и то же время, около одиннадцати. В трагический день именно в тот час на прогулку со своей собакой отправился соседский сын, долговязый паренек шестнадцати лет по имени Артемка. Его немецкая овчарка была почти точной копией Терри, только немного пониже. Бедный Артемка! Фигурой он так походил на Карагая. В вечно полутемном подъезде киллеры могли перепутать… Но зачем подонкам понадобилось убивать всю семью? Чье задание они выполняли? Эти вопросы так и остались невыясненными следствием, потому что одного киллера вскоре нашли мертвым, а второй бесследно исчез. В результате тройное убийство превратилось в «висяка».

И вот этот привет из прошлого.

Карагай, словно попав в ступор, стоял в подъезде и не мог сдвинуться с места. В голове его, как кадры кинохроники, мелькали сцены тех дней. Он прилег на диван отдохнуть. Проснулся в половине седьмого. Терри уже поскуливала, просясь на двор. Вышли из квартиры, а в подъезде негде было протолкнуться от людей в погонах… Никому и никогда не говорил он о своих подозрениях. Доказательств ведь не имел, а прослыть фантазером ему претило. Но мысль о том, к кому на самом деле могли приходить киллеры и кто мог оказаться на месте Артемки и его родных, эта мысль всегда приводила Карагая в дрожь.

Внизу громыхнула входная железная дверь, и он поспешил подняться на свой этаж.

Дома лихорадочно вставил кассету в магнитофон. Послышался разговор группы мужчин. По мере того как пленка крутилась, журналист преображался. На лице у него появилась болезненная гримаса, точно ему только что вручили телеграмму о несчастье с кем-то из близких. Резко ударив по клавише "стоп", он начал быстро одеваться.

Через полчаса он был в Доме печати. Стрелка часов в вестибюле не дошла еще до десяти, поэтому в коридорах "Шахтерки" никто еще не бегал, не курил и не ржал. Но редактор уже сидел за своим столом и читал какую-то рукопись с ручкой в руке. Долганов часто приходил раньше всех, потому что любил с утра доделывать то, что не успевал сделать вечером. Колесо редакторских дел вполне могло сойти за вечный двигатель. Встретил он расследователя неласково. Смотрел исподлобья, хмурый, не выспавшийся, чем-то недовольный.

– Ты чего сегодня рано прискакал? То тебя на летучку не дозовешься, то приходишь, когда еще никого нет. Ну, выкладывай, что у тебя.

Карагай едва не вспылил. Начальственный тон редактора ему явно не понравился: чай, не мальчик, чтобы с ним так разговаривали. Но он знал, зачем пришел, и постарался сдержаться. Сидел и выдерживал паузу, пронзая друга взглядом и ожидая, когда тот остынет. Пауза пошла Долганову на пользу. Он потрепал усы, всем своим видом давая понять, что немного погорячился. Затем он встал и прошел за стоявший у стены высокий холодильник без названия. Впритык к холодильнику, в самом углу, располагался столик с электрическим самоваром, подаренным кем-то из читателей.

Пока редактор ждал, когда кипяток достигнет необходимой кондиции, пока возился с чайничком, Карагай еще раз перечитал ввергшую его в необычайное возбуждение бумагу с грифом "Секретно". Он хотел уже начать рассказывать, с чем заявился с утра пораньше, но редактор его опередил – у него была своя заноза.

– Вчера мы в аварию попали, Ваня. Ага. Боком вышел этот ужин с потенциальными спонсорами.

– Что, не уболтал никого? Так ведь с одного раза такие вещи не получаются. Тренируйся, надо же нам как-то выживать… А что за авария? То-то, я смотрю, ты сам не свой. С Мишей, что ли, вляпались? Это вы где так? Машину сильно разбили?

– Да нет! Ничего с редакционной машиной не случилось… Ты Тихого Славу знаешь? Владелец мебельного цеха. Помнишь, нет?

– Лично не знаком, но слышал. У него еще диваны интересные делают, я все думаю, надо их посмотреть… С ним, что ли, бабахнулись? Говорят, нормальный парень. А кто в кого? Он в тебя или ты в него?

– Он меня вчера подвозил домой из «Волны». На Гвардейской поцеловались с мусоровозом. Слава в больнице. Вот закончу кое-что и опять поеду туда.

Новость была не из приятных, но близко к сердцу Карагай ее не воспринял: мало ли что и где может произойти. На дорогах в их регионе каждый день гибли несколько человек. А тут все живы – и слава Богу. Ну, а машины ремонтируют, кости срастаются.

– Ты сегодня хоть спал? – посочувствовал Карагай. – Бросай все дела. Что, у тебя зама нет? Выглядишь, как с большого бодуна.

Долганов криво улыбнулся и ничего не сказал. Лицо у него было серое и одутловатое. Он молча потягивал чай с сигаретой между толстыми пальцами; после каждого глотка делал глубокую затяжку, затем отворачивался в сторону и выпускал клубы дыма. Как бы вежливость проявлял.

Карагай поморщился.

– Дымишь, как паровоз. Позеленел весь уже от курева. Когда завяжешь? Бросай, а то наживешь какую-нибудь хреновину.

Долганов только отмахнулся:

– Чему быть, того не миновать. Слышь, Вань… – Он задумчиво уставился в какую-то бумагу, затем вновь поднял глаза на коллегу. – Знаешь, о чем я подумал вчера в больнице?

Карагай сделал вежливую мину. Он поддерживал разговор на отвлеченные, как ему казалось, темы, а сам никак не мог дождаться момента, чтобы перейти к мучившему его вопросу. Спокойно сидеть с занозой в голове не так-то просто.

– Ну, о чем? Что все мы под Богом ходим. О чем же еще!

– Да это-то понятно… Я о другом. Мы часто поднимаем бурю в стакане. Считаем, что только мы и правы. Мы все знаем и всех умнее. Мы считаем, что мы – мессии. Но журналист, Ваня, не мессия, а только – миссия.

Карагай едва не психанул; все эти разговоры вокруг да около его начинали раздражать. Он вскочил с постели с утра пораньше совсем не для того.

– Ты это к чему, дорогой? Морализмами наш мир не исправишь, потому что они призывают к тому, что под силу только Всевышнему.

– К тому, что не стоит идти против правды жизни. Дело это такое же безнадежное, как и искать в Мордоре спонсоров для оппозиционной газеты.

– Конечно, не стоит! А кто против нее идет? Ты кончай бодягу, Женя! Говори прямо.

– Ну, прямо, так прямо… Ты вот хочешь пройтись по медикам. Но нужно ли нам это делать? Не уверен… Врачам и так достается. Каждый день смотреть на страдания больных и умирающих, делать перевязки людям, которые корчатся от боли, держать отчет перед родственниками… Охо-хо! Это какое же надо иметь терпение, чтобы все это переносить! У них ведь сердце тоже не железное. Большинство врачей – самоотверженные, честнейшие люди! Можно ли подрывать авторитет этой самой главной на свете профессии? А, Ваня? Не думаю! На пользу людям это не пойдет. – Долганов замолчал, напряженно всматриваясь в хмурое лицо завотделом расследований. – Я понимаю, Вань, что тебе нужны знойные темы, чтобы поддерживать реноме. И мне нужны знойные темы, чтобы держать тираж. Но, мне кажется, на этот раз нас может сильно занести. Ну, что скажешь?

– А что я должен сказать? Мне твои философские рассуждения не кажутся идеальными. Набор красивых слов, если вдуматься. Но мысли в красивую обертку стараются облечь, когда понимают, что не правы. Ты даже не попытался понять, что я имел в виду. Я же не врачам хотел клизму вставить, а медчиновникам, власти. Многие врачи подсажены на деньги, как на «иглу», по вине системы…

– Ну, систему все умеют ругать. Тут большого ума не надо. Ага. Если ты об этом хотел написать, то на летучке тебе бы досталось. Банально, Ваня, банально.

– Да не собираюсь я никого ругать! Моптвою ять! Делаешь из меня кретина! Но ты напрасно, дорогой, красноречием исходишь – я так просто тему платных медуслуг не отставлю. Единственное, что меня может остановить, – серьезный наезд на редакцию. Не знаю, почему, но тема поборов в медучреждениях мне кажется самой опасной из тех, что я когда-либо занимался. Не подумай, что за себя боюсь…

Долганов удивленно посмотрел на корреспондента. Губы его чуть заметно дрогнули. Услышанное ему явно понравилось.

– Такой вариант меня тоже устраивает… Ну, вот и ладушки, Ваня! А я уж думал, ты упрешься. Ага. Хоть ты меня сегодня порадовал. Ты даже не представляешь, какой ты камень у меня с души снял.

Карагай сверлил глазами главного редактора.

– Ты давай, Жень, делай что-нибудь, чтобы не зависеть от чинодралов. Если мы не укрепим экономику газеты, грош цена будет нашей независимости. Проглотят и не поморщатся. А насчет этой темы – я ничего не обещаю…

В кабинет без стука вошла секретарь. Удивленно глянула на Карагая: мол, не ожидала вас увидеть в такую рань.

– Доброе утро! Евгений Анатольевич, коммерческий отдел просит срочно решить по подаркам для победителей читательской викторины.

Долганов взял протянутый секретарем листок, начал вчитываться, попыхивая сигаретой.

Карагай встал и отошел к ближнему окну. Оно выходило на большой пустырь, на котором мэрия хотела построить Дворец бракосочетаний, но выделенные куда-то испарились. За пустырем шли какие-то гаражи. Вид был не самый эстетичный. Положение спасало то, что вдали виднелся возведенный еще в советское время венгерскими мастерами микрорайон Шалготарьян. Почти все многоэтажки там были желто-коричневого или бело–голубого цвета. Получилось прикольно, как говорила его средняя дочка.

Он не заметил, как главный встал рядом. Они помолчали.

Редактор тяжко вздохнул.

– Вань, а ты все-таки чего так рано прилетел? Говори, да я погнал в больницу.

– Тут такое дело, Жень. Оказывается, у нашей доблестной милиции есть план на физическую ликвидацию криминальных авторитетов.

– Эка новость!

– Да, конечно, не новость, но, если раньше мы могли только догадываться – реальных-то доказательств не было, то теперь имеем и доказательства. А ты что же, за внесудебные казни бандитов, что ли?

– С чего ты взял?

– Как-то индифферентно… Не новость! А что же тогда новость?

– Да ладно, не кипятись. Конечно, я против таких "наказаний". В кавычках. Им только дай возможность без суда и следствия карать, быстро вернут 37-й*. А что за доказательства? Можно глянуть?

Карагай извлек из сумки справку ФСБ.

Евгений сел за стол, прикурил новую сигарету, начал читать документ. Время от времени он озадаченно покачивал головой. Вид у него был нездоровый и совершенно нерабочий.

– Смотри-ка что делается! "В группировку "Евсея" был внедрен сотрудник УБОП Иванов, – перечитывал бумагу вслух редактор, как будто он знакомил спецкора с документом, а не наоборот. – Перед Ивановым как сотрудником одной из задач было поставлено физическое устранение преступных авторитетов Дуреева, Прудецкого и Жиделева. Иванов проводил разработку и подготовку покушения на Дуреева, но по независящим от него обстоятельствам исполнение данной акции прошло не по намеченному плану. Исполнители акции Ерошев и Шарипов поджидали Дуреева в подъезде его дома и по ошибке убили соседку, жившую этажом выше, и двух ее несовершеннолетних сыновей…"

Долганов приостановился. Сощурил глаза, словно от сигаретного дыма, недоверчиво всматривался в бумагу.