скачать книгу бесплатно
– Кто? – Максим изо всех сил пытался собраться с мыслями.
– Ирина Григорьевна, домработница ваших родителей.
– А… – И тут Максим вспомнил все. Все, что толкнуло его к бутылке, все, что он так страстно пытался вчера забыть. Гибель родителей, предательство Ани. – Я слушаю.
– Максим Сергеевич, вы простите меня, что звоню вам в такое время, – робко проговорила Ирина Григорьевна, – но я подумала, может, вам помощь нужна? Поминки устроить или прибраться? У Арины Николаевны я сегодня все помыла, мне полиция разрешила, я подумала, может, вам что нужно?
– Да, – медленно проговорил Максим, обдумывая предложение. – Да. Ирина Григорьевна, вы можете приехать ко мне сейчас?
– Да, конечно. Диктуйте адрес.
– Вызовите такси, я оплачу, так будет быстрее, – посоветовал женщине Максим, продиктовав адрес. Ему было необходимо поговорить с кем-нибудь о случившемся. С кем-то, кто его поймет. Например, с домработницей.
Он положил трубку и взглянул на дисплей. Три раза звонила секретарша, потом зам, затем сам генеральный, блин… Еще было с десяток звонков с незнакомого номера, а еще звонки от тещи – не меньше двадцати, начиная со вчерашнего вечера. Ясно. Анька добралась до своих. Перезванивать ей он не стал, а пошел в ванную, чтобы быстро, насколько это позволяло его самочувствие, привести себя в порядок. В одном Ирина Григорьевна была абсолютно права. Он должен организовать похороны. И вызвать из Эмиратов сестру.
Стоя под душем, Максим с тяжелым сердцем думал о том, что надо бы позвонить на работу, объяснить, почему его сегодня нет. Вчера, уходя из офиса, он еще ничего толком не знал, предупредил только, что на работу, скорее всего, не вернется, у родителей неприятности. А сегодня утром было назначено совещание по открытию нового филиала. «Наверное, надо взять отпуск на несколько дней. Только кому бы лучше позвонить?» – подставив лицо под прохладную струю, размышлял Максим. Мысль о том, что придется обсуждать с кем-то чужим случившееся, его ужасала. Наверное, лучше звякнуть секретарше. С ней можно не церемониться, коротко изложить ситуацию, а уж она передаст руководству.
Так он и сделал. Включив кофемашину, Максим набрал Дашин номер.
– Добрый день, Максим Сергеевич. Где вы? Вас с самого утра Никольский ищет.
– Здравствуйте, Даша. Сегодня меня не будет, и скорее всего не будет дня три. Вчера у меня погибли родители…
– Какой ужас! – воскликнула Даша, но тут же спохватилась, Максим не приветствовал на работе лишних эмоций. – Извините, Максим Сергеевич, примите мои соболезнования.
– Спасибо. И предупредите, пожалуйста, Никольского и Лушина, я позвоню им, как только смогу.
– Конечно, Максим Сергеевич, я все сделаю.
Вот так.
А потом пришла Ирина Григорьевна. В темном костюме, собранная, с полными сочувствия глазами.
– Добрый день. Проходите, пожалуйста, – пригласил ее в комнату Максим. – Садитесь. Ирина Григорьевна, в Следственном комитете мне сказали, это вы нашли родителей. Расскажите, что там было, вчера я как-то не сообразил расспросить полицию.
– Ну, конечно, такой шок, – согласилась женщина. – Только зачем вам все эти подробности? Лучше такого не знать, – скорбно покачала она головой.
Но Максим уже собрался и теперь точно знал, как ему быть, что делать и чего он хочет. Хочет правды и чтобы поймали преступников, и он со своей стороны был намерен проследить, чтобы следствие шло как положено, и разумеется, помочь по мере сил.
– Ирина Григорьевна, я должен знать всю правду, и лучше услышать ее от вас, знакомого человека, чем в Следственном комитете. Так что не стоит меня щадить, расскажите все, как было. – Голос Максима звучал твердо.
И Ирина Григорьевна его послушалась, но вот услышанное от нее заставило Максима усомниться в том, что ему надо было знать эти подробности.
– А топор почти сразу нашли, возле помойки, рядом с каким-то бомжом. Я как раз вернулась в квартиру, рассказать полиции о том, что Павел Сергея Борисовича по утрам в офис возит. Шофер его. Сразу забыла об этом сказать. И слышала, как молодой полицейский начальнику про топор рассказывал.
– Они мне ничего не сказали.
– Так, наверное, разглашать не хотят до конца следствия, – успокоила его Ирина Григорьевна.
– Или хотят по-тихому на этого бомжа все спихнуть, – резко возразил ей Максим.
– А вы думаете, это не он? – с сомнением спросила домработница.
– Конечно, нет. Вчера меня настойчиво расспрашивали о том, не было ли у родителей врагов, не угрожал ли им кто-нибудь. Когда я ответил, что нет, стали расспрашивать, какие в нашей семье имеются семейные реликвии или особые ценности. Я тогда не понял, к чему они клонят. Теперь ясно. Раз родителей пытали, значит, речь идет не о простом ограблении.
– Ну, Сергей Борисович был человек известный, вряд ли они так просто дело закроют, – робко предположила Ирина Григорьевна.
– Вряд ли, – кивнул Максим. – Если только это не был заказ и на них никто не надавит.
– Так это же ограбление. Я сама с майором квартиру осматривала. Пропали почти все драгоценности Арины Николаевны.
– Пропала лишь часть побрякушек, и то не самая ценная, – возразил Максим. – Никто еще толком ничего не знает, что это было и кто это сделал. Ладно, что сейчас гадать. Ирина Григорьевна, вы сказали, что привели квартиру родителей в порядок?
– Да.
– Хорошо. Я собираюсь вызвать сестру, а ее квартира сейчас сдана в аренду, очевидно, им придется остановиться у родителей. И возможно, мне понадобится ваша помощь с похоронами, я пока не очень хорошо представляю, что от меня потребуется.
– Да вы не волнуйтесь. Сейчас похоронные бюро хорошо работают, не то что раньше, – поспешила успокоить его домработница. – Все подскажут, объяснят и с документами помогут. За деньги, конечно. И с кладбищем. Вы на каком хоронить будете, на Смоленском, рядом с Аглаей Игоревной?
– Да, наверное. – Максима от таких простодушных вопросов опять начало потряхивать, и снова появилось желание выпить.
– Ну, тогда надо будет взять с собой в похоронное бюро свидетельство о том, что место вам принадлежит, – корочка такая, там и место указано, – а потом на кладбище съездить обо всем договориться. А еще отпевание заранее заказать. Вы ведь в храме отпевать будете?
– Да. Наверное.
– Да вы не переживайте. Я вам помогу. Если хотите, вместе можем поехать, – по-матерински участливо предложила Ирина Григорьевна.
– Да нет. Спасибо, – очнулся Максим. – Я справлюсь. А если что, позвоню, посоветуюсь. Вы извините, что я вас сюда вызвал, но с утра я что-то…
– Все в порядке, и не надо извиняться, – остановила его Ирина Григорьевна. – Может, вам по дому помощь нужна? – спросила она, оглядывая не слишком опрятную гостиную.
– Нет-нет. У нас есть женщина. Она приходит два раза в неделю прибираться. – «У нас», поймал себя на слове Максим.
Нет, теперь не у нас, а у меня. Больше никаких «нас» нет и быть не может. А Анькины шмотки надо будет упаковать и отправить к теще с курьером. И чем раньше, тем лучше. И кстати, женщину эту, что убираться приходит, Максим совсем не знает, так, видел пару раз мельком. Ее Анька нанимала, а у Максима даже номера ее телефона нет. Так что придется дождаться ее ближайшего визита и уволить, оставлять в квартире Анькиных шпионов он не собирается.
Ирина Григорьевна ушла, а Максим снова уселся на диван, собираясь с силами, прежде чем позвонить сестре. А еще лучше ее мужу, Валерию. Уж пусть он сам как-то подготовит Машку и мягко, осторожно ей все преподнесет.
А потом, наверное, нужно будет связаться со Следственным комитетом. Побеседовать с этим, как его? Ему же давали вчера визитку, – припомнил Максим и пошел в спальню искать вчерашний пиджак. Оказалось, «этого как его» звали Авдеев Станислав Дмитриевич, и был он майором. Ну вот. С ним и следовало побеседовать.
– Добрый день, Максим Сергеевич. Проходите.
Майор Максиму не понравился сразу. Вежливый, речь культурная, в модном костюмчике, лицо холеное, как у чинуши из мэрии. Такой руки марать не станет, костюмчик лишний раз не помнет. А состряпает красивое дельце, свалит все аккуратненько на бомжа, отчитается перед начальством, премию еще наверняка получит и с женой на море, отдыхать.
– Слушаю вас, – участливо проговорил майор.
– Вчера, когда мы с вами беседовали, я был слишком потрясен случившимся, а потому не задал ни единого вопроса о ходе следствия, да и вообще, честно говоря, плохо соображал.
– Разумеется, – понимающе кивнул майор, чем вызвал еще большее отвращение у Максима. Сволочь двуличная, еще сочувствие изображает!
– Так вот, – не выдавая чувств, продолжил Максим. – Мне стало известно, что вчера вы обнаружили на месте преступления орудие убийства.
– Пока не получены данные экспертизы, я бы не был столь категоричен, но предполагаю, что так оно и есть.
– Значит, у вас уже есть подозреваемый? – стараясь держать себя в руках и не выдать голосом кипящее внутри раздражение, поинтересовался Максим.
– Подозреваемый – да. Но у меня нет уверенности, что этот человек имеет отношение к смерти ваших родителей, – осторожно ответил Станислав Дмитриевич. Он вообще был осторожен в выражениях и знал цену словам. – Я вчера уже спрашивал вас, но возможно, от полученного шока вы не смогли как следует обдумать мои вопросы, а потому я спрошу еще раз. Максим Сергеевич, не было ли у ваших родителей неприятностей, возможно, им кто-то угрожал? Или вдруг возникали скверные предчувствия, или в последнее время вы не замечали в поведении ваших родителей ничего необычного? Может, какая-то нервозность, неожиданно поменявшиеся планы? Вдруг наметилась какая-то срочная поездка или всплыл какой-то давний знакомый, – предлагал варианты майор.
– Нет. Ничего такого не было.
– О семейных реликвиях и ценностях я уже спрашивал, не так ли?
– Так. И ничего такого у нас нет. Все семейные реликвии, какие уцелели после революции, были проданы в дни блокады.
– До революции ваша семья занимала в обществе видное положение?
– Да. Моя прапрабабка была фрейлиной, а прапрадед министром двора, – чуть раздраженно проговорил Максим, но вовремя спохватился. – Простите. Нервы на пределе, любая ерунда из себя выводит. – Нельзя давать волю эмоциям. Нельзя. Человек, не умеющий владеть собой, ничего и никогда не добьется в жизни. Эмоции помешают ему здраво мыслить, объективно оценивать ситуацию, реагировать. Одним словом, всегда и везде надо принимать решения умом, а не сердцем. Вот он один раз в жизни послушался этого самого сердца и в конечном итоге получил. Анька сразу не понравилась родителям, и мама просила его хорошенько обдумать свой выбор, не спешить со свадьбой. Но он, ослепленный «страстью» молодой идиот, не послушался, и вот результат. Стало так больно и горько, так тяжело от навалившихся на него несчастий, что Максим не удержался и, проявив презренную слабость, тяжело вздохнул, потер лицо ладонью, словно стараясь стереть навалившуюся тоску.
Станиславу Дмитриевичу парня было жалко. Впрочем, какой он парень? Мужчина. Чуть младше, чем он сам. И, тем не менее, в одночасье потерять обоих родителей – это тяжелый удар для любого. Еще вчера успешная, благополучная семья перестала существовать. А ведь у Панова даже детей нет, если бы были, он бы не чувствовал себя так одиноко. Хорошо хоть женат. Майор с сочувствием взглянул на бледного, с глубокими синими тенями на лице человека. Панов поймал его взгляд и тут же постарался взять себя в руки. Молодец. Сильный парень, не рохля, не размазня. Не пропадет, с уважением и симпатией заключил майор.
Собраться Максиму помог полный мнимого сочувствия взгляд майора. Ему стало стыдно за то, что не сдержался и показал этому двуличному, продажному менту свою слабость. Ну уж нет! Сопли распускать он будет дома, а сейчас надо хоть что-то выяснить. Но майор его опередил:
– Возможно, у вашего отца были неприятности на работе, финансовые проблемы? Конфликт с компаньонами?
– Ни о чем таком мне не известно. Но если это поможет следствию, я попытаюсь выяснить.
– Поможет. Только будьте осторожны. Постарайтесь сделать это ненавязчиво, между прочим. Мы со своей стороны эту версию тоже проверим, – пообещал майор. У него не было оснований подозревать младшего Панова в убийстве родителей, а потому он счел возможным проявить определенную откровенность в разговоре.
– Значит, вы считаете, что тот, кто издевался над родителями перед смертью, пытался выбить из них какую-то важную информацию?
– Возможно.
Следственный комитет Максим покидал с твердой уверенностью, что добросовестного расследования не будет. Он не доверял таким сладкоголосым деятелям, как этот лощеный майор с замашками модного адвоката.
Глава 3
Март 1918 г. Тобольск
Легкая невесомая вьюга с еле слышным шелестом и свистом проносилась вдоль высокого дощатого забора «Дома свободы». Притихший, укрытый потемневшим, колючим от недавних оттепелей снегом Тобольск жался к теплым печам, кутался в шали и тулупы, ждал настоящей весны, мечтал встряхнуться, выбраться из тесных домов на зеленый простор, на жаркое солнышко. Уже поселилась в сердцах обывателей тихая необъяснимая радость, какая прокрадывается по весне даже в самые очерствелые сердца, бередит, беспокоит, томит смутными ожиданиями. И лишь обитатели «Дома свободы», бывшего Губернаторского дома, были мучимы совсем другими предчувствиями, подавлены и растеряны.
Приходилось расставаться с преданными, давно знакомыми людьми, беспокоиться за их судьбу и за свою. И за судьбу России. Позорный Брестский мир потряс императора, ужаснул императрицу и все их окружение. Темный ужас, хаос захватил Россию, и не было у них средств спасти ее. А тут еще солдатские комитеты. Солдаты охраны, начитавшись революционной литературы, совершенно переменились к своим пленникам, демонстрировали невозможные грубость и хамство. Глухая, удушливая злоба окружала царственных пленников, клубилась внутри дощатого забора, наполняла печалью глаза и тяжестью души.
Но было Прощеное воскресенье, и была служба, и храм, полный нежного пения, и чудесный запах свечей и ладана, и наполнялись сердца любовью и светом, легче становилась ноша и светлее лица.
Только эта радость и осталась семье с тех пор, как пришло из Петрограда известие о разгоне Временного правительства и приходе к власти большевиков. О, как круто повернулась действительность с приходом этого известия, как бурно выплеснулась на семью бывшего самодержца ненависть, нет, не народная, – жители Тобольска жалели изгнанников, посылали им гостинцы, крестились в тех редких случаях, когда видели их идущими в храм, вставали на колени, плакали. Солдатский комитет, вот кто был настоящим гонителем. Солдаты охраны, едва услышав о смене власти в столице, с ужасающей, никем не ограничиваемой ненавистью обратились к семье, стремясь унизить, притеснить, каждой малостью задеть утратившего власть, беззащитного перед ними бывшего Российского самодержца, его высокомерную супругу и их детей, раздражающе вежливых, простых в обращении, кротких, светлых и, видимо, оттого еще более ненавистных.
О как рьяно они взялись за установление «равенства» в «Доме свободы», потребовав, чтобы Николай Второй снял погоны, а получив решительный отказ, постановили перевести все семейство на солдатский паек. И пришлось подчиниться. Поскольку по решению комиссара Карелина из казны теперь оплачивались только солдатский паек, отопление дома и электричество. Остальное царственные пленники оплачивали из личных капиталов, но и тут имелось ограничение: в месяц тратить не более шестисот рублей. И пришлось расстаться с преданными, ставшими почти родными людьми, последовавшими за семьей в ссылку. Уволить большую часть прислуги. И не потому горевали, что не могли обойтись без этих людей, а потому, что обрекали их и их семьи на нищету и голод. Где им, дворцовым слугам, найти заработок в новом пролетарском Тобольске? А в феврале, не зная, как еще притеснить, чем задеть кротких и смиренных узников, взяли солдаты охраны да и разломали ледяную горку, которую дети вместе со своим учителем Пьером Жильяром и его величеством посреди двора построили. И еще тоскливее, еще скучнее стали дни, из развлечений за высоким забором только и остались, что колка и распилка дров.
А тут еще новая напасть. Из Омска прибыл отряд солдат с комиссаром Дуцманом с требованием передать им царственных пленников, чтобы препроводить их в Омск для суда и казни. Да, отовсюду теперь доносились крики и вопли с требованием казнить Кровавого царя Николашку. И обидно это было и ранило до слез, ибо не кровавым он был, а смиренным и кротким, и людей своих любил и страну. И жизнь за нее готов был отдать, а его кровавым называют, казни его требуют за преступления. Неужто же он таким плохим царем был, таким уж негодным?
– Смилуйся над нами, Господи!
Из дневников Пьера Жильяра
(4 марта 1918 года)
«Сегодня воскресенье на Масленице. Все в полном веселье. Под нашими окнами проезжают туда и обратно сани. Звон колокольцев, бубенчиков, звуки гармоник, песни… Дети грустно смотрят на всех этих веселящихся людей. С некоторого времени они начинают скучать, и их тяготит заключение. Они ходят кругом двора, окруженного высоким сплошным забором. С тех пор как их гора разрушена, их единственное развлечение – пилить и рубить дрова.
Наглость солдат превосходит все, что можно вообразить; ушедших заменили молодыми, у которых самые гнусные замашки.
Их Величества, несмотря на жгучую тревогу, растущую со дня на день, сохраняют надежду, что среди верных им людей найдутся несколько человек, которые попытаются их освободить. Мы неоднократно настаивали перед Государем, чтобы держаться наготове на случай всяких возможностей. Он ставит два условия, которые сильно осложняют дело: он не допускает ни того, чтобы семья была разлучена, ни того, чтобы мы покинули территорию Российской империи. Государыня говорила мне однажды по этому поводу: «Я ни за что на свете не хочу покидать России, так как мне кажется, что если бы нам пришлось уехать за границу, это значило бы порвать последнюю нить, связывающую нас с прошлым; мне кажется, что это прошлое погибло бы безвозвратно».
Тревожно, тревожно было в бывшем Губернаторском доме.
– Евгений Степанович, – тихим голосом обратился к полковнику Кобылинскому Николай II, отводя командира отряда особого назначения, несшего охрану пленников, к окну кабинета, – у меня к вам просьба, и не пустячная.
За окном уже стемнело, небольшой костер возле караульных отбрасывал на вытоптанный снег двора и на дощатый забор трепещущие красные отсветы, свежий, по-весеннему влажный ветер качал ветви деревьев. Николай Александрович, осунувшийся, потемневший от навалившихся на семью невзгод, как завороженный смотрел сквозь стекло на трепещущее пламя.
Начальник царской охраны вытянулся по стойке смирно, хотя уже не было на нем погон, солдатский комитет постановил их снять, и формы на нем тоже не было, и командиром он числился постольку-поскольку, с трудом удерживая в повиновении разболтавшихся, разнузданных караульных, и только ради пленных не покидал свой пост, из последних сил стараясь защитить их от хамского произвола. А ведь когда-то, еще совсем недавно, солдаты эти были отборным лейб-гвардии полком, преданным государю Императору. Но вот приехал из Петрограда в сентябре семнадцатого года комиссар Панкратов. Занялся с солдатами грамотой и прочими хорошими предметами, а между делом освещал разные политические вопросы. И так хорошо у него дело пошло, что вместо того, чтобы стать социал-революционерами, как их учитель, солдаты прямиком обратились в большевистскую веру. И возненавидели семью бывшего самодержца лютой ненавистью, желая немедленно установить на земле всеобщие равенство и справедливость, и воплощали свои желания в безобразных хамских выходках.
– Я всегда к вашим услугам, Ваше Величество.
– Евгений Степанович, я хочу просить вас взять на хранение часть драгоценностей, которые нам позволили увезти с собой из Царского. Хранить их в этом доме становится все опаснее и ненадежнее. – Голос императора звучал как всегда тихо и ласково, и глаза смотрели на полковника с глубокой бездонной печалью. – Участь наша становится все более неопределенной с каждым днем, а потому я прошу вас об этом одолжении. Если с нами что-то случится, передайте шкатулку и наши с Алексеем шпаги и кинжалы Марии Федоровне или кому-то из семьи, кому будет возможно.
– Ваше Величество…
– Нет-нет, Евгений Степанович, мы очень хорошо все обдумали с Аликс, так будет надежнее. Ну, а если Господь смилуется над нами и пошлет нам избавление, вы всегда сможете вернуть нам шкатулку. – Тень улыбки, с которой Николай II произнес последнюю фразу, не оставила у полковника сомнений, что по крайней мере в собственное избавление Государь давно уже не верит. – Вы сможете выполнить нашу просьбу?
– Я делаю все возможное, Ваше Величество.
– В числе прочего я передаю вам Малую корону Ее Величества, сохраните ее, Евгений Степанович, очень вас прошу. Она более чем все прочие сокровища дорога нам с Аликс. Ею она короновалась на царство. – При этих словах на глаза опального Императора навернулись слезы.
– Обещаю сделать все, что в моих силах, – твердо, по-военному ответил полковник.
Николай с глубокой благодарностью взглянул в осунувшееся лицо полковника, окинул взглядом поседевшие за последний год виски, седую полоску усов и, обняв его, от переполнявшей сердце теплоты и благодарности расцеловал его трижды, по христианскому обычаю, словно уже прощаясь.
Шкатулка была не велика по размеру, но изрядно тяжела, и к тому же еще к ней прилагались завернутые в мешковину шпаги и упакованная в вату и папиросную бумагу корона. Как пронести это мимо караула? Было поздно, все солдаты охраны, кроме постовых у ворот, уже спали. Кто сегодня в карауле? Если эти крикуны из комитета, дело плохо, могут и досмотреть. Но, на счастье полковника Кобылинского и Их Императорских Величеств, в карауле в эту ночь стояли Сорокин с Демидовым, ребята добродушные, верные сердцем данной царю присяге и в глубине души сочувствовавшие пленникам, хотя и они не стали бы в открытую вставать на их защиту. Времена пошли нынче такие, что за лишнее словцо могли и к стенке поставить по законам большевистского правительства. А кому умирать охота?
Евгений Степанович оделся, застегнул пальто, поправил шапку и, прихватив чемодан с саквояжем, вышел на завьюженный двор. К ночи опять похолодало, и растаявшие днем на весеннем жарком солнышке проталины прихватило ледком. Полковник не спеша двигался по посыпанной опилками дорожке к воротам, где ежились в шинелях караульные.
Завидев начальство, они вытянулись по стойке смирно, хотя и с ленцой, честь отдавать не стали. Да и не положено одетому теперь в гражданское платье полковнику под козырек брать.
– Ну, что, все спокойно? – строго взглянув в глаза часовым, поинтересовался для порядку Евгений Степанович.
– Так точно, – гнусаво ответил Сорокин, который третий день ходил простуженный с сильным насморком.
– Шли бы вы, Сорокин, в караулку отлеживаться. Пусть сегодня вместо вас Мишутин подежурит.
– Ага. Пойдет он, как же, – хрипло ответил Сорокин и смачно высморкался в снег, отчего полковник испытал приступ отвращения и едва сдержался, чтобы не прикрикнуть на караульного и не назначить лишний наряд. Но все же сдержался, не прикрикнул, потому как не то сейчас время, а даже совсем наоборот, пожелал Сорокину скорейшего выздоровления и беспрепятственно покинул территорию «Дома свободы».
