Таяны. Дежурная смена

Александр Дмитриевич

Таяны. Дежурная смена

Глава 1

Таня ушла спать, а я, пообещав скоро присоединиться, принял душ., но в спальню не пошел. Невидимая нить потянула на кухню. Налил чаю – крепкого, почти чёрного. Выключил свет, оставив лишь призрачный отсвет уличного фонаря, пробивавшийся сквозь занавеску. Тишину нарушало только редкое тиканье остывающей духовки да шум моего собственного дыхания. А в груди, под рёбрами, все еще ныло – жгучее эхо ужаса, явленного Погостником… Оно все еще жило во мне….

Рука сама потянулась к знакомой жестяной банке на столе. Еще теплое печенье – то самое, что Таня напекла, пока ждала меня. Её печенье. Взял круглое, неровное по краям, шершавое печенье. Откусил. Теплота, рассыпчатость, сладковатый привкус ванили и сливочного масла мгновенно заполнили рот. Этот простой, родной вкус и запах домашнего тепла – они вступили в яростную схватку с призрачной сыростью могил и смрадом тины. Как луч маяка, пробивающийся сквозь безумие бури и возвращающий к родному берегу, к очагу.

Усталость навалилась свинцом. Горячий чай и сладость печенья во рту, казалось, растворили последние силы. Голова тяжело опустилась на скрещенные на столе руки. Мерцающий свет фонаря за веками поглотила чернота – провал. Я не заметил, как сон сморил меня, унося прочь от терзаний…

И вдруг – легкое, почти невесомое прикосновение к плечу. Я вздрогнул, вынырнув из черной бездны сна.

– Дим? – Её голос ещё был пропитан остатками сна, но в нем уже пробивалась тревога. Она стояла в дверном проёме, окутанная тенью, ее силуэт угадывался в полумраке. – Ты что здесь в темноте? Почему здесь спишь? Я же ждала…

Я поднял голову, уловив блеск ее широко открытых глаз. За окном уже разгоралось летнее воскресное утро, первые розовые полосы зари окрашивали край неба.

– Не мог, – выдохнул я, беря её руку в свою. Её пальцы были теплыми и такими родными. Я прижал их к щеке, чувствуя контраст с холодом собственной кожи. – Нужно было… прийти в себя. Остыть.

– Что случилось? – Она присела рядом на стул, её колено мягко прижалось к моему. – Рассказывай. Всё. Не утаивай.

И я рассказал. Без прикрас и умолчаний. О жуткой истории в деревне Кривой, о кладбище за Чумышом, о Погостнике и его безжалостных законах. О страшном видении, которое он мне явил – мире без меня, где она, опустошенная, гладит мою новую рубашку, а дети прижимаются к ней в испуге. Голос срывался на словах о них, о любви… спазм сжал горло, превращая слова в хрип… о том, как пугающая пустота небытия заставила осознать всю немыслимую ценность и хрупкость того, что у нас есть здесь и сейчас.

Таня слушала молча… Когда я замолчал, в кухне повисла гнетущая тишина. Потом она резко встала, стул скрежетнул по полу.

– Дурак! – резко бросила она. – Вот полный дурак, Дим! Ты мог не вернуться!.. Из-за мужского упрямства и глупости!

Она отвернулась к окну, скрестив руки на груди, плечи сковала злость. Гнев кипел в ней, бессильный и страшный.

– Как заставить тебя понять? Как вбить в твою упрямую башку простую истину – ты нам нужен! Живой! Я боюсь не только за тебя. За детей. За этот дом. Боюсь тишины, что может наступить, если…если это не закончится. Если тень Алексея, эта несправедливость, этот проклятый Погостник – останутся висеть над нами вечным кошмаром! Боюсь, что холод этого мертвого озера просочится в эти стены. Боюсь того, что шепот неуспокоенной души будет будить наших детей по ночам!

Она глубоко, с дрожью вздохнула. Злость еще клокотала в ней, но я чувствовал, что какое-то иное чувство прорывается сквозь эмоции.

– Дим, я давно тебя знаю. Знаю твоё упрямство. Твое чувство долга перед друзьями, даже такими как Виктор!

Её пальцы впились в собственные плечи так, что ногти оставили следы на коже. Она резко повернулась от окна. Глаза ее, еще секунду назад полные ярости, теперь горели холодным, почти нечеловеческим огнем решимости. В них читалась бездна страха, но и железная воля его превозмочь. Она подошла вплотную, ее пальцы вцепились в складки моей рубашки на груди.

– Дмитрий, – её голос был низким, хриплым от сдерживаемых эмоций, но каждое слово падало, как молот, – Я требую: откажись помогать Виктору в этом… безумии. Пусть сам разбирается со своими демонами. У него нет семьи, которая ждет его каждую минуту. У тебя – есть. Мы – твоя ответственность.

– …

Она вздохнула всем телом, словно выпуская огромный камень из груди. Ее пальцы разжали хватку на рубашке, ладонь легла мне на грудь, прямо над сердцем, теплое пятно сквозь ткань.

– Ты знаешь, я… я всегда чувствовала, что мир не ограничен тем, что видим, – она понизила голос, он потерял резкость, стал глубже, задумчивее. – Что есть что-то ещё. Силы. Потустороннее… – Она сделала паузу и провела ладонью по лбу. – Но Дмитрий, – она отстранилась ровно настолько чтобы посмотреть мне прямо в глаза, её взгляд был серьёзным и невероятно усталым, но в нем горела искра чего-то необъяснимого, – ты должен дать мне слово. Что больше не будешь ставить под угрозу себя. Никогда. Ни ради кого. Ни ради чего. Никакая душа Алексея не стоит того, чтобы мои дети остались без отца, а я… – она сжала губы, и я увидел, как наворачиваются слезы, – …без тебя. Пообещай!

– Обещаю, – выдохнул я…

Она смотрела на меня долго, будто сканируя душу на предмет искренности. Потом ее взгляд смягчился, в уголках губ дрогнуло подобие усталой улыбки.

– Я когда-то полюбила тебя, – сказала она тихо, почти шепотом, ее пальцы снова коснулись моей щеки, погладили щетину, – за многое. Но и за то, что ты всегда был верен себе. Своим убеждениям. Своему слову. Настоящий. Человек, на которого можно положиться. И я доверяю тебе. Полностью. Как жена – мужу. – Она сделала паузу, ее глаза стали влажными. – Поэтому…

Она замолчала, отвела взгляд куда-то в сторону, в угол, где висели детские рисунки. Губы ее сжались в тонкую белую ниточку. Казалось, она борется сама с собой, сжигая последние мосты. Когда она снова посмотрела на меня, в ее взгляде была уже не просьба, а приговор, вынесенный самой себе.

– Поэтому я скажу тебе то, что, наверное, должна была бы ненавидеть. Ты… должен помочь Виктору.

Я отшатнулся, не веря своим ушам:

– Что?! Таня, но ты же только что… ты сама…

– Знаю! – она резко перебила, сжав мои руки так крепко, что кости захрустели. В её глазах горела теперь не только усталость, но и непоколебимая, почти мистическая уверенность, смешанная с невыразимой грустью. – Знаю каждое слово, что сказала! Каждую букву обещания, что взяла с тебя! Но я чувствую… Здесь! – Она с силой прижала наши сцепленные руки к своему сердцу. – Знаю! Что если не помочь… если оставить эту рану открытой… эта тень, эта несправедливость, все эти события – они не растворятся. Это проклятье будет висеть над всеми нами, грозовой тучей. – Голос ее понизился до шепота, полного леденящего предчувствия. – Скажи… Эта Старуха, этот Погостник… им хватит одного Алексея. Им его будет достаточно? А что, если одной жертвы им мало? Если последствия… обернутся новой бедой? Если проклятая душа Алексея…потянется сюда…к нам? С этим страхом, с угрозой над нашим домом я не смогу жить. – Она снова посмотрела на меня. – Ты должен помочь Виктору закрыть это. До конца. Навсегда. Чтобы эта дверь захлопнулась. Чтобы призраки остались там, где им место. Вы вдвоем открыли эту дверь, вам её и закрывать. Но при одном условии…

Она замолчала, дыхание её сбилось. Потом, пристально посмотрев на меня, добавила с железной решимостью:

– Ты пригласишь его сюда, к нам, в этот дом, за наш стол. Сегодня же. И вы всё обсудите. Открыто. При мне. Понял? Никаких ночных вылазок. Больше никаких тайн. Только здесь. При свете дня. За чаем. И я буду знать каждую мелочь. Куда ты идёшь. Зачем. Это моё условие. Непременное. Иначе – пусть он идёт своей дорогой. Твоё слово – или мой вечный страх. Выбирай.

Её слова повисли тяжело и неоспоримо – как клятва. В них была мудрость, прозревающая дальше страха, сила женщины, защищающей свой очаг даже от невидимых угроз, и бесконечная усталость от этой борьбы. Я мог только кивнуть, сжимая её теплые руки.

На мой звонок Виктор ответил мгновенно, словно ждал его. Вечером, как и договаривались, он пришёл к нам, захватив торт.

Звонок. Я открыл дверь. За моей спиной тут же возникли две любопытные головки – Маши, с игрушечным синим тираннозавром в руке и Павлика. Таня стояла чуть поодаль, в глубине прихожей, опершись о дверной косяк в кухню, ни одна эмоция не дрогнула на её лице.

– Привет, Виктор, – сказал я, пропуская его. – Проходи.

Он шагнул через порог, его фигура казалась неловкой в нашей тесной прихожей. Он мельком глянул на ребятишек, и на лице вспыхнула знакомая невысказанная грусть. Потом он поднял глаза и увидел Татьяну. Она стояла в дверях кухни, озаренная светом, руки скрещены на груди – немой страж нашего очага. Виктор замер, будто наткнулся на невидимый барьер.

– Я… принёс торт, – его голос прозвучал тише, чем обычно. Он протянул коробку, избегая прямого взгляда Тани. – Неловко без… ну, вы понимаете.

– Понимаем, – ответил я за обоих, принимая ношу. – Спасибо. Проходи.

Я жестом пригласил его в кухню, пропуская вперед, чувствуя, как воздух становится плотным от невысказанного.

Дети робко пробормотали: «Здравствуйте» и тут же умчались в детскую. Мы расположились на кухне. Таня приготовила свою фирменную утку с рисом, которая у неё всегда получалась исключительно хорошо. Поначалу беседа затрагивала лишь отстранённые темы, изредка прерываясь топотом маленьких ног и весёлыми возгласами из соседней комнаты.

Вдруг дверь распахнулась, и в кухню ворвались дети.

– Мама, мама! Торт! Можно кусочек? – Маша тянула ручонку к сладкому, Павлик же не сводил любопытных глаз с Виктора.

– Ладно, ладно, – успокоила их Таня. – Виктор, Вы не против?

– Конечно! – тепло улыбнувшись, ответил он. – Давайте я отрежу вам сейчас.

Он ловко орудовал ножом, положив на тарелки два внушительных ломтя. Дети, сияя от счастья, прижимая к груди сладкую добычу, с криками «Спасибо!», умчались обратно к себе.

Виктор проводил их взглядом и на мгновение опустил голову словно что-то вспоминая.

Когда шум спора в соседней комнате стих, воцарилось молчание, которое с каждым мгновением становилось всё более неловким. Таня глубоко вздохнула, её взгляд, ещё секунду назад мягкий, стал собранным и острым. Она посмотрела Виктору прямо в глаза:

– Виктор, скажите честно: вы можете дать слово, что с Дмитрием ничего плохого не случится? Что эта история с деревней, с кладбищем… не обернётся бедой для моих детей? Что мы в безопасности?

– Ну, Тань! К чему ты это? – попытался я прервать жену.

– Да нет, Дим, всё правильно… – Виктор резко замолк. Он посмотрел на Татьяну пристально, долгим, оценивающим взглядом, и только потом продолжил:

– Понимаете, Татьяна… Дмитрий ничего не брал у тех сил… ничего не должен им. Поэтому лично ему ничего не угрожает. Он в безопасности. – Он сделал паузу, собираясь с мыслями. – Но дело не только в этом. Те сущности… они не творят зла просто так. Существуют по своим законам. Злыми или добрыми их делают люди, не понимая их природы… Алексей пострадал от собственной глупости… от того, что полез не зная. Мы не пытаемся сломать их устои, а ищем верное решение. И Старуха, и Старик… части одного целого…

Татьяна неотрывно смотрела на него. Черты её лица обострились от напряжения.

– Вы поймите, это моя семья. Они – самое дорогое, что у меня есть.

Виктор медленно качнул головой.

– Я вас понимаю, Татьяна. Даже сильнее, чем Вы, возможно, думаете… – Его голос звучал с неожиданной теплотой и неизбывной печалью.

Внезапно из детской донесся громкий звон упавшей тарелки или чашки, тут же перекрытый жалобным криком Павлика:

– Мааам! Маша!!! Она торт… она торт опрокинула на динозавра!!! Весь!!!

Таня, улыбнувшись встала, её лицо выражало привычную смесь заботы и легкого раздражения.

– Виктор, Дмитрий, простите, – бросила она, уже направляясь к двери. – Надо срочно предотвратить дипломатический кризис с участием динозавра!

Она быстро скрылась в детской, откуда тут же послышались её успокаивающие и увещевающие голоса.

В кухне воцарилась тишина, нарушаемая лишь и приглушенными звуками "разборок" из детской. Виктор смотрел на меня с немой тоской.

– Нескучно у вас, – произнёс он тихо, с горьковатой усмешкой. – Жизнь кипит. Шум, гам, торт на динозаврах… – Он замолчал, мотнув голову в сторону детской. – Я свою… тишину получил. Слишком поздно понял, что это не тишина, а пустота. После Алексея… – Виктор сжал кулак, потом резко разжал, будто отгоняя навязчивую мысль. – Ты видел… что бывает, когда этот гул жизни обрывается. Когда остаётся только холод и молчание. Он посмотрел на меня прямо, и в его взгляде загорелась твердая, холодная искра решимости. – Я не позволю, Дмитрий. Никаким силам, ни людям, ни… им… не позволю погасить этот свет, этот шум, эту жизнь в твоём доме. Я сделаю всё, что в моих силах… Я не допущу… Твои дети будут топотать и ронять торты на игрушки. Твоя Таня… будет уставать, но будет счастлива. Это я тебе обещаю. Не как маг или знахарь, а как человек, который знает цену каждому такому "Мааам!" и каждому испачканному динозавру… и знает, что потерять это – страшнее любого призрака.

Я кивнул, не в силах вымолвить ни слова. Его слова, такие простые и такие важные, легли, между нами, как нерушимый обет.

Через пару минут Таня вернулась, вытирая руки о полотенце и вздыхая:

– Кажется, динозавр спасён, но ему предстоит долгая реабилитация в ванной… – Она села, взгляд её снова стал сосредоточенным и серьёзным. – Итак… каков Ваш план?

Виктор перевел взгляд со меня на Татьяну. Его лицо выражало решимость, смешанная с тенью сомнения, но теперь она была подкреплена чем-то более весомым.

– Нам необходимо ехать на озеро… – Он помедлил, взгляд его стал отрешенным, будто всматривался в невидимое. – Я чувствую, кого нам там нужно отыскать… – Виктор снова замолчал, словно что-то обдумывая. – Но… как вызвать Его? Истинного Хозяина этих вод? Его законы… Его гнев… или милость… – Он резко встряхнул головой, словно отгоняя наваждение. – Я не знаю. Никто не знает. А нужен нам именно Он.