скачать книгу бесплатно
– Ладно, певец, – ответил “одноногий”, – катись, и дурочку с тряпкой на голове не забудь.
– Благодарю вас, господа, – ответил Герман согнувшись в глубоком поклоне, разгибаясь он поднял с земли Апрелию и потащил ее в толпу.
– Интересно, что наш божественный василевс своей непостижимой, для нас смертных, мудростью приравнял расхищающих имперское имущество к подстрекающим к бунту. Скоро бездонное чрево медного быка насытится, – сказал Апрелии Герман. – А я продолжаю тратить твое серебро на благие дела. Фемел поступил бы иначе. Ты его не помнишь. Когда он тащил тебя к лекарю на своей спине, ты была без сознания. Так вот, он поступил бы как варвар с северных земель находящихся за пределами границ империи. Они там хватаются за меч по малейшему поводу. У него эта особенность его душевного устройства чувствуется на расстоянии и внушает страх окружающим. Люди чувствуют, что он может легко воткнуть в них нож и провернуть его в ране и предпочитают не связываться с ним. А я… мне такое не по нутру. Предпочитаю откупиться.
На перевернутой вверх дном пустой пивной бочке сидел вербовщик, свесив тонкие ножки круглый, как бычий пузырь, с красной свекольной рожей и зазывал вступить в имперские войска, ради любви к родине и трехразовой мясной похлебки с чесноком. Желающих расстаться с жизнью было немного, но имена тех, кто пожелал это сделать, он записывал на вощеных табличках остро заточенным стилосом.
– Подходите сограждане, записывайтесь сами и приводите с собой друзей! Умереть за империю и нашего солнцеподобного василевса, это честь для ромея! Гарантированное трехразовое питание и денежное довольствие помогут вам выбраться из нищеты, рассчитаться с долгами, обеспечить будущее детей. Жена больше не будет грызть вас острыми словами, теща больше не будет отравлять своим ядовитым языком вашу печень, дети больше не будут смотреть на вас голодными глазами, плакать и говорить: «Папа, папа, дай хлеба!»», – орал вербовщик.
– Простите, уважаемый, – обратился к вербовщику проходящий мимо Герман, – а какого размера денежное довольствие?
– Записывайся, друг! – заорал вербовщик несмотря на то, что Герман стоял рядом. – Записывайся, и ты получишь достаточно денег, чтобы нанять лучших докторов и поставить свою бабу на ноги, я вижу, она у тебя припадочная!
– Не могли бы вы озвучить точную сумму, – не сдавался Герман.
– Да что тебе это довольствие!? – уворачивался вербовщик. – Главное – это добыча! А добыча будет знатная! Там же графы и бароны, и всякие прочие с титулами и слугами! У них даже оруженосцы ходят в расшитых жемчугом одеждах. Кошельки набиты золотом, доспехи и оружие украшены драгоценными камнями! Я бы и сам записался в войско, но здоровье не позволяет. Колени подводят. Записывайся, не пожалеешь.
– Хорошо, – легко согласился Герман, – только бабу свою домой отведу.
– Давай, давай, на долго не откладывай! Свободных мест в строю осталось мало! – орал вербовщик вслед скрывшемуся в толпе Герману.
– Вот мое скромное жилище, – сказал Герман, спустившись в полуподвальное помещение и усадив Апрелию на кровать. В неярком свете маленькой свечи комната Германа выглядела бедно, но уютно. Если бы он зажег несколько больших свечей, то можно было бы увидеть многолетнюю паутину, развешенную по углам трудолюбивыми пауками; черный лоснящийся от сажи потолок; пространство около закопченного очага было усеяно мелкими веточками и щепой разлетавшимися в разные стороны при рубке хвороста; стены приобрели серый, с желтоватым отливом, цвет; кое-где распустилась плесень. В небольшом деревянном бочонке с водой резвились личинки комара; на столе в давно немытой посуде догнивали остатки пищи; внутри стен, в сложных лабиринтах нор, копошились мыши; запах золы из очага смешивался с запахом испражнений из ведра, стоявшего у входа.
– Попрошу солому у хозяина дома и буду спать на полу, а ты, Апрелия, на моей кровати. Давненько в моей комнате не было женщин. Если бы не твое лицо, в данный момент похожее на спелую сливу, тебя можно было бы назвать идеальной женщиной, молчаливой и покорной, мечтой каждого мужчины. Живу, вот, в подвале дома, но мне здесь уютно, как младенцу во чреве матери. Правда, на освещение уходит уйма средств, окон нет. Зато не дует. И никто не заглядывает с улицы из праздного любопытства.
В дверь сильно постучали.
– Открывай, я видел, как ты заходил. Нет смысла прятаться за этой хлипкой дверью. Окон у тебя нет, сбежать ты не сможешь.
Герман тихо подошел к двери и приложил к ней ухо.
– Я слышу, как ты дышишь. Хватит этих игр.
Герман открыл дверь, на пороге стоял высокий человек с хищным крючковатым носом.
– Здравствуй, Фома, – поздоровался Герман. Высокий кивнул и потеснив Германа вошел в комнату и закрыл за собой дверь.
– Я вижу, ты не один, – сказал Фома.
– Да, не один.
– Это ты так её отделал?
– Нет, я женщин не бью.
– Не бьешь? Я всегда считал тебя странным. Впрочем, может быть ты и прав. Тебе действительно нельзя бить женщин, – сказал Фома, осматриваясь по сторонам. – Затащить в такую нору хотя бы одну из них – это уже большая удача. Но я пришел к тебе не ради разговоров о слабых мира сего. Где мои деньги, Герман? Ты должен был отдать долг семь дней назад. Не отдал. Вынудил меня идти через весь город. С друзьями так не поступают.
– Не знал, что мы – друзья.
– А как еще назвать человека, который потакает твоим слабостям? Тебе и таким как ты, нравится делать ставки на ипподроме. Но у вас на это нет денег. Я понимаю и не осуждаю. Я, как настоящий друг, всегда приду на помощь и не скажу лишнего слова. Ты проигрался в пух и прах, но тебе нужны деньги на еще одну ставку, пожалуйста. Возьми, дорогой друг. Возьми, но вовремя отдай. Может быть я беру с вас большой процент? Нет. Пару монет сверху и мне достаточно. Некрасиво так поступать со своими друзьями. И то, что ты “многоглазый” не дает тебе никаких привилегий, наоборот, ты должен особенно тщательно контролировать свое поведение. Да, да, я знаю, где ты служишь.
– Если бы ты не знал, кто я, разговаривал бы не так вежливо.
– В иных случаях мои ребята вывозят должника в море на лодке, если погода позволяет, и макают головой в пенную волну.
– Вот твои деньги, – Герман расстегнул под одеждой пояс с серебром и передал его Фоме.
– Почему раньше не отдал? – спросил Фома, покачивая пояс на ладони, пытаясь по его весу определить количество серебра в нем.
– Эти монеты приплыли ко мне не так давно.
– Мне нужно пересчитать.
– Присаживайся за стол, – сказал Герман и сдвинул грязную посуду на другой край стола.
– Как ты живешь в таких условиях? Впрочем, с такими долгами… – открыв клапана карманов пояса Фома высыпал горкой серебряные монеты на стол и начал сосредоточенно составлять из них столбики по десять монет.
– Фома, к тебе есть несколько вопросов.
Фома вопросительно кивнул головой, не отрывая глаз от серебра.
– Ты что-нибудь слышал об убийстве в “Хрустящей корочке”?
– Вопрос не по адресу, – отозвался Фома с подозрением взглянув на Апрелию, молча сидящую на кровати. – Я не барабанщик.
– Фома, я тебя уважаю и не предлагаю тебе барабанить. Это…
– Ты, наверное, хочешь предложить мне барабанить не на постоянной основе, а, так сказать, разово, – сказал Фома, продолжая подсчитывать деньги. – За моей спиной меня называют Четверодневный. А знаешь почему? Меня так называют в честь Лазаря Четверодневного. Того самого, которого воскресил наш Господь. Тот, который четыре дня был мертв, а потом воскрес. Но не в том суть, что он был мертв, а потом воскрес, а в том, что после своего воскресения, он никому не рассказал, что с ним происходило на том свете. Может быть ты не заметил, что я пришел к тебе один для серьезного разговора, а ты сидишь здесь с какой-то бабой и задаешь мне странные вопросы. Кто она такая?
– Ночью я отбил ее у толпы, избивавшей ее ногами. На ней был этот пояс с серебром. Я взял его в качестве платы за убежище. Поживет у меня, пока не придет в себя. Кто она такая – мне неизвестно. Я не слышал от нее ни единого слова.
– Немая что ли?
– Не знаю. Но они ее месили ногами так, что, наверняка, убили бы. Хорошо, что мы с Фемелом проходили мимо, а иначе, к утру образовался бы еще один труп.
– Кто их сейчас считает? Мертвецы появляются, как прорехи на хитоне нищего. Куда мы катимся… Между прочим, когда ты будешь оставлять ее одну, закрывай дверь на замок, а то эта рыбка может уплыть.
– А тебе что за печаль, уплывет она или нет?
– Ну, как же… Лицо ее придет в нормальный вид и можно будет опознать. Если она была донной рыбой, я могу ее знать. Ну, вот и все, подсчет окончен, и я вынужден тебя огорчить, здесь только одна треть от твоего долга, Герман. Что будем делать?
– Часть долга я отдал…
– Отдал.
– Мне кажется, я могу рассчитывать на рассрочку дней на пятнадцать. А какие могут быть варианты? Сейчас денег у меня больше нет, а убивать меня глупо. С мертвого долги не взыскать. Ты разумный человек, Фома.
– Моя власть держится на уважении. Если я буду прощать долги и подставлять правую щеку, мне отрежут голову, сделают из черепа чашу и будут пить за здоровье нового отца. То, что для монахов хорошо – для меня смерть. Но есть еще один вариант.
– Догадываюсь, какой.
– Вот именно. Ты работаешь на меня, отрабатываешь долг и затем, будешь получать жалование в три раза больше, чем получаешь у своего магистра. Что, мало? Хорошо, в четыре раза больше.
– В чем именно будет заключаться моя работа для тебя?
– Информация. Самое ценное в нашем адском мире – это информация. Я хочу знать то, что ты сообщаешь магистру. Ну, или камень на ноги и в море.
– Я маленькая шестеренка в механизме. Я, практически, ничего не знаю. Не говоря уже о том, что это очень скользкая тропинка. Если там, наверху, станет об этом известно…не только меня будут истязать до самой смерти, но и тебя, и всех твоих корешей, запытают до смерти. Я знаю, что за тобой около тысячи человек: воры, убийцы, попрошайки, грабители, шлюхи, скупщики краденого и прочее отребье. Тысяча – это очень много. Твои люди называют тебя Четверодневный, а в наших донесеньях ты проходишь под прозвищем “василевс затмения”. Ты можешь все это потерять из-за неразумной идеи проникнуть в канцелярию магистра.
– “Василевс затмения”?
– Когда солнце становится черным, из тени выходят такие как ты.
– Понятно. Будем считать, что положено начало нашего плодотворного сотрудничества. “василевс затмения” … Это плохо. “Василевс затмения”. Проклятие! Такая известность – это, мягко говоря, очень плохо для нашего дела. Быть незаметным – это вопрос выживания и, в тоже время для того, чтобы выжить приходится карабкаться наверх, резать глотки, подгребать под себя разрозненные шайки и вот… “Василевс затмения”. Поэтому, ты мне нужен, “многоглазый”. Рано или поздно власть начнет подметать улицы города железной метлой. Это неизбежно. Мне нужен человек, который заранее сможет предупредить, что за мной идут.
– С твоими возможностями ты можешь купить любого чиновника в столице мира, зачем я тебе?
– Могу. Взятки даю регулярно. Но это все не то. Чиновникам безразлично, кто будет стоять во главе пиратского корабля, я или кто-то другой. А мне, как ты понимаешь, не все равно. Давай выпьем и пожмем друг другу руки. Я принес с собой амфору крепкого пойла. Есть чем закусить?
– Черствый хлеб и немного овечьего сыра.
– Прекрасно. Замечательная закуска. Все эти гастрономические изыски не для меня, а вот хлеб с сыром то, что нужно. И кружка крепкого. Вышитая золотом одежда, броские украшения, драгоценные камни, породистые лошади, дворцы – все это мишура.
– Зачем же лезть на верх, если не тянет к роскоши?
– Если честно, я и сам не знаю, – Фома сломал сургучную печать горлышка амфоры и наполнил кружки вином.
– Приснился мне недавно сон, – сказал Фома, держа кружку в руке и задумчиво глядя в темноту комнаты, – и моя душа потеряла покой. Забавно. Какой-то сон… а на душе пакостно. Людей вокруг меня много, а поговорить о таких вещах не с кем. В нашей большой семье такие разговоры считают проявлением слабости.
– Какой сон? – спросил Герман, отпив из кружки обжигающую жидкость.
– Сон? Ах, да. Сон… Приснилось мне, что какие-то черномазые диктуют мне что-то, а я тщательно это записываю чернилами на пергаменте, а затем учу то, что они мне надиктовали. После этого я надел зимний плащ, меховую шапку и сапоги, и в сопровождении этих черных рож вышел из дома. И была у меня во сне одна ценная вещица. Я не помню, как она выглядела, но точно знаю, что она была очень ценной, а они ее у меня отобрали. И вот стою я перед выходом из дома в окружении черномазых, такой маленький беззащитный, а они все высокие, на голову выше меня, и уходить с ними из дома не хочется, но пришлось. Заставляют они меня.
– Забудь, сон – пустое дело.
– Не скажи… Умру я скоро, и черномазые заберут мою грешную душу. Такие понятные сны приходят оттуда, – Фома поднял кружку, как бы приветствуя небо, залпом выпил ее содержимое, скривился и занюхал рукавом своего хитона. – Хорошая штука, забористая. Да… чуть не забыл. Твои долговые расписки в надежном месте, и, если что, сам понимаешь… Давай продумаем, каким образом ты сможешь мне быстро сообщить об опасности со стороны властей.
– А где ты залег на дно?
– Ты бы еще спросил, где я храню общую казну. Поступим так: в гавани Феодосия есть харчевня “Морская свежесть”. Название не соответствует внутреннему виду, свежестью там не пахнет, но дело не в этом. Хозяина зовут Влас Кривой, у него один глаз смотрит туда, а другой сюда, в общем не перепутаешь. Скажешь ему: «скоро сон станет явью», а он передаст мне. Давай еще по одной. Наливай.
Глава 5
Над столицей мире зашло солнце, в харчевне “Гусиная печень” зажгли несколько больших масляных ламп. Поддев двузубой вилкой кусок рыбы в винном соусе Герман внимательно рассмотрел его со всех сторон, отправил в рот и начал медленно пережевывать.
– Когда перерезаешь горло, как бы аккуратно не орудовал ножом, а кровавых брызг не избежать, – сказал Фемел, зачерпнув деревянной ложкой белую фасоль, обжаренную с луком. – Следы крови можно смыть водой.
– А кровь как вынести?
– В кувшине. Или в нескольких кувшинах.
– Значит, у нас, на сегодняшний день, вернее ночь, двое подозреваемых: шлюха и водонос. Вот как это могло быть: разносчик воды поднялся на второй этаж постоялого двора, продал часть воды нескольким постояльцам, они, как раз, дали показания Черепахе, что покупали воду тем вечером, затем он спрятался в комнате, закрытой на ремонт. Их будущая жертва в сопровождении шлюхи с пьяными криками и смехом, то есть их было хорошо слышно, прошли в свою комнату, там они продолжили выпивать. Предположительно, в кружку жертвы было добавлено какое-то вещество, с помощью которого его отравили или усыпили. Водонос вышел из своего укрытия и помог шлюхе подвесить жертву вверх ногами. Потом они перерезали ему горло, спустили кровь в какой-то сосуд, замыли или затерли брызги крови, если они были, и, неизвестным нам способом, покинули постоялый двор.
– Звучит правдоподобно, – сказал Фемел.
– Хозяин постоялого двора Аполлоний умер во время пытки, ничего не рассказав.
– Как это… умер? – Фемел от удивления не донес ложку с фасолью до рта.
– Черепаха, этот лысый дурак, заигрался в свои игры и упустил Аполлония. Тот сбежал от своего мучителя туда, откуда достать его никак не получится. И унес свои тайны с собой. Но это половина беды. Вторая половина состоит в том, что эпарх города уже доложил о странных убийствах с кровопусканием туда… – Герман глазами показал на потолок харчевни, – и там… В общем, есть мнение, что все это связанно с колдовством. Человеческая кровь используется в черных обрядах. Хорошо, если колдовство будет направлено против опостылевшего мужа, а если захотят навести порчу на божественного василевса или христолюбивую василиссу? И там… повелели распутать это дело в кратчайшие сроки и наказать виновных смертью, – Герман говорил тихо, но не шептал. Шептать было нельзя. В большом зале харчевни, наметанным глазом, он заметил нескольких нотариев-скорописцев, подслушивающих разговоры, и скрытно, держа руки под столом, их записывающих. Шепот привлекал внимание. – По городу уже ходят нехорошие слухи, и, если мы найдем еще нескольких обескровленных трупов, а утаить это будет сложно, горожане быстро найдут виновных в бедствиях, обрушившихся на империю и город. Для начала, перебьют евреев и венецианцев, обвинив их в подорожании продуктов, падеже скота, нашествии врагов, распятии Христа, и, кто его знает, в чем еще. Потом начнут выковыривать брусчатку, снимать черепицу с крыш и бросать все это в солдат. И это на фоне стоящей, практически под стенами города, западной армии.
– Откуда ты знаешь о докладе эпарха туда? – спросил Фемел.
– Лягушка наквакала, – ответил Герман.
Из кухни слышалось шкворчание жарящихся на сковородах потрохов. Пьяный размеренный гомон в зале чередовался со взрывами хохота. За соседним столом играли на деньги в кости. В дальнем темном углу кого-то неторопливо били.
– Несколько дней назад ограбили большой мучной склад в порту. С помощью нескольких больших лодок в течение ночи перевезли мешки с мукой на галеру и, нырнув в туман, исчезли, – сказал Фемел.
– Это только начало, – сказал Герман, отпил тощего вина из кружки и сплюнул на земляной пол, устланной гнилой соломой.
– В тебе сидит нечистый! Ты проклят! И ты проклят! И ты! И ты! Дети сатаны! Исчадия ада! Вы все одержимы! – возле прилавка на полу сидел известный в городе и далеко за его пределами юродивый по имени Власий. Хозяин харчевни пригласил его торговать вареными бобами. Несмотря на то, что большую часть бобов Власий съедал сам или раздавал бесплатно всем желающим, хозяин харчевни не прогонял его. На юродивого приходили посмотреть, спросить совета, взять благословения, а за одно пропустить кружку вина. – Этот город проклят, и вы все вместе с ним! Скоро раздадутся крики ужаса и мольбы, чтобы горы обрушились и покрыли вас, чтобы море нахлынуло и поглотило вас, только бы прекратились ваши мучения! Покайтесь пока не поздно! Обратитесь ко Господу! – Власий замолчал и начал чесать спину о деревянную стенку прилавка.
– Скажи нам слово истины, отец Власий, – раздались пьяные голоса, – давай, не стесняйся!
– Божественный василевс… божественный василевс… – ворчал Власий, обгрызая грязные ногти. – Он отец наш, а мы дети его! Дети отвечают за грехи отцов! Отвечают, я вам говорю! Мы страдаем за грехи отца нашего, божественного василевса! И ты отвечаешь! И ты! И ты! Божественный василевс развелся и женился во второй раз! Не было такого от сотворения мира, чтобы василевс грешил, а народ не постигла кара!
– Вот уже и честь василевса затронули, – сказал Герман, осматривая плохо освещенное помещение харчевни.
Юродивого слушали. Опасные развлечения опьяняли сильнее вина. Марание достоинства василевса наказывалось смертной казнью после длительной пытки. Не донесшие об этом преступлении приравнивались к соучастникам.
– Отец Власий, – пробасил хозяин харчевни из-за прилавка, – прошу тебя, не трогай василевса. Ты навлечешь на нас беду. Лучше расскажи нам что-нибудь утешительное и душеспасительное.
– Не мешай ему, хозяин, – пьяно брызжа слюной заорал один из посетителей. – Пусть еще скажет.
– Это кто там пищит? – хозяин харчевни очень быстро приходил в бешенство, а тяжесть его большого волосатого кулака была хорошо известна среди посетителей. – А я вот сейчас тебе передние зубы выбью, чтобы тебе пищать было удобнее!
– Ты не прав, хозяин, – продолжал упорствовать пьяный, – пусть святой человек говорит. Если он замолчит, тогда камни заговорят.
Выйдя из-за прилавка, хозяин харчевни за шиворот выволок на улицу перебравшего посетителя, вернулся обратно и занял свое место за прилавком.
Власий выбирал вшей из грязного хитона, количеством прорех похожего на рыболовную сеть, давил их и приговаривал: «Жирные трещат громче, тощие – тише… жирные трещат громче, тощие – тише».
– Он, случайно, не в нашем ведомстве работает? – спросил Фемел у Германа, кивнув на юродивого.
– Скольких ты видишь? – спросил Герман.
– Кого? – не понял Фемел.
